Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 29 Пока Шаари продолжал спать, я прошелся по всем главным новостям за последние полгода. Что я мог сказать: цитата «то, что видно вблизи, издали не видно»*, оказалась правдива как никогда. За последние шесть месяцев премьер, видимо, жил по принципу «после нас хоть потоп». Обсуждались проектирования пограничной стены вдоль религиозных и светских секторов — правительство даже опубликовало тендер на строительный проект. Обсуждался законопроект о смертной казни — включая вероятность аутсорсинга — проведения смертной казни для других стран на территории Израиля. Казалось, Шаари искал любую возможность легально убивать людей. Как ни странно, последний закон не приняли в штыки — по крайней мере, уличные опросы показывали что народ, в принципе, не против, с условием, что будут казнить исключительно убийц, террористов и насильников-педофилов. Разумеется, каждый был уверен, что его-то никогда не засудят и не казнят по ошибке. А самое странное заключалось в том, что некоторые страны оказались совсем не против отсылать своих отпетых негодяев сюда — статья приводила список из шести европейских стран, работающих над поправками к мораториям у себя дома. Я все листал и листал газеты, поражаясь кипучей энергии премьера. От увлекательного чтения меня отвлек стон из угла.  — Проснулись?  — Пить… Я поднес Шаари чашку к губам. Он жадно припал к ней, осушил в одну секунду. Лицо его выглядело не лучшим образом — сероватое, осунувшееся. Губы шелушились, на висках опять выступил пот. Жарко…  — Это ломка? — спросил я.  — Что-то… вроде. Тяжело существовать… без животной энергии. Они давали очень много энергии, Адам… Вы не поймете, и слава богу, что так. Шаари с кряхтеньем приподнялся на локте, пытаясь принять сидячее положение. Я подпер его к стене.  — Значит, и вам что-то перепадало?  — Еще как! — он засмеялся и закашлялся. Я принес еще воды, напоил его. Вытащил пакет с остатками еды и скормил все, что там оставалось. По мере насыщения Шаари немного порозовел, и больше не напоминал страдающего холерой зомби.  — Насчет передачи энергии… каким образом это происходило? — продолжал допытываться я.  — Когда произносилось его имя, открывался канал между жертвой и — он замялся — бенефициаром.  — - Бенефициаром? Это вы о Бадхене?  — Точно.  — И вам, получается, доставались крошки с царского стола.  — Да. Много крошек — усмехнулся он.  — А теперь вы уперлись рогом, и ни себе ни ему. Знаете, как русские говорят о таких как вы, Шаари? Собака на сене. Он не ответил.  — Зачем вам нужно Древо? — я вспомнил, что давно хотел задать ему этот вопрос.  — Упрощает ритуал. Вот и все.  — А бессмертие?  — А кому нужно такое бессмертие, Адам? — он пожал плечами — потеря памяти, потеря разума… Я бы сказал, что Древо либо отравили, либо когда-то разделили пополам, оставив в саду не самую удачную его половину.  — А куда же пересадили вторую?  — Откуда же мне знать? Это лишь предположение. Скорее, Бадхен отравил плоды, случайно или нарочно. Я вытащил из-под груды газет сигареты.  — Вы собираетесь курить прямо здесь? — он нахмурился.  — А где же еще? Окно заблокировано, на улицу мне выйти не дадут. Я ожидал, что Шаари начнет скандалить и требовать соблюдать чистоту воздуха. Вместо этого он протянул руку.  — Дайте мне тоже одну.  — Вы курите?  — Нет, но никогда не поздно начать. Я протянул ему сигарету, зажег огонь. Никогда еще с моей подачи никто не начинал курить. Интересное ощущение. Он затянулся и закашлялся. Потом опять затянулся, и так и скурил всю сигарету, кашляя.  — Пить…  — А ссать вам не хочется? Вы пьете как верблюд, Шаари.  — Хочется — пробормотал он. Кое-как поднялся и побрел к туалету. Я курил, глядя в стену, и слушал, как он льет мощную струю в недра белого унитаза. Моет руки и, шаркая, бредет обратно.  — Вам надо почаще мыться — сказал я ему, когда он улегся обратно на свое место — и так жарко, а вы потеете, как… бегемот.  — От бегемота во мне мало что осталось — сказал он, разводя руками. Рубашка висела на нем еще сильнее, чем пару дней назад. Скоро от него ничего не останется.  — Чем закончится ваша забастовка? — спросил я — ломка закончится, все вернутся по местам?  — Для Бадхена, наверное, да — разве что он немного свихнется, но это будет незаметно на фоне его общего состояния — он дернул уголком рта, показывая, что шутит.  — А для вас?  — Для меня все закончится немного более плачевно.  — Это еще почему? Шаари глубоко вдохнул и выдохнул. Кажется, его опять клонило в сон.  — У вас нарколепсия, что ли? — предположил я.  — Сил не хватает, чтобы поддерживать жизнь. Спячка временно помогает. Но ненадолго.  — Неудивительно — фыркнул я — столько лет сидеть на диете из человеческих душ. Мне вас не очень жаль.  — Не только в этом дело, Адам — он зевнул — я был создан Шаари с одной целью — служить ему поставщиком энергии в тот период, когда он был наиболее уязвим и нестабилен. Не думаю, что ему удастся это снова. Весь смысл моего существования заключался в одной-единственной задаче: накачивать его энергией душ.  — Но ведь вы этого больше не делаете.  — И поэтому смысла в моем существовании больше нет — он снова зевнул.  — Так вы, получается, устроили тут пролонгированный суицид?  — Ммм — он прикрыл глаза.  — Вот черт… Моти, мне скучно одному! Не спите, чтоб вас! Поздно. Он уронил голову на локоть и мерно задышал. Я из чистой мести выкурил пару сигарет прямо у него над головой, а потом удалился к облюбованному месту возле лестницы. Утром я надеялся застать Бадхена и уговорить выпустить на свободу. Бадхен утром не появился. Зато на ступеньке под дверью оказался пакет с новой порцией провизии — на этот раз колбаса, майонез, хлеб и опять-таки яблоки. Ни ложки, ни ножа к этому великолепию не прилагалось, так что колбасу предполагалось просто откусывать, а майонез — вытряхивать из банки прямо на хлеб. Я так и сделал, перекусил, запив все водой и смертельно тоскуя по кофе. Выкурил сигарету и умылся — несмотря на раннее утро, уже вовсю пекло, и прохладная вода хоть ненадолго спасала от духоты. В своем медвежьем углу заворочался Шаари. Уже приученный, я всунул ему в руки чашку с водой. Он выпил, обливаясь.  — Вам надо помыться — от него снова несло, и я поморщился.  — Зачем? — сказал он тусклым голосом.  — Потому что, мать вашу, вы здесь не одни! И я не хочу в придачу к клаустрофобии страдать еще и от вони. Так что — чапайте к раковине и мойтесь. Он покорно поднялся — не без моей помощи. До туалета я тоже его довел, и умыл, как мог.  — У вас слишком непрактичная одежда для заключенного — заметил я, надевая на него рубашку с длинными рукавами и черные брюки от пиджачного костюма.  — Это потому, что я заложник, а не заключенный — ответил он хмуро. Отстранил меня и, придерживая брюки за пояс, сам добрался до своего угла. Надо будет попросить у Жени для него нормальную одежду, подумал я. Шорты и безрукавку. И побольше трусов. Черт, и себе тоже. Мой чемодан остался наверху, в гостиной. Шаари принялся за завтрак, а я забарабанил в дверь.  — Ну что тебе? — мне снова открыл Женя. Выглядел он сегодня отвратительно: глаза красные, кожа серая, волосы какие-то… полумертвые. Может у него тоже ломка, мелькнуло у меня в мыслях.  — Кинь-ка мне мой чемодан.  — Обойдешься — ответил он хладнокровно. Я возмутился.  — Женя! Посмотри на меня! Я здесь уже… сколько? Четвертый день? Даже не успел искупаться после самолета, так сильно ты спешил меня сдать своему хозяину. Я в той же вонючей майке и штанах, в которых прилетел сюда. О Шаари уже не говорю — там слой на слое грязи. Дай мне чемодан, Финкель, или…  — Или что? — спокойно спросил он.  — Или расскажу все Бадхену — бессильно закончил я. Звучало на уровне ясельной группы, но Женя даже не улыбнулся.  — Расскажи… если найдешь его. Заодно сообщи мне, что он скажет. Теперь стало понятно, почему у него такой всклокоченный вид. Наш «малыш» опять потерялся.  — Снова сбежал?  — Будем надеяться, что да — просто сбежал.  — В смысле? Он облокотился о косяк.  — Вчера ему стало совсем хреново, стараниями Шаари, как понимаешь. Настолько хреново, что он начал бредить о том, что с этим пора кончать.  — С этим — чем? Шаари? Мной? Миром?  — Скорее, собой. Точнее, своей человеческой ипостасью. Пока Бадхен находится в этом обличье, он может чувствовать и боль, и страдания. Вчера, перед тем, как уйти, он бормотал что-то…  — Что же ты его не остановил?  — Я не понял ничего — признался Женя — услышал что-то вроде: «вернуться бы в себя, как в океан», но был такой вымотанный после ночного дежурства… Я представил себе крошечного Бадхена, сбрасывающего, словно халат перед баней, привычный образ гопника и ныряющего в огромный черный океан — в себя самого, только нечеловеческого. Сердце сжалось, и я тихо выматерился — непрошенные чувства напомнили о себе невовремя и не к месту.  — Это ведь то, что так хотела Наама — сказал я задумчиво — чтобы он развоплотился. Не зря она просила меня беречь морока. Женя передернул плечами.  — Мне надо идти, Адам. Давай попозже поговорим. Если Бадхен придет, постарайся обращаться с ним помягче.  — Договорились. Только сперва дай мне мой чемодан.  — Да блин… — прошипел он. Потянулся за дверью, и втащил в подвал чемодан. Значит, тот все это время находился в одном шаге от меня. Сволочи! Женя тем временем ухватил меня за руку.  — Вытяни из Шаари имя, Эвигер. Если Бадхен успеет уйти с концами, нам всем хана. Не через тысячу лет, и не через сто и даже не через десять.  — С чего бы это? — не понял я.  — Пока он здесь, привязанный к этому миру разумом и чувствами, это удерживает его от очередного разрушения. Вернувшись в свою обычную ипостась, он разорвет все связи. И уничтожит все, как давно уже собирался. Тем более после всего, что случилось — никаких сантиментов в нем не осталось.  — Ладно — пробормотал я, злясь на всех — на Женю, Бадхена, а пуще всех — на Шаари. Три года я жил не тужил, и только упертость морока втянула меня обратно в эту клоаку. Не прощаясь, Финкельштейн захлопнул перед моим носом дверь. Я взял чемодан и начал спускаться вниз. Мои вещи прекрасно подошли Шаари — в ширину все оказалось впору, разве что коротковато. Его собственную одежду я кинул возле раковины, и принялся раскапывать внутренности чемодана. В боковом кармашке нашелся телефон — самая необходимая вещь в сложившейся ситуации. Проблема заключалась в том, что зарядка осталась в рюкзаке, рюкзак — в гостиной, а батарейка успела разрядиться. Я спрятал аппарат подальше до подходящего случая, и продолжил раскопки. Мыло, зубные щетки, паста и полотенца оказались второй удачной находкой. Еще нашлась электрическая бритва с полной батарейкой, но я отставил ее в сторону — бриться и брить морока, находясь в плену, было бессмысленно. Так что я просто поскреб изрядно отросшую щетину и пошел дальше. Кроме одежды и пары бытовых приборов в недрах чемодана больше ничего не было — я ехал с расчетом на неделю-две, даже не сообщив риэлторской компании об отъезде. Квартира оставалась за мной пока деньги сходили со счета, но торчать здесь, в подвале, годами отчаянно не хотелось. Во мне вновь поднялась злость на морока. Я схватил его за плечо и встряхнул.  — Чтоб вас черти на том свете вилами ебали, Шаари! Вы понимаете, что Бадхен в любую минуту может нас уничтожить из-за похмелья, которое вы ему устроили?!  — А вам не все равно, Адам? — сказал он с усилием — ведь живыми мы отсюда так и так не выйдем.  — Выйдем, если вы назовете имя.  — Если назову, то можете считать нас обоих трупами. Бадхену не нужны конкуренты — зачем ему еще кто-то, знающий, как его зовут? Ведь тогда мы сможем помешать его планам. Проводить параллельные ритуалы, например.  — Я не собираюсь…  — Не будьте наивным, Адам. Его не интересует, что вы собираетесь или нет. Он уберет меня, и вас тоже — если я назову имя вам.  — Так что будем делать? Сидеть и ждать? Он прикрыл глаза, явно намереваясь снова заснуть. С меня хватило. Я схватил его за челюсть и долбанул головой об стену — не сильно, просто чтобы взбодрить.  — Посмотрел бы я, как вы бы это проделали этак месяц назад, когда у меня еще была депутатская неприкосновенность — прохрипел он, скорчившись и держась за затылок.  — Думаете, неприкосновенность делает вас неуязвимым? Кстати, что насчет ваших слов о неуязвимости против Бадхена? Вижу, вам ритуал не особо помог.  — Помогал, пока продолжались жертвоприношения — ответил морок. Я заметил, как он украдкой вытирает руку о брюки, и понял, что расшиб ему затылок до крови. На душе стало мерзко. Я протянул ему платок из чемодана, предварительно смочив водой, и он приложил его к затылку.  — Вы знали, что он сможет до вас добраться? — спросил уже потише.  — Подозревал. Я покачал головой.  — Вы готовы умереть из принципа? И весь мир за собой потащить? Шаари поднял голову и посмотрел на меня неожиданно твердым взглядом.  — Адам, давайте прекратим эту беседу. И закроем эту тему навсегда. Я не скажу вам имя — и вам следует благодарить меня за это, а не упрекать — долго с таким знанием вы бы не прожили. Если же я когда-либо передумаю, будьте уверены, я дам знать об этом не только вам, но и Бадхену. Ему даже в первую очередь. А теперь дайте мне поспать. Я отпустил его, сдаваясь. Он снова закрыл глаза, устраиваясь поудобнее и стараясь не потревожить ушибленный затылок. А я принялся ждать новостей от Жени. Дверь не открывалась еще дней пять — по крайней мере, пока я бодрствовал. Еда, впрочем, исправно появлялась на верхней ступеньке, я ее ел, кормил морока, и ждал. Щетина стремилась превратиться в бороду, и я кое-как сбрил ее бритвой. Шаари свою брить отказался и выглядел еще хреновее, чем обычно. На пятый день… точнее, глубокую ночь, вернулся Женя, усталый еще сильнее прежнего и молчаливый.  — Нашел? — спросил я его.  — Нет. Хочешь газеты?  — Тащи. Все новости кружили вокруг премьера и его внезапно изменившегося характера. Я был уверен, что в интернете давно гуляют теории конспирации о подмене и двойнике, но официальная бумажная пресса этого не писала — пока. Премьер редко появлялся на людях, много молчал и мало делал. Большинство встреч и поездок отменили, и… Тут я добрался до самой свежей газеты, которую Финкельштейн зачем-то сложил в самом низу стопки, и хмыкнул, глядя на заголовок, набранный огромными буквами. Премьер исчез. Испарился. Днем он должен был заехать в Кнессет, но в резиденции его не оказалось. Да и нигде не оказалось. К заголовку прилагалась длиннющая статья, расследующая причины исчезновения — начиная с похищения и убийства и заканчивая побегом со всем золотым фондом Израиля. Читать я ее не стал. Кинул стопку проснувшемуся Шаари.  — Все, дорогой господин премьер, можете считать, что ваша карьера окончена. Бадхену надоело поддерживать жизнь в вашем дубле, так что месяца через три вас заменят и забудут.  — Вы думаете, меня это как-то волнует, Адам? — он рассеянно принялся листать газеты, ни на чем особо не останавливая взгляд.  — А что вас волнует, Шаари? — спросил я с горечью. Он отложил стопку в сторону.  — А вас?  — Меня? Пока что — собственная свобода.  — Как и всегда.  — Да. Как и всегда. Теперь ваша очередь отвечать.  — А меня, Адам, мало что волнует. Я не знаю, как и зачем Бадхен создал меня таким — осознающим собственную природу. Вы ведь были знакомы с другими мороками? Они похожи на меня?  — Нет — честно ответил я.  — Я знал, в чем мое призвание. У меня был лишь один кумир, одна цель. Я шел ради этого на все. И мечтал увидеть его — своего бога.  — Бойтесь своих желаний — хмыкнул я.  — Да, именно. Бойтесь своих желаний. Я встретил его… не думайте, что я не вижу его могущества, Адам. Я знаю, что стоит за ним и его внешностью. Это как айсберг под водой, согласны?  — Если так, то почему…  — Потому что я понял, как он жалок. И вы это можете понять, если вдумаетесь: творец галактик и звезд торчит в облике «русского» репатрианта, курит дешевые сигареты и препирается со своим мороком!  — Вам стало бы легче, если у него оказалась внешность репатрианта из Марокко? — осведомился я. Шаари шевельнул губами в улыбке.  — Мне стало бы легче, если бы в нем не было ничего человеческого. Но он ведет себя, как человек. Как слабый, мелочный и злой человек. И когда я понял это… Он замолк.  — Женя сказал, что Бадхен собирался оторваться от своей человеческой сущности. Когда он вновь станет собой…  — Это ничего не изменит, Адам — мягко ответил Шаари.  — Почему?  — Потому что он признался мне в том, что вы, несомненно, тоже слышали. Он — не творец. Всего лишь исполняющий обязанности, как я исполнял обязанности премьер- министра до поры до времени. Но настоящий творец не появится никогда. А Бадхен так и продолжит создавать заведомо больные и нежизнеспособные миры.  — Это вы о нашем мире?  — И о нашем тоже — если он настолько хрупок, что зависит от каприза одного-единственного демиурга-наркомана.  — Однако, для морока вы очень уж философски настроены — ответил я после некоторой паузы. Он пожал плечами.  — Что говорит ваш приятель Женя?  — Мрачно молчит.  — Тогда давайте мы тоже мрачно поспим… до утра.  — Валяйте. Он прикорнул прямо на стопке газет. Я вытянул одну из-под его головы и принялся читать рубрику сплетен — коротать время до рассвета.