Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 10 — Сначала не было ничего, а потом в один миг появилось все — Вселенная, звезды, планеты… — начал Жора, макая корочку от хачапури в почти остывший сыр. Я отодвинул свою тарелку и слушал. В своей жизни я слышал тысячи историй о сотворении мира, почему бы не выслушать еще одну? Кроме того, Хачиков был хорошим рассказчиком.  — Оболочка «ничего» вошла в картину мира, как оболочка от семя — в почву, питающую дерево, из него проросшее. Или, скорее, как если бы кусочки мозаики одного шаблона выложили из одной картинки в другую. Жора сделал паузу, прожевывая кусок хлеба. — Однажды посредине некой песчаной долины появилось невысокое дерево с белым стволом, серебристыми цветами и черными плодами. Я кивнул, вспомнив дерево в парке. Похоже, это оно и есть. Жора продолжал. — Как-то раз один охотник бродил в тех местах в поисках добычи. В небольшой долине он увидел красивое дерево, в ветвях которого запутался рогами великолепный олень. Охотник преисполнился благодарности и пожертвовал дереву жизнь животного. Кровь оленя он пролил на белоснежный ствол. Я продолжал слушать, хотя история казалась немного странной — сотворения как такового в ней не было, зато присутствовала куча библейских элементов — тут тебе и запутавшийся в дереве рогатый скот, и кровавые жертвоприношения. Откуда посреди безлюдной долины вдруг взялся охотник, было совсем непонятно. — Со временем долина начала расцветать. Раньше в ней были только камни и песок, но потом появились и другие растения — деревья, цветы и травы, зажурчали ручьи, а потом появились и животные. Пчелы и бабочки перелетали со цветка на цветок, в небе кружились птицы, а в траве шуршали зайцы и паслись стада оленей и коз. Охотник же часто возвращался к Дереву и приносил тому жертвоприношения.  — Так человек появился раньше, чем все остальное? — удивился я — кто же создал его?  — А ты никогда не думал, что они могли создавать друг друга одновременно? — спросил Жора серьезно. Я не нашел, что ответить, и махнул ему рукой, давая знак продолжать. — Однажды в долину пришла женщина. Она не охотилась, но собирала фрукты и ягоды, которые охотник до того никогда не срывал, потому что не умел различать ядовитые. Я мысленно посочувствовал охотнику, годами живущему на белковой диете. — Женщина угостила его, и он полюбил ее. Они стали жить в долине вдвоем. Со временем родились дети, внуки и правнуки, но охотник, уже немолодой, продолжал приходить к дереву и сидеть под его листвой. Как-то раз его жена оказалась там рядом с ним. Она сорвала с ветки черный плод и улыбнулась, предлагая мужу. Он съел его и в тот же миг обезумел.  — Ну ни хрена себе — сказал я. Не это ли случилось с Костиком? По крайней мере, теперь стало ясно, что Женю он тем вечером в парке успел спасти в последний момент. — Охотник задушил жену и закопал ее под деревом. Остаток жизни он прожил безумным и беспамятным. И больше никогда не смог найти того места, где закопал свою жену.  — И все? — спросил я, когда молчание, которое я принял за театральную паузу, затянулось.  — И все — коротко ответил Жора.  — И кто же была та женщина? Мне сказали, что под деревом зарыта жена бога.  — Кто такое сказал? — спросил он удивленно.  — Женька Финкельштейн. Сказал, что твоя секта поклоняется Дереву, под которым лежит убитая жена бога.  — У меня нет секты, Адам — терпеливо сказал он — не знаю, с чего это Женя придумал про меня такую ерунду. А насчет мертвой жены — этой версии я не слышал. Так что узнал он ее не от меня, это точно. Думаю, что это какая-то отсылка к Лилит или что-то в этом роде. Интересно. Я тем временем пытался сообразить, что делать с тем количеством лапши, которое мне только что навешали на уши.  — От кого ты слышал эту историю? — наконец, спросил я.  — От Вики. Она расспрашивала меня о дереве за несколько дней до того, как Костик пришел ко мне, рассказала легенду об охотнике. Мол, слышала от какой-то знакомой. Интересные знакомые у Вики, правда? Когда я при следующей встрече упомянул, что Костик говорил о дереве, она чуть с ума не сошла. Знаешь, какой у нее вид был? Как у Горлума, увидевшего Кольцо. Просила, чтобы я организовал ей встречу с Костиком и расспросил побольше. Но я не успел — тот сбежал раньше, чем я успел хоть что-то узнать. — Зачем ты Женьке звонил спрашивать про Костика, если он все это время был у тебя? — продолжал я допрос. — Костик сам меня попросил. Сказал, что вы тогда точно не догадаетесь, что он гостит у меня. Хитрый Бадхен, подумал я. Он оказался абсолютно прав — мы даже не думали искать его у Хачикова. Тот тем временем продолжал: — Знаешь, что я не могу понять? Почему именно Бадхен видел дерево? Почему именно Костик — этот гопник в кожаной куртке и спортивных штанах? Ты ведь помнишь, каким он был в школе? Ведь быдло быдлом. Почему он? Я сжал под столом кулаки. Вот он, момент истины.  — Жор, давай на секунду предположим, что Костик… как бы и не Костик больше.  — Я не понимаю — напряженно сказал он.  — Понимаешь, я не видел его двадцать лет, как и ты. А потом он появился в моей жизни… и это был уже не он. Ты ведь и сам это почувствовал, правда?  — Так кто же он сейчас? — голос Хачикова упал до шепота. Правды мне говорить не хотелось, поэтому я решил сблефовать и ответил вопросом на вопрос:  — А ты как думаешь? Он помолчал, обдумывая ответ.  — Попаданец? И Дерево оттуда? Я понятия не имел, что такое «попаданец», но других версий у меня не было, и я кивнул.  — Именно. Хачиков судорожно сцепил пальцы перед собой.  — Чего ты хочешь от меня, Адам? Просто так подобные тайны не выдают. Я отпил вина, чтобы дать себе время подумать.  — Давай выложим все карты на стол, Жор.  — А есть еще карты? — измученно спросил он.  — Есть.  — Ну давай.  — Вика знала про дерево. Саул знал про дерево. Все твои одноклассники знают про него. Почему?  — Я не знаю — тупо сказал он. Под глазами у него я заметил темные мешки — видно было, что он здорово устал.  — Потому, что мы все связаны с деревом, дурень.  — Как? — выдохнул он. Я вздохнул.  — Так на одной ноге и не рассажешь. Пошли ко мне, на тебе уже лица нет. Вести машину я тебе не позволю, а такси в такой час меньше двухсот шекелей не возьмет. Переночуешь, и завтра все тебе расскажу. Я совсем близко отсюда живу. Он колебался, но усталость взяла свое — способность рассуждать трезво притупилась, особенно после нескольких бокалов красного вина и непростого разговора, который мы вели весь вечер. А может, у него изначально не все были дома, судя по тому, как искренне и быстро он поверил в собственную версию с «попаданцем». Я расплатился, и мы снова вышли в дождливый декабрь. В ресторане я послал сообщение Финкельштейну, и теперь вел Жору к себе домой с тяжелым сердцем. Я чувствовал себя, как мотылек, провожающий другого мотылька прямиком в паутину — на ужин пауку. После Вики и Саула, поражавших своим цинизмом и полным отсутствием человечности, Хачиков оказался совсем другим. Мы ожидали столкнуться с могущественным и коварным марионеточником, ведущим свою собственную тайную игру. Ожидали увидеть секту, раскинувшую, как спрут, свои щупальца во все стороны. Что я мог сказать — мы ошиблись. Вика и Саул не вызывали во мне ни тени сожаления — они были мороками, немного двухмерными, довольно мерзкими, не оставившими после себя ничего, кроме неприятностей. А Жора… Он шел шаг в шаг рядом со мной, зябко сунув руки в карманы куртки. Уши его немного покраснели от холода, и он шагал, опустив голову и глядя себе под ноги. Потерянный, немного блаженный человек, который и не подозревает, что он не человек даже — просто чье-то материализовавшееся воспоминание. И что совсем скоро его уничтожат, потому что, по мнению некоторых, он мешает прочности мироздания. Сколько бы лет я ни прожил, но вести человека, которого приглашаешь в гости, на самом-то деле на верную смерть — всегда подло. И никогда, никогда не легко. Женя сдержал свое обещание — меня от необходимости присутствовать освободили. На пороге моей квартиры я передал ему Хачикова, а он сунул мне в руки пакет с мусором и сказал буднично:  — Адам, выкинь мусор, будь добр. Жор, проходи пока, снимай обувь, тапки в углу. Я взял черный пакет, Жора немного растерянно оглянулся на меня, по инерции перешагивая через порог, а потом дверь милосердно захлопнулась, отрезая меня от того, чему суждено было свершиться за ней по жениному плану. Я спустился вниз, выкинул пакет в контейнер и закурил. После четвертой сигареты ко мне спустился Женя.  — Ну как ты?  — Он не глава секты.  — Угу.  — И ни в чем не виноват.  — Да? — рассеянно сказал он, закуривая сигарету.  — Он всего лишь…  — Всего лишь был мороком, которому не место в этом мире. Еще что-то хочешь сказать, Адам?  — А мне? — спросил я — мне место?  — Ты знаешь ответ. Но если хочешь услышать своими ушами — то нет, тебе тоже нет. Мы уже имели этот разговор, если мне не изменяет память, и договорились, что пока ты живешь, а что будет потом — не твоя забота. Он был прав. Рано или поздно все закончится. Бадхен вернет себе память — и мне конец. Но ведь и так ничто не вечно, подумалось мне. Жить мне не в тягость, но и веселого в этом мало чего осталось. Убегать я от от них во всяком случае не буду. А пока — жизнь на некоторое время стала немного интереснее, чем обычно, вот и все. После того вечера прошло несколько дней. Женя с помощью Бадхена избавился от тела и Хачикова никто не хватился. Полиция Жору не искала, ученики тоже. Наверное, у него совсем не было близких людей. Костик заметно потеплел по отношению к Финкельштейну, и теперь проводил у того дома куда больше времени, чем у меня, что вселяло надежду, что вскорости он переселится обратно к Жене. Без моего ведома они смогли расправиться с Толей и Борей и еще парой «одноклассников» — как именно, я не вдавался в детали. Избавлялись от них с концами, не оставляя трупов, поэтому, кого хватились, объявили в розыск, остальных не искали вообще. Как оказалось, не считая Саула и Вики, остальные мороки жили замкнуто и прочных связей с людьми не поддерживали, так что нам, можно считать, повезло. Костик был доволен. Он повесил увеличенную фотографию со свадьбы на мой холодильник и перечеркивал крест-накрест всех, от кого они уже избавились. Скоро на снимке оставалось четыре незачеркнутых лица: мое, Кости, Жени и еще одно. Этот последний повернул голову так, что лицо видно было только в профиль, и то — ухо, нос и бровь. Негусто.  — Кто же это мог быть? — время от времени Костик подходил к холодильнику и надолго замирал перед ним.  — А у других спросить чего не удосужился, перед тем, как отправить их на тот свет? — спросил я. Он недовольно цыкнул.  — Теперь уже поздно об этом думать.  — Попробуй узнать через людей, которые в тот вечер были на свадьбе — посоветовал я — человек не иголка, можно найти, если надо.  — Ты помнишь хоть одного человека на ней? — осведомился он — я нет.  — А я помню.  — Ну?  — Муж Вики. У него-то должны быть списки приглашенных. Позвони ему и спроси. Костик замер.  — Обидно, что это придумал не ты, правда? — спросил я с невинным видом. Он только фыркнул и потянулся за телефоном — звонить своему вечному и незаменимому Жене. Женя был оперативен, как всегда. Он позвонил вдовцу Вики и вытребовал у того списки гостей. Уж не знаю как и что было сказано, но тот прислал ему файл с именами в тот же день на мейл. Закавыка была в другом: на свадьбе было четыреста пятьдесят приглашенных гостей. Мы сверяли списки по местоположению за столами — обычно знакомых сажали вместе, так что «одноклассников» посадили бы рядом с нами, или достаточно близко. Еще проверяли по полу и по памяти Костика — вдруг он «вспомнит» знакомое имя. Кандидатов было более, чем достаточно — двести с лишним гостей мужского пола, выбирай любого. Костик дважды прочел весь список в надежде, что имя само прыгнет в глаза, но это не помогло. На некоторое время поиски загадочного одноклассника приостановились. Женя логично предположил, что рано или поздно мы узнаем о нем сами — подобная аномалия сидеть тихо не может, и заявит о себе каким-нибудь безобразием наподобие того, что устроил Саул. После того, как они убрали почти всех одноклассников, настроение у Бадхена было почти постоянно приподнятым, но постепенно это сошло на нет. Когда взгляд его падал на фотографию с незачеркнутым профилем, он мрачнел, садился за компьютер и проводил за ним часы. Вводил одно за другим имена из списка гостей в поисковики, рассматривал фотографии, хотя, по-моему, это было дохлым номером. Со временем это все больше стало казаться манией — он или проводил время часами в сетях, или угрюмо бродил из комнаты в комнату. Наверное, думал я, если бы у демиургов могла быть депрессия, Костику впору было бы прописывать Ципралекс. Финкельштейн, который тоже начал бывать у меня почти каждый день, лишь усмехался, глядя на это все. Впрочем, после смерти Хачикова на Женю мне смотреть совсем не хотелось — он настолько буднично убил несчастного лектора по трансерфингу, что порой меня одолевали мыслишки — не убьет ли также походя и меня? Наш последний разговор тоже симпатии к нему не добавлял. Он приходил без приглашения, располагался в моей гостиной, пахнущий гарью и дымом — якобы между дежурствами ему удобнее было отдыхать у меня, чем тащиться в свои хоромы на севере. Чаще засыпал, иногда брал сразу несколько книг из моей библиотеки, причем всегда это было что-то несочетаемое, вроде Майнрика с Палаником, и читал их чуть ли не одновременно. Потом опять-таки засыпал или в кресле или на диване, которые пахли дымом еще долго после его ухода. Терпение мое было на исходе, но я не был в том положении, чтобы выгонять непрошенных гостей, поэтому решил смотаться сам. Пока Женя в очередной раз отсыпался на диване перед ночным дежурством, а Костик висел в интернете, я убрался от них в свою спальню, заказал билет на самолет и принялся скадывать вещи в чемодан — мой рейс вылетал в Прагу рано утром.  — Собираешься? — раздался за спиной глухой голос Бадхена. Он зашел неслышно, и я вздрогнул и схватился за сердце.  — Честное слово, Костик, если бы не твое проклятие, валяться бы мне тут с сердечным приступом. Стучать тебя не учили? Он улыбнулся одними губами и продолжать наблюдать за мной — руки в брюки, точнее — в треники.  — Почему ты вечно одеваешься как гопник? — с интересом спросил я — синие адидасы и майки, каждый день. Странно, что кожанку заодно не прикупил, они вроде тоже были в моде лет двадцать назад.  — А какая нахер разница? — спросил он равнодушно — ты правда видишь разницу между каком-нибудь столпом дыма или гопником в трениках?  — Я — да. Странно, что этого не видишь ты. Вместо ответа он подошел к кровати и кинул в чемодан зарядку от телефона, которую я забыл на столе в гостиной. Я пожал плечами и вернулся к сборам, но тут его словно закоротило. Две крепкие руки схватили меня за запястья, как в клещи, сзади он сделал подножку и мы оба упали на пол возле кровати — он мягко, потому как падал на меня, а я — очень ощутимо, потому что пол в спальне, как и везде, был каменным. Выматертиться от боли в коленях я не смог — он зажал мне рот и всем телом налег на меня, так что я невольно согнулся в три погибели.  — Тихо. Некоторое время мы, как два тюленя, возились на полу: я пыхтел, пытаясь высвободиться из его мертвого захвата, а он задыхался и бормотал:  — Пожалей меня… прошу, пожалей… Адам.  — Да зачем тебя жалеть, амбал — выдохнул я, пытаясь выровнять дыхание. Я решительно не понимал его просьбы, хотя звучала она за последние дни не в первый раз. Одно дело — обнять умирающего от рака, изможденного болезнью человека. Жалеть существо, недавно угробившее кучу народа, не имело никакого смысла.  — Обними меня — его голос стал еще глуше, и за шиворот мне попало две горячие капли. Это было уж слишком. Я поднатужился и смог-таки вырвать одну руку из его захвата. Впрочем, он сразу же схватил ее обратно.  — Пожалуйста — последнее слово вырвалось из него с такой мукой, что я сдался.  — Да блин… Костик почувствовал, что мое сопротивление пропало, и сам ослабил свою хватку. Я извернулся и неуклюже обнял его поперек спины. У двери послышался шорох. Я поднял голову и увидел Женю. Тот прислонился к косяку, сложил руки на груди и с усмешкой наблюдал за нами.  — Брысь — сказал я ему одними губами. Как ни странно, но он послушался, и тихо отступил, возвращаясь в гостиную. Объятия Бадхена душили меня еще несколько минут. Я терпел, слушая, как торопливо бьется его сердце, и внутренне сжимался каждый раз, когда его рука смещалась все ниже по моей спине. Потом Костик наконец отодвинулся.  — Ты ведь в хосписе работал, Адам?  — Приходилось.  — У тебя неплохо получалось, наверное. — Он явно стыдился своего приступа.  — Никто не жаловался. Теперь я могу собрать чемодан?  — Собирай — он махнул рукой и вышел, не оглядываясь, словно я его смертельно обидел своим вопросом.  — Совсем расклеился — пробормотал я и вновь занялся списком вещей. Паломничество в мою комнату на том не закончилось. Ближе к ночи в спальню снова заглянул Женя.  — Можно спросить, почему ты уезжаешь именно сейчас?  — Потому что мне просто необходимо от вас двоих отдохнуть. Выгнать не получается, так хоть сам уеду. Иначе проснусь завтра в собственной постели, с растянутым анусом и Костиком под боком. Ты же сам все видел.  — А ты против? — спросил он, рассматривая обложку книги которую я положил возле чемодана.  — Против, Женя. Очень против. Мое либидо давным-давно приказало долго жить. Даже тот раз в Риме мало что изменил.  — В Риме?  — Я встретил тогда Бадхена во второй раз в жизни. Напился, целовался, натерпелся смертного страху.  — Ясно — он оглянулся назад — что же, если так боишься быть изнасилованым — езжай, развейся. А мы пока поищем морока.  — Будем надеяться, что после этого костин характер перестанет быть таким плаксивым.  — Не боишься, что убив его, Бадхен снова переключится на тебя?  — На меня? Женя вздохнул и снова сложил руки на груди.  — Все, что в данный момент отделяет его от охоты на последнего вечного — это его временный склероз и последний морок, Адам. В твоих интересах было бы продлить эти два фактора, не так ли?  — Как? — спросил я — за яблочками в сад сходить? Так без Костика туда не сунешься, это мы уже проверили. Или самому найти последнего одноклассника, а потом вечно прятать в убежище за шкафом с документами? *  — Как всегда отшучиваешься — сказал он с упреком.  — Просто чувствую, что ты меня к чему-то подталкиваешь, но намеков твоих вообще не понимаю, очень уж они тонкие. Женя приблизился, и теперь нас разделяло едва сантиметров пять.  — Костик сейчас не дома — прошептал он.  — И что?  — И значит, я могу рассказать тебе кое-что.  — Я весь внимание. Он глубоко вдохнул, словно готовясь к прыжку в воду.  — Я был тем, кто скормил Костику плод с дерева. Как ты догадался, это была начинка внутри яблочного пирога. В том белом кафе.  — Ты скормил… что-о?!!! Он быстро зажал мне рот рукой, совсем как Бадхен недавно.  — Заткнись, или я пожалею о том, что совершил в тот день ради тебя.  — Мммф?!..  — Он был по пути к тебе, Эвигер — Женя смотрел не отрываясь, словно искал в моих глазах одобрение или осуждение. Все же отпустил, так что я снова мог говорить.  — Это был ты тогда, в Риме?  — Да — немного охрипшим голосом сказал он — тогда я смог пробудить тебя… немного.  — Тогда — может быть. Сейчас я труха, Женя. Куча веков и гнилая труха под кожей. Думаешь, можно выжать из меня хоть каплю того, на что надеешься? Он медленно поднял руку, провел пальцами по моей щеке.  — Я все забываю, как мы отличаемся. Двадцать веков — не повод потерять свой огонь. По крайней мере, для меня. Женя сделал еще один шаг мне навстречу. Губы мягко коснулись моего лба.  — Закрой глаза.  — Предпочитаю держать их открытыми. На всякий пожарный.  — Смешно — хмыкнул он. Теплые жесткие губы легли на мои, и на секунду он остановился, ничего не предпринимая. Потом толкнул меня к стене, запрокидывая мне голову так, чтобы я при всем желании не мог уйти от поцелуя. Поцелуи Костика всегда были чем-то докучным. Я осознавал могущество и силу Бадхена, но это не притягивало меня, а наоборот — отпугивало. Его внимание было обузой, и страсть никогда не передавалась мне. Жар же, который шел от Финкельштейна, по какой-то неведомой мне причине проникал под кожу, под плоть, в самое сердце. Он слегка отодвинулся, и через секунду я оказался развернут на сто восемьдесят градусов, лицом к холодной стене. В комнате царил полумрак — я включил вечером только настольную лампу, и теперь радовался этому: в сумраке было легче ни о чем не думать. Вжикнула молния, звякнула пряжка ремня. Я замер, когда его пальцы проникли под ткань. Прикосновения были жесткими и вместе с тем осторожными. Я закусил губу, и поймал себя на мысли, что ни разу за последние минуты не подумал то, что думал в таких случаях последние лет семьсот: «я слишком стар для этого дерьма». Тело воспринимало давно забытые ощущения если не с радостью, то с несомненным одобрением.  — Ты меня прямо сейчас…? — спросил я, все еще пытаясь сохранить невозмутимый тон.  — Да, Адам. Прямо сейчас — шепнул он с усмешкой мне на ухо.  — А что скажет Бадхен? — принял я последнюю и слишком запоздалую попытку.  — Если честно, мне уже давно похер, что он скажет. В комнате было совсем тихо — слышались только наше прерывистое дыхание и тот особый звук от трения двух тел, слившихся в исступлении, который делает эти минуты еще слаще.  — Вот так — прошептал он уже спокойнее, когда ритм наших движений стал не столь хаотичным, как в самом начале. Что-то сладко сжалось при этом у меня в животе, и я поудобнее уперся в стену. От происходящего с непривычки слабели ноги, и в какой-то момент оказалось, что я чуть ли не вишу у него на руках. Он вновь запрокинул мне голову, ища мои губы. Я поддался, неохотно соглашаясь на поцелуй, и его язык проник в мой рот, то лаская, то лихорадочно овладевая им. Женя крепко охватил меня одной рукой, прижимая так сильно, как только мог. Пальцы другой нашли мою стоящую плоть, и я захрипел — обкусанные губы больше не могли сдерживать рвущихся стонов. Еще несколько движений — и я судорожно вцепился в его руку, глотая воздух, пытаясь удержаться на ногах. По его телу прошла волна крупной дрожи, глухой стон эхом отдался у меня в затылке, и он замер, как игрушка с закончившимся заводом. Я поспешил высвободиться и сразу же пожалел об этом — ноги не держали, и я осел на пол. Женя сел рядом, накинув на меня сверху зачем-то одеяло с кровати. Мы не раздевались, так что жест был лишним. Я поднял к нему голову. Никакой радости по поводу свершившегося у него не наблюдалось, наоборот — теперь он выглядел еще угрюмее, чем Костик.  — Уже терзаешься угрызениями совести? Или думаешь что будет, если Бадхен обо всем узнает? Он хмыкнул:  — Нет.  — Не боишься?  — Нет.  — Тогда зачем кислый вид? Он провел рукой по одеялу на моем плече, словно в попытке неловкой ласки.  — Я не могу дать Бадхену тебя убить, Адам. Но и ты мне должен помочь.  — Будем продолжать травить его? — сказал я деловито — могу дать прекрасный рецепт моченых яблок — надолго запасемся. В ответ получил увесистый подзатыльник.  — Если будет выбор между судьбой, которую уготовил тебе он, и мной — выбери меня. Верь мне. Прошу.  — Ладно, ладно. Я могу помыться и закончить паковать чемодан?  — Подумай обо всем, Эвигер — и Женя наконец позволил мне подняться на ноги. Когда я вышел из ванной, в доме не было ни его, ни Бадхена. Не было их и утром, когда я выехал в аэропорт. Меня ждала Прага.