GLASS

      Сьюзан решила оставить детей Уитни Хэнлон, объясняя ее кандидатуру тем, что Уитни — единственная, кого она знает со времен ее проживания в Дерри, и кого она охарактеризовывала только с положительной стороны. Так что после завтрака, собрав необходимое, они дружно загрузились в понтиак, — на чем настоял Ричи (хотя у Сью в гараже стоял серебристый Ford Victoria, 1995 года, так же, как и их «птичка» взятый в прокат), и покатились в сторону Палмер-авеню.       Погода стояла чудесная; лазурное, размытое белилами, высокое небо, какое бывает только осенью — без единого облака; настолько глубокое и бесконечное, что глядя в него, запрокинув голову, появлялось ощущение полета. Город полыхал, словно охваченный пожаром, чередуя багрянец и золото, щедро разбрызганное солнечными лучами восходящих и заходящих солнц в течение последних пары недель. Кроны вязов шелестели от восточного ветра, пропитавшегося жжеными запахами и ароматом дыма, приплывающими со стороны ферм, роняли листву на ухоженные, еще зеленые лужайки перед домами…       Машиной управлял Эдс; пассажирское сиденье рядом с ним занимала сумка с детскими вещами и бумажный пакет с кое-чем необходимым для Мэгги Тозиер, к которой они намеревались отправиться в госпиталь, как только оставят детвору Уитни…       Сара не могла отлипнуть от Ричи, и тот, заделавшись ее главным слушателем и автоответчиком на все ее «почемучки», устроился с ней на коленях на заднем сиденье. Джорджа тянуло к длинным русым хвостикам сестры, в чем он себе не отказывал, но Сью, на руках которой он сидел, контролировала процесс — не позволяла ему дергать ее волосы, иначе драки не избежать. В целом атмосфера царила мирная, семейная, и Эдди, слушая монотонный лепет Ричи, всякий умиляясь той нежности, которая, оказывается таилась в душе этого неутомимого болтуна и сквернослова, ощущал эйфорию, которой ему не доставало в «н о р м а л ь н о й семье н о р м а л ь н ы х людей», какими выставляла их семью его мамка…       Когда Сьюзан с Джорджем и Ричи с Сарой на руках, выбрались из машины, Эдди самолично вешал сумку на плечо Рича, и шутливо просил их возвращаться поскорей, не то он умрет со скуки. Ричи ему игриво подмигнул, «пока-пока» помахала Сара. Эдди уже не помнил, когда испытывал такую, немного инфантильную радость, схватывающую его дух, и поднимавшую стаю бабочек у него в груди. Он не жил по графику который день, и вопреки ожиданиям, чувствовал себя свободно и спокойно. Хотя думал поначалу, что совершает что-то противозаконное. Никаких ток-шоу, никаких сериалов, сидя между мамкой и Майрой на диване, точно — между молотом и наковальней, готовыми в любой момент расплющить его за неповиновение; никакой тягомотины, нет — «нуди», как часто говорила Беверли, и Эдсу нравилось это странное слово…       Соня Каспбрак обрывала телефон Эдварда на протяжении нескольких часов, и, если бы ни так кстати подвернувшееся одиночество, он вряд ли ответил бы на звонок. Впрочем, сняв трубку, Эдс по-прежнему не сильно горел желанием говорить с матерью, а потому молчал. Он слушал ее встревоженный голос, и невольно воображал ее внешний вид: чудаковатый, с безуминкой в глазах, что вечно на выкате; бигуди в волосах, от которых с возрастом почти ничего не осталось из-за частых завивок, и ее левая кисть — обязательно, — упертая в громадное бедро, обтянутое халатом…       — Эдичка, как ты, сыночек, мама беспокоится! — Впрочем, ничего другого услышать, да и в принципе — ожидать, — он не мог. — Эдичка, ты слышишь? Скажи маме — как ты? Ты в порядке?       Эдвард улыбнулся, припомнив выражение лица Ричи, когда этим утром отправлял его спать на раскладушку. Этот призыв оказался более чем забавным и нелепым, учитывая те несколько часов проведенные в безудержной страсти с перерывами на трепетную нежность и ласку, оказанную друг другу:       — Теперь — на хуй, я хочу спать, — заявил Эдди, отталкивая Ричи. — Раскладушка ждет тебя!       — Что? В смысле.? — Ричи поднял черную бровь в недоумении, вторую сдвинув к переносице — вид ироничный. — Идуардо, ви сурозна?       — Да, — сказал тот, подтверждая свое решение толчками пальцев в твердые грудные мышцы. — Ты думал, будешь стебаться надо мной весь гребаный день и будешь сопеть мне в гриву? Хер. Раскладушка — ван лав! — Он не смотрел ему в глаза, боясь заржать раньше времени. Пусть, впрочем, был вполне серьезен. — Вали, нахрен, ну!       — Какого, нет! — Ричи обхватил обеими ладонями бока Эдди, ощущая выпирающие ребра, и уткнулся лбом ему в живот. — Нет! Я никуда от этого пупочка не уйду. — И Эдс ощутил мокрый поцелуй и, пока Ричи не видел, улыбнулся…       — Пупочек останется со мной, а ты пока сходишь в пизду, — сказал Эдди, продолжая отталкивать Ричи, но без особого желания оттолкнуть на самом деле. — Так что шагай, чел, шагай! Времени мало, и по твоей вине я не сплю вторые сутки!..       — Дембель все спишет, рядовой Каспбрак! — И Ричи отдал ему честь. — А пока наряд вне очереди!       — Эдичка, почему ты молчишь? Ты сердишься на мамочку? Сыночек?..       — Прими Ричи, мама, — резко потребовал Эдди, пряча улыбку в уголках рта, отпуская воспоминание, — и тогда я вернусь.       Соня молчала, и для Эдварда не было секретом, что она растерялась и теперь лихорадочно соображала, как повести себя в возникшей ситуации.       — Эдди?.. Вернись домой, сынок, мама беспокоится.       — Прими Ричи, мама.       — Эдди, — ее голос дрожал, — давай ты вернешься, и мы обсудим этот вопрос, сынок. Эдичка, сыночек, вернись домой, я беспокоюсь, — упрашивала Соня, разрыдавшись в трубку.       — Я в порядке, и буду в порядке, пока я с Ричи. В твоих же интересах дать мне шанс оставаться в порядке и дальше. Прими Ричи, мама, это единственное, что ты можешь сделать для меня.       — Эдди, сыночка, — залепетала Соня, и Эдсу казалось, что он видит, как ее бок, секунду назад подпираемый рукой, что метнулась к трубке и вцепилась в нее для надежности, трепыхнулся, точно студень. — Приедь домой, и мы все обсудим. Приедь, мальчик мой.       Эдвард молчал, с недоверием насупившись — мамке верить нельзя, он знал это наверняка, но так хотел ошибаться! Он догадывался, что Соня пытается заманить его домой под любым предлогом, а потому не заикается ни о Майре, ни о свадьбе в разговоре. Это всего навсего метод. И маловероятно, что он искренен и доброжелателен в отношении его чувств; в отношении него…       — Хорошо, — ответил он и, опередив благодарственные охи и возгласы, добавил безжалостное: — Я приеду с Ричи, и если ты меня обманешь… пеняй на себя! — Он сбросил вызов, успев услышать полное негодования «но», и запихнул телефон в карман брюк…              — Эдс! — Ричи уселся за руль и, направив зеркало заднего вида на парня, сидящего за пассажирским сиденьем, обернулся к нему. — Чувак!.. Уитни!       Эдди облокотился обеими руками на передние сиденья, подавшись вперед, и, бросив вопросительный взгляд на забравшуюся в машину Сьюзи, спросил:       — Что с твоим братом, Сьюзан? Мне сразу вызвать скорую, или… Это сделаешь ты?       Сьюзан обнажила зубы в улыбке, пристегивая ремень безопасности, ткнула магнитолу, та, настроенная на волну рок-музыки с прошлой ночи, издала звуки губной гармошки в созвучии с гитарами и ударными, звучали Kix…       — Это Уитни! — Ричи провел ладонью по щеке Эдди, слегка хлопнув его, словно это могло запустить в его голове какие-то мыслительные механизмы. — Уитни Хэнлон, чел… — Он улыбнулся, с озорством в глазах.       — Уитни? — Эдди облизал губы. — Хэнлон?.. — Он догадался, к чему все шло, и испытал неожиданный прилив восторга. — Неээт, нет! Не может быть, чувак!       Ричи кивнул:       — Та самая Уитни, Эдс. — Он слышал волшебные звуки рока и рефлекторно покачивал головой им в такт. — Она жена нашего Майки, ну.       Эдди прижался виском к сиденью Ричи, обнимая его обеими руками и, будто находился под гипнозом, уставился в глаза мужчины. До него только сейчас дошел незамысловатый припев песни, и он, закатив глаза, скривил недовольную гримасу.       — Что? Что? — Ричи добавил громкости и, хлопая ладонью по рулю, завел двигатель. — Не я пишу и исполняю эти песни, чувак!       Черный понтиак резво тронулся с места.       — Эй, кто-то неслабо возбужден? — спросила Сьюзан, взглянула в сторону Ричи. — Невероятно, ты как мальчишка! — Она засмеялась, потянувшись к кнопке громкости, чтобы сбавить звук, но Ричи остановил ее:       — Это «Секс*», детка, кайфуем! — Ричи подмигнул Эдди в зеркало заднего вида, тот выразительно зыркнул на него, потом на Сьюзан. Без обиняков фраза была обращена Эдсу, и это взволновало бедолагу, который не успевал переваривать его бесконечные ляпы и краснеть из-за них. — Что? У этой девочки двое детей, думаешь, она не знает, что такое секс?       Неожиданно для самой себя, Сьюзан хихикнула; она знала — оставаться серьезной рядом с Ричем просто нереально — пятнадцать тебе, двадцать два, или тридцать пять. Будь готов, всегда готов к тому, что тебе сделается смешно, как в ее случае, и неловко, как в случае Эдса.       — Бип-бип, Ричи! — Эдди ерзал на вытертой обшивке сиденья, точно случайно присел над муравейником с голым задом. — Я клянусь — сегодня ты спишь на этой, мать её, раскладушке!       Позабыв придержать язык за зубами, Эдс поздно спохватился, и обреченно затих откинувшись на сиденье. Он накрыл лицо ладонями и, надув легкие воздухом, пропитавшимся запахом старой кожи на сиденьях, что бережно хранили вытертые чехлы под ним, выдохнул сквозь образовавшуюся щелку между пальцами. Успокоиться, — навязчиво внушал внутренний голос, — нужно успокоиться. Убьешь его позже…       — Он меня не жалует, — шлепнул Рич, обращаясь к раскрасневшейся от смеха Сью. Та просто не знала куда себя деть — оказаться свидетельницей личных разборок этих двоих, право, вынуждало ощущать себя третьей лишней, и краснеть, краснеть, краснеть!              — Мы догоним тебя, Сьюзан, — добродушно сказал Эдди, остановив Ричи, готового удрать следом, упершись ему в грудь ладонью. И как только темноволосая женщина в вытертой джинсовой куртке, цокая каблуками, направилась к центральному входу больницы, пятерня на груди Ричи смяла в кулак его черную рубашку. — Ты когда, мать твою, будешь держать язык за зубами?! Сколько раз тебя просить?       — Оу, полегче, чувак, — попросил Ричи, все еще надеясь на благоприятный для себя исход, но Эдди вскинул перед его носом свой указательный палец, а это значило, что сейчас начнется лекция на тему «Девиантное поведение Балабола Тозиера», финалом которой в течение дня будут внезапные вспышки агрессии Эдса по поводу и без.       — Почему ты постоянно ведешь себя как сраный мудак?! — Он невольно приподнимался на носочки, в нелепейшей, но между тем очаровательной попытке вырасти над раздражителем своего спокойствия. — Я изо всех сил стараюсь сгладить восприятие Сьюзан наших отношений, а ты прямо в лицо ей ими тычешь! Вот, как есть! Ты думаешь ей приятно слышать всякий раз о том, что мы трахаемся, а?! Теперь она знает наверняка, что мы трахаемся! Ты развеял сомнения всех, у кого они были вообще!       — Пусть все знают, что мы трахаемся, что здесь такого? — недоумевал Ричи, увлеченный созерцанием гневных искорок в карих глазах Эдди, в которые он обожал смотреть, растворяясь в них без памяти. Он тащился, глядя на то, как преображается Эдс в гневе: его бледное лицо розовеет, губы сушит частое горячее дыхание, из-за чего они кажутся потрескавшимися, точно от ветра; нос сопит; брови сводит то к переносице, то они взлетают на лоб; но глаза, эти выразительные огромные глаза!       — Какого, блин?! — Эдди прямо отпрыгнул назад, выставив ладони в качестве защиты от тянувшихся к нему рук Ричи. — Не трогай меня, блять! Не. Трогай. Меня. Блять.       — Твою мать, Эдс, помилуй…       — Не трогай мою мать, мать твою! — Эдди снова выставил указательный палец перед носом Ричи. — Не трогай. Мать мою! — Он тяжело дышал; его взгляд завлекал в купе со словами: — Всякий раз, когда ты меня трогаешь своими, нахрен, руками, я не помню как оказываюсь вжатым тобой в какую-нибудь поверхность!.. В этот раз не прокатит, чел! Говори по существу, блять!       — Эдс, — уступчиво окликнул его Рич; он сожалел, что тот не позволит зацеловать его прямо там — на парковке у больницы — «люди же смотрят»! — Иди ко мне — обними меня, Эдичка.       — Отключи свою головку — включи голову, Ричи! И ответь мне на сраный вопрос!       — Мой ответ тебе не понравится, — предупредил Рич, улыбнувшись совершенно безмятежно, и Эдди, скорчив физиономию в недоумении в купе с возмущением, с недоверием, что в мире еще осталось что-то, чем Ричи сможет его удивить, сощурился. Того подмывало обломать его интерес, шлепнув безжалостно какую-нибудь херь, чтобы из ушей Эдди повалил пар и в конце концов он сорвался и нанес ему увечья средней тяжести. Но в последний момент Ричи передумал, просто потому что Эдвард воспринимает его слова чересчур близко к себе, сказал:       — Ты — мое всё. — Он даже смутился своих слов — как трогательно они прозвучали. — Это всё…       Эдди растерялся: не сказать, что он удивился — он возможно догадывался, но… Это прозвучало настолько впечатляюще, что Эдс просто потупил глаза, растеряв всякое желание и дальше продолжать выяснять отношения. Возможно, по смыслу эти слова оказались сильнее, чем признание в любви, и от того плотно засели в памяти, в сердце и душе Эдварда…       — Почему? — Эдди почесал затылок, украдкой вскидывая взгляд на Ричи. — Почему ты думал, что это мне… Не понравится?       Ричи улыбнулся и, обхватив затылок Эдса ладонями, прижал его голову к своей груди. Немного потянув время и поцеловав его в висок, он сказал, что в этот раз он сформулировал свои мысли ёмко и четко, чем когда бы то ни было, и за это он должен им гордиться…              — Мама, — с мягкостью в голосе позвала Сьюзан, — Рич здесь…       Вслед сестре, Ричард нехотя прошаркал в палату и, пошарив по ней взглядом, обнаружил маленькую старушку, сидящую в инвалидном кресле у незанавешенного окна. Седина блеклыми нитями, словно паутинки — тонкими и блестящими — на свету, пробивалась сквозь темные волосы, собранные в жидковатый пучок на затылке. Сухие, морщинистые руки с круглыми желтоватыми ногтями, лежали на коленях, поверх пледа, что прятал недееспособные нижние конечности…       Женщина шелохнулась…       Обернувшись с едва заметной заторможенностью в движении к гостям своей одноместной палаты, Мэгги натолкнулась глазами на взгляд Ричи и, точно отскочив от него, как от преграды, оглядела его от макушки до пят. Молодой мужчина со смешанными эмоциями незнания причины своего пребывания здесь и горечи, будто бы держал во рту ржавый гвоздь, сосредоточенно рассматривал пол под ногами; несчастный на лицо и снисходительный к ее присутствию. Он выглядел отстраненным, пытался казаться, задумчивым и равнодушным, но плотно сжатые губы, натянутые в жалком подобии улыбки, выдавали его неуверенность.       Мэгги не узнавала в высоком, широкоплечем брюнете с длинными руками, завершающимися большими ладонями, худощавого, долговязого мальчишку — своего младшего ребёнка — с кудрявой шевелюрой и в очках с толстыми линзами, каким он был, и опять оглядывала Ричи снова и снова. Казалось, вот-вот мелькнет что-то явное, давно знакомое, родное, за что она ухватится, и что поможет заговорить с ним, но нет. Он взрослел без нее, менялся, приобретал новое, что почти убило его, и вряд ли она могла преодолеть расстояние между ними длинной в двенадцать лет теперь, пройди он свои двенадцать шагов до нее… И только эхо голосов, слившихся в горячей перебранке, душившие слезы, обжигавшие растертые до красоты щеки и словесные раны, нанесённые безошибочно и точно, из-за чего они, казалось, теперь открылись вновь и закровили, в ней не звучало и не узнавалось ничего…       — Подойди, Рич, — тихонько попросила Сьюзан, подтолкнув его в спину, а потом, оправдываясь, добавила: — Сама к тебе подойти мама не может…       Эдди стоял за приоткрытой дверью и, вопреки правилам приличия, старался подглядеть происходящее в палате, но, щелка была слишком узкой, и все, что он видел полоску дневного света, бьющего в коридор. Около пяти — семи минут назад, Ричи стоял у окна напротив палаты рядом с Эдди, и говорил, что не пойдет к «той женщине», потому что не хочет, и Эдса это встревожило…       — Почему ты так говоришь? — вполне очевидный вопрос, полный искреннего недоумения. — Она твоя мама.       — Нет, — честно сказал Ричи, ничуть не сомневаясь в правдивости своих слов. — Она лишилась права быть моей матерью, когда самолично сказала мне об этом.       — Ричи! — Эдди выглядел встревоженным и растерянным. — Ты ведь понимаешь, что те слова были произнесены в сильнейшем эмоциональном потрясении? — Он ждал ответ, глядя на профиль Ричарда, а тот только сильнее хмурил брови, тщетно пряча душевную горечь от проницательного взгляда Эдварда. — Эй?..       — Это ничего не меняет, — ответил Рич, невидящим взглядом уставившись в окно; он нервничал, поджимая и облизывая губы. — Она ни разу не приехала ко мне, не позвонила. Не поинтересовалась моей жизнью. — Он покосился на Эдди, тот смотрел на него с сожалением и состраданием в глазах. — Расслабься, приятель, я в порядке.       — Нет, — возразил Эдс, внезапно опустив ладонь на его предплечье, — ни в каком ты не в порядке! Ты не злишься, ты обижен. Причем обижен до мозга костей!       Тозиер качал головой, сохраняя холодное безучастие к фактам, произнесенным Каспбраком. Он прикасался подушечками пальцев к костяшкам на его ладони, отвлеченно ощупывая их волнообразность…       — Нет?! Хочешь сказать, что я, блять, не прав? — Эдди знал, что прав, но любым путем хотел достичь своей цели — разговорить Ричи и переубедить его, опираясь на его же слова. — Тогда какого хера ты приехал в Дерри, чел? Потому что сестра позвонила? Или потому что я согласился поехать с тобой?       — Я очень рад, что ты согласился, Эдс. — Ричи натянуто улыбнулся.       — А я рад, что ты позвал меня с собой, — честно ответил Эдди, — но дело ведь не в этом. Ты приехал потому что мама захотела увидеть тебя, и не спорь! Ты тоже хочешь её увидеть!       Ричи отмахнулся от руки Эдди, хоть меньше всего хотел это делать, и, сунув их в карманы джинс, картинно отвернулся от него, прилипнув носом к оконному стеклу. Солнечные блики в окнах противоположного корпуса ослепляли, рассыпаясь на кристаллики, глазам было незначительно, но больно от пронзительной яркости лазурного полуденного неба…       — Ты можешь обижаться на нее, — сказал Эдди, прижавшись плечом к надплечью Ричи, и тоже сощурился от дневного света, выглянув в окно. — Ты можешь злиться из-за той ситуации — твое, нахрен, право, но в палату ты зайти должен. — Он крепко обнял его руку, подняв на него глаза. — Ты ведь хочешь увидеться с ней?       Эдди замолчал, стараясь проследить направление взгляда Ричи, а его дыхание между тем влажным паром остывало на прозрачном стекле…       — Я не знаю. — Рич наконец моргнул. — Я был уверен, что смогу, но… Мне не хочется видеть её. Это то, что я реально ощущаю в этот момент.       Эдс разорвал объятия, тем самым заставив Ричи с волнением в глазах оглянуться к нему:       — Так не пойдёт, — спокойным тоном произнёс Эдвард, но указательный палец предупредительно все-таки вскинул и пригрозил им. — Ты не можешь таким жалким образом нагрузить свою совесть чувством вины и сожаления до конца собственной жизни.       Ричи с недоверием покачал головой; Эдс добавил:       — Если ты отступишь в последний момент и повернёшь назад, то будешь жалеть о том, что, быть может, не услышал и не сказал в этот день. — Он взял его за руки без сопротивления, сжал пальцы. — Ты пойдёшь в палату к матери, и, там сделаешь такой же вид, что тебя ничего не гложет, как сейчас ты притворяется передо мной.       Губы Ричи растянула улыбка, и он с нежностью погладил большими пальцами ладони Эдди.       — Да, — с улыбкой в голосе подтвердил Эдс. — Я заметил… Ричи, ты сделаешь это, так ведь?       — Рич, — позвала Сьюзан; её взгляд искрился глядя на двух парней, что стояли друг напротив друга, взявшись за руки. Она только сейчас заметила большую разницу в росте между ними. — Мама ждёт тебя. Пойдём?       Эдди смутился, опустив взгляд, когда его попытку отобрать его ладони, Ричи пресек, сжав их сильнее, но помнил его принцип — своих чувств стыдиться он не станет, тем более при родной сестре.       Ричи ответил Сьюзи согласием и только тогда отпустил пальцы Эдса…       Эдди переминался с ноги на ногу, нервно облизывая пересохшие губы, но никаким образом проклятая щелка не увеличивалась в размере, и ни каких звуков не доносилось до его ушей. Эдс не знал, что в палате царила напряженная тишина, а потому напрасно обвинял себя в глухоте. Он стал расхаживать перед дверью взад и вперед, заложив за спину руки, и, сжав до белых пятен свои ладони друг с другом, как вдруг дверь приоткрылась и встревоженная Сьюзан попросила его зайти.       Эдди так и прирос на месте, точно его начищенные до блеска туфли внезапно пустили корни и намертво вросли к кафельной напольной плитке. Впрочем, можно было и разутым зайти в палату, но торопливое «пожалуйста, побыстрее», будто подтолкнуло его со спины в направлении дверей, и он прямо влетел в помещение…       — Мама, это Эдди, — пояснила Сьюзан, которая судя по всему оставалась единственным человеком, который из присутствующих еще сохранил дар речи в создавшейся ситуации. — Эдди Каспбрак.       Мэгги насупилась, внимательным взглядом уставившись в его лицо, и отметив задней мыслью, что он чертовски красивый молодой человек и вполне себе узнаваем с тем подростком Эддичкой, как-то тяжело вздохнула. Ее губы подрагивали, словно она могла разрыдаться прямо сейчас, но она вдруг хихикнула, тоненько так, словно девчонка. Сьюзан взглянула на Эдди, надеясь отыскать причину маминого смеха в нем самом, но встретившись с его перепуганным взглядом, только растерялась, отводя глаза…       — Могу ли я надеяться, — начала Мэгги с трудом ворочая языком, — что ты пообщаешься со мной, Эдвард?       Эдди приосанился от неожиданности обращенной к нему просьбы, но именно в этот момент страх из его глаз улетучился, забившись куда-то в низ желудка, засаднил. В его голове возник очевидный вопрос, мгновенно сосредоточивший на себе все его внимание: «что миссис Тозиер хочет узнать у меня» и «почему именно у меня, если здесь стоит Ричи?» Неужели Эдди ошибся в своих доводах, благодаря которым смог убедить Рича зайти в палату к матери, сравнивая ее с собственной мамой, проецируя материнское безрассудство Сони на безрассудство, которое вне сомнений хотел обнаружить в Мэгги.       Извиняясь, Эдс посмотрел на Ричи, но к своему изумлению, не увидел в его взгляде разочарования или обидной тоски. Напротив, Ричи по-своему воспринял слова Мэгги и теперь улыбался настоящей живой улыбкой, глядя на него с неизменной теплотой и обожанием.       «По всей видимости, у него все в порядке», — подумал Эдди, ощутив мимолетный покой и в себе самом…       — Мама, а Рич… — начала Сью, с мольбой в голосе, казалось, что Мэгги снова совершает ошибку.       — Сьюзи, — позвала женщина, качая головой, и, указывая на Эдди, добавила: — Главный он. Верно? — Мэгги смотрела на Эдди с проницательностью, но тот вновь замер в ступоре, растерянно потупив глаза.       Сьюзан вскинула брови, оглядывая присутствующих в недоумении. Ей понадобиться еще следующие десять или пятнадцать минут, что она будет ожидать в коридоре, чтобы наконец добраться до сути маминых слов, и, как только это произойдет, она слегка поругает себя, но беззлобно, за запоздалое осмысление давно известного и понятного ей…       — Верно, — согласился Ричард, украдкой взглянув на мать.       Мэгги с любовью посмотрела на сына, скупо улыбаясь — частично парализованные лицевые мышцы не позволяли ей быть более эмоциональной, и уловив задорные искорки в его беглом взгляде, ее сердце устало встрепенулось, точно сонная белая голубка хохлится. Ее нос защипало, точно в преддверии подступающих слез, но она сумела совладать с собой, отгоняя мысль о том, что это, озвученное ей мнение, смирись она с ним раньше, помогло бы многого избежать, не будь она так категорична и непреклонна…       — Эдвард? — Мэгги ждала. — Могу ли я поговорить с тобой наедине?       Эдди кивнул, посылая Ричи вопрошающие взгляды, рассчитывая, что в выражении его лица отыщет, если не ответы на возможные вопросы Мэгги, так хотя бы утешение своей паники, скрутившей его желудок.       — Надолго нам уйти, мам? — Сьюзан беспокоилась, поскольку думала, что происходит что-то из ряда вон выходящее, то, над чем она окажется не властна, выйди она за порог, и очень переживала за маму. Она взяла подошедшего к ней брата под руку, остановив его тем самым, и только вжавшись плечом в его бок, почувствовала себя получше. Все же в порядке, и паниковать ни к чему! Мама и Эдди найдут общий язык обязательно, потому что оба любят Ричи.              Эдди сидел на складном стульчике напротив Мэгги, все там же у незанавешенного окна из которого в палату пробивался дневной, серый из-за теневой стороны, свет, и ждал, когда она начнет говорить. Мэгги ничуть не торопилась, изучающе рассматривая лицо Эдди, и не могла отрицать его приятность и красоту. Она припомнила весьма несуразный, переменчивый и, очевидно, нервный характер этого парня; его резкие, слегка диковатые, но между тем отточенные, точно у актера театра, движения. Запальчивую речь, твердость выражений, его сосредоточенность и какой-то чересчур правильный и пунктуальный образ его жизни. Ричи был абсолютно противоположен всем этим качествам, учитывая особенно его желание показаться лихим и бесшабашным, каким он на деле никогда не был. Мэгги сравнивала Эдди с Ричи, и понимала, что в этих отношениях «шея» — Эдди, а Ричи — «голова», и куда шея повернет, туда голова и посмотрит. Иными словами главным в их отношениях был Эдди — мудрость, терпение и поддержка, а Ричи — защита, сила и преданность.       — Могу ли я говорить тебе все, что я посчитаю нужным, и быть уверенной в том, что ты не убежишь, не дослушав? — Голубые глаза Мэгги потускнели с возрастом, но оставались настолько живыми и глубокими, что казалось, они смотрят сквозь твою голову и видят каждую мысль в размышлении.       «Вероятно, будет говорить что-то неприятное», — предположил Эдвард, пряча взгляд за ресницами. Он чувствовал себя неловко, словно инфузория туфелька рассматриваемая под микроскопом.       — Я никуда не уйду, — ответил Эдс, на миг установив зрительный контакт с Мэгги. — Говорите все, что посчитаете нужным. Я чувствую, вам важно, чтобы я услышал вас.       Миссис Тозиер самодовольно улыбнулась, но должной эмоции не вышло, левый уголок рта отказывался растягиваться шире разрешенного парализованной лицевой мышцей. Пусть ее красота увядала, точно срезанный цветок в хрустальной вазе, но сети мимических морщинок, собравших складочками кожу в уголках глаз и губ, все-таки не портили ее, и все в купе вызывало в Эдди только теплоту. Эта женщина перед ним родила Ричи, и даже если она в самом деле — во что Эдс категорически отказывался верить — не любила его, она есть и всегда будет той, кто дал ему жизнь. Мэгги достойна уважения Эдди, вопреки всем бедствиям и неприятностям через которые она — осознанно или нет — протащила Рича. Мама, казалось бы, имеет право влиять на жизнь своего ребенка, и даже большая любовь не всегда ему во благо, что уж говорить о безразличии, которое неожиданно оборачивается стойкостью и силой переносить удары судьбы...       — А я знала, — проговорила Мэгги, и Эдди видел — каждое слово дается с трудом и стоит усилий, — что ты, Эдвард, благоразумнее Рича. Впрочем, ты, по всей видимости, благоразумнее меня самой, увы, — последнее слово она добавила театрально с толикой презрения и жалости к самой себе. — Я же видела, Эдвард, что Рич очарован тобой, да… Я видела и знала точно, что это есть на самом деле. Знала и отрицала… Я ненавидела тебя за это, — и добавила с чувством: — Ненавидела.       Она замолчала, опустив взгляд, и, выждав продолжительное молчание, которое Эдди не нарушил даже мимолетной мыслью в собственной голове, произнесла:       — Как я ненавидела Патрицию, если бы ты только знал! — Ее глаза увлажнились, но она сохраняла задумчивую сосредоточенность на лице. — Когда Рич стал гулять с ней, я, право, решила, что страшное миновало, и…       Эдди вспомнил жжение от опалившего его шею прикосновения губ Ричи, которое и поцелуем толком не назовешь, насколько оно оказалось мимолетным, когда он обнял его на прощание. Впрочем так и было — оставленный на память отпечаток подавляемой любви, которую стоило запрятать в самую глубь его существа (если удастся ее сложить покомпактнее, конечно — нет), чтобы никто не посмел распять ее однажды (чего, безусловно, избежать не удалось). Его слова — шутливая, нелепая ахинея — о том, что теперь он не потревожит мамку Эдди ни своими руками, ни своей "громадной пиписькой", и даже мысленно не попытается ее — его, разумеется — коснуться. Ричи теперь с Пат, и, вероятно, с ней он будет счастлив, так говорят друзья, но почему-то с немым возмущением и вызовом смотрят на растерянного и необычайно молчаливого в тот момент Эдди. И он совершенно не замечает очевидного: ребята все знают, понимают, принимают, но, как и он с Ричи играет в молчанку, так и они в «мы слепы, будто кроты». Они в самом деле не понимают бездействия, но не вмешиваются, оставаясь сторонними наблюдателями — так лучше…       — Она разбила мне сердце, — продолжала Мэгги, и Эдди усилием сосредоточился на ней. — Знаешь, будто взяла, точно хрустальный бокал, и с остервенением бросила его в стену — оно разлетелось с оглушительным звоном… Она говорила ужасные вещи, что не укладываются в голове, но это была правда…       — Я знаю, Эдвард, что и тебе несладко было, — после продолжительной паузы выговорила Мэгги, — и тогда, скажу тебе честно, я…       Эдди предвидел, что она признается ему в том, что злорадствовала его неприятностям, как и его мамашка, искренне желавшая смерти Ричи в реанимации, а потому, чтобы не испытать к ней презрения за минувшее, что стало бы ненужной теперь нелепицей, перебил ее:       — Нет! — Он поднял вертикально ладонь и истерично ею потряс, точно в попытке изрубить воздух. — Не хочу слышать это! Не произносите это вслух!       — Хорошо… — Только покой и умиротворение во всем ее облике. — Но за то, что я выбросила сына за порог, и за собственное высокомерие в отношении других людей, я поплатилась, оказавшись такой здесь.       — Нет. — Эдди покачал головой, отмахиваясь от нелепого проецирования неудачного стечения обстоятельств, произошедших со здоровьем Мэгги с той ситуацией, двенадцатилетней давности. — Стоп. Вы уверены, что это связано?.. — Он по глазам видел — она не сомневается, и раздражался, презрительно щурясь. — Нет. Нет. Нет, блин…       — Там, — произнесла женщина, указывая куда-то в сторону; ее руки, казалось, не принадлежали ей — эти механические движения напоминали испытательные рывки какой-то шарнирной куклы, детали которой сильно заедали. — Там, в тумбочке коробочка, будь любезен.       Эдди пошарил в ящиках прикроватной тумбочки и очень скоро обнаружил коробку, обернутую зеленой фольгой и перевязанную красной лентой.       — Она? — Он вернулся к Мэгги, подсунув ей под нос свою находку и, убежденный, что взял нужную вещь, уселся на прежнее место. — Что там?       — Очки, — ответила она с какой-то неестественной беспечностью, и если бы могла — повела бы еще плечами для подчеркнуто пущего равнодушия.       — Для Ричи?       — Да… — Она отрешенно смотрела на коробку в руках Эдди, будто бы вспоминая что-то. — Сьюзан купила эти очки, чтобы помирить меня и Ричи, но я не смогла тогда перешагнуть свое самолюбие и навестить его в больнице. Я не смогла не то, что извиниться, а просто — позвать его домой…       Эдди вскинул брови от изумившей его фразы, но сеть мурашек проскользнула по его спине:       — В смысле?.. — Он напустил на себя строгость презрительного внимания, округлив глаза. — В смысле, блин?! Зачем вы говорите мне это? Вы хотите, чтобы я отдал это Ричи?       Мэгги, выждав молчание, за время которого Эдди, в ожидании ответа, смог обуять свою злость, заторможенно кивнула.       — Нифига, — отчеканил Эдс, положив коробку на колени Мэгги. — Ни-фи-га, блин. — Он поддался вперед, чтобы заглянуть ей в лицо, максимально сдержанно произнес: — Вы сами отдадите ему эту коробку, миссис Тозиер, хотя бы в благодарность за то, что у НЕГО хватило сил переступить свою гордость, чтобы навестить ВАС в больнице, блин!       — Он не простит меня, — приглушенно сказала та, подняв печальные глаза на Эдди.       — Позвольте ему самому решать… — Он облокотился на свои колени. — Стоп. Вы думаете, что я могу влиять на его мнение, поэтому захотели поговорить со мной? — Он замахал руками, будто отмахиваясь от чего-то. — Не-а, нет. Ничего подобного. Я не влияю на мнение Ричи. Это, блин, невозможно!       — Он ненавидит меня?..       — Я не знаю… Спросите его об этом. Я позову его.              Сьюзан стояла позади инвалидной коляски, на которой в абсолютном молчании сидела ее мать. Для надежности ее ладони лежали на худых, покатых плечах Мэгги Тозиер, поглаживая их, напоминали о дочерней поддержке, и в том, по всей видимости, была необходимость. Сью знала, как мать волновалась о предстоящей встрече с Ричардом, и с той секунды, как услышала о том, что он все-таки приедет, она, расчувствовавшись, рыдала от счастья. Сложно вообразить встречу, которая происходит спустя многие годы: какой она будет; каким стал тот человек, который всегда жил в мыслях о его благополучии и успехе, найдется ли что-то общее, возможно ли восстановить утраченные отношения и заново сблизиться. Столько вопросов, столько образов, рисуемых беспокойным умом, и только страх нарастает изо дня в день от приближения того мгновения, когда время остановится, увидь она его так, будто впервые. Он такой родной — сын все-таки, но такой далекий — всегда был — и невольно совесть вопьется в усталые материнские мысли звериными когтями, напоминая о ее бесконечной вине перед ним…       Эдди сидел вплотную с Ричи напротив Мэгги на одном из складных стульев, поставленных чересчур близко друг к другу, и с трудом выдерживал звенящую у себя в голове тишину, сдавливающую его виски, будто тисками. Казалось, еще немного и он просто взорвется от продолжительного молчания, опасаясь сойти с ума — а ведь этим двоим есть что сказать друг другу, и поскорее бы кто-то из них заговорил. Он пошевелил онемевшими пальцами, сжатыми в ладони Ричи, спрятанными за полой его рубашки. Конспирация совершенно неуместная — и мама, и сестра видели, как он переплел их руки и, склонившись к коленям, уложил обе себе на бедро. Это произошло после того, как Эдди предложил им со Сьюзан уйти, оставив мать и сына наедине. Теперь Эдди помалкивал, и без того загнанный в краску, и оставалось только нервно двигать пальцами, призывая к ответу…       Ричи улыбнулся, ослабив хватку (Эдс наконец почувствовал свои онемевшие пальцы), и с нежностью посмотрел на него:       — Я все тот же балабол и раздолбай, — произнес он, обращаясь к Мэгги, но все еще удерживая зрительный контакт с Эдди. — Те же вредные привычки: я курю, пью алкоголь — много пью, слушаю рок и прусь от него, как наркоман от героина. — Он медленно перевел взгляд на маму, та с тревогой следила за ним глазами — не в силах оставить без внимания сравнение с наркотиками. — Только теперь я пью элитный алкоголь… Я живу в Сан-Хосе, это в Калифорнии. Думаю переехать в Лос-Анджелес. Работаю диджеем, — да, я крутой чувак. У меня есть свой дом, машина — одна пока, два ретривера. Я поневоле стал крестным, дааа. — Он закатил глаза, стиснув между пальцами пальцы Эдди на миг, что оба ощутили тонкие косточки под кожей друг друга. — Дочь моей университетской подруги Мэгс… Мэгги, — исправился он тут же, пожав плечами; Эдди насупился, не в силах игнорировать теплоту в голосе Рича к той женщине, о которой он говорит. — Мэгги — моя коллега по работе и хороший друг, почти как Беверли. Помнишь, Беверли? — спросил он мать, и она медленно опустила веки, тем самым отвечая согласием. — Впрочем, обо мне все…