Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 20  — Приезжай — сказала она. Я потер ладонями глаза. Ехать не хотелось. Хотелось пить кофе и читать газету, которая ждала меня на коврике у входа в квартиру.  — Сегодня не могу.  — А когда?  — Не знаю. Может и никогда. С врунами, понимаешь, не очень люблю работать. Она зашуршала трубкой.  — Если бы я сказала правду, ты бы отказался иметь со мной дело. Или нет?  — Отказался бы. И сейчас отказываюсь.  — Адам, мне важно, чтобы… — начала она.  — Давай так — прервал ее я — скажи, что именно от меня хочешь. Без вранья и утайки. А я подумаю.  — Я хочу, чтобы ты объединился со мной против Бадхена. Он мечтает создать идеальный мир, но не понимает, что одно только его существование порождает хаос, и поэтому раз за разом, мир за миром он разрушает все, что создал, и начинает снова.  — И какое отношение к этому имеешь ты? И тем более я?  — Я не хочу нового разрушения, Адам. Я устала, Саар устал. Даже Женя устал. В этот раз мы наконец можем что-то изменить, вместо того, чтобы оставаться несогласными соучастниками. Я вздохнул.  — Хорошо. Я приеду часам к трем в центр. Поговорим там, и решим, что делать дальше. Не стал слушать благодарности и отключил телефон. Хотелось провести хоть одно утро без присутствия в нем демиургов. Приготовив завтрак, я прошел с тарелкой в гостиную и включил телевизор. По всем каналам шло убийство премьера, но сегодня это меня не раздражало — наоборот. Было утешительно, что у других тоже наметились глобальные проблемы. Вспомнив о проблемах, я напрягся. Включил компьютер и проверил акции в фондах. Иностранные фонды не изменились, а вот местные изрядно пострадали. Пользуясь случаем, я прикупил акций, проверил дела в остальных фондах, перевел немного денег на текущий счет и выключил компьютер, вернувшись к новостям. По первому каналу шли бесконечные разговоры о том, кто виноват и что делать. В отличие от прошлого раза, когда убийцу Рабина схватили сразу же, в этот раз преступники хорошо подготовились — стреляли сразу с трех сторон одновременно, так, что полиция погналась за тремя зайцами и ни одного, разумеется, не поймала. Зато сразу стало понятно, что убийство планировалось и совершалось не бунтарем-одиночкой. Взоры всех сразу же обратились на оппозицию, которая в данный момент всеми силами открещивалась от обвинений. Я пощелкал каналами, выбирая наиболее интересный ракурс изложения. На десятом свежеиспеченный и.о. премьера давал пресс-конференцию журналистам. Я покачал головой. В отличие от покойного — высокого, харизматичного и осанистого Авраама Гедалии, и.о. премьера был невысоким, плотным, да и харизмы в нем было не больше, чем в консервной банке. Он был из тех, кто в трудный момент неплохо замещает лидера, но сам никогда лидером не становится. И ему можно только посочувствовать, потому что предстояло вытаскивать страну и политику из огромной жопы, а потом — через три месяца, когда истечет срок временного правительства и объявят новые выборы, уйти обратно в тень — скорее всего, навсегда. К трем часам я наконец дозрел до того, чтобы одеться и выйти из дома. Несмотря на то, что стояла середина марта, на улице припекало, и в небе над городом неподвижно висело охристое облако песка, которое ветер принес с пустыни. Глядя на пыльное небо, я вспомнил слова Саара о четырех стихиях, четырех клипот, окружающих… по убеждениям мудрецов, они окружали святость. А вот по словам Костика — не окружали ничего. Точнее, окружали ничто. Возможно, подумал я, это и есть та недостающая деталь, которая из раза в раз мешает построить идеальный мир? Что может создать одушевленная глина, если скульптора так и не появилось? Что из нее получится, и что у нее получится сделать из самой себя? Как говорится: мы строили, строили, и наконец построили, ура! Только Бадхен почему-то все недоволен и пытается высечь из себя невысекаемое — искру, которая так никогда и не зажглась.  — Вы собираетесь сегодня выезжать? — окликнула меня соседка. Оказывается, я так и сидел в машине с заведенным мотором, блокируя ей въезд на парковку.  — Извините. Долгий день — пробормотал я, трогая машину. На часах была уже половина четвертого, и Наама наверняка проклинала мою непунктуальность, сидя за столом для пикника. К своему удивлению, подъехав к ступеням центра, Наамы я не увидел. Десятка сообщений и пропущенных звонков, которые я ожидал увидеть, проверив телефон, тоже не было. Я припарковался и зашел в здание. В гостиной было все так же тихо. Из персонала был один только молодой парень, по виду филиппинец. Я попытался представить, что он думает, глядя на обитателей дома скорби. Что бы сказал, узнав, что все они бессмертны? И гадает ли, почему их никогда не выводят на прогулку?  — Привет, Эвигер! Я обернулся. Эзер Люстиг стоял в дверях, ведущих в комнаты обитателей, сложив руки на груди, и ухмылялся.  — Пришел-таки.  — Пришел. А где Наама? Его улыбка несколько поблекла.  — Делает увлажняющие маски женской части населения центра. Лучше не спрашивай.  — Надоело тебе?  — Надоело — признался он — для нее мы — куклы, плюс оружие против Бадхена. Могла бы — приготовила бы еще миллионы таких вот коматозных и спрятала бы по всему миру. Но ей, по счастью, плоды с Древа недоступны.  — Да уж — пробормотал я, представив миллионы бессмертных кататоников, населивших планету. Люстиг прошел в гостиную и сел в одно из кресел, откинулся на спинку.  — Слушай, Эвигер. Услуга за услугу: я помог тебе двадцать лет назад сбежать из Рима. Помоги и ты мне. Если припечет… расскажи Бадхену о центре. Он будет рад избавить нас всех от мучений. Я не успел ответить — в дверях показалась Наама.  — Вау, ты все-таки соизволил явиться?  — Сказал же, что приеду. Она подошла ко мне, протянула руку для рукопожатия.  — Можно еще раз взглянуть на твоих подопечных? — спросил я, чтобы увести ее из гостиной.  — Конечно — она выглядела немного удивленной, но без слов пошла со мной обратно в сторону жилых комнат.  — Люстиг не хочет быть здесь — сказал я, когда мы отошли достаточно далеко.  — Знаю. Но я не могу его отпустить.  — Он тебе так важен? Извини, но я не верю в великую любовь демиурга к простому смертному. Даже Финкельштейн не смог меня убедить.  — Потому что кроме него, мне не с кем общаться — вздохнула она — Саар занят своей жизнью, ты от меня бегаешь, а остальные сорок два тела в этом здании — неважные собеседники. Кроме того… кто говорит о любви? Я согласна с Бадхеном: любовь клипы к человеку сродни извращению. Под разговор мы дошли до одной из спален. На широкой кровати лежала безымянная женщина на вид лет пятидесяти. Несмотря на то, что волосы у нее были почти полностью седые, она была аккуратно расчесана, а губы накрашены ярко-красной помадой. Я представил себе, как каждое утро Наама со своим филиппинским персоналом ходит по комнатам и красит губы больным женского пола, и мне стало не по себе.  — У тебя есть стратегия, кроме как держать кучу полумертвых кататоников? — спросил я, садясь в изножье кровати. Наама уселась напротив меня на большой серый пуф.  — Разумеется, есть, Адам. И как видишь, она неплохо работает.  — О чем ты?  — Аномалии, конечно — сказала она, словно это было чем-то само собой разумеющимся.  — Хочешь сказать, что твои сорок два полутрупа и один заключенный изменяют целую вселенную?  — Нет, конечно — она подняла руку и погладила безжизненно лежащую на краю кровати руку женщины — у меня есть еще много других рычагов управления реальностью. Природных, социальных и политических рычагов.  — Глобальное потепление, что ли? — иронично спросил я. Она пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь — нет, а я права.  — И что дальше?  — Дальше, Адам, я собираюсь вырвать у Бадхена пульт управления. Дать вещам идти своим чередом — без его настырного желания управлять и направлять, потому что у него все всегда заканчивается одинаково — ему надоедает и он рушит все, что создал.  — Тогда почему бы просто… не убить его? — против воли я понизил голос.  — А ты когда-нибудь пробовал убить собственную голову, если она тебе мешала? — она усмехнулась собственной шутке — Мы все — единое целое, но творец среди нас только один — Бадхен. Мы трое можем лишь действовать внутри его творения — изменять, ломать, но не творить.  — Значит, он сильнее вас всех, вместе взятых? — Да — неохотно признала она — но, ломая постоянство, за которое он так цепляется, мы ломаем и его. Он и сам, не желая того, добавляет хаоса в свой мир — собственным существованием, любыми поступками, начиная с помощи мороку и заканчивая борьбой с нами. Активным вмешательством. Но, чем больше беспорядок — тем слабее его связь со своим творением и тем нестабильнее воплощение в этой реальности. Рано или поздно я смогу выбить почву у него из-под ног. И тогда я стану сильнее.  — А что станет с ним? Она сделала жест, похожий на движение Сони, когда та заглатывала корм в аквариуме. Мне снова стало не по себе. Положительно, сегодня Наама пугала меня больше, чем обычно.  — Так что же получается — Бадхен или сам уничтожит этот мир, или позволит вам поглотить себя? Разумеется, он выберет первое. Наама вздохнула.  — Вся моя надежда на то, что он не успеет этого сделать — сказала она — несмотря на всю его браваду, он слишком прикипел сердцем к своему творению. Не только мы чувствуем, что в этот раз он создал что-то особенное. Даже Дерево — оно ведь появилось впервые и вдобавок совершенно случайно, волей случая разбудив разум не только в людях, но и в нас. Это настоящее чудо, Адам. И поэтому Бадхен медлит… пока. А я действую.  — Зачем это тебе? Ты собираешься занять место Бадхена? Стать творцом вместо него? Она покачала головой.  — Ни я, ни двое остальных никогда не сможем стать творцами, Адам. Этот мир станет последним. И если когда-нибудь исчезнет по вине одного из нас — нового уже не будет. Никогда. Думаю тебе следует это знать, прежде чем выбрать сторону. Наама сидела на своем сером облачке-пуфике, и выглядела такой безобидной… немного отколупавшийся пепельно-розовый лак на ногтях, светло-серые матерчатые балетки на босу ногу, веснушки на носу… как может существо с подобной внешностью планировать подобные вещи?  — Наама…  — Что? — она подняла на меня глаза. Серые ясные глаза обычной жительницы Тель Авива, презирающей декоративную косметику и уважающей солнечные ванны на пляже Мецицим*.  — Что ты от меня хочешь? Какой помощи?  — Ускорить процесс. Не хочешь помогать мне с больными — дело твое. Но помоги выйти на морока. Узнай, кто это, и не дай волоску упасть с его головы, потому что Финкельштейн убьет его сразу же, как только найдет. Если у тебя получится, у меня будет доступ к Дереву, а значит — козыри в игре. Как именно вся эта деятельность поможет против Бадхена, я не понимал. Если он и вправду сотворил нынешнюю вселенную единолично, все телодвижения младших демиургов были возней в чашке Петри. Но спорить не стал. Вернулся вместе с ней в гостиную, выпил кофе с «ушами Амана»**, которыми меня усердно потчевала невысокая филлипинка — работница по уходу, кивнул на прощание Люстигу, лепившему на кухне мясо на шампуры для кебабов, и с облегчением поехал домой. Несмотря на указание найти морока, я не спешил его выполнять. Во-первых, такое легче сказать, чем выполнить. Во-вторых, Женя откровенно меня «пас», и в случае чего мог совершить самосуд над мороком не считаясь с интересами остальных. И в-третьих, я по-прежнему не видел в действиях Наамы большого смысла. Аномалии, конечно, впечатляли, но как по мне, против Бадхена требовалось нечто более крупнокалиберное. Так что я неторопливо пообедал, искупался и вышел на улицу. До поздней ночи бродил по улицам — моя застарелая потребность странствовать иногда проявляла себя, и я порой гулял ночами по набережной, доходя до далеких городов, и к утру брал такси до дома. Сегодня все же заставил себя вернуться пораньше, часам к трем ночи. Ходить ночами я не боялся — бессмертие прочно оберегало меня от неприятностей вроде пьяных арсов*** или даже просто грабителей. Было ли это побочным эффектом плода, или же даром, которым наделил меня Бадхен, я не знал, да и какая разница? Последующие несколько недель обо мне не вспоминали, и это было замечательно. Я пил кофе в гостиной, смотрел телевизор, потом выходил в город и бродил по улицам. Новости об убийстве Гедалии не отступили на второй план, но их тон из трагичного стал деловитым: временному и.о. до выборов необходимо было как-то регулировать взбаламученное правительство, удерживать в узде оппозицию во главе с бывшей лидирующей партией и одновременно поддерживать расползающуюся по швам коалицию. И. О. премьера Моти уже примелькался на экранах и газетных заголовках, и казался не таким забитым и серым, как поначалу. Видно было, что человеку понравилось на новом посту, и просто так он его не отдаст. Я не любил политику, но интересом наблюдал, какими железными тисками он обхватил членов коалиционного правления и удерживал их — лестью, угрозами, подачками. Спустя два месяца после убийства Гедалии правительство чудесным образом не только не распалось, а наоборот — неохотно возвращалось к рутине: обсуждению бюджета, слушанию законов и переругиванию с оппозицией. Я начал подозревать, что на предстоящих выборах у бессменных кандидатов на этот раз появится серьезный противник. Как ни приятна была передышка от четырех напастей божьих, она закончилась в тот день, когда мне позвонил Саар.  — Ну что, разобрался с мыслями? — хмуро спросил он.  — Даже не начинал — признался я честно.  — Поехали куда-нибудь — предложил он — на природе лучше думается, чем в городе.  — Куда?  — В Бейт-Гуврин****. Погуляем по пещерам, поползаем по туннелям. Я там лет сто не был. Я не возражал — сегодня скука одолевала меня особенно сильно, и возможность убить еще один день радовала. Так что через полчаса Саар заехал за мной, и после часа пятничных пробок мы уже парковались возле входа в национальный парк. Я был здесь много лет назад, и это место, казалось, никогда не менялось. Все таким же чарующим был рассеянный свет сверху внутри пещеры, все такими же прохладными ее лабиринты, испещренные углублениями для голубей в каменных стенах. Я вспомнил, что в свое время любил запеченного в глине голубя, а изредка после пира получал со стола государя остатки его любимого блюда: голубят, томленных в финиковом меду. Современных городских птиц я вряд ли бы осмелился попробовать на вкус.  — Хочешь полазить по туннелям? — спросил Саар, кивая на отверстия в земле.  — Валяй, я за тобой. В длинных лазах было тесно и темно. Саар пыхтел впереди меня — ему было практически впритык, и пару раз я пропихивал его вперед, как Кролик Винни Пуха. Когда мы выползли на поверхность, сверху донизу покрытые пылью и землей, на лице его была улыбка, которой я давно уже у него не видел.  — Спасибо — сказал он, отряхивая с волос песок.  — За то, что не дал застрять в туннеле до следующего четверга? — я безуспешно пытался вытряхнуть пыль с майки.  — За то, что присоединился за компанию. В последнее время все стало хуже, чем раньше.  — Что именно?  — Наама — коротко ответил он. Наверное, даже демиурги могут быть несчастливы в браке, подумал я. Особенно, если у одной из них вдруг прорезываются непомерные амбиции. А еще Люстиг… не верилось, что они с Наамой всего лишь соратники. Четверо демиургов, очевидно, не брезговали время от времени заводить шашни с примитивными существами вроде нас — сравнение с инфузорией я Бадхену не простил и не забыл.  — Хочешь, поедем в центр и начистим Люстигу морду? Саар усмехнулся и покачал головой.  — Эх, Адам. Если бы все было так легко…  — Да уж понятно, что непросто — пробормотал я. Мы сели в машину, не обращая внимания на то, что чехлы сидений сразу же покрылись той же сероватой пылью, что и наша одежда.  — Куда теперь? — спросил Саар, внезапно ставший очень молчаливым. Я уже пожалел, что вообще упомянул имя Люстига всуе.  — По домам, наверное. Купаться и менять одежду — сказал бодрым голосом, надеясь, что он в обычной своей манере начнет убеждать меня, что домой рано и самое время удариться в загул. Вместо этого Саар только кивнул и завел мотор.  — Домой так домой. На дороге он сразу набрал скорость километров на двадцать быстрее разрешенной. Я никак это не комментировал — хочет человек потом выбрасывать разбитую всмятку машину — пусть развлекается. Прикрыл глаза и приготовился вздремнуть перед тем, как он высадит меня дома. Против ожидания, ехали мы дольше обычного. Меня слегка сморило, и когда машина наконец остановилась окончательно и я открыл глаза, то не сразу понял, куда мы приехали. Огляделся и вздохнул. Потому что прямо передо мной высилось здание уже надоевшего «центра по защите вечных от репрессий Бадхена». Пока мы ехали, уже стемнело, и центр освещал один-единственный фонарь прямо над столом для пикника. Под ярким светом мельтешили ранние комары и мошкара, воздух был прохладным и сыроватым — последняя неделя была холоднее, чем обычно в это время года.  — Приехали — сказал Саар будничным голосом.  — Ты серьезно решил набить ему баки?  — Просто поговорить. Хочешь посидеть в машине, или со мной?  — С тобой — на самом деле в центр идти не хотелось, но там хотя бы можно было бы умыться и перекусить. Торчать в машине непонятно сколько времени, пока Саар выясняет отношения с Наамой и Люстигом, застав их с поличным, было куда хуже. Мы молча вышли из машины, хором хлопнув дверцами, и двинулись к плотно закрытым дверям центра.