Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 4 Пару дней спустя с самого утра мне позвонил Идан, соцработник из хосписа.  — Адам, извини, что звоню с утра, но нам снова нужна твоя помощь.  — Что такое? — я зевнул, потягиваясь в постели.  — Сегодня надо поехать в Кейсарию. Одна из наших клиентов мечтает побывать там на экскурсии. Мы запланировали поездку на сегодня, а волонтер, который должен мне помогать, заболел. Как назло, никого другого нет, все заняты. Пожалуйста, я уже всем перезвонил! — он заметно повысил голос и я вздохнул. Боже, ну что за королева драмы.  — Ладно, ладно, я вроде как не отказывался. Где встречаемся?  — Мы к тебе подъедем, через час будем внизу. Спасибо, Адам! Ты святой.— затараторил Идан.  — Да уж, — ответил я. Святой Адам, совсем как Костик недавно заметил. За последние двадцать веков Кейсария осталась единственным местом на земле, которое я всячески избегал. Не знаю почему, но я панически боялся увидеть развалины, оставшиеся на месте некогда великолепного дворца. Пройтись там, где государь принимал свои любимые ванны — а теперь на этом месте, наверное, лишь песок, скорпионы и туристы — было для меня кощунством. Даже фотографии избегал смотреть, хоть и найти их в интернете оказалось делом пары секунд. Но — я согласился, и передумывать было бы глупо. Может, все не так уж плохо?.. — думал я, собирая вещи для поездки в рюкзак. Все было именно настолько плохо. Посреди груды камней торчали несколько куцых колонн… вот и все. Ни пальмовой аллеи, ни садов, обрамляющих стены вокруг резиденции, ни дворцового комплекса, великолепного в его римской стройной строгости. Низкие каменные перегородки лишь обозначали местоположение несуществующих комнат. А я и забыл, где находилась наша с матерью. Теперь уже не вспомню. Долго бродить по развалинам не получилось — надо было помогать Идану с его подопечной, марроканкой лет шестидесяти. Подобная поездка, думалось мне, пока мы выгружали ее и коляску из машины, сократит оставшуюся ей жизнь на добрую неделю. Пыль, жара, дорога туда и сюда… А с другой стороны, я мог ее понять. Неделя под капельницей в стерильной обстановке хосписа, или один день — вдыхая морской запах, чувствуя полузабытое солнечное тепло на коже? Выбор очевиден. Я подошел к коляске, на которой сидела наша сегодняшняя клиентка.  — Ну как вам, Иветт?  — Хорошо, — она, прищурившись, смотрела вдаль.  — Никогда сюда не приезжали раньше?  — Некогда было, — она паучьей рукой поправила алый платок на голове. — дети, внуки, дом…  — Понимаю.  — Три года назад, — сказала она, промолчав, — подруги поехали сюда на экскурсию. Пригласили меня. А я не поехала, представляешь?  — Почему? — спросил я.  — Глупая была, — она коротко засмеялась, — с вечера у меня мясо размораживалось на буфете. Не хотела опять в холодильник класть, готовить надо было, вот и не поехала. Ну не идиотка, скажи мне? Она опять засмеялась и закашлялась. Смахнула рукой выступившие на ресницах слезы, повернула голову к Идану, который ковырял носком сандалии песок возле коляски.  — Идан, деточка. Как ты думаешь, если я поем ванильного мороженого, вы меня довезете обратно живой, или уже трупиком?  — Думаю, что от одного мороженого ничего не случится. — твердо ответил тот. Мы ели мороженое, сидя на самом берегу моря, и молчали. А о чем говорить, если вокруг были песок, море, небо, и двое смертных, похожих на мотыльков-однодневок, но при этом куда более живых, чем я или древние развалины за нашими спинами*. **** В следующую нашу встречу ко мне домой Женя явился, слава богу, без Костика — в свете новой информации тот теперь приравнивался к мертвому балласту. Мы вышли на широкий балкон и сели за пластиковый стол, на который я водрузил две бутылки пива.  — Пепельницу тоже, если можно. — сказал Женя.  — А Костик говорил, что ты пепел прямо в пиво смахиваешь и пьешь. — хмыкнул я.  — Избави меня от подробностей моей юности в пересказе Костика, ладно? — поморщился Финкельштейн.  — Так было такое? — спросил я.  — Адам, ты отупел за пару тысяч лет? Как именно это могло быть? Я ведь даже не человек.  — Значит, я прав? Вы — едины в двух лицах? Он, понятное дело, настоящий Бадхен. А ты тогда кто — несвятой дух?  — Много вопросов, на которые ответить я вряд ли смогу ясно и понятно. Если говорить упрощенно, терминами каббалы — не морщись, Эвигер — так вот, говоря терминами каббалы, мы с Костиком являемся чем-то вроде отражений того, кого ты называешь Бадхеном. Клипот, знаешь такое? ** Я потерял дар речи. Кабалистикой я увлекался еще в позапрошлом веке, давно уже переболел и охладел к ней. Но… полузабытый термин многое поставил на свои места. «Клипот», «скорлупой» в Каббале назывались некие далеко не добрые силы, «отколупившиеся» от изначального божественного света. Некоторые такие скорлупки, по общепринятому мнению, появились еще до сотворения мира, этому сотворению способствовали, и являлись неотъемлемой частью этого мира, тогда как другие, более поздние, появились позже, и считались рангом пониже. Я вспомнил Бадхена в покоях Ирода и поверил сразу же. Женя закурил сигарету.  — А на самом деле, конечно, — меланхолично добавил он, — ничего общего у нас с каббалой и ее завихрениями нет. Она ведь и не про Бадхена-то была написана… Просто так удобнее объяснять.  — И что дальше будет со мной? И с Костиком? — спросил я немного погодя.  — Я тебе уже объяснил — он про себя ничего не помнит.  — Ну так напомни. Сделай там пару фокусов, не знаю.  — Во-первых, фокусы я сейчас делать не в состоянии. Без него я мало чем отличаюсь от того же… от тебя, например. А еще… даже если он поверит, это не поможет. Костик должен стать собой. А в настоящий момент он — всего лишь обанкротившийся бомж, потому что представляет себя им. Выдумал себе сущность и живет в ней. И нас за собой тянет. А я боюсь, что если сказать ему все, как есть, он натворит дел. Поэтому, как видишь, жду. Молчу. Но и продолжаться так долго не может… надо что-то делать. Женя словно размышлял вслух, и я подумал, что он наверняка ежедневно мучается одной мыслью: какие окажутся последствия, если рассказать Бадхену все.  — Ну, мне это наоборот на руку, — усмехнулся я, — если бы тянул ты, я бы давно уже жил где-то в районе прошлой недели. Нет, спасибо.  — Ну и идиот ты! Костик исподволь меняет все вокруг, понимаешь? А что, если вдруг сам всё забудешь? Или проснешься на следующей неделе тем, кого он представляет, глядя на тебя? А видит он, ни много ни мало, бывшую школьную любовь. Сам рассказывал, пока мы от тебя ехали ко мне. Я пожал плечами: все еще не страшно. По крайней мере, планы, которые вынашивал насчет меня Финкельштейн, пугали куда больше.  — Как он вообще потерял память?  — Не знаю. Он вообще довольно-таки нестабильный товарищ.  — Ты еще скажи — психически лабильный.  — Идеальное определение, Эвигер. Можешь ему это сказать в лицо.  — Лабильный, но сильнее тебя, если так легко перетягивает реальность на себя?  — Я этого не отрицаю. — пожал он плечами. Я сделал большой глоток из своей бутылки.  — Что же, спасибо за пояснение. Как понимаешь, помогать тебе я не стану. Сорян, но в данной ситуации я на стороне лабильного Костика. Женя сжал свою бутылку так, что она крякнула, и по горлышку зазмеилась трещина.  — Вот как.  — Вот так. — подтвердил я.  — Ну что же. Поживем — увидим. Смотри, не пожалей. Пиво он допивать не стал, встал и вышел, не попрощавшись. Я выкинул треснувшую бутылку в ведро и вернулся на балкон, смотреть на сгущающиеся на горизонте тучи. К вечеру рука разнылась не на шутку. Дома не было никаких лекарств — ведь до последнего времени нужды в них не имелось. Пришлось сходить в аптеку, а на обратном пути, по закону Мерфи, меня застал врасплох проливной ливень — первый этой осенью. Домой я пришел промокший насквозь и очень злой. Принял сразу же нурофен, потому что вдобавок к руке начала раскалываться голова. Из абсолютно здорового человека я за один вечер превратился в хлюпающую носом развалину. Принял горячую ванну, тепло оделся, выпил чай. Что же ты делаешь со всеми нами, Костик? Он словно прочел мои мысли — на телефон пришло сообщение. «Болит рука? (» «Болит» — отправил я лаконичный ответ. «Извини. Я был сволочью в школе». «Как был, так и остался». Подумал, стер. «Ничего, проехали» — ответил взамен этого. «Можно к тебе приехать?» — пришел немедленный ответ. Я помедлил. Вспомнил слова Жени про школьную любовь. «Нет.» Он написал через полчаса, когда я допивал вторую чашку чая и перечитывал «Патриотизм» Мисимы. «Я соскучился, Адам». Я вздохнул. Романтических, а тем более эротических эмоций во мне не возникало… лет двадцать наверное, если считать тот пьяный поцелуй с Бадхеном за эротический порыв. А если его не считать… то давно, очень давно. «Я занят». «Не ломайся. Открой дверь». Мысленно проклиная Костика на чем свет стоит, я пошел открывать. Бадхен вздернул бровь, глядя на мой утепленный вид и чай с книгой на столе.  — А менее бабского у тебя ничего нет?  — Есть. Пинок под зад — хмуро ответил я. Костик ухмыльнулся и полистал Мисиму.  — Ну и ужасы ты читаешь. Неужели нравится?  — Под чай пойдет. Зачем приперся? Он отложил книгу, делая шаг ко мне, и я мысленно застонал.  — Я же сказал — соскучился. Я судорожно схватился за телефон.  — Давай-ка я Женьке позвоню…  — Зачем? Он тут будет, как корове пятая нога. С этими словами Костик сделал еще один шаг вперед и со вздохом прижал меня к себе. Я стоял прямо, ничего не предпринимая. Понятно, что насиловать никого никто не станет — но необходимо в полной мере донести степень моей незаинтересованности.  — Такой же айсберг, как в школе. — прошептал он мне на ухо, водя губами туда-сюда вдоль виска и щеки, и каждый раз оказываясь в опасной близости от моего рта.  — Езжай-ка домой, Бадхен. — сказал я, все еще пытаясь перевести все на дружеский лад.  — Нет. Поцелуй был глубоким, чувственным, умелым. Он судорожно вздохнул, раздвигая мои губы своими, осторожно поводя языком, пробуя на вкус… Я же тем временем напряженно думал. Всего пару недель назад Костик несколько дней жил у меня, и никаких поползновений в мою сторону у него тогда не наблюдалось. Мы общались, как давние, но дальние знакомые — без вражды, но и без симпатии. Две недели назад единственное, что он мог бы сказать про себя: «после школы в армию не пошел, чинил примус». Потом появилась история с банкротством и Женя Финкельштейн. Потом он уехал с Женей. На протяжении того времени, что мы с Костиком не виделись, его выдуманная личность продолжала развиваться и приобретать новые черты, эмоции, трехмерность. Он зачем-то придумал между нами школьный роман — и его чувства ко мне изменились соответственно. Я машинально отвечал на слишком затянувшийся поцелуй и продолжал анализировать. Что мы имеем? Если я откажу Костику… Будь он простым смертным — давно ушел бы, вышвырнутый пинком за дверь. Бадхен же был не человеческой сущностью. Не приведет ли мой отказ к самым непредсказуемым результатам? Скажем, он мог бы, ничтоже сумняшеся, искусственно создать во мне ответные чувства к нему. Представив себе, как у меня отбирают то единственное, во что до сих пор продолжал верить — свободу воли — я почувствовал, как меня пробрал холодный пот. Бадхен наконец-то оторвался от моих губ, улыбнулся, не сводя с меня пристального взгляда. — Не я один соскучился, да? Отвечать я не рискнул. Он мог почувствовать фальшь, а изображать правдивые чувства прямо сейчас я был не в состоянии, только материться.  — Хочешь, пойдем в спальню? — его голос дрогнул. Да что там, весь воздух вокруг нас подергивался рябью и заметно искрил. Нормальным это точно назвать было нельзя.  — Давай не спешить, — от напряжения пересохло в горле, я сглотнул. — я тебя не выгоняю, но спальня… не сегодня. Можно было только гадать, что его подсознание натворило бы в коитальном трансе. Ладони стали липкими от пота — давно я не чувствовал ничего, так похожего на страх. Вытер их незаметно об штаны. Бадхен несколько секунд внимательно смотрел мне в глаза, потом слегка кивнул.  — Как скажешь, Адам. Я не спешу.  — Попьешь чая? — спросил я осторожно.  — Тащи уже свой чай. — он тихо рассмеялся и наконец отодвинулся достаточно, чтобы я мог нормально вдохнуть воздуха. Наверное, это можно было бы назвать уютным вечером — если бы я не ловил время от времени рябь, идущую по пространству вокруг нас. И понимал, что меня ждет еще один неприятный разговор с Бадхеном номер два — Евгением Финкельштейном. Костик ушел — точнее, получилось выгнать его — около двух часов ночи, и утром я проснулся с тяжелой головой, невыспавшийся и в дурном настроении. Зазвенели ключи, открывая дверь, и я запоздало вспомнил, что сегодня опять вторник — день, когда Смадар выгоняет меня на улицу.  — Что тут вчера происходило? — крикнула она из кухни, где мы с Бадхеном засиделись вчера допоздна — кутеж? Попойка? Оргия? Я с трудом вылез из-под одеяла, и пошел поглядеть, что она имела в виду. Две одинокие кружки с чайными пакетиками стояли возле кухонной раковины, на столе лежала пустая коробка от купленного в супере кекса. Вот и все, что осталось от вчерашних посиделок с Костиком.  — Очень смешно. — буркнул я, поворачиваясь, чтобы вернуться обратно в постель.  — Ты не заболел случайно, Адами? — обеспокоилась домработница.  — Заболел. Можно я сегодня дома останусь? Я хотел сказать это шутливо, но получилось отчего-то жалобно. Смадар заохала.  — Господи, да не выгонять же я тебя буду! Иди ложись, я принесу лекарство и воды, чтобы запить. Хочешь завтрак приготовлю? Через час, обласканный заботой и залеченный медом и мятой, я лежал с планшетом в руках на прохладном свежем белье, и лениво думал, что хорошо было бы повысить Смадар зарплату. Та тем временем включила свой любимый Инфектед Машрум — почему восточная женщина сорока лет слушала именно эту музыку, я не имел понятия — и мыла пол в гостиной. Мне музыка не мешала — я включил в наушниках белый шум и прикрыл глаза — кажется, на секунду, а когда проснулся, домработница уже давно ушла, и о ней напоминал лишь слабый запах хлорки с лимоном. К полудню я оклемался, и скоротечная простуда прошла, словно ее и не было. Сил было полно, и я неспеша думал, что бы такое запланировать на вечер и ночь. От нечего делать открыл холодильник, и удивился, как Смадар утром умудрилась найти в нем продукты, чтобы приготовить завтрак — на полках остались только пара тарелок и коробок с объедками, которые я доедать не собирался. Выкинул все в мусорное ведро, посуду сложил в посудомойку, и решил сходить в супер за новыми припасами. Захватил мусорный пакет, который выкинул в зеленый пованивающий контейнер, на всякий случай проверил почтовый ящик. В нём оказались реклама доставки пиццы, избирательский бюллетень, который я тут же бросил в ведро для макулатуры, и конверт из рисовой бумаги с золотым теснением. Его я открыл, хоть и мучился дурным предчувствием. Внутри оказался пригласительный билет на свадьбу неких Виктории и Алекса в этот четверг. Должно быть, подумал я, почтальон перепутал почтовые ящики, а письмо предназначалось соседу. В таких случаях мы просто выкладывали почту на крышку ящиков. Я повертел конверт, чтобы примерно понять, в чей ящик его пропихнуть. На конверте и на пригласительном были мое имя и адрес. Адам Эвигер +1. Я попытался вспомнить хоть одну Викторию из своего относительно недавнего прошлого. Алексов было много — волонтер в хосписе, страховой агент, у которого я страховал дом, механик в гараже. Или тот был не Алекс? А Викторий, достаточно знакомых, чтобы послать мне приглашение на свадьбу, не было. Внутренний голос шептал, что я прекрасно понимаю, кто эта Виктория и откуда взялась, но я его тщательно игнорировал. Сунул письмо в карман и заставил себя думать о других вещах. Например, о покупках для ужина. Вернувшись из магазина, сварганил себе нехитрую трапезу. Давно прошли века, когда я увлекался гурманством. Ел, что было — главное, чтобы свежее. Телефон зазвонил, когда я складывал очередную порцию посуды в посудомойку. Только бы не Костик, взмолился я мысленно. И не Финкельштейн. Дайте отдохнуть от вас, ребята. Телефон был незнакомым, но я все же ответил, потому что уже стало понятно, что просто так меня в покое не оставят.  — Адам? — услышал я женский голос. Девять человек из десяти назвали бы обладательницу этого голоса стервой.  — Я.  — Вика говорит. Слушай, ты чего не отвечаешь на приглашение? Их три недели как разослали, все отписались, а от тебя ни ответа ни привета.  — Свадебное? — уточнил я непонятно зачем.  — Нет, блин, похоронное! — хмыкнула незнакомая стерва Вика.  — Я его только сегодня получил. И, кстати, мы знакомы?  — Как это — сегодня? Блин, я, конечно, обожаю нашу почту!  — Так мы знакомы? — терпеливо спросил я.  — У тебя ранний Альцгеймер, Эвигер? Мы с тобой три года в одном классе учились. Вика, Виктория Барашехатова. Забыл уже, как сигареты у меня стрелял? Не могу сказать, что сильно удивился— звонок был логическим продолжением письма, а письмо и его автор, судя по отсылке к школьным временам — порождением Бадхена. Костик успешно продолжал гнуть реальность под себя. Я положил трубку, даже не пытаясь вступить в полемику. Если с Костиком и Женей еще как-то приходилось считаться, с новоиспеченными бывшими одноклассниками я не считал нужным вступать в контакт. Опять зазвонил телефон: входящий звонок от Финкельштейна.  — Тебе некая Виктория звонила? — спросил он вместо приветствия.  — Звонила. Приглашала на свадьбу. А что, напрашиваешься ко мне в плюс один?  — Нам следует пойти.  — Полюбоваться на встречу выпускников костиковского театра галлюцинаций? Иди, потом расскажешь, как было.  — Тебе тоже придется, Эвигер.  — Зачем? Мне там не место. Я человек, а не плод фантазии спятившего…  — Потому что нам надо понять, как далеко зашло дело — перебил меня Женя.  — Нам или тебе?  — Думаешь, если будешь сидеть тихо, то с тобой ничего не случится?  — Точно.  — Ошибаешься. Очень ошибаешься. Женя пошуршал в трубке, потом спокойнее уже сказал:  — Ты ведь слышал наверняка такой вопрос-парадокс: способен ли бог создать камень, который не сможет поднять сам?  — Слышал, слышал — я заливал растворимый кофе кипятком, прижав трубку ухом к плечу.  — Давай немного переиначим его. Сможет ли Костик превратить себя в смертного, и что в этом случае станет с той частью мироздания, за которую он отвечает?  — Понятия не имею — равнодушно ответил я.  — Да все развалится к чертям собачьим, Адам!!! Я отодвинул от уха трубку, чтобы не оглохнуть.  — Ты такая же королева драмы, как один мой знакомый соцработник. Почему тебя так волнует, что станет с мирозданием?  — А тебя — тебя не волнует?  — Нет. И я повесил трубку. Через секунду он снова позвонил. Я, разумеется, не ответил. После десятого звонка пришло сообщение: «Я знаю, где ты живешь и могу заявиться лично. Это во-первых. Во-вторых, если пойдешь со мной на свадьбу, обещаю пересмотреть свое намерение насчет твоего будущего». «Не 'обещаешь пересмотреть', а 'клянешься никогда не претворить его в жизнь'». «Хорошо. Клянусь.» «Увидимся в четверг» — написал я. Наверное, он остался доволен, потому что новых сообщений в тот вечер больше не приходило.