Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 21 У самого входа Саар вытащил из кармана пыльных штанов карго увесистую связку ключей, повернулся к фонарю лицом и принялся перебирать связку, в поисках нужного.  — Не знал, что у тебя есть ключи от центра.  — Всегда были. Да проку… — пропыхтел он. Наконец нашел то, что искал и, оглядевшись зачем-то по сторонам, отпер дверь.  — Проходи. В гостиной царили полумрак и запустение, только бурчал в углу телевизор — видимо, кто-то из персонала забыл выключить его перед уходом. Саар взял со стола пульт и спустил звук до нуля, а я тем временем отправился на кухню, включил чайник и принялся шарить по буфету в поисках чая. В желудке отчаянно забурчало, и я, набравшись наглости, полез в холодильник, в котором нашлись банка с румынской икрой и хлеб.  — Что ты здесь делаешь? — раздался за стеной знакомый голос, и я от неожиданности чуть не выронил из рук икру. Люстиг, видимо, услышал что телевизор перестал работать, и вернулся в гостиную. Меня он не заметил, зато Саар оказался пойман с поличным.  — Хочу полюбоваться, как ты сгниваешь здесь заживо — тон Саара настолько не походил на его обычный, что я уселся на стул у стола, отложил коробку с икрой в сторону и постарался вести себя как можно незаметнее. Подслушивать я любил всегда.  — Полюбовался? Тогда иди нахуй. Только выключи свет перед тем, как туда отправишься. Смешок Саара.  — Завидуешь, что я хоть куда-то могу отправиться, Люстиг?  — Чему завидовать, Цфания? Ты и я — мы оба под колпаком у Наамы. Думаешь, ты и правда свободнее меня?  — Ого, что я слышу. Неужели за двадцать лет любовь увяла, и ты уже не слепой последователь и горячий воздыхатель нашей воинственной красавицы?  — Любви не было, и ты это знаешь — глухо ответил Люстиг.  — Тогда как назвать твой поступок, если не иначе, как трусостью? — голос Саара дрогнул, и он замолчал. Наступило молчание, потом заговорил Люстиг:  — Я понимаю, что поступил тогда, как последний трус. Надо было остаться снаружи, сражаться с ним до последнего — но не жить так, как сейчас. Ты прав, Цфания. Спасибо за напоминание.  — Я не дал бы ему тебя убить, Эзер.  — Вообразил себя Финкельштейном? С тобой бы такой номер не прошел. Бадхен плевать хотел на тебя, Нааму и ваши хотелки. Да и я — не Эвигер.  — Я бы защитил тебя лучше, чем Наама. Она обещала тебе защиту, но…  — Мне не нужна была защита, идиот — перебил его Люстиг — Мне нужно было, чтобы ты сражался с нами. А ты наблюдал — как, впрочем, и всегда. Ты ведь наблюдатель, а не мыслитель, Цфания. И дар разума тебе даром не нужен. Тот не ответил. Я старался не дышать.  — Езжай домой, Цфания.  — Подожди, Люс…  — Или дай мне выйти отсюда. Живым или мертвым. Прошу.  — Я не могу. Не сейчас.  — Тогда — на выход.  — Хорошо. Я представил себе, как Саар уезжает без меня, и мысленно чертыхнулся. Ну ладно, выберусь как-то, но с его стороны это не по-товарищески. Вместо хлопнувшей входной двери послышался шорох и снова тишина. Я выключил свет, чтобы предательский луч не выдал меня, и осторожно приоткрыл дверь кухни. Люстиг и Саар стояли друг напротив друга посреди темной гостиной. Беззвучно работал телевизор, и блики полицейских сирен из очередного выпуска дурных новостей падали на их лица, на белую фуфайку Люстига и на пыльную черную футболку Саара.  — Люс… Ладонь Цфании легла на плечо Люстига. Тот не шевельнулся. Ладонь сдвинулась с плеча на затылок, Саар качнулся вперед, загораживая от меня Люстига, но через мгновение тот сбросил с себя руку демиурга.  — Бери Эвигера и уезжай — глухо сказал он. Я вздрогнул. Плохой из меня, оказывается, конспиратор.  — Пошли, Адам — сказал Саар, не повышая голоса, и пришлось выходить на свет божий — прятаться дальше не имело смысла. Те двое все также стояли друг напротив друга. Не знаю, как у Саара хватило духу подойти к Люстигу — тот смотрел на демиурга, как на злейшего врага. Перевел взгляд на меня, усмехнулся.  — Не дали тебе поужинать?  — Не дали. Саар повернулся к выходу.  — Пошли — повторил он, и сам быстро двинулся к входной двери. Я только успел кивнуть на прощание Люстигу, прежде чем последовал туда же. В машине Цфания, казалось, немного расслабился.  — Не получилось — пробормотал он.  — Не получилось что именно? — уточнил я.  — Сам видишь — попытка примирения — сказал он, вытаскивая из бардачка пачку сигарет — все вылилось в очередное выяснение отношений.  — Он не скажет Нааме?  — Не скажет — Саар зажег сигарету и затянулся. Помолчал и добавил:  — Знаешь, почему Люстиг помог тебе сбежать из Рима? Я покачал головой.  — Он считал тебя кем-то вроде брата по несчастью. Другие принимали дар древа добровольно, многие даже умоляли об этом, долгие годы ожидая милости Бадхена. Вы двое — исключение из правил. Бадхен сделал его вечным насильно, и о причинах тому я могу лишь догадываться. Люстиг ненавидит Бадхена, и этим воспользовалась Наама, перетащив его на свою сторону. А как результат… единственное, на что она оказалась способна — создать убежище и замуровать здесь остатки своей армии.  — Ты можешь его вытащить оттуда?  — Могу, но боюсь, что Бадхен убьет его сразу же, как узнает об этом. Тебя он не трогает из-за Жени, но Эзера убьет не задумываясь, хотя бы для того, чтобы насолить Нааме.  — Если только не забыл Люстига напрочь. Ведь тебя с ней он не вспомнил — сказал я. Саар повернулся ко мне, задумчиво кивнул.  — А знаешь, ты прав. Если это так, я смогу освободить Люстига…  — …И заслужить его вечную благодарность. Саар невесело усмехнулся.  — Сам знаю, что это невозможно. Но по крайней мере, он будет жив и свободен.  — Угу.  — Не слышу энтузиазма.  — Да я не об этом думал — признался я.  — А о чем тогда?  — Думаю, что странно видеть демиурга, мыслящего людскими понятиями.  — Какими, например?  — Любовь, привязанность, самопожертвование… Наверное, вы слишком долго живете в этом мире в образе и подобии человека, если испытываете такие чувства.  — И чья это вина? — сказал он серьезно — кто создал нас по образу и подобию человека?  — Даже если я, все равно ничего не помню, и не верю, что все появилось так просто. Так что заводи машину и поехали.  — Домой или дальше гулять?  — Домой — сказал я — теперь уж точно домой. После того вечера Саар надолго пропал, и от нечего делать я принялся за поиски морока — не потому, что об этом просила Наама, а скорее из праздного интереса. Хотелось поглядеть, как выглядит существо, способное посадить Бадхена на иглу ритуальных жертвоприношений. Поехал в парк с библиотекой, покрутился там, неведомо что надеясь найти, и несолоно хлебавши, вернулся домой. Стоило мне лишь начать поиски, как активизировался Финкельштейн. Теперь я твердо уверился, что он за мной следил — иначе как объяснить его появление на следующий день после моей поездки?  — Ну чего тебе? — спросил я, увидев его на ступенях у входной двери в подъезд. Руку оттягивал тяжелый пакет с мусором, который следовало выкинуть дня два назад. Пакет нещадно вонял.  — Зачем ездил в парк? — спросил он хмуро. Руке стало совсем тяжело, и я открыл контейнер, чтобы выбросить мусор, и заодно выгадать себе немного времени.  — Наама тебе приказала?  — Нет.  — Не лезь в это все, Адам.  — Бадхен помнит Нааму? И Люстига? — спросил я вместо ответа. Он подумал.  — Не уверен. По крайней мере, ни разу о них не заговаривал, и я не хочу ему напоминать.  — Значит, если Люстиг выйдет на свободу…  — Наама никогда не пойдет на подобный риск. Никогда не даст ему перейти порог убежища.  — Ты вообще на чьей стороне? — спросил я напрямую.  — Прежде всего — на твоей, Адам. Жаль, что ты мне не веришь.  — Особенно сильно это чувствовалось, когда ты собирался мне выпустить кишки в парке.  — Ты нарывался, Эвигер. А уж тон, которым ты говорил с Бадхеном… скажи спасибо, что остался в живых — он находился всего на волосок от того, чтобы превратить тебя в облачко пара. И не переводи тему. Ты знаешь, кто этот морок?  — Нет.  — Скажешь, когда узнаешь?  — Нет. Его глаза сузились.  — Это не игра, Адам. Его необходимо убить до того, как…  — Ну так ищи и убивай — сказал я — у тебя для этого есть все шансы.  — Он оградился от нас. Ни я, ни Бадхен, ни двое других не сможем его увидеть, пока он сам того не пожелает — сказал он мрачно.  — Ты думаешь, что убив его, избавишься от аномалий? Аномалиями заведует Наама, а морок — едва лишь капля в море.  — Капля, да. Но своими жертвоприношениями он делает из Бадхена чудовище. Нестабильного и смертельно опасного монстра. Как будто раньше тот не был нестабильным и опасным чудовищем, подумал я, а вслух сказал:  — Чего ты боишься, Финкельштейн? Что у Наамы получится исполнить ее намерение и твой напарник потеряет связь с окружающим миром? Ничего страшного в этом случае не случится.  — На твоем месте я бы тоже боялся, Эвигер. Мир без искры Бадхена долго не просуществует.  — Наама…  — Она лжет. Ты волен решать сам, кому верить, но правда одна: без Бадхена мы трое мало на что способны, и целый мир точно не потянем. Вот оно как, подумал я. Очередная ложь очередного демиурга, а конечный результат, похоже, один: что в лоб, что по лбу.  — Она сказала, что он не погибнет, а просто потеряет воплощение в этом мире — все же завершил я свою мысль.  — Это не так работает, Адам — мягко сказал Женя — уйдя с доски, он окончательно потеряет возможность воздействовать. Одного незримого присутствия недостаточно — это как посадить труп мертвого короля на трон и ожидать, что он продолжит исполнять королевские обязанности.  — И что же мне делать? — пробормотал я.  — Выдай мне морока, когда найдешь, вот и все, что я прошу.  — Я подумаю об этом. Доволен?  — Еще не совсем.  — Бля, какого черта тебе еще… Я не успел договорить: за долю секунды он каким-то образом оказался возле меня, теплые губы накрыли мои, а крепкие пальцы ощутимо сжали горло, не давая уйти от поцелуя. Я дернулся, но прямо за моей спиной была стена, и Женя все сильнее вдавливал меня в шершавый бетон, ужесточая поцелуй и проникновение настойчивого языка. Почувствовав мое сопротивление, он оторвался от меня, но не отпустил, продолжая вдавливать в стенку.  — Ну почему с тобой так сложно… — прошептал мне куда-то в шею, проскальзывая по ней губами, а руками проникая под мятую домашнюю футболку. На дворе стоял четвертый час ночи. Вряд ли в такое время еще кому-то придет в голову вынести мусор, подумал я, позволяя ему стянуть мои домашние штаны к коленям и приникнуть к моему восставшему члену горячим и жадным ртом. Серые глаза заглянули в мои с какой-то звериной тоской, а потом прикрылись, пока он отдавал себя на волю моим резким толчкам. Зачем ты позволяешь мне это, думал я, путаясь пальцами в его волосах. Зачем покоряешься, хотя мы оба знаем, кто из нас двоих хозяин положения? Зачем затеял кутерьму со спасением мира, если сам понимаешь, что все твои действия в конце концов не будут иметь никакого смысла? Оторвал его от себя, хотя до разрядки было еще ох как далеко, опустился на колени рядом с ним.  — Не хочешь?.. — прошептал он немного припухшими губами.  — Не так, как сейчас. У тебя слезы на глазах, Женя.  — Адам…  — Я не могу обещать тебе, что приму сторону Бадхена. Прошу, не мешай мне найти морока, и не пробуй убить его. Мне нужно разобраться самому, что происходит. Если я убежусь в твоей правоте — помогу, даже если это будет означать конец для меня. Клянусь. Финкельштейн молча смотрел мне в глаза. Потом кивнул.  — Я понял тебя. Не буду мешать. И буду ждать твоего ответа. Я наблюдал, как он поднимается, стряхивает с колен пыль и песок первого весеннего хамсина*, и исчезает в темноте парковки. И не знал, жалеть ли о данной клятве — или это было единственным правильным решением в моей ситуации. Дома я обдумал слова Жени о Люстиге. Хоть тот и был мне по сути абсолютно чужим человеком, я не мог забыть, кто в нужный момент вытащил меня из Рима. После разговора с Сааром стало ясно, что спасал Эзер меня осознанно, и совпадением его появление в аэропорту не было. И я позвонил Саару. Нааму я избегал — в последнее время она пугала меня лишь немного меньше Бадхена.  — Я не могу рисковать — были его первые слова после того, как я обрисовал ситуацию с Бадхеном. Я терпеливо ответил:  — Он не помнит Нааму, не помнит тебя — пиво ведь ты не боялся с ним пить? И значит, Люстига он тоже не помнит. Саар молчал.  — Может, мне стоит рассказать то же самое Нааме — пошел я на провокацию.  — Не смей — резко ответил он — она или привяжет его к центру на веки вечные, чтобы точно не сбежал, или пустит в расход, как разменную монету. — А ты что будешь делать? Сидеть и сомневаться до скончания веков? — не выдержал я.  — Я поговорю с ним. Нет — перебил он сам себя — ты с ним поговоришь. Объясни ему ситуацию, и пусть он сам решает, что делать. Меня он слушать не будет. А к тебе, думаю, прислушается.  — Нет, так не пойдет — начал я, но Саар, посчитав, что груз ответственности сброшен, уже закончил разговор. Разговаривать с Люстигом я даже не собирался, справедливо считая, что Саар рано или поздно дозреет до разговора сам, тем более, что спешить было некуда: если Эзер ждал двадцать лет, еще пару недель потерпеть ему будет нетрудно. Поиски морока я тоже отложил, потому что, откровенно говоря, суета с демиургами меня изрядно задолбала. Поэтому, вместо того, чтобы изображать мальчика на побегушках, я решил отдаться жаркой и солнечной израильской весне и поехать на море с утра пораньше. К сожалению, все мои планы пошли прахом: в шесть утра центр и юг страны начали бомбить из Газы. Закрывая за собой бронированную дверь защитной комнаты**, я вспомнил примету, которой научила меня Смадар: ждешь выборов — готовься к войне. Значит, Шаари хорошо выучил уроки своих предшественников. Выходить в такой день на улицу не рекомендовалось, но я все же решил рискнуть. Улицы были непривычно пусты, и я неспешным шагом дошел до своей любимой Аромы и расположился за широким столом возле окна, который в другие дни всегда был занят. Сегодня кроме меня здесь сидели еще человека два, хотя обычно было набито битком. Время от времени неподалеку бухали взрывы, обозначающие, что «Железный купол»*** подсек очередную ракету, и тогда посетители и персонал тревожно поглядывали в окна. Что они потеряли здесь в такой день, я решительно не понимал — их, в отличие от меня, не защищало ничего, кроме точности «купола». Но, возможно, у многих просто не было выбора — работа есть работа. К полудню, решив не испытывать судьбу, я вернулся домой. Включил по дурной привычке телевизор, хотя не собирался его смотреть. Рассеянно прошелся кончиками пальцев по корешкам книг, раздумывая, что бы перечитать. Нашел «Сон в красном тереме», поколебался, стоит ли начинать бодягу на 3 тома. Отдаленный взрыв убедил что да, стоит — все равно никаких других планов в ближайшие несколько дней не предвидится. Я вытащил увесистую книгу и отправился к креслу у телевизора. Взял пульт, чтобы выключить бесконечные новости. И отложил его в сторону. На экране проходила пресс-конференция с и.о. премьера. Серьезный, как никогда, Моти Шаари твердо провозглашал, что не собирается провоцировать дальнейшее нарастание конфликта, но в то же самое время оставляет за собой право защищать страну. Сразу после этого он на одном дыхании сообщил о снятии министра безопасности с поста, о том, что временно возьмет на себя обязанности этого самого министра, и о намерении баллотироваться в премьеры на ближайших выборах. Но меня остановило не это. В петлице идеально сидящего пиджака Моти сиял цветок. Серебристый цветок, из тех, что я видел лишь раз, но запомнил на всю жизнь. Цветок с Дерева жизни и смерти.