***
— Итак, ребята, — бархатный голос мистера Брукса ласкает слух. — Кто расскажет мне про теорию элит*? — Он расхаживает перед классом влево-вправо, сцепив руки за спиной в замок. Спина ровная, нос кверху, на плечах — элегантный бежевый пиджак. — Ну, что же вы? Неужели отдыхали на каникулах? Так, Ховарт, прошу вас. Вы у нас самый ответственный молодой человек, насколько я успел заметить. Ответьте мне для начала, что за слово вообще такое — элита? Ховарта часто спрашивают первым — староста группы, как-никак. Только на плечи старосты особо ничего важного и не ложится: ответственность за журнал, распределение дежурства, иногда помогает учителям распределять учеников на отработки. Тем не менее, он и правда один из самых умных среди одногруппников — не зря же Ларри раньше списывал у него домашку. Ховарт, тяжело вздохнув, поднимается и, прокашлявшись, отвечает: — Элита — это нечто отборное, избранное. Ларри рисует на полях свои любимые спиральки, стараясь не смотреть на бывшего друга, и задумывается, почему, собственно, спиральки? Закусив колпачок ручки, откидывается на стуле назад. — Так, — мистер Брукс останавливается, сложив руки на груди: — И кто же в нашем современном обществе считается избранным? Ларри тихо усмехается. Избранные. Да уж, знает он некоторых таких «избранных». Он и сам типа избранный. Семья вся его такая, а остальные люди будто так, оторви да выброси. Лишь винтики в механизме, взаимозаменяемые полностью. Может, Ларри тоже можно заменить? Он очень бы хотел этого, но, видимо, не судьба. — В условиях нашего практически полностью монополизированного рынка элитой являются владельцы этих самых монополий. Часто они также являются членами правительства и несут огромный вклад в развитие и управление страной. Так скажем, с низов людям редко удаётся подняться до управленческих должностей и в принципе разбогатеть. — Так, продолжайте, — преподаватель наконец присаживается за свой стол, открывая журнал оценок. — Что же означает — теория элит? Нелл поворачивается к Ховарту и улыбается. Мягко так, нежно, что у Ларри даже у самого уголки губ вверх ползут, но он их с силой возвращает обратно и отворачивается к окну. На улице тускло и серо. — Так вот. Теория элит как раз и говорит о том, что в любом случае в обществе будет доминировать некая группа людей и управлять им. Как таковой демократии быть не может, только частично. Какой бы режим ни существовал, всё равно в нём будет главенствовать некая кучка людей — олигархат. — То есть, никуда нам от этого строгого режима не деться? — облокотившись на стол, интересуется мистер Брукс. — Ну… любой режим со временем сменяется на другой, и наш тоже. Если человечество доживёт до этого момента… Ларри прекрасно понимает, к чему сказаны последние слова. С тем темпом, как Мор уничтожает население, пройдёт несколько поколений, и человечество постепенно вымрет, если так и не изобретёт вакцину. Вроде как учёные постоянно над ней работают, собирая кровь с антителами у выживших детей, и иногда это даже не безрезультатно: в некоторых городах удавалось повысить выживаемость больных на довольно значительное количество процентов, однако на следующий год вирус снова видоизменялся и терял чувствительность к препарату. — …Но по этой теории олигархат всегда был, есть и будет, являясь неким костяком, — продолжает Ховарт, и Ларри слегка поворачивает голову в его сторону, косясь на его пальцы: они нервно заламывают друг друга. — На небольшое время, при смене власти и, так сказать, режима может пройти период власти народа, однако это ненадолго. — А какие болевые точки у правящей верхушки? — спрашивает преподаватель, и Ларри замечает на себе взгляд Ховарта: сосредоточенный, предназначенный только ему в классе, будто волнами передающий что-то, что Ларри никак не может расшифровать и вглядывается в него, приподняв голову. Давно он не смотрел в родные голубые глаза так чётко, близко. — Ну, одним из утверждений является то, что самая главная болевая точка элиты — это сосредоточенность на собственных интересах, а не на управлении народом, — отвечает Ховарт и, понизив голос, продолжает, не отрываясь от Ларри: — Возникают различные заговоры и незаконное использование власти. Ларри выдыхает, кажется, весь воздух, что скопился в лёгких. За окном всё так же тускло и тихо. Смотреть туда спокойнее и безэмоциональнее. Нужно избавляться от эмоций, нужно как-то от них избавиться. — И к чему это может привести? — Ларри, навострив уши, замирает, не в силах сделать движение ни одной частью тела: всё оцепенело в ожидании ответа. — К переворотам. К тому, что правящую элиту могут свергнуть. Свергнуть можно двумя путями: демократическим и аристократическим. Первый способ наиболее желателен, поскольку он открытый и обеспечивает приток новых свежих и подготовленных руководителей, второй же способ — закрытый, когда верхушка снова пытается сформировать элиту из своих же, что приводит к застою в общественном развитии и к вырождению этой самой элиты, — протараторив зазубренный материал, Ховарт выдыхает практически так же, как и Ларри, только наверняка не по той же причине. Ларри уверен, Ховарт ничего не знает. Ему лишь кажется, что тот знает. Ховарт не может знать. Несмотря на то, что Ларри уже давно чувствует обречённость, некую невидимую удавку на шее, он немного успокаивается, ведь, если даже ничего у него не получится, если всё пойдёт не по плану, которого до сих пор толком и нет, который пока только иллюзорно плавает на поверхности воспалённого разума, появилась надежда, что в любом случае так называемая элита сама себя же изживёт, сама себя подставит и сожрёт. Исчезнет. Только когда это произойдёт? Ларри надеется, что она исчезнет не вместе с человечеством. — Что ж, спасибо, можете садиться. Будем надеяться, что на нашем веку нам не предстоит столкнуться со сменой нашей любимой власти и полит режима. А теперь достаём двойные листочки!***
«Избавиться от ненужных эмоций», — постоянно, как на заезженной пластинке, крутится в голове. Эмоции сосредотачиваются в самом сердце, пуская свои импульсы по организму: то импульсы счастья, то гнева, то горя, но Ларри уже хочется какого-то спокойствия. Если бы он мог жить без сердца, то давно бы уже избавился от него. Вырвал бы, как во сне, и оставил лежать в клетке, запертой на замок. Но оно стучит, ноет периодически, жалуется ему на своё состояние изношенное, а Ларри ничем не может его успокоить. Музыку беззвучную играет, песни никому не нужные пишет, а оно всё бьётся в каком-то истеричном движении, сотрясая воздух и оставляя своими ударами синяки изнутри. Или это не оно стучится? — Открывай, — слышит Ларри, выныривая из тягучей дремоты. Удары сердца вмиг подкатывают к глотке, и глаза открываются, встречая темноту. — Я знаю, ты не спишь. Ты никогда ночью не спишь. Ты вообще когда-нибудь спишь? Чёрт, Тео пришёл с собрания, на которое Ларри сегодня не позвали. На него, похоже, Тео совсем махнул рукой. Ларри со своей правильностью просто бесполезен там, и Тео это уже понял. Рядом с Мэрианом Ларри неправильный, а рядом с Тео — наоборот. Сейчас Ларри бесполезен клану, как атавизм в организме: вроде есть, но функцию свою не выполняет. Полезным Ларри станет потом, когда женится на Мари, заключит кучку контрактов, расширяя бизнес и укрепляя позиции, но пока что он только мешается. Да и вообще, ему постоянно в голову лезут идеи, как бы сдать клан, отчего удивительно, что его в принципе ещё не устранили. Опять же, как аппендицит вырезают, когда он заболит. Ларри болит уже давно, но его все терпят, принимая обезболивающее средство и продолжая ходить на работу. Тео как-то сказал ему ещё в конюшне, мол, если что, то сам — лично — расскажет всё, что надо. Лично. Это слово вызывает в Ларри чувства растерянности и мандража. Ларри и так после возвращения в пансион слишком часто проводит с Тео время лично. Сам подписался, конечно, но… Неужели тот всё же соскучился спустя три недели ночей без Ларри? Они ведь видятся каждый день в конюшне и на тренировке, но Тео редко говорит о собраниях и делах клана, словно ограждая Ларри от этого. Видимо, челкастому стало мало их совместного времени. Что он тут забыл? Настало то самое «лично»? Ларри точно по нему не соскучился. Медленно поднявшись с кровати, он тихим шагом подходит к двери, будто осторожность в движениях спасёт его в случае опасности. — Что тебе надо? — с опаской спрашивает он, открывая дверь. Тео в сумеречном свете кажется призраком. — Ты знаешь, который час? — Заткнись, — тот дёргает дверь на себя, отчего Ларри подаётся вместе с ней вперёд, чуть не падая на пол в коридоре, а Тео беспардонно проскальзывает в его комнату, даже не оборачиваясь. Не в настроении. В воздухе так и витает напряжение, сдавливающее грудь. Ларри закрывает дверь. Не на замок. Тео падает на кровать и, поджигая сигарету, делает глубокую затяжку, после выпуская огромный клуб дыма. Ларри завораживает движение светлых вихрей, будто призрак, лежащий на его кровати, испаряется. Но, к сожалению, этого не происходит. — И зачем ты пришёл? — подойдя чуть ближе, спрашивает Ларри, упираясь спиной о стену напротив кровати. — Не твоё дело, кудрявый. Будешь? — протягивает пачку сигарет. — Что? — возмущённо восклицает Ларри, не обращая внимание на предложение. — В смысле «не моё»? Ты в моей комнате, вообще-то. Тео, нервно откинув пачку на тумбу, затягивается почти до фильтра и, потерев пальцами глаза, раздражённо отвечает: — Не верещи, иначе этот окурок проделает в тебе несколько лишних дырок. Ларри обречённо сползает по стенке на пол. Зрение рисует на тёмном ковре сюрреалистичные картины. Такие же, как и моменты рядом с Тео. Ларри порой кажется, что они ненастоящие. Что они ему снятся. Тео — главный персонаж его кошмаров, а всё остальное — лишь декорации. Этот человек, который постоянно врывается в его жизнь без приглашения и спроса, одним своим присутствием заставляет Ларри сжиматься в комок, в какой-то сгусток. — Ты что-то от меня хотел? — вздыхая, решается спросить Ларри спустя пару минут тишины. Тео почти весь август был спокойным, как удав. Будто старался сдерживать свои порывы, лишь словами играя с Ларри в какую-то непонятную для него игру. Может, Тео боялся, что теперь, когда знает о Ларри правду, знает, что тот не будет сопротивляться — Ларри передёргивает от этой мысли, — то теперь он не сможет остановиться? После проведённых вместе каникул Тео словно собственная тень всегда находится рядом, кроме Ларриной комнаты, но сейчас он даже здесь. Всегда нужны какие-то границы, рамки, иначе необузданное желание может перелиться через край, как вино, наполняющее бокал в пьяных дрожащих руках. — Да. Хочу, чтобы ты меня не бесил. — Окурок летит в Ларри, и он отшатывается в сторону, повалившись боком на пол. — Чего ты дёргаешься? Чего боишься? Меня боишься? Тео прав. Как бы Ларри себя ни старался убедить в обратном, но он боится. Ларри сам же наступает в капкан, осознавая, где его спрятали, чтобы тот, защёлкнувшись, всё же сломал ему ногу. Тео слишком много знает о внутренней темноте Ларри, и иногда кажется, что даже больше, чем сам Ларри. — Я тебя не боюсь, — врёт он, и осипший голос предательски выдаёт его. В мыслях снова рисуются картинки, как он выбегает из открытой двери комнаты, и Ларри мельком глядит в её сторону, но взгляд снова разбирает в темноте копошение со стороны кровати. — Посмотрим, — отвечает Тео, доставая что-то из кармана штанов. Он резко поднимается с кровати и, усмехнувшись, подлетает к оцепеневшему Ларри, всё ещё сидящему в раскоряку на полу. — Иди сюда, Ларри… Верёвка мигом стягивает за спиной всё же почему-то сопротивляющиеся запястья, губа почти прокусывается до крови, а слова о том, чтобы Ларри терпел, ведь ему это должно нравиться, утопают в ночном сумраке комнаты…***
Наступает вечер очередного посвящения. Ларри находит укромный угол в зале, прячась от любопытных глаз. Лучше он будет наблюдать за всеми — отсюда как раз хорошо видно. Уже полчаса как расставили столы, толпа постепенно заполняет пространство. Новенькие как обычно кучкуются, старенькие болтают, хохочут — сплетничают поди. А вот и кое-кто собирается нарушить Ларрин покой. — Привет, — здоровается подошедший Томас. Волосы прилизаны, руки в карманах, голос уже не дрожит. Ну да, то, что его беспокоило, уже давно сказано. — Ну привет, — напрягается Ларри и отлипает плечом от стенки. Видно, что Томас прям подготовился к вечеру: всё отглажено, откуда-то новые начищенные до блеска ботинки, на шее бабочка. Наверняка ко встрече с Анной приготовился. Ларри мельком осматривает зал, но её нигде не видно. Он уже так давно с ней толком не общался из-за Тео, что был бы рад, как на прошлом посвящении, ещё раз с ней станцевать и поболтать. Но в любом случае, теперь эта роль достанется человеку, стоящему перед ним. — Как ты? Выглядишь паршиво, — хмурится Томас. «Какая забота, надо же». — Хах, я — просто замечтательно, — отвечает с сарказмом. — Что тебе надо? Со мной же опасно общаться, как ты говорил. Томас поджимает губы и кивает, глядя в пол. — Решил, что тебе надо немного расслабиться, — говорит спустя небольшую паузу, пытаясь достать что-то из кармана брюк. — Вот, держи, только спрячь, — протягивает Ларри маленькую чекушку. — Ого, водка? — брови Ларри ползут от удивления вверх. Он внимательно рассматривает маленькую бутылочку размером с ладошку, не понимая, зачем только такие изготавливают. — Тсс, потише, — шепчет Томас, оглядываясь по сторонам. — Ребята откуда-то надыбали. Ларри с подозрением щурится и, вздохнув, спрашивает: — Я что, правда так плохо выгляжу, что ты решил, будто мне это необходимо? Томас пожимает плечами: — В одиночку ты не смог бы достать. Ларри кажется странным, что Томас сам к нему подошёл после всего, что сказал тогда — в походе. Они ведь даже не здороваются ни на уроках, ни на тренировках, ни в столовой. На тех редких сходках, на которые Ларри всё же попадает, с ним общается только Тео. Но почему-то этот жест доброй воли сейчас кажется искренним. — Спасибо, — Ларри прячет руки вместе с чекушкой за спину. — Ладно, — кивает Томас, немного смутившись, — я пойду, — слегка улыбнувшись, разворачивается и уходит в толпу. Ларри не хочет больше размышлять над тем, что сейчас произошло, и чтобы этого не делать, решает выпить. Открутив крышечку, делает несколько глотков водки и от жгучести её протяжно выдыхает сквозь невольно скривившийся рот. Всё же Ларри рад, что можно немного расслабиться. А может, даже станцевать. Хотя, надо признаться, ему не особо приятно вообще лишний раз шевелиться: тело ломит после очередных манипуляций демона с верёвками. Тео нашёл для себя странный способ получать удовольствие, когда связывает Ларри. Будто он хочет иметь над ним полный контроль, заставляя Ларри мириться со своим положением. В уверенных движениях Тео Ларри каждый раз чувствует себя беззащитным. Однако спустя множество таких ночей стал виден прогресс в их сближении: Тео снова ведёт себя спокойнее, даже добрее к Ларри, а перед сном периодически делится с ним какими-то историями с детства. Чем перед ним человек безоружней, чем уязвимей, тем сдержаннее и сильнее он сам. Тео словно заведомо обходит ситуацию с родителями и никогда не рассказывает подробно об их отношениях. Оно и не удивительно, конечно, однако его ночные бормотания до сих пор вызывают у Ларри мурашки. «Это не он» и «не трогай меня» повторяет Тео каждую ночь. И Ларри уверен, что в этом кроется какой-то смысл. А в остальном, в столь странные минуты откровения, рассказы Тео — лишь урывками отобранные воспоминания о том, какой у них был дом, сад и что даже жила кошка, у которой все четыре котёнка в итоге выжили после Мора, и они прозвали кошку Чудом. Кажется, будто наружу вырывается маленький Тео, которому нужно поделиться своей хранящейся где-то глубоко внутри памятью о том, о чём он будто никогда никому не говорил. Ларри чувствует после каждой такой небольшой истории, которую получает за свои синяки и стянутые затёкшие конечности, что вот он Тео — настоящий — проглядывается, но затем резко что-то угасает в нём, и он по обычаю отворачивается от связанного на полу Ларри и засыпает, оставляя его наедине с затёкшими мышцами. Ларри оглядывается по сторонам. Народу стало ещё больше. За пианино садится девочка на курс младше его и, пригладив идеально прилизанные светло-русые волосы, собранные в конский хвост, начинает играть весёлую мелодию, разогревая ребят на танцы. Тео нигде нет, и Ларри облегчённо вздыхает, опуская голову и пялясь на свои ботинки. «И хрен с ним, хоть отдохну…» — думает он, пряча недопитую чекушку с водкой в кармане. Как раз пошла бы на настойку из волчьего плюща, усмехается Ларри. Ещё бы пропорции верные знать… — Ларри? Потанцуем? — услышав женский голос, поднимает голову. Перед ним стоит Сара. Она давно уже глаз на него положила. Её веснушки совершенно никак не сочетаются со смолисто-чёрными волосами, а щербинка между зубов будто стала ещё шире с возрастом. Но Ларри решает, что нужно согласиться, пусть тело и неутолимо ноет после многих ночей, проведённых на полу, на коврике, будто он чёртов пёс, и после изнуряющих тренировок, однако когда ещё будет возможность? «Щеночек». Может и никогда. — Конечно, давай станцуем. Он берёт её за руку и тянет в центр зала, где уже вальсируют остальные парочки. Мимо пролетают светлые волосы, и глаза ловят голубой взгляд Ховарта. Или Нелл. Да кто их разберёт, когда они танцуют? Они снова как одно целое. Одно цельное целое, такое уверенное, такое красивое и холодное. С Нелл Ларри тоже уже целую вечность не разговаривал. На отработках он её сторонится, как огня. А всё почему? Потому что ему совестно перед ней, даже слова выдавить не может, когда она с ним здоровается. Ларри кажется, что если он с ней заговорит, то расскажет всё, не скрывая и не увиливая, а она выслушает, похлопает по плечу и погладит по голове. Но сделать ничего не сможет. Раз-два-три, раз-два-три… «Раз. Два. Три…» Ларри жмурится, перед глазами всё немного плывёт то ли от парочки глотков водки на голодный желудок, то ли от танца и музыки. Вспотевшие ладони Сары перемещаются с Ларриных на его же плечи, и она слегка прижимается, обвивая его шею руками и положив голову на грудь. Её невысокий рост визуально уменьшает её возраст года на три, и Ларри кажется, что он танцует с ребёнком. Наивным таким, добрым, а он пользуется ею, зная о чувствах к нему. Так не правильно, а он же весь такой правильный, как говорит Тео. И снова этот человек не покидает его голову ни на минуту. Он заполонил все мысли и не даёт отвлечься. Ларри постоянно видит его лицо в толпе, будто мираж, но, присмотревшись, понимает, что его там нет. Все люди словно искусственные — серые декорации, и даже близкая сейчас Сара — она, как любой человек в толпе — неприметный, лишь образный, вспомогательный, как знак препинания в тексте. И только лишь один человек для Ларри сейчас реальный, выуживающий изнутри яркие чувства — ужасные, противоречивые, но именно к нему — ненависть и желание стереть слово «Тео» в голове, будто ластиком буквы, начирканные карандашом на листе бумаги. Только на деле написано ручкой, и нужно бы просто вырвать этот лист и сжечь. Ларри вдруг различает в море людей, как прекрасная Анна танцует с Томасом. Совершенно нежно и невесомо. Будто так и должно быть. Будто это не Ларри «весь такой правильный», а всё остальное, что окружает его. И Сара эта, с её правильными чувствами… — Прости, — произносит Ларри, отстраняясь от неё. — За что? — удивляется Сара. — Мне надо отойти. Что-то мне не очень хорошо, — хмурится он, на что она только пожимает плечами и что-то вроде даже произносит вдогонку Ларри, уже скрывшемуся в дверном проёме столовой по направлению к уборной. Надо освежиться. Ларри пролетает по коридору, минуя случайных прохожих и врезаясь в их плечи. Кто-то возмущается, но останавливаться и выяснять нет желания. Вот и заветная дверь. — Привет, — встречает голос Ховарта. И как он только успел тут оказаться? Стоит у умывальника, будто специально поджидая Ларри. Растерянность слегка коробит внутри, щекоча под ложечкой. Собравшись с духом, Ларри проходит дальше, игнорируя Ховарта, но тот перемещается в сторону, вставая перед ним и не подпуская ни к одному из дальних умывальников. — Ты мне загораживаешь вид, — вздыхает Ларри, не смея поднять глаза. Они упорно пялятся на медиатор напротив. — Да? Чем же ты любоваться собрался? — с усмешкой спрашивает Ховарт, пытаясь поймать взгляд Ларри, и ему это удаётся. — Собой, — отвечает Ларри, отталкивая бывшего друга в сторону. — Не очень хочется отрывать от такого полезного занятия, но я всё же буду вынужден. Поговорим? — Мы и так говорим, — пожимая плечами, Ларри включает воду и наклоняется попить прямо из-под крана. Ховарт хватает его за шиворот и откидывает к стенке. — Послушай меня, перестань игнорировать! Почему ты не хочешь со мной поговорить? Ларри, наверное, впервые видит Ховарта таким злым. Тот никогда не обращался с ним грубо, никогда не швырял его и даже в шутку дрался очень аккуратно. Гнетущее чувство паники подступает откуда-то сзади, дыша в макушку, словно демон даже здесь стоит над ним и усмехается. Ларри, оттолкнув от себя Ховарта, делает глубокий вдох, пытаясь втянуть как можно больше противного захлорированного воздуха. — Ну? — спрашивает он. — Что ты опять хочешь выяснить? Я всё тебе сказал, и, кажется, мы решили, как будет лучше… Вода из-под крана всё ещё льётся, слегка сбивая Ларри с мысли своим шумом. — Вот именно — тебе кажется! — Ховарт снова подходит ближе, и Ларри вжимается лопатками в плиточную стенку. — Это ты решил, а не мы. Ты всё время всё сам решаешь. «Может, он прав? — думает Ларри, глядя на медиатор. — Он же поверит, если сейчас рассказать обо всём? В отличие от Мэриана, Ховарт пытается с ним поговорить. Постоянно пытается… И мы вместе решим проблемы, мы… Я могу ему довериться, я могу только ему…» — Ховарт, ты чего тут кри… — в дверях появляется Нелл с искренним удивлением на лице и замирает, увидев ребят. «Нет, нельзя!» Ларри хватает замешкавшегося Ховарта за воротник рубашки и, притянув к себе, целует в губы, где-то на задворках сознания пытаясь уловить, чьё лицо он ещё заметил за Нелл. Ховарт вырывается, и Ларри чувствует смачную пощёчину, лишающую равновесия. Ларри падает на дверь кабинки, цепляясь за неё пальцами. — Теперь мы точно всё решили, Ховарт, — нервно усмехается он. Ларри боится смотреть в сторону дверей: лучше видеть перед собой гневного бывшего друга, чем разочарование в глазах Нелл и убивающий, пронизывающий насквозь тёмный взгляд за ней… Нет, Ларри показалось. — Кретин, — рявкает Ховарт и выбегает в коридор, когда Нелл, опомнившись, со всхлипом скрывается за дверью. Ларри мысленно соглашается с ним и, снова подойдя к крану с шумящей водой, ополаскивает лицо, прикладывая охлаждённую ладонь к горящей от удара щеке. Что Ларри натворил? Зачем он это сделал? Испугался? Да, точно, испугался. Другого объяснения Ларри найти не может, почему свой первый поцелуй он решил вдруг подарить никому иному, как Ховарту. Ларри никогда бы и не подумал об этом, как и тот наверняка тоже, но… что-то пошло не так. Когда зашла Нелл, он снова почувствовал опасность. И то ли правда за её спиной стоял Тео, то ли это очередной глюк Ларриного рассудка, но тогда в коленках моментально задрожало и ослабло, а в мыслях пронеслось ураганом всё, чем угрожал Тео, Курт и вообще весь клан… Да, это был глюк, просто Нелл своим внезапным приходом напомнила о том, что Ларри нельзя расслабляться. Нельзя никому ничего говорить, ведь всегда есть вероятность, что услышит тот, кто не должен. Ларри снова делает несколько глотков воды, выключает кран и, постояв немного перед закрытой дверью уборной, всё же решается выйти в коридор. Ноги неуверенно ведут по направлению к лестнице, музыка из столовой постепенно заглушается. Спустившись вниз, Ларри замечает приоткрытую дверь своей комнаты и странный шум. Звуки чего-то ломающегося и… рвущегося? Ларри ускоряет шаг и, ворвавшись в комнату, встречает злобный взгляд. — Садись. На. Колени, — цедит сквозь зубы Тео. Его грудь вздымается и опускается, будто в комнате мало воздуха и он не может надышаться его остатками. Зол. Значит, то не было глюком? Он всё-таки увидел тот постановочный поцелуй? — Что тут… — хочет спросить Ларри, но замечает в руках Тео свой макет и самоучитель. — Происходит… Только сейчас, оглянувшись, Ларри видит, что все вещи в комнате раскиданы и разворошены, что-то разбито, а тумбочка валяется на полу вместе со всем содержимым. И вместе с двойным дном. — Это ты меня спрашиваешь? — истерично смеясь интересуется Тео, откидывая макет гитары в сторону кровати, и строго-низко добавляет: — Садись на колени, я сказал. — Тео, отдай, — Ларри делает шаг в его сторону и протягивает руку к своему сокровищу. Там все слова, песни, чувства, что вертятся в его голове всегда, постоянно. То, что он не может обсуждать даже сам с собой, а только лишь выплёскивать на чистые листы бумаги. То, что Тео ни в коем случае нельзя читать, но, видимо, уже поздно. — Сядь, если не хочешь получить молотком по башке через свой блокнот. Или без него. И Ларри садится. Его взгляд падает на кирпичик под кроватью. «Не нашёл». — Тео, — Ларри поднимает голову к подошедшему вплотную демону, — это всего лишь мой самоучитель. Я же говорил ещё давно, что увлекаюсь музыкой. Я… — Да помню я, что ты неженка и педик, — отвечает Тео и, раскрыв блокнот, принимается читать отрывок за отрывком. Наносить невидимым ножом удар за ударом, и на каждый раз в груди Ларри что-то трескается, всхлипывает, рушится и крошится. Сердце воет, а вырванные листы разлетаются на мелкие кусочки, словно хлопья мягкого пушистого снега, который вот-вот растает, коснувшись кожи. Вот один кусочек падает на лицо и тает слезой, которую Ларри нервно смахивает и, шмыгнув носом, обращается к Тео: — А ты? Ты не такой же, как я? А? Ты всё ходишь вокруг да около, смотришь на меня, как на добычу, даже связываешь… — Заткнись, Ларри. — Называешь меня трусом, — не унимается Ларри, — а сам не можешь признаться! Тем временем я признался даже брату и перед тобой тоже открыт, как книга, которую ты в клочья разрываешь! Ларри уверен, что их никто не услышит, как бы он ни кричал, ведь вечер посвящения в самом разгаре. — Лучше молчи… — Не могу, не хочу молчать! На мне нет маски, и я не хочу её носить, хотя бы сейчас я не хочу, чтобы она затыкала мне рот! И ты мне его не заткнёшь! — Я сказал заткнись! — рявкает Тео, и Ларри жмурится в ожидании очередного удара, но он не следует. Ларри открывает глаза, и перед ним появляется слегка помятый, но ещё целый листок с его недавними записями о брате. Тео держит прямо перед глазами — так близко, хватай и беги — вырванное сокровище. — Ты будешь меня слушаться, Ларри, и только в твоих руках выбор: добровольно или принудительно. Советую выбрать первый вариант, хотя я не против и второго. Так мне нравится даже больше.***
Тихое спокойное утро мягким влажным маревом ласкает поверхность кожи. Вдали видны пики бора, над которым кружит небольшая стайка птиц, волнами переливаясь на свету. Она сжимается и растягивается, будто резиновое облако, но боится приблизиться к территории пансиона, словно тут чума. Ларри вдыхает прохладный воздух, конденсатом оседающий где-то внутри, и, поднеся сигарету к губам, делает глубокую затяжку, окрашивая внутренности в чёрную копоть. Она смешается с водой и превратится в краску, и ночью, во сне, Ларри будет рисовать ею пейзаж, который видит перед собой. Ларри щелчком пальца кидает вдаль бычок и спрыгивает с забора лошадиного загона. Оглядываясь на конюшню, поднимает повыше воротник зимнего мундира и поглубже суёт в карманы озябшие пальцы. Ларри внимательно смотрит в окно. Далеко сквозь стекло видно, как безлико и чёрно копошится его вторая тень. Зимнее солнце не греет, а морозный воздух слезит почти не моргающие глаза. Шаг в сторону, один, другой. Стон кобылы из хлева, крики Тео — и ноги несут Ларри в сторону ворот, на выход! Подбегая к воротам, Ларри молится всем несуществующим богам, чтобы Тео не дал указ его не выпускать. На выходе Ларри показывает своё стандартное разрешение на выезд в свой день рождения, и охранник пускает его, желая удачно отдохнуть. «Да уж!» Он успевает запрыгнуть на почти уехавший автобус, кинув в него камнем. Знакомый водитель ругается, бубнит, но Ларри почти не слышит. Улыбка с его лица не сползает, и он удивляется, почему водитель вообще его не прогоняет. — Вот засранец! И так колымага еле на ходу, ты мне ещё постреляй! Садись, давай. Я думал, ты уже не придёшь. С тебя, богатей, золотых монет горсть нужно стрясти. Год из года вожу до дому твоего и обратно, а мне за это, между прочим, не доплачивают! Вот раньше… Дальше Ларри уже не слушает, уплывая вглубь автобуса и своих мыслей. Плюхнувшись на последнее кресло, он оглядывается, почти вплотную приближаясь лицом к заднему окошку. От прерывистого дыхания вмиг запотевает стекло, кристаллизуя на поверхности узоры. Ларри разворачивается обратно и, немного сползая вниз, упирается макушкой в сиденье. «Улизнул!» — радуется он, переводя дух, и замечает, как стучит челюсть и дрожат руки. Чтобы сбежать, Ларри пришлось отравить одну из лошадей — кобылу, — накормив её стащенным со столовой кусочком сахара, пропитанным крысиным ядом. За последние пару месяцев он возненавидел лошадей за то, что они всё видят и ничего не делают. За их огромные, внимательно наблюдающие чёрные глаза. За то, что они только фыркают и стучат копытами, когда Тео издевается над ним, угрожая ещё и тем самым хлыстом, предназначенным не для Ларри, но так давно уже маячащим над душой каждый рабочий день в конюшне, как бы намекая о скорой встрече. Лошади спокойно смотрят, когда Ларри душат, заставляя терять сознание, когда его связывают и оставляют на несколько часов валяться на полу, устланном сеном, в ожидании, что, может, всё же придёт Анна? Но никто не приходит, кроме Тео. Ларри ненавидит лошадей почти так же, как и себя. Только от себя, как он уже давно выяснил, сколько ни беги — не убежишь. «Никуда ты не пойдёшь и никуда не сбежишь. Я не твой бестолковый братишка, я тебя так просто никуда не отпущу. Да ты и сам не уйдёшь, пока я не прикажу…» И Ларри согласен с Тео. Это последний его побег, а дальше — только вниз — вместе с Тео, а к чему это приведёт — вопрос открытый. Ларри уверен, кобыла выживет — доза наверняка слишком мала для такой махины, он всего лишь обмакнул один кусочек сахара в яд. Насчёт своей шкуры он не может ответить так же. Но дело сделано, и время не вернуть вспять. Сожаления он тоже не чувствует. Ларри уже едет в направлении домой, ощущая всю ненависть, провожающую и наверняка с новой усиленной волной ожидающую его обратно завтра в свои болезненные объятия. Тео вновь начал показывать своего внутреннего демона — психа, ребёнка, которого недолюбили, который пережил какое-то ужасное событие и пронёс его в себе через всю свою жизнь. Повзрослевший ребёнок ревнив и жесток. Хуже этого — он наслаждается своей жестокостью, особенно понимая, что Ларри поддаётся, что тот с ним в одной повозке и спрыгивать никуда не собирается. Тот и так знал, что Ларри влюблён в Мэриана, но прочитав об этом, особенно в первую неделю совершенно вышел из себя. Ларри находился почти два месяца под неустанным контролем, чувствуя, как этот контроль давит на него, сжимает со всех сторон, обвивает плющом, причиняя приятные болезненные ощущения, но одновременно ему было страшно. Тео не тот, с кем он готов делиться собой, своим «я», он не хочет быть с ним, он вынужден, и от того, какая он продажная тварь, Ларри тошнит сильнее, чем от укачивания на заднем сидении старого автобуса. Ларри поджимает ноги к себе и укладывается на бок, утыкаясь лбом в окно. Его дом — следующая остановка, поэтому других пассажиров не предвидится до самого пункта назначения. Если бы Тео не запретил ему ещё тогда, в тот вечер посвящения, возвращаться домой на свой шестнадцатый день рождения, то Ларри бы не успел придумать план по поводу побега. И пусть побег этот будет дорого ему стоить, но Ларри потом уже будет всё равно: он собирается избавиться от эмоций — от сердца. Подарить его Мэриану, а если не примет — кинуть ему в лицо, пусть это и всего лишь какая-то картонка с изображением мышечного органа в клетке. Тауматроп. Ларри представлял его, видел во сне, он помнит ту клетку, где оставил своё сердце. Образ так чётко виден перед глазами, что Ларри, сквозь озноб, чувствует привкус крови во рту и небольшую долю успокоения. «…но руки не подчиняются, они уже сдёргивают нож-кулон и, раскрыв его, вонзают в грудь. Рывок один, второй, третий. Откуда столько сил? Ларри совершенно не чувствует боли, только льющуюся внутрь пустоту…» Ларри вздрагивает от воспоминания и от кочки, на которую наезжает колесо. Посмотрев в окно, понимает, что задремал и, судя по местности, проспал минут тридцать точно. Скоро приедет. Что его там ждёт или кто? Когда автобус наконец подъезжает ко входу и высаживает своего единственного пассажира, этот пассажир подходит к воротам и, приложив палец и отворив их, ступает на территорию дома. Ларри не уверен, что брат приехал в этот раз. Судя по тому, что произошло между ними на каникулах, скорее всего, Ларри явился зря. Но Герольд вряд ли бы оставил своего сына в городе без присмотра. «Будто Мэриану пять лет…» — хмыкает Ларри, проходя мимо статуй. Блестящий иней переливается на их поверхности, создавая эффект мерцающего тумана. Дом, покрытый множеством окон, встречает своей тишиной и умиротворением, даже когда Ларри проходит внутрь. Он поднимается по лестнице и, встретив по пути весёлого Гаспара, узнаёт, что мать поехала вместе с Герольдом в город по каким-то важным делам, так и не дождавшись с утра Ларри, а подготовка к празднику идёт полным ходом. — А Мэриан, — слово застревает в горле, — здесь? — Здесь я, — Ларри поднимает голову, затаив дыхание, и видит вверху лестницы брата. Сердце бьётся в истерике, и Ларри опускает взгляд, пытаясь отвлечься, но тот снова прилипает обратно. — Тебе вообще на что телефон подарили? Не мог предупредить родных, что не сможешь приехать в обычное время? Гаспар, видимо, чувствуя напряжение между братьями, извиняется и ретируется, а Ларри не может сдвинуться с места. Мэриан подходит ближе, и Ларри видит перед глазами носки его ботинок. — Нам нельзя использовать телефон в пансионе, да и я потерял его, — говорит он куда-то в воздух, и лёгкие начинают судорожно вздымать грудь. — Ещё в прошлом году. — Печально, — Мэриан протягивает руку. Ларри кажется, что если он сейчас прикоснётся к нему, то растеряет последние капли смелости. Он поднимает голову и, заглядывая в глаза Мэриана — глубокие и… грустные? — улыбается: — Рад тебя видеть. Как ты? Мэриан опускает протянутую руку. — Отлично. С днём рождения, брат, — улыбается. Брат. Это явно выделенное слово многогранным эхом отражается в голове, подкашивая ноги. Мэриан это нарочно? Зачем? Чтобы добить и так полумёртвого Ларри? Одного жестокого человека ему достаточно. — Прости, я не могу, — почёсывая макушку, протягивает Ларри. Слова даются сложно, вымученно. — Я лучше пойду. У меня ещё есть дела. Только, — облизывает губы, — только приходи сегодня вечером, ладно? Не дожидаясь ответа, боясь услышать отказ, Ларри обходит брата и устремляется в собственную комнату. Полдня Ларри мучается над изготовлением тауматропа. С одной стороны он медленно, не торопясь выводит линии, рисуя прутья клетки, с обратной — на память из учебника по биологии вырисовывает сердце. Привязав к изготовленному картонному кружку два шнурка, он поднимает тауматроп перед собой и начинает крутить за оба конца. Сердце в клетке. Сердце в клетке. Сердце в клетке. «Всё, достаточно!» Ларри кладёт его в карман пиджака — коричневого, вытащенного из каких-то закромов вещей в шкафу, купленных не им, но ему. Бордовый цвет он теперь избегает, будто тот прокажённый. Ларри глядит на гитару в углу. Сегодня ночью он с ней наверняка не расстанется, но сейчас его главная цель — избавиться от этого клокочущего нечто в груди. Иначе оно не выдержит. Выйдя в общий зал к гостям, Ларри замечает мать и Герольда, мило беседующих за одним из столов. Мать держит бокал вина — Ларри надеется, что он первый. Дядя что-то шепчет ей на ухо, и она улыбается. Завидев сына, машет ему рукой, и Герольд оборачивается, буравя Ларри взглядом. — Сынок! Дорогой мой, — мать обнимает Ларри и целует в щёку. Красная помада наверняка оставила свой отпечаток, и Ларри вытирает его рукавом. — Ой, пиджак же испортишь. Уже такой взрослый, а всё как дитя, — причитает она, взяв салфетку со стола и отдав её Ларри. — Спасибо, — улыбается он — мышцы лица с трудом слушаются. — Давно не виделись, Ларри, — говорит Герольд, протягивая руку. Ларри пожимает её — крепко, как только может. — Ого, какая у нас хватка, — усмехается дядя и, притянув Ларри к себе, вкрадчиво произносит: — Ну и как там уход за животными? Все живы? Сглотнув, Ларри отстраняется, с ужасом глядя ему в глаза и понимая, что собственный голос сейчас точно не будет слушаться. Что значит его вопрос? Он про каникулы? Или про то, что Ларри отравил сегодня лошадь? Ларри выдёргивает свою руку из хватки. — Отлично, — отвечает, прокашлявшись. — Прости, мам… — обращается к матери, непонимающе глядящей то на него, то на Герольда, — что пришлось на каникулах уехать. Очень попросили помочь. — Да ничего, — пожимает плечами. — Правда, нам пришлось как-то развлекать Мари… — Да, Ларри, — раздражённо перебивает Герольд. — Было очень неудобно перед ней и её семьёй. Пришлось пригласить её на твой день рождения, раз ты такой безалаберный. Ларри этого совсем не ожидал. — Что? Она здесь? — он оборачивается и, изучая толпу, цепляется взглядом за знакомую русую макушку. — Я… я отойду. — Бросает смятую салфетку на стол. Он подходит к Мари сзади и тычет пальцем в плечо. Она оборачивается с недовольным выражением лица, держа в руках фужер с шампанским. — Привет, Ларри! — притворно улыбается Мари, поправляя причёску: волосы убраны ободком и накручены крупными локонами. — Мари, — Ларри учтиво склоняет голову. Он бы вообще не хотел видеть здесь эту противную девку, но выхода нет. Пока вокруг гости, нужно показывать, какой ты джентльмен. — Какие мы галантные, — она закатывает глаза и отпивает из фужера. — Я уж надеялась, что ты сегодня не явишься. А потом вспомнила, что это твой день рождения. Надо же, ты ещё и на год меня младше. Повезло так повезло. Сарказм — её второе имя. — Слушай, мне и без тебя плохо, а твоё присутствие вызывает желание перерезать себе глотку. — Мимо проносится официант, и Ларри хватает с его подноса прибор: — Каким-нибудь столовым ножом, например. Он показательно проводит в воздухе, рядом с шеей, горизонтальную линию тупым лезвием и, закрыв глаза, высовывает язык, будто умер. — Как остроумно. Надеюсь, ты и правда перережешь себе глотку, и мне не придётся с тобой возиться. — Она подходит ближе и шепчет на ухо: — В клане достаточно достойных кандидатов на твоё место. И уж поверь, по тебе никто скучать не будет. С довольной нахальной ухмылкой она медленно пятится и, отвернувшись, снова подходит к столу, наливая себе новую порцию игристого. Ларри, покачав головой и положив новому пробегающему мимо официанту нож на поднос, направляется к балкону. Открыв дверь, выходит на свежий воздух. Подойдя к перилам, облокачивается на них и вздыхает: сейчас бы сигаретку выкурить, думает он. Развернувшись к окнам, обнимает себя за плечи, растирая их ладонями. Зато разум проясняется от зимней прохлады. Ларри глядит сквозь стекло в зал: все танцуют, пьют, веселятся. Мари в своём голубом платье выглядит просто восхитительно, что уж говорить. И правда, нашла бы себе другую партию, более подходящую, а не Ларри, с которым найти общий язык у неё никогда не получится. Зачем Мари явилась? Ларри не понимает. Он ведь ей не нравится, точнее, она его терпеть не может, и это даже взаимно. Стоило ли ей тратить своё драгоценное время на… Ларри замечает, как внезапно к ней подходит Мэриан и приобнимает её за плечи — слишком нежно и аккуратно. Что-то говорит ей, и та смеётся, прикрывая рот ладонью. Он берёт её за руку и уводит в центр зала — на танцы. «И что это сейчас было?..» Ларри врывается обратно в зал, захлопывая за собой дверь. Взгляд танцующего Мэриана, на шее которого повисли руки Мари, скользит по Ларри острее наточенного ножа. Ларри не умеет читать мысли брата, только с Ховартом у него так выходило, но и без этой способности он начинает понимать, почему тот так поступает. Хочет показать, мол, вот, Ларри, я по девочкам, и вообще, тебе постоянно придётся терпеть меня такого «не такого» рядом, потому что мы братья. Смирись! Голову заполоняет оглушающая пустота, и все звуки извне перестают долетать до ушей. Внутри глухими сильными ударами колотится сердце, словно птица в клетке. В клетке… сердце в клетке… Ларри вспоминает о тауматропе. Именно из-за него он сюда и явился, нужно продержаться. До Ларри снова начинает доходить звук: шум, гам, музыка, которая сменяется на другую — более ритмичную, и на лицах гостей появляются ослепляющие чеширские улыбки. Ларри на пару секунд закрывает глаза, чтобы видения исчезли, а открыв, видит, как Мэриан, продолжая белоснежно улыбаться, вновь берёт Мари за руку, и они уходят из зала. Вместе.***
Ночь без сна, без покоя и с миллионами мыслей в голове. Не осталось сил думать о Герольде, о маме, о Мари, о Мэриане. Что происходит в семье? Ларри уже совершенно запутался. Разбираться на дне рождения он не стал — просто гулял весь вечер среди ангелов во дворе, в надежде, что в их глазах он найдёт ответы на вопросы. Мудрые, древние… Каменные — значит, вечные. Нет, даже камень когда-то превратится в пыль и развеется по воздуху, словно прах. Нет ничего вечного, всему когда-то придёт конец. До гитары руки так и не добрались. Ларри уже битый час лежит на кровати, так и не переодевшись, и смотрит в потолок. Тишина укрывает одеялом, и только в груди слышен стук. Тук-тук. Тук-тук… Утро постепенно приближает момент возвращения обратно… Надо вставать, но даже тут Ларри чувствует себя привязанным, и некому его освободить. Поднимается и с трудом заставляет себя переодеться и собраться только тогда, когда небо окрашивается в мягкий оранжевый цвет. — Мэриан? — Ларри стоит около двери брата. — Прости, это я. Мне надо тебе кое-что отдать. Пожалуйста, открой, — говорит негромко, но, подумав, что тот спит, повышает тон: — Ладно. Я понимаю. Наверное… Но и ты меня пойми, мои чувства, они тебя никаким образом не должны… Дверь открывается, и перед Ларри появляется взлохмаченный хмурый Мэриан в одних домашних шортах. Ларри уводит взгляд, закусив губу. — Ты что, сдурел? Трубить на весь дом? — брат выглядывает из комнаты в коридор, словно там может кто-то стоять. Да сейчас после попойки все спят мёртвым сном. — Иначе бы ты мне не открыл, — Ларри пожимает плечами. Голос хрипит от пересохшего горла. Сложив руки на груди и немного поёжившись, Мэриан упирается плечом в косяк. — Не смешно. Ты хотел мне что-то сказать? Ларри всё же осмеливается посмотреть брату в сонные глаза. Интересно, каково ему было этой ночью? Выспался? Ларри уже и не помнит, когда в последний раз нормально спал. — Мои чувства, — говорит он и запинается, совершенно забыв, что же он хотел вообще сказать. Чувства… да, точно, нужно от них избавиться. Помотав головой, продолжает: — Они тебя не должны никаким образом волновать, хорошо? Ты тут ни при чём, это всё я. И… я всегда был таким, сколько себя помню. Мэриан смотрит с недоверием, с прищуром, но не двигается, будто боится спугнуть. И правильно, что боится: Ларри уже готов нестись отсюда со всех ног, но только спокойствие брата заставляет всё ещё стоять пригвождённым к полу. — Прости, — вдруг произносит Мэриан, — что я в прошлый раз лишнего наговорил по пьяни. Я был немного не в себе и… — Нет, помолчи, не перебивай, иначе я так и не договорю. — Ларри понимает, что сейчас он слишком слаб: ещё несколько добрых слов от Мэриана — и он не сможет сделать то, зачем сюда явился. Как бы тот сейчас ни извинялся, Ларри помнит сжигающий взгляд отвращения в свою сторону во время его признания. И ведь брат тогда не был пьян. — Я хочу, чтобы ты знал, что… Что я не буду больше тебе докучать, — судорожно вздыхая, достаёт из кармана тауматроп и протягивает Мэриану. Такая глупость, но настолько необходимая сейчас. — Только возьми это. Это фигня, и ты, наверное, выбросишь его. Хах, даже будет символично, — усмехается, — но я пойму. Короче, забери, — пихает в руки брату, — просто возьми уже это, Мэриан. — Брат хватает бумажку, недоумевающе глядит на неё, после снова на Ларри, который решает, что пора валить, пока тот опять не начал говорить. — Прощай. Почесав макушку, Ларри разворачивается и быстро уходит вдоль коридора. Спустившись по лестнице, выбегает на улицу, затем с территории на остановку. Даже после такой утренней пробежки внутри уже ничего не колотится.