GLASS

      Если бы Маргарет Одли не знала наверняка — а она имела весьма неприятное удовольствие видеть последствия воочию еще во времена общажной жизни и учебы в универе, — она бы никогда не догадалась о зависимости Ричарда Тозиера. О зависимостях Ричи Балабола…       Мэгс, так он с первых дней стал обращаться к ней, как-то панибратски хватая за плечо и целуя в висок, привлекал этот болтливый тип с бледным, худощавым лицом, в дешевых очках из пластиковой оправы (дужки которых он крепил сперва проволокой, затем скотчем, а через неделю — супер-клеем, и продолжал носить пока в один из дней линзы не разлетятся на осколки), сутулый, комплексующий из-за роста и худобы, эдакий ленивый умник, ботан-лоботряс. Ей нравилась его нечастая молчаливость, поэтичная тоска, глубокая задумчивость, которые она принимала в нем за романтичность, лелея мечту о том, что имеет дело с тонкой душевной организацией. Она тянулась к Ричи, влюблялась в него с каждым днем, а он бредил кем-то, искал кого-то в толпе среди прохожих, целовал и любил кого-то, но не того, кто в тот момент реально находился бок о бок с ним…       Ричи бродил по темным незнакомым улицам, закинув рюкзак на плечо; часто в сопровождении какой-нибудь девушки, что так и липли к нему, слово репейники, все как на подбор — одна лучше другой, и каждой хотелось урвать часик-другой времени этого сумасбродного балагура. Девчонки понятия не имели каким образом, но их тянуло к нему, и он подолгу не сходил с уст в разговорах в женских раздевалках и дамских комнатах, завлекающий своим равнодушием и безмолвной клятвой полюбить всех, которую он, разумеется, никому из них не давал. Мэгс же нравилось, что она ближе других к Ричу, что, на правах его подруги, она могла свободно приходить к нему в комнату в любой момент и проводить с ним время; это давало ей надежду на взаимность с его стороны, но тот ничего серьезного не обещал, попросту не придавая особого значения не только ее чувствам, а чьим-либо чувствам к нему вообще. Однажды он стал вести себя странно: мог спонтанно подняться и уйти посреди разговора, в момент лекции в универе; мог вскочить ночью с постели и через окно на первом этаже улизнуть в ночную неизвестность — нередко — по-английски, и на целые сутки…       По мере того, как время пребывания Ричи в Сан-Хосе увеличивалось, переваливая отметку в несколько месяцев, а, разбивший ему сердце, но не отнявший надежду, уезд Эдварда Каспбрака из Дерри, с каждым часом размывало в памяти, точно мел на асфальте во время дождя, Ричи уже не помнил, кто тот человек, которого он маниакально ищет, но искал. На прикроватной тумбочке каждое утро, если он ночевал в своей постели, он видел нацарапанное Eds, и не сомневался в том, что это прозвище того, кто не дает ему покоя, точно выжжен у него на сердце. Но вот уже не понимал, парень это или девушка, и, даже предполагая, что этот человек — парень, он не чувствовал в себе противоречий, будто наоборот — желая этого с наибольшим нетерпением…       Когда Ричи до одури надышался испарениями бензина, помогая сокурснику с ремонтом автомобиля Ferrari Dino 308 GT4, 1980 года (а позже добавил, накурившись) под воздействием токсичного яда, он смог воскресить в мертвой зоне своей памяти воспоминание о своей сумасшедшей любви, заново ее прочувствовать в виде яркой вспышки озарения в уме, и на мгновенье увидеть лицо своего Эдса. Этого хватило, чтобы с тех пор, не имея точного понятия о месте нахождения этого парня в Калифорнии (а Соня Каспбрак нарочно упомянула этот штат, потому что он находился на другой стороне континента, и это ей вполне подходило, чтобы наверняка отбить у Ричи желание искать Эдди), вдыхать всякую дрянь, увеличивая дозу, меняя средства и способы, но преследовать одну цель — прочувствовать все вновь, разглядеть его и запомнить наконец, чтобы отыскать…       Мэгги знала о двух зависимостях Ричи: «некто Эдс» и наркотическая; обе взаимодополняли друг друга, взаимозаменяли друг друга и действовали уничтожающе, но Ричи уже не мог жить без них. И пусть с годами фантом любви всей жизни в его голове все так же оставался подростком в коротких шортах и натянутых до самых колен гольфах, он все так же бредил им, болел им, сходил с ума, и только будучи под кайфом видел его, даже имел возможность ощущать его и слышать. Все это напоминало безумие чистейшей воды, и Мэгс это пугало, пугало так сильно, что она боялась сама сойти с ума, боялась потерять Ричи. Она все так же любила его, но уже не как парня, а как брата, словно была второй сестрой, и эти отношения, тянущие ее саму в бездну, тем не менее являлись для нее ценными. Мэгги сопровождала его в работе — она являясь его секретарем и представителем в обществе. Кроме того, надеясь отвлечь Рича от медленного самоубийства, она предложила ему покрестить ее дочь, что в самом деле остановило его от употребления дряни, но, к сожалению, ненадолго — он уже крепко сел…       Ричард вкалывал как проклятый, набирал популярность на самом крутом радио штата. Его голос знали все, талант пародирования — обожали, да и на язык он был острый, точно журналист с большим стажем в профессии, пишущий статьи на злобу дня. Уже он решал где и в какое время он будет в эфире, и кого из знаменитостей пригласить на радиостанцию. На грезы времени не оставалось, и за семь лет до встречи с Эдвардом в аэропорту Нью-Йорка, он уже не нюхал кокаин, запивая его холодным виски, укуриваясь сверху травой, словно проверяя свою живучесть, но переключился на психостимуляторы — эфедрин и амфетамин — которые всего-то удовлетворяли его химическую зависимость; помогали оставаться на плаву еще и с улыбкой на лице…       Контроль, жесткий контроль над этим парнем — где, когда, куда, с кем; его нельзя было потерять — он приносил деньги тем, кто стоял за ним, в тени, но играл далеко не последнюю роль в карьере Ричи. Фактически руки его были развязаны, но возможности ограничены, и большой нагрузкой на работе — в частности. Его — наркомана в стадии ремиссии — попросту оберегали, и это не просто слова. Мэгс тоже играла свою роль, но как друг все-таки всерьез была обеспокоена жизнью Ричи, и ее действия были бескорыстны…       Когда Мэгс позвонила Ричу снова, а он, осыпая ее комплиментами, улыбался во весь рот и сиял, будто медный таз на солнце, расхаживая взад и вперед по спальне, сунув руку в карман, Эдвард боролся с восстающим в нем недовольством, до бела сжимая губы, словно если он приоткроет рот, то поток возмущения окатит Рича с ног до головы, будто вспененная газировка, которую нарочно болтали в бутылке…       — О, да! — Ричи вдруг остановился и уставился на Эдди, тот попытался придать лицу более расслабленное выражение. — Он здесь со мной. Сидит с таким видом, будто сейчас лопнет. Видимо, ревнует, ха-ха!       — Какого?.. — Конечно незримая женщина доставляла Эдди немало беспокойств, в частности из-за неиссякаемого потока любви Ричи к ней, выраженного словесно, но он каждый раз оправдывал это как попытку вызвать его на ревность, но в этот раз он явно терял самообладание…       — Ревнует, определенно!       Эдс запустил подушкой в Ричи, пока тот, показав спину, заходил на очередной круг по комнате, и практически сбил его с ног.       — А?.. Да. Да! — Ричи торопливо подходит к Эдди и, подает ему свой телефон, и тот оказывается загнанным в угол. — Возьми, Мэгс хочет поговорить с тобой…       Эдс совсем теряется и, недолго побывав в ступоре — мол, в смысле поговорить со мной, зачем, — берет мобильник, медленно подносит к уху и, таращась в радостную физиономию Рича, вопросительно говорит: «Алло?»       Мэгги в изумлении отстраняет телефонную трубку от уха; ее сердце взволнованно замирает, и дыхание на секунду застревает на пути к легким — она получила подтверждение тому, что Эдди — не вымысел обдолбанного наркомана, а реальный человек, который в данный момент находится рядом с Ричи.       — Господи, — ошарашенно шепчет она, ее ярко-красные губы растягивает улыбка, — ты Эдс?..       — Я не люблю это прозвище, — снисходительно заявляет собеседник, — но да — Эдс…       — Ох, да? Прости! Привет. — Мэгги присаживается на диван, поджимает ноги под себя, усилием воображая человека, которого слышит. — Я Маргарет Одли…       — Эдвард Каспбрак, — тут же, практически одновременно с ней, говорит Эдс.       — Оу, — реагирует она с запозданием. — Можно просто Мэгги…       — Мэгс… — с легким пренебрежением подмечает он, не в силах подавить обидное сходство между их прозвищами.       — Как я могу обращаться к тебе?.. — Маргарет, заводит прядь пепельных волос за ухо; у нее стрижка каре. — Да, Мэгс, это придумал Рич, еще когда мы с ним…       — Зови меня Эдди!       — Эдди, — повторяет она, игнорируя его едкий тон. — Хорошо. Я много слышала о тебе от Ричи…       — А он мне о тебе почему-то не рассказывал, — сухо отвечает голос в телефоне.       — Может, не успел, — добродушно отвечает Мэгги. — Мы с ним друзья с университета, Эдди, а теперь работаем вместе… — Она делает паузу, растерянно вслушиваясь — кажется, абонент на другом конце провода к разговору не расположен, именно из-за этого не чурается демонстративно вздыхать и безразлично «угукать». — Послушай, Эдди, ты вправе не доверять мне, но ведь Ричи ты знаешь?..       Тишина.       — Эдди? — Она сводит брови к переносице, слегка щурится, стараясь вообразить выражение его лица. — Ты там?..       — Что ты хочешь мне этим сказать?       — Очевидно же!.. — Она одергивает себя. — Приезжай в Калифорнию вместе с Ричи, мне интересно познакомиться с тобой… Приедешь? Эдди?.. Или ты собираешься снова исчезнуть? Ты можешь молчать сколько твоей душе угодно, главное, чтобы ты услышал меня.       — Я слышу, но не понимаю, зачем ты захотела поговорить со мной?..       — Эдди… — Говорить или нет? — Эдди, Ричи там?       — Только что вышел… — Он вздыхает и на выдохе произносит: — Сара позвала его, и он старается больше времени проводить с ней. Он ее обожает…       Маргарет улыбается, ощущая теплоту в голосе Эдварда, но кроме нее — еще и грусть.       — Эдди… — Сказать ему или нет? Правильно ли будет все рассказать? Правильно ли?.. — Эдди?       — Да?       — Не оставляй Рича, приезжай с ним в Калифорнию…       — Я не знаю. У меня дом и работа в Нью-Йорке… А что?       — Дело в том, что… — Господи, ты вмешиваешься не в свое дело. Остановись! — Эдди, Ричи зависим от тебя! Пожалуйста, не оставляй его… Я знаю, это звучит бредово, но просто поверь мне, пожалуйста.! Он очень дорог мне. Он мой друг, Эдди, и я хочу, чтобы он был счастлив… Ты не представляешь просто!       На другом конце провода повисла растерянная тишина — Эдвард пытался подобрать слова, чтобы задать свой вопрос как можно мягче и корректней, но ничего, кроме очевидного, и, в какой-то мере, раздражительно-типичного, — «О чем ты?» — в голову не шло.       — Пусть это будет между нами, хорошо? — Мэгги, вслушивалась в тишину на линии. — Эдди?..       — В чем дело? — раздраженно спросил он.       — Он тяжело переживал разлуку с тобой в первый раз, — выдохнув, призналась она, но облегчения не ощутила, и чем больше она говорила, тем сильнее давил страх от мысли, что поступает так, как поступать не должна, рассказывая обо всем Эдди.       — Что? Что ты имеешь в виду?       — Эдди, Ричи три года сидел на…       Эдвард вытянулся струной, сидя на кровати в позе Будды, но связь внезапно прервалась, оставив его напряженного в ожидании, точно в подвешенном состоянии в сантиметрах от истины, мелькавшей на задворках его сознания; оставив, безнадежно вслушиваться в тишину разрядившегося мобильника, чувствуя дробь, что выбивало его сердце. Голос Мэги затерялся где-то в линиях телефонных вышек, кто знает, на границе какого из штатов, но его собственный внутренний голос нашептывал ему верный, но пугающий ответ — Ричи наркоман…       Эдди кладет телефон на прикроватную тумбочку, подальше от себя, брезгливо толкает его пальцем, и в очередной раз замечает: как сильно он презирает возможность людей связываться друг с другом, используя мобильники. Он эмоционально вымотан, и кажется заболевает горькой тоской безысходности своего положения, угнетающего его каждую секунду, которую он размышлял о нем. Соня ненавидит Ричи, и никогда и ни при каких обстоятельствах не одобрит их отношения с Эдди. Майра ждет, когда он перестанет ребячиться, вспомнит о своих обязанностях и вернется домой, чтобы готовиться к их свадьбе (и это вопреки всему, что Эдди наговорил ей тем утром и потом по телефону), и работы навалилось как никогда. Но самое отвратительное — сущности «мамкиного сынка» и «подкаблучника», выращенные в нем с трепетом, которые пробудилась вместе с совестью и стали подъедать его напоминаниями о неправильности его побега с Ричи в Мэн. Иными словами — в душе Эдварда Каспбрака началась гражданская война, и все в купе изводило и угнетало его…       Он еще посидит на постели какое-то время бездумно совершенно, уставившись остекленелыми глазами в угол комнаты, вслушиваясь в свою тишину, и, поверив, что в самом деле одинок и покинут, он внезапно подкинется, будто выталкивая себя из омута отчаяния, словно в момент ухода на дно — вновь удастся наполнить сдутые легкие, вынырнув над волнами, вытянется на месте и вместе с воздухом носом потянет реальность. В тот момент тревоги отступят, словно сумерки при солнечных лучах, покажутся нереальными, несущественными, и любая мысль, что отравляла минутой ранее, уже не будет такой проникающей и ядовитой. Они как бы исчезнут — разбегутся по углам наполненного дневным светом помещения, точно тени, — затаятся, выжидая наступления ночи, а в ночи, как известно, замки слетают с сундуков с сокровенными тайнами, душа раскрывается и с губ сходит искренность, которая по каким-то причинам при дневном свете носит паранджу…       Когда Ричи вернется, то конечно заметит подавленность и отстраненность Эдди, и даже сделает вид, что верит в его головную боль, давая тем самым ему фору самому во всем признаться; будет тетешкаться с ним, а тот станет беззлобно ворчать, напоминая, что давно уже не ребенок, но цепляться за него с простым желанием обнять и получить на сдачу нежность в кубе…       — Поедешь со мной в Калифорнию?       Эдди молчит, тычется носом в шею Ричи, натягивая одеяло до самой макушки; уютно, тепло, немного неудобно, но так хорошо, и зачем только он спрашивает об этом?       — Ты передумал менять свою фамилию? — в голосе улыбка, и, будто опасаясь, что он отстраниться, он крепче прижимает ладонь между лопаток Эдди, и через футболку тот чувствует ее жар, точно держит руку над открытым огнем. — Эдс?..       Он не передумал, и хочет этого на самом деле. Тем более это единственная возможность им стать настоящей семьей*.       — Ричи? — Он выбирается из-под одеяла, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и в слабом свете настольной лампы вглядывается в его лицо; откуда-то тихонько подает голоса найденный радиоприемник. — Как думаешь, было бы лучше, если бы я был женщиной?       — Что? Нет! — Ричи даже возмущен услышанным. — Нет… Или ты хочешь, чтобы я был женщиной?       — Нет… — Он отвечает на влажное прикосновение губ к своим губам так же тягуче и сладко, но все-таки отодвигается, когда Ричи пытается поцелуй углубить.       — Не хочешь?..       — Думаю, что нет, — честно говорит Эдди, переворачиваясь на спину.       — Все еще голова?       — Что?.. Да, да…       — У нас все в порядке?       — Конечно, — устало звучит голос Эдди, и Ричи сгребает его в охапку таких горячих, крепких, любящих, но неудобных объятий. — Но не пережимай!       В окно льется лунный свет. Кажется, будто он переливается серебристой пылью, лениво осыпающейся на пол в застывшем сухом воздухе комнаты. Он бесшумно стелется у изножья кровати, и темнота растворяется у его кромки, безвольная, бездумная в желании разбавить хотя бы оконные тени отраженные на его теле, в своих мрачных тонах. «Зенит» блестит в ночном свете хромированной панелью, стоя на прикроватной тумбочке со стороны Ричи, и в нелепой попытке успокоить тревогу Эдди, утешить бурю сомнений внутри него, он в очередной раз тихонько поет лирические баллады, какие только могли создать люди в свое время. Однако кавер на «Необыкновенную любовь» Шадэ, загрузил Эдди; он вслушивался в текст песни, думал над ее словами, и с удивлением замечал, как в нем что-то откликается на проникновенный голос исполнителя, — саднит, неугомонно возится в самой груди… Он тяжело дышит, и пусть его ум пуст от мыслей, он чувствует груз в себе самом, будто бы петля на шее с неподъемным камнем, привязанном на другом конце веревки, затягивается все туже и туже, ему не удержать этот вес, как бы он не пытался. Дорога одна — на дно, под толщу данных обещаний, возложенных обязательств, долга и нормальности…       Эдди обнимает Ричи за шею, не опасаясь его разбудить, — крепко так цепляется, беспардонно, даже грубо, будто он — брошенный в беспокойное море спасательный круг, в котором Эдди каждодневно тонет. Эдс знал — всегда знал — этого парня сложно разбудить, и даже завидовал его спокойному сну теперь, не подозревая, что в Калифорнии Рич, в намерении всюду успеть и все попробовать, забывал порой ни то, что где в его доме стоит кровать, а что у него есть дом!..       — Я в порядке, — вполголоса говорит Эдди, а потом вслушивается, убеждаясь, что Ричи все так же спит — по его сопению. — Я, правда, в норме… — Его голос сиплый, на глаза наворачиваются слезы. — Я в порядке… — Он кладет голову на подушку, соприкасаясь носами с Ричи; его дыхание, шумное и горячее, будто рикошетит от лица Рича, возвращаясь к нему влажным дуновением, и Эдди пытается унять панику. — Ты, блин, даже не представляешь какую херню я тут выдумал… — Он смаргивает слезы, отлично понимая, что недалек от приступа истерики, сглатывает ком в горле и, шмыгнув носом, впечатывается трясущимися губами в приоткрытый рот Рича. — Я, блять, боюсь узнать правду… — Он обхватил Ричи обеими ладонями за лицо, поцеловал его украдкой, и с жаром снова зашептал: — Я не смогу уехать, узнав правду, — снова оставить тебя в полной жопе!       Дорожная пыль сыплется со старых, заношенных кедов на безукоризненно чистый, натертый до блеска пол больничной палаты; выбившиеся из-под язычка обувки, шнурки, спущенные до щиколоток гольфы и загорелые ноги с пластырем на левом колене, контрастирующие на фоне бело-белоснежной простыни и пододеяльника, принявшего очертания лежащего под собой парня, и его рука поверх, безжизненная, покоящаяся вдоль тела, с идущими от нее проводами. Что-то пикает, назойливо, систематично — разноразмерными волнами на мониторе плывет пульс, в его углу бьется зеленое сердечко; дыхание дозирует устройство искусственной вентиляции легких — тонкие трубочки введенные в дыхательные пути Ричи.       Эдди ничуть не колебался в своем намерении беспардонно лечь рядом с Ричи, как только окажется в палате. Ему некогда было блюсти порядки и правила, а потому он не постеснялся бы и Сьюзан, окажись она тут в этот момент, как не стеснялся Беверли и Бена, которые не решились препятствовать его решению, а потом и вовсе вышли в коридор. У Эдди не было времени, и он понимал, что скорее всего до своего отъезда не сможет поговорить с Ричи (и сможет ли когда-нибудь это сделать вообще — он не знал). Эдс кладет голову на подушку, осторожно придвигается ближе к Ричу, прикладывает ладонь к его щеке, очень аккуратно, чтобы не сбить трубочки, идущие к его носу и рту, и целует его в висок, задерживая прикосновение подольше…       — Я хотел приехать раньше, но какой-то мудак на тачке подрезал меня, — вполголоса сказал Эдс, опустив взгляд вниз, как будто предлагая и Ричу взглянуть на его сбитую коленку. — Он покорежил мне велик, — сквозь зубы в сердцах, — обсос гребаный, — потом так же тихо, с горечью в голосе: — Предлагал меня подвезти, и так усердствовал, что чуть не переехал меня…       Он посмотрел в лицо Ричи, бледное, с глубокими тёмными синяками под глазами; ссадины на брови и скулах заживали медленно, напоминая о драке в актовом зале, бывшей почти неделю назад; рассеченная губа зашита и обработана, возможно, шрама не останется, и гипс на правом запястье (из-за неправильного удара, Ричи сломал его, выбил себе пальцы, а потому не мог забыть о боли ни на минуту, пусть какое-то время умудрялся им работать, но теперь-то ответ был очевиден)…       — Я надеюсь, что мы все-таки уедем вдвоем, слышишь?.. — Он погладил его по волосам. — Я хочу сбежать от мамки, буду жить в клубном доме в Пустоши, ждать тебя, навещать тебя здесь, пока ты не выздоровеешь… Беверли сказала, что эта моя затея — тупая! Она злится. Но ты, ты же согласен со мной?..       Эдди предположил, что Ричи спросил бы его о причине гнева Бев, и, прокрутив свой ответ в уме, а потом возможные, а они все равно нашлись бы, возражения Рича сказал так:       — Может, она права… Но это ничего не меняет — я хочу остаться рядом с тобой.       Они втроем — Беверли, Бен и Эдди — встретились на автобусной остановке и, подсчитав общую наличность, расплатились за проезд. Эдди рассказал им о своей неудаче в задумке добраться до больницы на велике, и наслушавшись нравоучений от Бев, о том, как это опасно и безрассудно с его стороны, наконец, задумался над тем, каким сумасбродным в поступках он стал, лишившись Ричи, — будто его душа разделилась надвое и одна ее часть как бы замещала отсутствие Рича, превосходя и доминируя голос разума — второй части его души, которой сам Эдди оставался.       Когда Эдди заикнулся о своей нелепейшей идее убежать от матери, Беверли сразу возмутилась по этому поводу, беспощадно заверив его в том, что лично она не желает услышать новость о нахождении его замученного и изуродованного трупа; Бен просто кивал в поддержку Бевви, вставляя емкие по содержанию комментарии, типа, «Она права, чувак» или «Полностью согласен». Когда Эдс стал пререкаться с ней, обвинять в непонимании, Бен стушевался, затихнув — он не считал уместным свое участие в споре, а Бев нехотя, но твердо добавила, что Эдд подвергнет себя опасности в свете последних событий стать жертвой изнасилования, и, наконец смогла обуять рвение этого парня. Эдди замолчал, лишившись аргументов и желания спорить…       И с каких пор он так бездумно рвется на поиски смерти поизощренней?..       Эдди осторожно поцеловал Ричи в уголок рта, и над ухом у него прошептал:       — Я скучаю, пожалуйста, вернись ко мне… — В груди стало тяжело; ему казалось, что он слышит, как шумно бьет кровь у него в висках. — Ричи. Ричи… Ты слышишь? Я хотел, чтобы ты первый сказал, но… Я знаю, правда. Я не сомневаюсь в этом, но хочу, чтобы ты посмотрел на меня сейчас. Этого будет достаточно, чтобы я убедился. Проснись сейчас… Потом может быть поздно… Нам надо валить из этого города. Вдвоем. Я твердо решил, но без тебя все бессмысленно.              Сьюзан сразу увидела Беверли и Бена, расположившихся на скамье ожидания, а потому те, застигнутые врасплох, не успели просигналить Эдди о приходе к Ричу посетителей. Сьюзи кивнула, заметив взгляды ребят обращенные к себе, но не решившись спросить о причине их таких напуганных глаз, она толкнула дверь палаты брата. Она вошла бесшумно, точно поток теплого ветра, незаметный, но ощутимый в присутствии, и застыла на месте; в ней все замерло, отчего она не сразу поняла то, что видела. А видела она ворох мрачного тряпья, казалось бы, разбросанного на постели брата, но потом поняла, что это человек: мальчик — Эдди, и, опешив, растерялась своего присутствия, но не смутилась его положения. Он лежал вытянувшись рядом с Ричи, мешковатая футболка обрисовывала его тонкое худощавое тело; согнутые в коленях ноги, стопы свисали с края постели. Эдди прикасался к переломанной кисти Ричи, в отчаянной попытке сжать ее сквозь гипс своей заживающей от порезов рукой, и самозабвенно, громко шептал у него над ухом:       — … Нам надо валить из этого города. Вдвоем. Я твердо решил, но без тебя все бессмысленно… Что еще мне сказать тебе, чтобы ты наконец принял меня всерьез, Тозиер?       Сьюзан не хотела привлекать к себе внимание, но подумала, что ее присутствие в подобный момент неприемлемо. Она решила уйти, нехотя, но твердо, и, отступая, привлекла внимание Эдди, и тот, искренне испугавшись ее, не сразу, как-то заторможенно, принял сидячее положение, машинально касаясь подошвами кедов пола палаты. Румянец отхлынул от его лица, и взгляд наполнился настороженностью и немым, столь очевидным вопросом «ты тоже желаешь мне зла», но он не хотел нарушать звуки приборов, подтверждающих присутствие жизни в Ричи; еще меньше Эдс хотел ругаться с его сестрой. Они смотрели друг на друга так, будто каждый из них был чем-то необыкновенным в привычном им мире, — настороженно, с интересом, в ожидании чего угодно; неприлично долго. Казалось минула вечность…       — Эдди?.. — Она держала в руке аккуратный букетик полевых цветов для Ричи; на плече висела тряпичная сумка. Так проста, но очаровательна — Сьюзан обладала необычным качеством: располагать к себе людей.       Эдди встал с постели, оставив смятый след своего присутствия поверх одеяла, будто бы — незримый фантом, что бесконечно будет сопровождать Ричи, куда бы тот не пошел следующие годы, и замешкавшись, пару раз бросил Сьюзан украдкой взгляд из-под ресниц. Он не хотел уходить, но не сомневался, что она потребует это от него. Тогда уж лучше самому…       — Я знала, что ты приходишь, — попыталась установить контакт Сью; она видела перед собой обыкновенного парня, и ничего в его облике не выдавало его, не говорило о его чувствах и их взаимоотношениях с Ричи; никак. И Сьюзан, зная обо всем наверняка, пыталась воспринимать его, как воспринимала бы Стэнли или Билла, окажись они тут, — в качестве просто друга. — Я рада, что ты приходишь…       Эдди не изменился в лице, и, конечно же, не поверил ей:       — Ты лжешь, — как можно мягче, возразил он. — Ты не рада… Ты, как и другие, ненавидишь меня, и обвиняешь в этом. — Он как-то небрежно мотнул головой в сторону Ричи. — Ты даже в такой ситуации пытаешься быть хорошей. — Он нервно покивал. — Все правильно. Молодец, Сьюзан.       Сьюзан медленно потянула носом и, смерив Эдварда взглядом, направилась к прикроватной тумбочке, что стояла у него за спиной, чтобы тут же заменить букетик засохших цветов на свежие. Эдс дернулся от нее, будто от огня, но Сью не подала виду на его тревожность и, устроившись у постели Ричи на складном стульчике, бросила сумку на пол у его ножек…       — Тебе незачем уходить, если ты не хочешь, — сказала Сью, не глядя в сторону Эдди, но видя его колебания — тщетные попытки покинуть палату и очевидное желание остаться с Ричи, — боковым зрением. — Вдруг, ты уйдешь, а он… Проснется?       Эдс встретился с глазами Сью и, увидев в них застывшие слезы, торопливо отвернулся.       — Я не собиралась тебя прогонять, Эдди, — сказала она; ее глаза — серо-голубые, как у Ричи, — смотрели в надежде поймать взгляд Эдса, — ты волен делать то, что считаешь нужным…       — А миссис Тозиер?.. — Он почти поверил.       — Мама? — взволнованно, с тревогой. — Мама сегодня не придет…       Собственно, мама не пришла бы и завтра, но Сьюзан не могла и не хотела говорить Эдди о троекратно обострившимся у нее чувстве ненависти, безысходности и отчаяния из-за безвозвратно утраченного уважения в обществе по вине «неблагодарного мальчишки». Впрочем, пересуды давно поутихли — эта тема просто надоела людям, но мнительность Мэгги порядком изводила ее; тяжело было еще и потому, что она винила себя в произошедшем с Ричи, и эта вина перед ним так же выступала причиной ее бездействия в отношении него. И чем больше пройдет времени, тем сильнее увеличится этот разрыв между ними — эта пропасть, которую уже не преодолеть. И только страхи и домыслы будут возвращать мать мыслями к ее сыну…       Сьюзан отважилась обхватить запястье Эдди поверх бинта, причинив боль ране под ним, но даже когда Эдс пугливо отдернул руку, уставившись на нее круглыми глазами, она успела поймать его пальцы, но они тут же мягко выскользнули из ее хватки.       — Эдди, я не считаю тебя виноватым в чем-то, и не испытываю к тебе ненависти. — Она будто бы невербально умоляла его понять ее правильно. — Произошедшее — месть за то, что Ричи ударил по лицу Генри, — так его, кажется, зовут, — при всех, понимаешь? Ричи задел его самолюбие, и тот попытался отомстить…       Эдди насупился, резко, но приглушенно выпалил:       — Ты не знаешь: Бауэрс — психопат, и с твоей стороны неправильно обелять этого ублюдка. Он шел туда с целью убить Ричи! И ему, мать твою, это почти удалось!       Живой гнев — огоньки в глазах; Эдди зол, и зол искренне. Он ничуть не сожалеет своей резкости, не намерен извиняться, потому что прав.       — Я только хочу сказать, что ни ты, и уж тем более — ваши с Ричем отношения не являются причиной произошедшего с ним, Эдди. — Она смотрела, ожидая ответа, и ступор растерянного собеседника изумил Сьюзан — что его так поразило в ее словах? Она, обдумывая позже, поймет — ее спокойная интонация, когда она произнесла «ваши отношения».       — Где были твои глаза, Сьюзан? — Эдди насупился; его трясло. — Ты разве не видела какое шоу закатили эти ненормальные? Они заранее все это спланировали, заранее подводили к тому, чтобы уничтожить нас обоих прямо там! Ты всерьез думаешь, что все это просто потому что Ричи вмазал Бауэрсу?! Сьюзан!       — Эдди! Я не отрицаю твои слова, но… Успокойся. — Она встала с места, встревоженная явной истерией собеседника. — Можем обсудить это, и…       — К черту! Я не собираюсь ни перед кем оправдываться! Это произошло само, блин! И… сами вы ненормальные!       — Эдди, — изумленно воскликнула Сьюзи, отлично понимая почему он выкрикнул именно эти слова. — Я не обвиняю тебя ни в чем. Почему ты не хочешь услышать меня?       — Потому что я ничего не спрашиваю, — словно оправдываясь выдал тот. — И не обязан с тобой обсуждать свою жизнь… — Он закусил губу, бегло озираясь по сторонам; казалось, он вот-вот слетит с катушек. — Единственное, что я скажу — спасибо. — Он заколебался на секунду — паника откатилась вглубь, и истерию удалось придушить, взявшись за ее горло мертвой хваткой. — Спасибо, что оказалась с ним рядом… Тогда. Но это не дает тебе права поучать меня. Никому не дает...       Эдди шмыгнул носом и, осторожно поцеловав Ричи в висок, погладил его по щеке, после чего, не глядя на Сью, стремительно выскочил из палаты…       Эдди смотрел в затененное лицо Ричи, без труда угадывая каждую черточку, каждую линию без прикрас, задумчивый; впредь бесправный забывать увиденное. Он прислушивался к себе, переполненный мыслями и вопросами, но слышал только раскатистую тишину; обнаруживал ничто, окрашенное предрассветной синевой… Кто только придумал эту магию, способную выворачивать душу наизнанку в откровениях разговоров, в искренности слез, что даже короткое прикосновение руки к руке приобретает иное очарование. Почему только под покровом ночи, будничные слова воспринимаются иначе, а тоска, если таковая присутствует в уме, усиливается многократно, обрушиваясь бессонницей?..       Эдди не спал. Так и не смог уснуть. Что-то выбивало искры, обжигая его изнутри, душило, будто на грудь положили вес, давление которого увеличивалось, отнимая полноту вздоха. Он смотрел на Ричи с абсолютным желанием того, чтобы этот момент продлился вечность, но совсем скоро волшебство кончится, и реальность, как есть, воткнет ему под ногти пару иголок — красивых таких, с разноцветными головками. Менее чем через семь минут, он вскочит с постели, достанет свой чемодан из шкафа, и впотьмах начнет складывать в него вещи, отгоняю любую мысль от своей головы. Потом подойдет к прикроватной тумбе, протянет руку за ключами от понтиака, заметит холодный блеск кольца на своем безымянном пальце, и переведет взгляд на спящего Ричи с ощущением неподъемной тяжести в груди, там откуда собирался вырвать свои чувства...