Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 30 К следующему вечеру в пакете нашелся французский сыр, багеты и апельсины. Женя решил нас побаловать — вопрос только в том, на радостях или с горя. Я протянул Шаари кусок хлеба со шматом благородного сыра.  — Вина, к сожалению, не прилагалось. Если только не превратите в него воду из крана. Он слегка приподнял брови.  — Любите побалагурить?  — Люблю.  — Дайте попить — попросил он привычно. Я так же привычно принес ему чашку с тепловатой водой с чуть железным привкусом. Он пригубил от чашки, протянул мне.  — Ваше вино, Адам. Я усмехнулся, забирая чашку. И замер. В ней, заполненной до половины, плескалась темно-бордовая, почти черная жидкость.  — Как вы… — я замолк, потрясенный.  — Это бордо, если вам так уж важна марка.  — Послушайте, Шаари — я отложил чашку в сторону — если вы способны на такое, какого черта валяетесь здесь в луже собственных соплей и умираете? Вставайте, выходите на свободу! И помогите мне тоже выйти! Он покачал головой.  — Превратить воду в вино и бежать от демиурга — не одно и тоже, Эвигер. Да и не хочу я этого. От судьбы не сбежишь, а отказавшись от ритуала, мне остается только медленное угасание.  — Вы можете сбежать от Бадхена куда угодно.  — Да? И куда же?  — В другую страну, например.  — Мы с вами — два червячка в наглухо закупоренной экосистеме, Адам. Спрятаться не выйдет.  — Почему же, у меня неплохо получалось.  — Потому что вас никто всерьез не искал. А если вам казалось, что искали и не находили, то вы глупее, чем можно предположить. Я взял чашку и сделал глоток. Вино было отменным.  — Что вы еще можете?  — Не я — он забрал у меня чашку и тоже отпил.  — Ладно, что еще можно натворить именем божьим?  — Догадываюсь, что много чего.  — Никогда не хотелось попробовать?  — Хотелось, и я пробовал. Как, думаете, у меня получилось стать премьер-министром?  — Так, значит, предыдущего завалили вы? — догадался я.  — Не совсем я. — он запнулся на миг, словно подбирая слово — воля Бадхена.  — Воля Бадхена? Не пудрите мозги, Бадхен об этом убийстве был ни сном ни духом.  — А когда мой секретарь утверждает… утверждал моим факсимиле мелкие указания, о которых я тоже ни сном ни духом, но так уж заведено, что требуется подпись премьера — это разве не то же самое, Адам? Моим именем и без моего ведома много чего происходило в стране, я же не мог вникать во все до мелочей? Вот и с Бадхеном так.  — Понятно — я отпил еще вина. А потом осознал, что чашка все никак не пустеет, и мне вспомнился тот страшный вечер у Ирода. Только вот он давно перестал казаться страшным — уж очень много чего произошло с тех пор.  — Хороший фокус — пробормотал я.  — Спасибо. Шаари аккуратно взял у меня чашку и сделал пару глотков.  — Почему же вы умирали с голоду, пока я к вам не присоединился, если так много умеете?  — Потому что с вами мне не хочется умирать с голоду — ответил он — слишком интересно увидеть, что будет дальше. Я подумал было, что это комплимент, но в следующую секунду он добавил:  — Было бы интересно узнать, как вас убьют. Надеюсь, что доживу до того момента. Я поперхнулся.  — Вы… у вас случайно не раздвоение личности, Моти? Вы то оберегаете меня от великих знаний и великих печалей, то мечтаете увидеть мой конец.  — Ваш конец — хмыкнул он — как-то двусмысленно звучит.  — Рад, что вы сохранили мышление подростка даже на смертном одре — процедил я. Взял у него чашку, хотя, откровенно говоря, был уже слишком пьян: мы передавали друг другу чарку уже раз десять, не меньше. Шаари, судя по всему, тоже был навеселе — его лицо раскраснелось, волосы прилипли к мокрому лбу, глаза блестели, и он то и дело облизывал губы.  — Вам идет быть пьяным — заметил я — так вы не выглядите обычным мудаком.  — Это обман зрения. Я всегда выгляжу мудаком, даже когда пьян — он отпил еще, протянул мне чашку, но вместо того, чтобы вложить в руку, поднес к моим губам. Я послушно выпил, хотя перед глазами все плыло. Сидеть стало тяжело, и я прилег рядом с ним, прикрыв глаза.  — Теперь вы первым засыпаете — донесся до меня его голос, как сквозь вату.  — А чего вы еще ждали, меня спаивая? — сказал я, еле шевеля губами. Ответа не дождался, зато начало мутить, так что заснуть не получалось. Я вновь открыл глаза и повернул голову к бывшему премьеру. Он лежал рядом, и смотрел на меня почти трезвым пристальным взглядом. Лицо его все так же было покрыто испариной — от спиртного и июньской жары, но теперь это не казалось мерзким, как обычно. Я поднял с пола одну из своих маек и вытер ему лоб. Шаари прикрыл глаза, молча принимая жест. Потом снова уставился на меня.  — Ну что еще? — пробормотал я.  — Пытаюсь понять, что в вас нашли Бадхен и этот… Евгений.  — Меня тошнит — пожаловался я невпопад, но это не сбило его с взятого курса.  — Я мало знаю вас и не очень хорошо знаю их. Но вижу, что с вами носятся, как с писаной торбой. Почему? Я задумался на несколько секунд. Ответ пришел не сразу.  — Я первый хомо сапиенс в этом мире. Наверное, для них это что-то да значит.  — Удивительная сентиментальность, если так.  — Она спасает мне жизнь уже много лет.  — Так значит, вас держат в качестве музейного экспоната. Что-то не сходится, но если других версий нет, я принимаю эту.  — Вам нравилось убивать людей ради Бадхена? — я решил перевести разговор на более безопасную тему.  — Я не убивал их, Адам. Не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово.  — Они прекращали жить с вашей помощью. Какой еще смысл вы в этом видите?  — Они воссоединялись со своим творцом. Если вам это важно услышать, то могу сказать сразу — насилия не было. Я произносил его имя, формулу, и тем самым выпускал их души на свободу.  — И он их пожирал.  — Это я узнал намного позже — его голос слегка дрогнул.  — И после этого прекратили?  — Нет, не прекратил.  — Ну и сволочь вы, Шаари. С удовольствием бы скормил вас самого Бадхену.  — Вы очень человеколюбивы, Адам. Поразительно, как у вас получилось сохранить это качество несмотря на столь долгую жизнь.  — А вы — монстр.  — И тем не менее, именно вы пытаетесь разведать для Бадхена его сокровенное имя, чтобы он мог продолжать пожирать души. И обижаетесь, что я вам отказываю.  — Потому что сейчас на кону стоит все человечество.  — Это то, что вам сказал Евгений?  — Да.  — На вашем месте я бы верил ему поменьше. Он редко говорит правду… мягко говоря. На это мне нечего было возразить — Женя почти никогда не говорил правду. Странно, как я мог ему довериться в Праге.  — Все равно… вся эта заваруха началась с вас — с пьяной упрямостью сказал я — Если бы не жертвоприношения…  — Я выполнял программу, которую в меня вложил Бадхен. Это делает меня монстром? — спросил он спокойным голосом.  — Да. Шаари отвернулся, но я схватил его за подбородок и развернул к себе.  — Не уходите от разговора. И не делайте вид, что хотите спать.  — Я очень хочу спать, Адам. Это не притворство. Бодрствование причиняет мне боль, чем дальше, тем сильнее. Если я не засну как можно быстрее, боль станет настолько сильной, что заснуть уже не смогу. И будет усиливаться, пока я не потеряю сознание. Я отпустил его.  — Спокойной ночи.  — Спокойной ночи — едва слышно ответил он. А потом затих. Утром болела голова. Да что там болела — трещала по швам! Я с опаской заглянул в чашку, но она, слава всем богам, оказалась пуста. Я пробрался к крану и выпил чашек шесть воды, не меньше. Взглянул в свое страдальческое отражение в зеркале и чуть не отшатнулся — на меня смотрел упырь с синяками под глазами и зеленоватой кожей.  — Не умеешь пить — не пей — пробормотал себе под нос. Кое-как почистил зубы, бриться не стал. Еды на лестнице пока не было, но оставались вчерашние багеты и сыр, и я через силу позавтракал, погрузившись в тяжелые мысли. То, во что превратилась моя жизнь с некоторых пор, трудно было осознать. Я стал пленником двоих демиургов, сокамерником морока-убийцы. У меня имелась светлая и просторная квартира в одном из красивейших городов Европы, но она пустовала, а сам я влачил жалкое существование в сыром подвале демиурга-наркомана. Почему я поверил Жене? Голова нещадно болела, но я насильно заставлял себя думать. Почему я поехал с ним, хотя знал, подсознательно отчетливо понимал, что это ловушка? Была же какая-то веская причина. Наконец мозг поднапрягся и выдал правильный ответ. Я хотел видеть Бадхена. Как ни странно, последние пару дней это желание притупилось. Я все еще мог вызвать в воспоминаниях ощущение того безграничного счастья на море, но это словно было не со мной… либо же острота ощущений притупилась. В конце концов, фальшивые чувства не могут волновать душу вечно. Но факт оставался фактом — я приехал ради Бадхена.  — Осел, какой же ты осел… — простонал, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать раздавать самому себе тумаки.  — Из-за чего сокрушаетесь, Адам? — раздался позади меня хриплый голос. Я резко обернулся. Шаари сегодня тоже выглядел как упырь, и это радовало.  — Из-за глупости своей.  — А. Принесите попить. Он выпил пару чашек, потом с трудом поднялся на колени.  — Мне надо в туалет.  — Сами доберетесь?  — Нет. Я подтащил его к унитазу и оставил там.  — Наслаждайтесь.  — Адам… — позвал он через несколько минут.  — Чего вам?  — Мне надо умыться. Кажется, меня похитили, чтобы превратить в бесплатную сиделку для морока. Я стиснул зубы и принялся его раздевать. Кажется, за последние дни Шаари исхудал еще больше, сравнявшись со мной в телосложении, разве что был выше. Спустя минут десять не самой приятной процедуры на свете бывший премьер стал чист и свеж, а я наоборот, взмок насквозь. Майка прилипла к спине и воняла.  — Теперь посидите в стороночке, пока дядя Адам тоже искупается — буркнул я ему.  — У вас красивое тело — сказал он, даже не подумав отвернуться.  — Угу. Я облил себя с головы до ног водой, кое-как намылился и продолжал обливаться, пока кожа не перестала скользить под пальцами. Замочил в раковине всю грязную одежду, облачился в чистую белую майку и шорты цвета хаки.  — Вам бы тоже одеться, Шаари. Или ждете, что нянечка вас оденет?  — Жарко… Я подошел к нему с комплектом одежды, и только сейчас заметил, что у него стоит.  — Все-таки для умирающего вы удивительно бодры — прокомментировал, протягивая ему одежду. Он молча оделся и даже сам вернулся на свой угол.  — Вам нравилось быть премьером? — спросил я, когда мы устроились на своем обычном месте.  — Власть не может не привлекать — он заложил руки за голову, глядя в потолок.  — Что же вас так привлекало?  — Ощущение вседозволенности. Подобострастие окружающих. Наверное… свобода?  — Свобода? Вы хоть в туалет могли отлучиться без телохранителей?  — Вы интроверт — хмыкнул он — Отсутствие возможности остаться наедине с собой пугает вас. Мне же это никогда не мешало.  — Ладно, проехали. Зачем же вы людей распихали по гетто?  — Они и сами, как видите, были не против. Разгородились друг от друга, понаделали местных законов… я просто им не мешал, в отличие от предыдущих лидеров. После выборов ко мне подошел один молодой человек… Смотрич, знаете такого? Его мечтой было превратить Израиль в галахическое государство. И она отчасти сбылась, эта мечта. А насколько это делает их жизнеспособными — не моя забота… уже не моя. Они сами выбрали свой путь.  — Но ведь это уже не одна страна, не один народ. Шаари повернул ко мне голову.  — А вас, Адам, это, простите, каким боком ебет? С каких это пор вы так печетесь о народе? Я заткнулся. Он прав, мне плевать на народ. Но отчаянно хотелось вывести его из себя, заставить злиться и оправдываться. Сам не знаю, почему.  — Вы сами убивали людей в храме? — начал я, но он меня перебил.  — Давайте поменяем тему. Почему вы ходите на побегушках у Бадхена? Это такой вид мазохизма? Что вы получаете от этого?  — Я уже три года не ходил, как вы выражаетесь, на побегушках.  — Да? И где же вы были все это время?  — В Чехии.  — А потом Бадхен поманил вас пальчиком, и вы прибежали в наши палестины.  — Скорее, меня заманили обманом.  — Обманываете, Адам, вы сами себя сейчас. Никто бы не заманил вас, если бы вы сами того не желали. Его слова отдались эхом моим недавним мыслям, и это было неприятно.  — Вижу, вас привлекают демиурги. Любите власть имущих? — безжалостно продолжил он. Я не ответил.  — Наверное, мне следовало воспользоваться своим положением, когда имелась возможность. Отдались ли бы вы мне в бежевом кабинете? Точнее, отдались ли бы премьер-министру на его рабочем месте?  — Не несите чушь.  — Я просто пытаюсь понять, к кому именно из них двоих вы питаете особые чувства — к псу или его хозяину? И знаете, что я думаю? Я демонстративно молчал, но ему и не нужны были мои реплики.  — Думаю, что вы всегда ластились к тому, кто сильнее. Я прав? Вместо ответа я подошел к раковине, набрал полную чашку воды, взял с пола грязную футболку и набросил на лицо Шаари.  — Что?.. — он попытался вырваться, но я сел верхом на него, зажав ему руки между колен, и начал лить воду на скрытое футболкой лицо. Полноценной пытки не вышло — воды в чашке вмещалось слишком мало для этого. Но результат был — моя злость остыла, сменившись отвращением самому к себе. Я выпустил Шаари, сдернул с лица футболку, стараясь не глядеть в его подернутые паникой глаза.  — Лучше спите. Так оно лучше — по крайней мере, спящего вас я не так сильно хочу убить. Он молча отвернулся к стене. Я знал, что он не спит, но не заговаривал с ним. В тот день мы больше не сказали друг другу ни слова. Следующие несколько дней ничем особым не отличались. Ни Женя, ни Бадхен в подвале не появлялись, лишь отсылая сюда щедроты «от нашего стола к вашему». Газет тоже не приходило, и это бесило меня больше всего — я плохо переносил информационный голод. Шаари спал, как кот — по двадцать часов в сутки. В перерывах я его кормил, мы перекидывались парой слов и на том наше общение заканчивалось. Чем дальше, тем больше я приходил в отчаяние. Шаари был прав — давать Бадхену в руки такое оружие, как тайное имя — пусть даже его собственное — было не лучшей идеей. Это давало ему слишком широкий простор действий в рамках его человеческого существования, и такое меня не устраивало. Может, Бадхен и был всемогущим, как утверждал тогда, на море — но ведь что-то его сдерживало? Имея в руках ключ к душеедскому ритуалу, вряд ли он стал бы себя ограничивать. Да и во всем остальном демиург не отличался сильным самоконтролем — я достаточно хорошо его узнал за это время, чтобы в этом убедиться. Наверное, не зря его собственное имя было сокрыто от него самого. С другой стороны, не узнав имени, я не смогу отсюда выйти. Разве что через труп Шаари — но эта опция отпадала. Во-первых, я все еще не был готов кого-либо убивать, пусть даже морока-душегуба. А во-вторых… Я не хотел признаваться в этом даже самому себе. Но, блин. Посадите взаперти двоих объединенных общей проблемой людей, дайте им возможность вести задушевные разговоры и время от времени напиваться охрененно хорошим вином — и черта с два у них получится остаться равнодушными друг к другу. Я не был равнодушен у Шаари изначально. Да что там, я его терпеть не мог, и это не изменилось — этот тип был откровенным психопатом. Но и не уважать его было невозможно. Все чаще, протирая его влажной тряпкой, кормя с рук, передавая друг другу чашку с вином, я насильно заставлял себя казаться таким же безразличным, как раньше. Мне хотелось посягнуть на него, присвоить, объявить своим — ведь у меня никогда не было своего человека… но я терпел и ждал. Шаари же вел себя, как обычно — ел, спал. Умирал.  — Вы не жалеете о своем выборе? — спросил я его, когда количество дней, проведенных в подвале, перевалило за четыре десятка. Июль был в самом разгаре, и жара заставила нас остаться обнаженными после очередного протирания смоченными водой футболками. В последние несколько дней я таскал его в туалет сам — он ослабел настолько, что не мог ходить. Впрочем, тащить истощенного морока было нетрудно — весил он теперь точно намного меньше меня.  — О чем вы, Адам? — сегодня он дышал тяжелее, чем обычно — из-за жары, или ему становилось хуже? Я не знал.  — Если бы не ваши чугунные принципы, вы бы не умирали сейчас. Наоборот, до сих пор оставались бы в должности премьера. Жили бы в своей роскошной резиденции, а не в вонючем подвале. Душегубство вам никогда не мешало, а Бадхен… может, вы просто поставили его на слишком уж высокий пьедестал? Он демиург, примитивный и древний, а не Иисус Христос. Чего вы вообще ожидали от него?  — Отвечая на ваш первый вопрос — Шаари облизал губы и продолжил — я не жалею. Я морок — я не рождался, у меня не было детства, не было родителей. О чем мне сожалеть?  — О бытие. О сознании. О пяти чувствах. О возможности дышать, наконец.  — Я… — он замолк — да нет, ни о чем не жалею. Разве о том, что слишком уж слаб, чтобы самому сходить поссать.  — Я вас отведу — вздохнул я, поняв прозрачный намек. Вернувшись на место, он снова закрыл глаза, но мне стало уже невмоготу — последние дня три я почти все время провел в полном молчании, наедине сам с собой.  — Шаари, не спите.  — Почему? — пробормотал он.  — Потому что боюсь, что скоро вы заснете и не проснетесь.  — Так это же хорошо…  — Кому как. Мне — хреново.  — Вас отпустят после моей кончины.  — Да, я знаю. Но все равно хреново. Он облизал губы, и я осторожно приложил к ним чашку с водой.  — Не к тому человеку вы привязались, Адам.  — Знаю. Это тоже знаю. Он открыл глаза, посмотрел на меня.  — Наверное, вы хотели спросить еще что-то? Пока еще я могу отвечать?  — Имя Бадхена? — усмехнулся я.  — Кроме этого вопроса — он тоже слегка растянул губы.  — Вы жалеете о своих жертвах, Шаари?  — Нет.  — Почему?!  — Потому что я морок — терпеливо повторил он — вы слишком многого от меня хотите. Я вытер с его лба пот — не тряпкой, просто ладонью. Подумал, что каким-то непостижимым образом снова работаю проводником — теперь уже против своей воли. И если раньше я провожал людей, к которым, откровенно говоря, ощущал лишь приличествующую долю сочувствия, теперь это было совсем другое. Я расставался с человеком… с существом, которое хотел считать своим. Которое было моим. Которому я отдал кучу времени, сил и эмоций. И которое не хотел отпускать.  — Не умирайте, Моти — сказал я, стараясь, чтобы это звучало небрежно. Но голос получился на редкость трагичным.  — Пока что не умираю — сказал он вполголоса, не открывая глаз — так что если хотите еще что-то сказать, говорите сейчас. Говорить мне не хотелось. Вместо этого я склонился к нему, запечатлевая осторожный поцелуй на его губах. Он слегка шевельнул ими — непонятно, отвечал ли на поцелуй или что-то собирался сказать.  — Что? — спросил я.  — Адам… — легкий выдох. Я вновь наклонился, раздвигая его губы языком. Он был прав — если я что-то хотел выразить, надо было делать это сейчас, пока он жив. Шаари не шевелился, не отвечал мне, но и не мешал. Я прошелся губами и языком по его обнаженной, солоноватой от пота коже. В голове билось, что надо поспешить, пока из больного на голову влюбленного я не превратился в больного на голову некрофила. Я оглаживал его бока, грудь и впалый живот. Он не был возбужден, разве что едва — я решил принять это как знак согласия. Впрочем, в нашем теперешнем состоянии это не играло большой роли — я поступал как мерзавец, и сам это прекрасно понимал. Всю свою жизнь я старался не наносить прямой и непоправимый вред людям, а сейчас, в данную минуту, готовился овладеть умирающим человеком… существом. Только потому, что нестерпимо этого желал. Его тело было вялым и расслабленным, и я время от времени проверял, что он все еще дышит. Подготовить его из-за этого оказалось легко. Войти — труднее, потому что стало ясно, что до меня там никого не было. От осознания этого на душе стало еще гаже, а член наоборот, окаменел до невозможности. Я сжал зубы, нависнув над ним, лаская взглядом его влажный от пота лоб, четко очертившиеся за последнее время скулы, слегка отросшую щетину — всего пару дней назад я таки убедил его сбрить бороду. Шаари приоткрыл глаза, глядя вроде бы на меня, а может и внутрь себя — в душу, которой у него, скорее всего, никогда не было. Я вновь поцеловал его, ощущая легкий ответ языка, а потом, оторвавшись от побледневших губ, через силу продолжил свое невыносимое преступление — пока не довел его до конца.