Сердца нет!

Удивительно, как некоторые моменты в жизни меняют человека, его отношение к другим и, что немаловажно, к самому себе. Отпечатки остаются не только на теле, но и в памяти, в душе, в окружающем мире. Они везде — в знакомых местах и не очень. Там, где тебя никогда не было, внезапно можно обнаружить что-то, что напомнит об определённом человеке, который однажды врезался в твои мысли и навсегда теперь витает вместе с ними в голове. Сон и реальность — идут бок о бок, зависят друг от друга и не могут отпустить тебя ни на секунду. Секунда — порой вечность, вечность — мгновение, а ты всего лишь капля в бушующем море, брызги которого переливаются на солнце или ударяются в шторм о борт корабля. Как бы человек ни хотел, он всё равно часть системы. Полная свобода — иллюзорна, но каждый сам выбирает, насколько ему быть независимым. Даже тогда, когда кажется, что выбора вовсе и нет. Он есть всегда: действовать или плыть по течению. Однако что бы Ларри ни делал, он тонул. Наверное, если бы он вовремя не ухватился за протягиваемые руки помощи, то уже не всплыл бы никогда. Его внутреннее море — это страх, научиться плавать — переступить через страх. И пусть в одного справиться с удушающей толщей воды Ларри пока не по силам, но он смог сделать это по крайней мере в реальности, наконец решившись, спустя множество тренировок, переплыть Маленького Льюиса на тот берег и вернуться обратно. Не море, конечно, но всё же. И пусть Ларри никогда его не увидит, он продолжает писать о том море, что плещется внутри. Новый блокнот за год набрал с сотню стихотворений, песен и писем без точного указания адресата. Мэриану он больше ничего не посвящает — незачем. Они виделись несколько раз. Мэриан периодически навещал Ларри, пока тот лежал в больнице после операции. Рана оказалась необширная, но была повреждена трахея, отчего лечение и восстановление слегка затянулись из-за ряда осложнений. Ларри давно столько не спал, и все приходы брата воспринимались как в тумане. Тот что-то ему рассказывал о погоде, о сестре, матери и даже Мышке. О чём угодно, только не о случившемся. Не хотел тревожить, и Ларри благодарил его про себя за это, потому как даже без временной трубки в шее, после которой остался очередной шрам, сложно было бы не думать обо всём, что произошло, ещё и большую часть времени находясь одному в палате. В такое время на Ларри периодически внезапно нападала паника, из-за чего его трясло, он начинал снова задыхаться, кашлять, и без того ухудшая своё состояние. Ещё Мэриан иногда просил прощения. Ларри толком не понял за что именно: за странное поведение или за то, что ни от кого в семье не получил помощи, когда так остро нуждался? Хотя Ларри понимал, что сам во многом виноват… Но большую часть времени брат молчал, и Ларри даже в полусонном состоянии кожей ощущал неловкость между ними. Наверное, Мэриан догадывался, что Ларри не врал по поводу своих чувств, но так ничего по этому поводу и не стал спрашивать. Ларри хотел рассказать ему всё-всё и одновременно ничего, прячась в панцирь. Хотел выкрикнуть ему в лицо о том, как он скучает, и одновременно желал исчезнуть, раствориться и не видеть его никогда. Ларри так надоело размышлять и пытаться что-либо понять, что, как только смог более-менее нормально подавать голос, первым делом попросил Мэриана больше не приходить к нему. Устал. Близко общаться с братом слишком больно и сложно, да и не нужно. Последняя их встреча пришлась на Ларрино семнадцатилетие. Праздник как таковой не проводили, чисто в семейном кругу, но Мэриан умудрился снова напиться, практически как и тогда, когда они поссорились полтора года назад. Ларри понял, что у брата проблемы не только с отцом, с которым тот в пух и прах разругался в тот вечер и свалил в город на неделю, но и с алкоголем. Возможно, Ларри мог бы поговорить с братом, помочь, узнать, что с ним происходит, но к тому времени в груди поселилось сладкое бессердечное чувство то ли обиды, то ли мести. Наплевать. Ларри предпочёл молчать. Ему в принципе теперь больше нравится молчать. В горле будто ком застрял, и голос изменился так, что иногда самого себя противно слышать: то выше, то ниже, и скрипит порой как несмазанная калитка. Психотерапевт сказал ему, что неприятные ощущения в горле и дисфония могут быть связаны ещё и со стрессом и посоветовал помимо него посещать логопеда, однако Ларри просто забил. Наверное, он ещё и моральный мазохист: этот ком напоминает ему о чём-то важном, хотя многое из того, что произошло, он предпочёл бы забыть навсегда. «Сейчас я не испытываю к тебе ненависти, не чувствую в твою сторону грубости и злости. Единственное чувство, что въелось в мою грудь, осело едкой копотью в лёгких, — это сожаление. Я сожалею, что произошло с тобой. Со мной. С нами. Я сожалею, что мы встретились». Письма без адресата чёрными помарками остаются на боковой стороне ладони. Возможно, адресат бы значился, но Ларри не в курсе, где тот сейчас находится — никто не говорит, только сообщили, что, мол, далеко. И, наверное, это даже к лучшему, что Ларри не знает. Правда, всё ещё не проходящие навязчивые мысли всё равно не дают ему успокоиться ни днём, ни ночью, подкидывая образы, которыми нет желания делиться ни с кем: ни с врачом, ни с родными, ни с друзьями, с которыми Ларри уже долгое время не виделся. Конец учебного года как раз исправит это недоразумение, и Ларри почти всё утро улыбается. Сегодня он написал новую песню, сидя за столиком у сцены, пока ребята с группы разбирались с проводкой. Мэриан вряд ли теперь прилетит в Резервуд по собственной воле, если она вообще у него была, и Лев, посовещавшись с остальными, предложил Ларри постоянное место соло-гитариста. Вампирша только обрадовалась, что она теперь не самая мелкая в группе, а Пушку с Медведем вроде было вообще по барабану, лишь бы играл хорошо. Домашнее обучение позволяет Ларри периодически выезжать в город, поэтому он с радостью согласился. Конечно, ни мать, ни отец не рады его вылазкам, но Ларри всё равно. Если бы не музыка, то он бы точно не смог справиться, и, наверное, родные это чувствуют. Даже согласились в некотором спонсировании клуба. — Алло, да, Лиззи, скоро буду дома, ты точно поедешь со мной? Уверена? Хорошо. Меня ребята подкинут, заберём тебя и двинем. Ларри сбрасывает звонок и, цепляясь ногтем за царапинку, поглаживает экран телефона. Тео вложил его в Ларрин карман в ту самую ночь, когда чуть не убил. Мышка потом рассказал, как тот с ужасом на лице открыл люк и за собой вытащил окровавленного перебинтованного его же рубашкой Ларри, держа под мышки и раздавая всем указания, что нужно делать, куда бежать и кого позвать. Когда Ларри представляет это, на его лице всегда появляется усмешка — Тео как всегда, даже тут умудрился приказами кидаться. На помощь прибежали неспавшие из-за горе-охранников медики, а ребята к тому времени, конечно, уже успели вызвать Герольда, который практически молниеносно приехал вместе с Ларриным отцом, отрядом полиции, а затем подъехала и карета скорой помощи — для отравившихся, но в итоге спасли жизнь Ларри. Он ничего не помнит, хоть ему и сказали, что он несколько раз просыпался и снова падал в обморок. После этого случая были разбирательства в пансионе и не только в нём — во многих городах, — выяснение обстоятельств, суды, которые проводятся до сих пор… Ларри пока присутствовал только на парочке из них, и его эмоциональное состояние на те моменты оставляло желать лучшего. Он путался в словах, кашлял от тревожности и кома в горле, а среди сидевших в зале людей ему постоянно мерещились маски, под одной из которых наверняка расплывалась чеширская улыбка. Поэтому он в основном давал письменные показания из-за «затруднительности личной явки в связи с психическим состоянием». — Ларри, ты готов? — Он поднимает взгляд на Льва. — Короче, ребята останутся, я вас один подвезу, — говорит тот и, открыв бутылку с водой, осушает её в три глотка. Лев стал ему как родной старший брат: постоянно беспокоится, приглядывает за ним, видимо, чтобы Ларри не натворил по глупости чего с собой… И не зря. Ларри испытывает постоянное желание запереться на несколько замков в своей комнате и никуда не выходить до конца своих дней, и одновременно хочет слиться с толпой, потому что в одиночестве мысли прогрызают ходы в мозгу, уговаривая взять что-нибудь острое и… — Да, пойдём, — кивает он, допивая стакан сока. Сока, надо же! Была бы его воля — нахлестался водки до потери пульса, лишь бы видения вспышками не штурмовали сознание. Однако, Лев неплохая нянька. Да и таблетки, выписанные психотерапевтом, нельзя мешать с алкоголем, а Ларри совесть загрызёт, если он испортит все труды врача. — Сестра звонила, ждёт уже. При параде поди, — Ларри играет бровями, поправляя воротник чёрной рубашки. — Сестра у тебя и так красивая, без всяких парадов, — задумчиво произносит Лев, поглаживая своими лапищами лысую голову, на которой теперь тоже красуется татуировка — паутина со спускающимся к виску паучком. — Слышь, ты чё, глаз на неё положил? — наигранно возмущается Ларри. — Смотри, она уже разведённая, ха-ха, просто так её сложно будет заполучить. Опытная дама! Сестра развелась осенью: сразу же, как только появилась возможность. Когда она вернулась домой, Ларри в первые же дни общения с ней заметил, какая она стала кроткая и неразговорчивая. Как-то выйдя вечером во двор, он увидел её, стоящей у замёрзшего озера. Она курила. Ларри подошёл к ней, попросил сигарету. Сестра протянула ему пачку с пятью штуками. Так они простояли, пока пачка не кончилась: в тишине и молчанье, — а Ларри так ни одной и не выкурил. — Ой, Ларри, брось, я уже слишком стар для этого, — смутившись, машет рукой Лев и, смяв бутылку, бросает в урну неподалёку. Стар, блин… Ему ещё и тридцати нет. — Ты-то? Пф. — Ларри говорит чуть тише: — Да знаешь, поверь моему гейскому вкусу, ты очень даже ничего, — подмигивает и, поднявшись из-за столика, кладёт в рюкзак блокнот. — Пойдём, а то пропущу самое главное. После всего Ларри открылся лично только двум людям по поводу своей ориентации. По крайней мере, он сам, а понял ли кто ещё — он не хочет знать. Сначала Ларри признался психотерапевту — тот из медкарты узнал о его физическом состоянии. Ларри рассказал ему далеко не сразу и без подробностей. Говорить о том, чем занимался Ларри и что делали с ним, просто невозможно и ужасно стыдно. Ларри и по сей день не уверен, сам он того хотел тогда, в пансионе, или нет. Однако врач и не настаивал. До сих пор не настаивает, но Ларри чувствует, как тот постоянно, разными способами, завуалированно пытается докопаться до правды. А Ларри и сам не понимает, где правда, где ложь, поэтому просто сказал о том, что он гей, чтобы хоть один вопрос закрыть. Лев стал вторым человеком. Психотерапевт объяснил, что постоянно скрывать, кто ты, очень дурно влияет на и так расшатанную психику, и должен быть хотя бы кто-то, с кем ты можешь спокойно вести себя так, как хочешь: расслабленно и не боясь, что тебя осудят. Мышки рядом нет, и выбор пал на Льва. Почему именно на него? Наверное, Ларри ещё давно разглядел в нём сильного и одновременно доброго человека, что теперь совершенно никак не укладывается в его голове: сильный и добрый… Довериться такому — страшнее всего, потому что всегда есть шанс, что ты ошибаешься, и сила эта может быть использована против тебя, против твоей воли. Однако за всё время их общения Лев стал ему ближе всех из тех, с кем постоянно приходится видеться. Лев поддерживает Ларри, шутит, ограждает от остальных и никогда не трогает лишний раз, кроме рукопожатия. А ведь люди часто не понимают, что зона комфорта у каждого разная, и иногда сложно объяснить, почему ты нервно дёргаешься от похлопывания по плечу, от внезапного «что делаешь?» за спиной и от ощущения на себе пристального взгляда. Пока они едут на развалюхе, принадлежащей Льву, получившему её от погибшего отца, Ларри снова достаёт блокнот, рассевшись на заднем сиденье и вытянув ноги поперёк машины. Кеды упираются в дверь, но скорее она измажет подошву своей ржавчиной, чем подошва замарает дверь ошмётками грязи. «Сегодня снова будет полная луна, и я задёрну шторы, чтобы не видеть её света и чтобы он не проникал в комнату, не проникал сквозь мою кожу, жаля её своим холодом. Ты никогда не замечал, что она постоянно нас сопровождала? Я стал оборотнем, превращающимся в полнолуние в монстра, и это ты меня сделал таким. Когда-то то же самое сотворили и с тобой. Я не ненавижу тебя. Не ненавижу. Ведь не ненавижу? Нет. Мне жаль тебя, но простить я тебя никогда не смогу». — Ларри, мы приехали, — слышится голос Льва, и Ларри, выглянув в окно, замечает домашние ворота. Каждая буква в блокноте выводилась медленно и не спеша, а время в пути пролетело слишком быстро. — Я сейчас, побудь тут, — Ларри вываливается из машины, — только за Лиз схожу. Я мигом! — говорит Льву, тоже вышедшему на улицу и закуривающему сигарету. Ларри проходит во двор и, шагая по дорожке к дому, чувствует на себе взгляды десятка ангельских статуй. Но ведь ангелы не сделают ничего плохого, правда? Забежав внутрь дома, Ларри окликает сестру, но отзывается почему-то мать. — Сынок, — подходит к нему и обнимает. — Ты в порядке? — спрашивает. Теперь она делает это постоянно, как только видит Ларри, и потом ещё несколько раз на дню, что уже порядком надоело, но вспоминая, как ему это нужно было ещё год назад, Ларри успокаивается и только улыбается в ответ. Мать не знала про клан, и для неё все новости стали шоком. Герольд наверняка думал, что та всё может испортить, если будет в курсе того, что происходит. Не выдержит и сдаст их секрет с потрохами, переживая за дочь и сына. Устроит истерику, начнёт паниковать… Но сейчас она уже в порядке. Никогда не заводит разговор о случившемся, а на любое упоминание о заговоре уходит к себе в комнату читать книгу. Ларри проверял: и правда читает, не пьёт, в тумбочках и шкафах нет никаких таблеток и подозрительных заначек, только успокоительные травы Гаспара. Ларри до сих пор периодически скрытно проводит такие обыски, волнуясь, что та может себе навредить. — Да мам, всё ок. Где Лиз? Надо торопиться, пока ещё утро. — Ларри ночевал в клубе, потому что репетировал почти всю ночь. Бессонница до сих пор его друг — или враг, смотря как посмотреть, — и это не составило особого труда. Через неделю у него снова волнительный суд с очередной дачей показаний, а после — расслабляющий концерт, и он мечтает на нём идеально отыграть. Тем более, что экзамены уже все позади. — Я сейчас спущусь! — кричит сестра со второго этажа. Наверняка наводит марафет, будто собралась на городской бал, а не на выпускной в пансионе. Ещё и не на свой. Она сама отозвалась, так сказать, сопроводить Ларри на столь ответственное мероприятие, только вот зачем, он точно не знает. Вряд ли просто поддержать. Наверное, ей необходимо так же, как и Ларри, увидеть собственными глазами «мирный пансион». — Сын, — оторвавшись от чтения газеты, окликает отец, сидя на диванчике в столовой, — может, на обед останешься? Ларри проходит под аркой и, упираясь в её косяк плечом, складывает руки на груди. — Не, — мотает головой, — обойдусь. В пансионе поем, — пожимает плечами. — Ну, чего там пишут? Положив газету на стол, отец поправляет очки. — Да как всегда, куча ненужной информации, — качает головой. — Ох уж эти СМИ! Ну ничего, завтра понедельник, разузнаю на работе всю правду и подробности… Ларри всё ещё необычно видеть отца дома: слишком уж долго тот отсутствовал в его жизни, да ещё и в такие важные моменты. Оказалось, что Герольд отправил отца обучаться на следователя, поскольку в органах Резервуда многое подкупил клан, одновременно внедряя туда своих людей, и просто невозможно было достать ордер на обыск без связей. Вышло так, что в Резервуде бесполезно обучаться, даже опасно и, что немаловажно, долго, а вот в Каэр-Ирсе Герольд попытался ускорить процесс, но на это всё равно потребовалось потратить несколько лет, чтобы не выглядело всё подозрительно. Плюс Герольду выгоднее было держать отца семейства — такого безродного, но отчаянно желающего чего-то добиться в жизни — при себе, чтобы когтистые пальцы клана не добрались до заветной слабой неуверенной в себе добычи. Ларри часто размышляет насчёт дяди. Тот до сих пор вызывает у него смятение и трепет, но с огромным перевесом в уважение. Они как-то разговорились: не спеша, сидя вечером за столом вдвоём, когда отец с матерью уже ушли спать, сестра тогда вовсе не особо любила выходить из комнаты, а Мэриан всё ещё не вернулся из города после ссоры. Герольд был слегка выпивший, спокойный и задумчивый, видимо, отдыхал от навалившихся с раскрытием заговора проблем. Он немного рассказал о том, чего Ларри не слышал в ходе официальных разбирательств. Всё то время, пока Ларри отчаянно пытался спасти себя, Герольд пытался спасти семью. Он давно подозревал насчёт заговора, долго выискивал какие-либо факты. Свадьба Лиззи выбила его из колеи обычных будней, а найденная папка только подтвердила догадки. Герольд понял, что всё сложнее, чем он думал изначально, и что Ларри к себе было опасно подпускать, поэтому в определённый момент дядя намеренно начал отдаляться. На Мэриана у него всегда были большие планы: он единственный наследник, помощник и, как тот сам сказал, надежда, однако отношения не заладились с ним уже давно. По словам Герольда, он хотел сблизиться с Мэрианом, связав общей целью, но… Всё постоянно выходило из-под контроля. Методы Герольда Ларри не жалует: от него отвернулся, бросив в самостоятельное плавание; на Мэриана, видимо, воздействовал против его воли, отчего теперь вообще не ясно, что у брата на уме; отца отправил в другой город, ничего толком не объяснив; мать практически заставил спиться и отправил в больницу лечиться. Но делал он всё ради семьи, конечно же. Да и большего не мог сделать, ведь у него ещё бизнес, деловые встречи, перелёты… Ларри не хочет об этом думать, но пусть уважение и перевешивает на чаше весов, однако от противного чувства двуличности дяди не удаётся избавиться. — Всё, я готова! — Лиз спускается в белом лёгком сарафане по ступенькам. Отрощенные волосы убраны наверх и украшены причудливой заколкой в виде голубых цветов. — Как я выгляжу? — спрашивает она и спотыкается, чуть не падая с лестницы. — Сногсшибательно! — усмехается Ларри и получает в свою сторону три укоризненных взгляда. — Ладно-ладно, шикарно, восхитительно, превосходно… — Ой, дурачило… — подходит и тормошит Ларри по кудряшкам. — Пойдём! Пока ма, па! — посылает им воздушные поцелуи, на что те желают им обоим хорошо провести время, быть осторожнее и предупреждают, чтобы звонили им каждый час. — …великолепно, изумительно, прекрасно… — продолжает Ларри, идя вслед за ней. Весь путь до машины он одаривает сестру чередой комплиментов. Дойдя до машины, Лев и Лиз перекидываются парой фраз, улыбочек и кротких взглядов, а Ларри пару раз закатывает на всё это глаза и снова вваливается назад. — Двигайся! — за ним открывается зверь, и Лиз беспардонно пихает его в сторону, усаживаясь рядом. — Эй, садись вперёд! — возмущается Ларри. — Ещё чего. Я спать хочу, — та укладывается ему на плечо. — Всё, сиди и не шевелись. Обречённо вздохнув, Ларри даёт добро трогаться с места. Лев тоже вздыхает, видимо, расстроившись, что остался сидеть впереди один, и, заведя мотор, выворачивает на главную дорогу. Ларри бы положил на голову сестры свою, да боится испортить её причёску. Лиззи наверняка тоже волнуется, вот и не спала всю ночь. Слишком давно сестра не была в пансионе и слишком многое осталось в нём, и наверняка она уже думала, что навсегда. Он рад, что Лиз поехала с ним. «Я не представляю, как ты справишься один», — сказала она на днях. А Ларри и не знает как. И пока они не стали подъезжать к знакомой кирпичной стенке забора, он чувствовал себя спокойно, но теперь пальцы перебирают все пуговицы на рубашке, а нижняя губа вся искусана. — Ларри, я, наверное, останусь тут, со Львом. Ты не против? — с опаской поглядывая в окно, произносит Лиз. Её хмурое бледное лицо многое объясняет. — Нет, конечно. Я понимаю, — он слегка дотрагивается до её плеча и, открыв дверь, выходит из машины, прихватив рюкзак. — Ведите себя прилично, ну или хотя бы потише! Захлопнув дверь вместе с возмущёнными возгласами в свою сторону, он подходит к воротам. Его пропускают по паспорту уже незнакомые охранники, и он делает свой первый в этом году шаг в ад. Точнее, в то, что от него осталось. Пепелище? Оказавшись на территории пансиона, Ларри судорожно пытается вспомнить, как дышать: горло сдавливает невидимой удавкой. Кажется, что отовсюду просачивается темнота, обволакивая, и даже руки немеют, хотя погода на улице прекрасна. Солнце припекает голову, птицы в небе свиристят, на лету ловя мошкару. А Ларри ловит подбегающую навстречу Анну. — Привет! — она обнимает его и сразу же отстраняется, заглядывая своими большими и уже не такими печальными, как запомнилось Ларри, глазами. — Ребята тебя там наверняка заждались! Пойдём, они на линейке, ну, а я на вас со стороны погляжу, — тянет Ларри за рукав. — Привет, замечательно выглядишь, — улыбается он. Они не виделись со времени последнего суда, на котором он присутствовал. Да и тогда не особо удалось поговорить — и в принципе не хотелось. Ларри испытывает в её сторону довольно смешанные чувства: ностальгия и дискомфорт. Она притягивает своей теплотой и одновременно отталкивает, будто они одинаковые полюса магнита — такие похожие, но находиться близко нереально. — Спасибо. И ты ничего, — сдержанно усмехается она. — Как твои дела? — спрашивает спустя непродолжительную паузу — будто ей тоже не просто говорить с Ларри. — Отлично, — Ларри по привычке пинает попавшийся под ногу камушек. — Здорово. Круто. В е л и к о л е п н о, — ударяет носком кеда, и камень улетает вперёд на несколько метров. — Меня не будут ругать, что я опоздал? — косится в сторону Анны, стараясь не особо разглядывать то, что их окружает. Лучше уж сосредоточить внимание на ней. — Да брось! — фыркает она, подхватывая Ларри под локоть. — Мистер Смит, конечно, директор строгий, но, думаю, он поймёт. — Ларри слышал, что мистер Майерс был осуждён за причастность к клану вместе с Мартой. Как выяснилось, она довольно неплохо поработала над его психическим состоянием: год за годом, месяц за месяцем, день за днём запудривая ему мозги, одновременно с поступающими угрозами извне. Однако это не исключило его содействия, а лишь послужило смягчающим обстоятельством. Сначала он провёл какое-то время в спецлечебнице, а затем его перевели в колонию строгого режима. На какой срок — Ларри не запомнил, но Анну сейчас взяли под опеку какие-то близкие родственники. — Поздороваешься с Патриком? — внезапно спрашивает она, и Ларри морщится. — С кем? — недоумевает он. — С конём! — закатывая глаза, произносит она и кивает в сторону конюшни. Внутри вмиг всё сжимается от сдавливающего грудь тяжёлого воздуха, и Ларри заливается кашлем. «Соберись. Соберись. Соберись!» — О боже, ты его всё-таки назвала, — нервно улыбаясь, он опускает взгляд под ноги. Чёртова конюшня делает его слабым, подкашивая колени. Приближаясь к ней, Ларри замечает, что на стенах не висят камеры. Анна тянет его ко входу, но Ларри останавливается. Нет, он точно не может сделать этого и не хочет. — Ну… — немного смутившись, Анна отпускает Ларри и идёт чуть впереди, огибая загон. — Всё же он мой друг. У друзей должно быть имя. — У него не может быть имени, — засунув руки в карманы штанов, говорит Ларри, шагая за ней подальше от злосчастного места. — Это почему же? — не понимает она, слегка оборачиваясь. — Потому что у него кличка, — усмехается Ларри и поджимает губы. Обойдя конюшню, он слышит голос мистера Смита, восторженно вещающего напутствие выпускникам. Затем по плану должны быть поздравления отличившихся, вручение аттестатов и дружным строем поход в конец территории, где уже ждут новые саженцы деревьев для посадки. Ларри не решается прерывать директора, и они с Анной остаются в стороне, глядя, как на футбольном поле все выпускники стоят в одну шеренгу и, когда звучит очередная фамилия, по одному подходят за документом. Ларри замечает две белобрысые макушки, стоящие рядом. Не по росту — бунтари. Он усмехается и чувствует, как Анна толкает его в плечо. — Ларри, тебя вызывают. — А он и не услышал. Мистер Смит, чуть подняв подбородок, осматривает стоящих и, заметив за ними Ларри, машет рукой. Вздохнув и собравшись с духом, Ларри неуверенным шагом обходит толпу и направляется к директору. По сторонам смотреть всё ещё не получается, только на приминающуюся под ногами траву, потому что даже боковым зрением он видит, как призраки из прошлого бегают вокруг него — туманные, эхом кричащие «Пасуй!». Ларри отрывает взгляд от кед и всё же несмело оглядывается поочерёдно то влево, то вправо. Эфемерный топот собственных кроссовок по грязному месиву оглушает. Круг за кругом. Круг за кругом. Круг за… — Ларри Бэрк, рад вас снова здесь видеть, — протягивает руку мистер Смит. — Я удивлён. — Моему присутствию? — Ларри пожимает ладонь, вскинув брови. — Удивлён, что вы сдали. С вашей-то успеваемостью. — Хах, ну спасибо за комплимент! — дрожь в голосе не получается унять. — Пожалуйста, Ларри. Поздравляю. Вставайте в строй, — кивает в сторону ребят. Кивнув, Ларри разворачивается и оказывается под обстрелом изучающих глаз. Закусив губу, снова опускает взгляд и уходит в конец шеренги, слыша позади себя очередное имя, но… дойдя, не останавливается. Тело обдаёт горячей волной, и, прикрыв рукавом продирающийся наружу всхлип, Ларри ускоряет шаг, переходя на бег. Рюкзак больно бьёт по правой лопатке и постоянно норовит сползти с плеча. Невидимые руки тянут Ларри назад, цепляясь за одежду и волосы. Он останавливается уже только у моста, облокотившись на его перила. Аттестат выпал где-то по пути… Оглядывается — вокруг никого. Хорошо, что остальные ученики разъехались по домам, но эти руки… Они везде: пытаются стянуть его запястья верёвками и затащить внутрь корпуса, внутрь конюшни, в подвал… Ларри вглядывается в своё отражение на глади воды: оно слегка расплывается, рябит, не успокаивается. Он делает глубокий вдох, пытаясь усмирить дёргающую за нервы панику. Спустившись под мост к реке, набирает в ладони прохладной воды и ополаскивает лицо, после зачёсывая пальцами волосы назад. Отойдя повыше на берег, бросает на землю рюкзак и присаживается рядом. Нужно снова выплеснуть свои эмоции на бумаге. Психотерапевт посоветовал, и Ларри согласен с ним: немного помогает упорядочить мысли и разобраться в себе и своих чувствах. «Знаешь, сегодня мой выпускной, и когда я пришёл в пансион, то сразу же ощутил твои руки на шее, в то время как мои будто стянули крепкими верёвками. Я почти не вижу лиц. Они снова все в масках, никто не может их снять и никогда не снимет. Улыбки, грусть, разочарование, жалость… Хочется эти маски сорвать с них и разодрать людям кожу до черепа, но я сбежал. Сбежал как трус. Ты приучил меня бежать, Теодор. Теодор, Теодор, Теодор. Сейчас бы ты убил меня четыре раза». Из кармана раздаётся звук сообщения, и Ларри откладывает блокнот на рюкзак. Достав телефон, открывает письмо — от матери. Переживает и ругает, что он не звонит. Ларри усмехается, отправляет «Всё хорошо». Когда он впервые взял в руки телефон после того, как очнулся от операции и смог зарядить его, то сразу полез искать видео — но их не оказалось. Телефон вообще был чист: без номеров, без звонков, без сообщений и прочего… Будто им и не пользовались толком. Ларри не сдал его в вещдоки. Всё равно там нечего искать, а для него он слишком важен. Единственное, что сохранилось, это та самая фотография с Мэрианом… Тео так и не удалил её, и Ларри теперь даже не уверен, что вообще существовали какие-либо компрометирующие записи. Он уже давно путается, что было сном, а что реальностью. Будучи в больнице, Ларри на эмоциях даже записал на диктофон сообщение брату: хотя бы признание он точно помнил ярко и чётко и хотел это зафиксировать не только в ненадёжной памяти. Однако по возвращению домой избавился от записи. Нахмурившись, Ларри разглядывает фотографию, покусывая изнутри щёку и держа палец над кнопкой «Удалить». Он делает это слишком часто, так и не решаясь довести дело до конца. — Ларри! — под мост спускаются Мышка, Нелл, Анна и Томас. Непредсказуемое время снова пролетает слишком быстро. — Привет, ребята, — положив телефон обратно в карман, Ларри поднимается и протягивает Мышке руку. Тот, хватаясь за неё, притягивает его к себе и крепко обнимает, смеясь. По-доброму, мягко, отчего Ларри даже на пару секунд закрывает глаза. — Я так рад, что ты пришёл, — шепчет тот на ухо. — Почему сбежал? — говорит, отстраняясь. — Чтоб вы завидовали, — усмехается Ларри. Друг закатывает глаза, но соглашается, что, да, стоять в жару под солнцем и слушать «воодушевляющие» речи мистера Смита не особо приятно. Нелл тоже подходит и, слегка обняв, целует Ларри в щёку. — Неплохо выглядишь. Вот, ты потерял, — вручает аттестат и, отойдя к Мышке, берёт его за руку, — румянец вон на щеках. Хорошо, поди, на домашних-то харчах. — Ты тоже хорошо сохранилась, Нелл, — сощурившись, одобрительно кивает Ларри, на что та, заправляя светлый локон за ухо, демонстративно хлопает глазами. — Как жизнь? — улыбается Томас, и они здороваются рукопожатием. — Бьёт ключом, — Ларри выскальзывает из ладони Томаса и прячет руку в карман. Он перестал носить перчатки и скрывать свои шрамы: даже шорты стал надевать иногда. Очередная «терапия», которая должна заставить его полюбить своё тело. — Гаечным. — Ой, шутник, — Томас качает головой. Волосы у него снова прилизаны, как и раньше. Да и в принципе выглядит неплохо: видимо, Анна на него хорошо влияет. — Ты там на сцене на гитаре играешь или комиком выступаешь? — он встаёт рядом с ней, едва касаясь локтем. — Когда как, хах, — пожимает плечами Ларри, оглядываясь на свой блокнот. Надо бы убрать его, а то мало ли… Сев на корточки, Ларри прячет его с аттестатом в рюкзак. Рядом, шутливо болтая о чём-то, садятся ребята, и он расслабляется от дружеской атмосферы. С такой стаей Ларри готов проводить время целую вечность. Усевшись поудобнее, он вытягивает ноги вперёд и смотрит на реку, где плавают несколько рябых уток, забавно ныряя за едой. Друзья рассказывают о последних событиях в пансионе, о том, как сложно было догонять программу из-за нескольких месяцев разборок. О том, как вкусно стали готовить и что стало меньше отработок. Также им намекнули, что со следующего года учебную и организационную программу будут постепенно менять, и теперь не будет армейских замашек: армия после школы, как и во многих городах. Много чего ещё рассказывают, но Ларри слушает вполуха, воспринимая их речь как музыку: спокойную и мелодичную, под которую хочется играть на акустической гитаре на каком-нибудь ламповом концерте «для своих». Проболтав, наверное, с полчаса, ребята всё же решают, что пора сделать это — оставить свой след в истории пансиона. Они и так уже его оставили, конечно, однако осталось завершить традицией. — А вот и вы, бездельники! — встречает недовольный мистер Смит, когда они добираются до другого конца территории. — Я уже хотел вызывать поисковый отряд. Держите, — он поочерёдно вручает каждому по лопате, поднимая с земли, — это вам. Вон там, — указывает им за спину, и все оборачиваются, — вёдра с водой, польёте потом деревца, как посадите. Ну, а сами саженцы вон, в тени прохлаждаются. Всё, дуйте. Приду — проверю, — грозит, каждому тыча пальцем в лицо. Мышка с Нелл начинают шуточно спорить, кому какой саженец достанется, пока Томас прощается с Анной, которой нужно срочно бежать на автобус: и так должна была уехать ещё пару дней назад, но была какая-то накладка с документами у опекунов, поэтому пришлось задержаться. Видимо, за Патриком будет ухаживать кто-то новенький в эти каникулы. Ларри наблюдает за друзьями, воткнув лопату в землю и упираясь на её ручку ладонями. Его взгляд перемещается с них на чистое светлое голубое небо, на верхушки деревьев, снова опускается ниже, и вдалеке Ларри замечает до боли знакомую тропинку. — Я отойду подальше, — будто сам себе же бормочет Ларри, прихватив первый попавшийся саженец в одну руку и лопату в другую. Он шагает по тропинке, постепенно зарастающей травой, и выбирается на прогалину в лесу. Почти все одуванчики уже покрыты опушёнными белыми семянками. Деревья еле слышно шелестят листвой, тень которой защищает Ларри от лучей солнца. Ларри ставит мешок с саженцем и, скинув рюкзак, кидает рядом лопату: взгляд приковывается к чему-то валяющемуся в траве. Он подходит ближе и видит грязную, местами подгнившую и поржавевшую косу. Помотав головой, Ларри осматривается по сторонам в поисках подходящего места для посадки и замечает среди одуванчиков сиреневый цвет: невысокий кустик Волчьего плюща. Вернувшись за лопатой, подходит к нему и принимается вскапывать землю, выкорчёвывая растение с корнем. Раз. Два. Три. «Раз. Два. Три…» Ларри останавливается. Хватит. Отбросив плющ в сторону, прямо на освещённую пламенным солнцем вялую траву, он достаёт из мешка саженец и по листочкам понимает, что это — дуб. Пока ещё маленький, тонкий, но он наверняка станет таким же величавым, как и те, что стоят рядом с корпусом. Возможно, душа Ларри именно это дерево? Пора избавиться и от неё. Без сердца и без души, Ларри — оболочка. Совершенно пустая и бессмысленная, зато такая спокойная и ничего не чувствующая. Никакого страха. Пусть душа останется навсегда в стенах пансиона, тогда у Ларри точно не будет соблазна забрать её обратно, потому что возвращаться сюда он никогда не собирается. Возможно, здесь она обретёт силу и наконец даже в таком покрытом пеплом и наполненном призраками месте окрепнет и будет жить нормальной жизнью. А Ларри теперь, может, перестанут сниться ночью кошмары? Он ставит саженец в яму и закапывает корни землёй. Нужно бы ещё полить, но сначала… Ларри достаёт блокнот и садится в позу лотоса рядом с маленьким дубом. В кармане снова кратковременно вибрирует телефон и звучит мелодия сообщения из сети, но Ларри игнорирует. Не сейчас.

«Растворяясь вместе с прошлым, Исчезают следы борьбы, От которых порой так тошно, А ночами хочется выть. Я закрываю глаза руками С отпечатками страха и лжи, Зализав душевные раны. Вот как дальше жить, скажи? Чернота твоих глаз повсюду, Она сжигает меня изнутри. Я не буду скулить, не буду! Пусть пустота меня поглотит. Отпуская душу и сердце, Потерял себя навсегда, Но моё тело не может согреться, Ведь вокруг до сих пор вода».