Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 32 До Иерусалима я добрался без происшествий. Люстиг жил в пяти минутах езды от Кирьят Мория, в одном из трехэтажных квартирных домов, облицованных иерусалимским камнем. Он ждал меня возле стоянки лично. Такой же, как и в нашу первую встречу — немного усталый, немного насмешливый.  — Ну здравствуй, вечный Эвигер.  — И тебе не хворать. Странно, что ты сегодня без телохранителей. Большая шишка теперь, как я понимаю? Он ухмыльнулся.  — Я всегда без телохранителей. И народ меня за это любит. Да уж, от скромности ты не умрешь, подумал я.  — Пройдемся или поднимешься? — спросил он.  — Пройдемся. Насидеться взаперти я уже успел. Люстиг кивнул в сторону улицы, туда, где она плавно шла на подъем.  — Ну тогда вперед. И рассказывай, что делал и где тебя черти носили. Спустя полчаса мы добрались до одной из обзорных площадок Иерусалима. Я изрядно устал — от пересказа событий последних месяцев, от дотошных расспросов Люстига, от неторопливой ходьбы. Тот был задумчив.  — Значит, Шаари на самом деле мог очень многое… неудивительно, что его самые безумные проекты имели безумный успех. Любой другой политик на его месте уже давно был бы посажен, а этот… — Люстиг покачал головой — ну ладно, так как оно звучит, истинное имя Бадхена?  — Понятия не имею — отозвался я — Шаари унес его с собой в могилу.  — Да неужели? — в его голосе сквозила насмешка — Значит, ты его обхаживал, поил с рук и вытирал ему задницу два месяца, чтобы в конце концов он сдох, не назвав истинного имени?  — Да — коротко ответил я. Он никак на это не ответил, и я решил быть настороже, а пока перевел тему.  — Что с Сааром? Неужто его так испугала перспектива стать женой политика, что он сбежал?  — Он исчез задолго до того, как я пошел в политику. Я же говорил тебе — много чего изменилось.  — И что же именно? Люстиг не ответил. Оперся о бордюр, окружающий площадку, и смотрел вдаль, туда, где красное солнце закатывалось за бело-золотой иерусалимский горизонт.  — Я подумал… — сказал он наконец — ты можешь помочь мне вернуть Саара.  — Я?!  — Ты знаешь истинное имя Бадхена. Это многого стоит. Я воззрился на него.  — Я же сказал тебе человеческим языком — Шаари не назвал мне его. Сказал, что будет безопаснее унести его в могилу, а у него слова с делом не расходились. Он хмыкнул.  — Думаешь, я в это поверю? Судя по тому, что ты рассказал, Шаари был одержим Бадхеном. Сначала поклонялся ему, потом мечтал отомстить. Он наверняка сделал все, чтобы ты закончил за него работу — и дал тебе все карты в руки.  — Пока что это ты одержим — сказал я напряженно — это ты мечтаешь о мести. Он засмеялся.  — Ох, Адам. Ты прав, я хотел бы свести их всех в могилу — одного за другим. А толку-то? Они неуязвимы для людей, пусть даже для таких долгожителей, как мы с тобой.  — Тогда что же случилось с Сааром? — спросил я, снова уводя разговор от опасной темы.  — Наама.  — Наама?  — Сожрала его. Точнее всосала в себя, если тебе так понятнее. Я вспомнил, как Наама рассказывала о своем намерении поглотить Бадхена и промолчал. Люстиг кивнул.  — Вижу, ты понял, о чем я. Впрочем, все к этому шло уже давно. Саар был на ее поводке еще до того, как я их встретил. Она лишь время от времени выпускала его «погулять».  — Он знал? — спросил я. Во мне что-то сжалось от омерзения. Саар Цфания, технический директор и просто хороший парень… получается, все это время он был практически полупереварен своей невестой?!  — Не знал — ответил Люстиг уверенно — Иначе, думаешь, решился бы на мое «похищение»? После того случая, когда ты уже уехал, Наама заявилась ко мне лично. Рассказала обо всем, а потом добавила, что незачем держать во рту то, что давно следовало проглотить. Я поперхнулся при последних словах, представив, как она их произнесла. Пугающе и непристойно. Бедный Люстиг.  — Саар исчез в тот же день. И никакая должность технического директора его не удержала на этом свете — заключил он. Да и была ли она, эта должность, подумал я. Если Цфания появлялся и исчезал по прихоти Наамы… боже, что за странная и страшная кончина для демиурга — быть поглощенным своим же собратом. И что это говорит о мире, который они создали — творцы, пожирающие друг друга, пожирающие души смертных? Неудивительно, что мы, их создания, и сами так далеки от идеала.  — Если бы я мог, Люстиг, то помог бы тебе — сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно искреннее — к сожалению, Шаари так ничего мне не сказал. Он повернул ко мне голову.  — Знаешь, почему я хочу уничтожить Бадхена?  — Потому что он мудак? — предположил я. Он хохотнул.  — Ты немного обобщаешь. Нет, это куда более личное — он помолчал, словно собирался с мыслями — В тридцать третьем я вернулся из Израиля в Польшу — домой. Женился, то-се. Семья, дети. Не собирался оставаться в Лодзи, но жена не хотела уезжать, теща и тесть не хотели уезжать… и мы остались. Я уже знал, что услышу, и старался не смотреть на него. Слишком не любил подобные истории, и слишком часто их слышал во времена своего волонтерства. Люстиг продолжил с усилием:  — Нас выдал по очередной квоте глава местного юденрата, некий Хаим Румковский*. Мою семью погрузили вместе с другими жителями гетто в вагоны и повезли в Освенцим. Последний луч солнца сверкнул в серо-розовом вечернем небе и исчез за домами. Я молчал.  — Они все умерли на моих глазах, Эвигер — наконец сказал Люстиг — Мой годовалый сын погиб от удушья у меня на руках, а я — нет, я не погиб. Я смог выбраться, убить кучу наци, уйти в партизаны, убить еще больше наци. Вернулся в Израиль, воевал во всех войнах, похоронил почти всех своих друзей, одного за другим.  — Эзер…  — В семьдесят третьем** я снова встретил Бадхена. Умолял его убить меня. Как понимаешь, он меня не послушал.  — Почему?  — Для них это — забава, Эвигер. Чем больше ты мучаешься своим бессмертием, тем им интереснее.  — Я не мучаюсь.  — Вот я и удивляюсь. Наверное, с тобой им интересно по другой причине. Ты смертельно боишься смерти и вечно от нее убегаешь, это ведь тоже забавно.  — Да, такие уж они… забавники — пробормотал я.  — Так что, подумай снова. Если убрать их из нашей реальности, миру от этого не убудет.  — Ты так в этом уверен?  — Они часть макрокосмоса. Думаешь, если убить их земную оболочку, это всерьез может нанести хоть малейший урон им самим?  — Нет. Конечно, нет — согласился я, но не слишком уверенно.  — Только они сами могут друг друга сожрать — настойчиво сказал он — И оставить нас наконец в покое. А месть… я уже пробовал, и не раз. Ничего она не приносит. Ни удовольствия, ни удовлетворения. Но если знаешь тайное имя — скажи его мне. Мы прошлись еще немного, но вскоре стало понятно, что встреча исчерпала саму себя. Говорить стало не о чем. Я остановился у дороги — такси в это время ездили редко, но что-то поймать было можно. Повернулся к Люстигу.  — Ты ведь понимаешь, что не сможешь долго занимать свой пост? Лет пять, десять, ну пятнадцать — и твоя моложавость станет подозрительной. Придется исчезать с радаров, переезжать… и так раз за разом. Он пожал плечами.  — Думаю, что все закончится куда раньше.  — Надеешься, что Бадхен передумает?  — Не надеюсь. Но всякое бывает, правда? Например, ты решишь поделиться тем, что тебе успел напоследок шепнуть на ушко Моти. Или еще что-нибудь.  — Да ладно тебе, хватит — вяло сказал я. Чертово такси все не появлялось. Люстиг тоже, видимо, уже тяготился моим присутствием. Посмотрел на часы, потом на дорогу.  — Если что — звони мне — он протянул мне черную визитку с номером телефона. Имени на карточке не было.  — Спасибо. Я знал, что не позвоню. Но сунул карточку в карман. Вдалеке наконец показалась белая машина с благословенной желтой шапочкой на крыше. Такси. **** На выборах победил кандидат Люстига — что подняло последнего до статуса председателя Кнессета. Первым делом новое правительство отменило почти все законы, проведенные их предшественником — узаконенная эвтаназия, смертная казнь… Зиккурат тоже пошел под слом. Только одно не изменилось: население так и осталось разделено по городам — ультрарелигиозные в своих гетто, остальные — в своих. Наверное, новое правительство и хотело бы вернуть все, как было — но страна оказалась разделена бесповоротно. В части городов уже года три вовсю действовали законы галахи, и тамошние руководители не собирались столь легко отдавать власть обратно светскому правительству. Во избежание гражданской войны новый премьер просто-напросто умыл руки и оставил все, как есть. Правда, он не мог учесть маленькой детали: в отличие от него, Шаари мог игнорировать государственный бюджет и «по щучьему велению по моему хотению» расширять инфраструктуру в городах, где люди практически не платили налогов. Без сверхъестественного влияния чуда не случилось: налоги пришлось повышать за счёт тех, кто их платил всегда. Недовольных среди них оказалось очень много — люди рассчитывали на другие действия от нового правительства. Я читал новости и в мыслях костерил Бадхена, по прихоти которого застрял в стране на пороге кризиса — экономического и политического. Наверное, не следовало думать о нем так много — потому что в конце октября он объявился сам. После новогодних праздников я совсем было расслабился. Суккот, праздник кущей, тоже закончился, и соседи убирали свои шалаши до следующего года, а я, глядя на красивый желтый цитрон***, оставленный кем-то на балконе снизу, вспомнил, что забыл купить лимоны — на ужин планировались креветки в чесночном соусе. Магазины открывались через сорок минут, и я заглянул в холодильник — проверить, чего еще не хватает. До магазина решил пройтись пешком. Докупил, кроме лимонов, пива и апельсинов. На обратном пути меня застал первый в этом году дождь — короткий и яростный. Так что до дома я добрел уже насквозь промокший. Ну, по крайней мере, пиву и фруктам ливень не повредил. Открыл дверь, и сделал шаг назад: на пороге меня ждал Бадхен. Неподвижный, словно окаменевший. Он выглядел еще хуже, чем в прошлый раз. Волосы стали еще более спутанными, глаза смотрели лихорадочно. Но в то же время в нем появилось какое-то неуловимое, безумное величие — неестественно прямая осанка, надменный поворот головы… король в изгнании, или страдающий манией величия бомж — его можно было принять в равной степени и за того и за другого.  — Заходи — уронил он, и это слово упало между нами, как ржавый болт. Я поколебался, но переступил через порог собственного дома, ставшего внезапно весьма неуютным. От Бадхена пахло чем-то совсем диким — ладаном, железом, пеплом и еще примешивался какой-то знакомый запах.  — Ну чего тебе? — спросил я.  — Пришел.  — И разучился говорить развернутыми предложениями, как погляжу. Он даже не отреагировал на мои слова. Взял пакет с покупками, положил… точнее, уронил на каменный пол. Послышался отчетливый треск стекла и по прихожей разлился резкий запах «Балтики».  — Блять, что ты…! Под его тяжелым взглядом я запнулся.  — Ничего, выпью водички из-под крана.  — Сядь — сказал он тихо.  — Куда, на коврик в прихожей? — огрызнулся я — Дай хоть зайти одежду сменить. Он потеснился, и я бочком пролез мимо него в гостиную. Переодеваться при нем не хотелось, как, впрочем, и садиться в мокрых джинсах на диван. Я все же сел. Бадхен молчал.  — Видел Нааму. — сказал я небрежным голосом — Неплохо выглядит, кстати. Приглашала заходить на чай.  — Нет.  — Думаешь, не стоит принимать приглашение?  — Нет.  — Мне тоже так кажется. Она стала еще жутче, чем раньше. Кстати, сожрала Саара.  — Кого. Кажется, вопросительные предложения он тоже разучился строить.  — Саара Цфанию. Один из ваших, если ты вдруг забыл.  — Нет. Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом.  — Саара сожрали, Наама превращается в Бабу Ягу, ты впадаешь в деменцию и выглядишь, как последний нарк — меня несло, как часто в подобные моменты, хотя давно следовало бы заткнуться — скажи честно, нас ждет конец света?  — Нет.  — Отрадно слы… — начал я, и в этот момент Бадхен схватил меня за горло, сжав так, в глазах потемнело, и лаконично произнес:  — Хуже.  — Хрррр…хх… Я почувствовал, что еще секунда — и потеряю сознание от нехватки кислорода. И тут он меня отпустил, практически бросив обратно на диван.  — Ты помнишь море — сказал он. Слова его теперь напоминали не болты, а скорее камни, падающие с обрыва на голову. Я не ответил, пытаясь вернуть себе дыхание. Горло нещадно болело.  — Адам.  — Иди нахер — хрипло выдавил я. Бадхен опустился передо мной на колени, взглянул в глаза.  — Люби. Меня. Знакомое чувство, как будто дали под дых. Любовь разлилась по моим венам мгновенно — ни один наркотик в мире не подействовал бы так быстро, я уверен. Я перестал видеть перед собой нечесаного бомжа. Больше не было опустившегося гопника — или же мой отравленный окситоцином мозг фильтровал неприятные детали. Передо мной находился тот, кем он, по сути, являлся — творец, божество, демиург. Настолько совершенный, что реальность, окружающая его, в миг стала фальшивой и неубедительной, как плохо окрашенные театральные декорации. Я понял, как вместе с нереально сильным чувством любви меня захлестывает паника. Точнее, панический страх — потому что я и сам на его фоне стал почти что фальшивым. Нереальным.  — Не на…до… — выдавил из сжавшегося горла. Но уже ничего не мог сделать. Губы Бадхена мазнули по моей шее.  — Адам — имя обожгло кожу.  — Отпусти… — я сам вцепился в него, но казалось, что это он держит меня и не дает вздохнуть воздуха. Бадхен молчал, и от этого становилось еще страшнее. Реальность накатывала волнами и проваливалась вновь в темноту, и в какой-то момент оказалось, что я лежу — не знаю, как и где, придавленный чем-то тяжелым. Поверхность под спиной не ощущалась как что-то знакомое — наверное, мы даже не находились в моей квартире?.. Я попытался приподняться, и ладонь Бадхена легла на мою грудь, принуждая лечь. Она была невыносимо горячей, эта ладонь, и я чуть не закричал, потому что показалось, что его пальцы проникают мне под кожу и мясо, цепляясь за голые кости, стремясь добраться до маленького сгустка жизненной силы внутри.  — Нет — выдохнул я. Пальцы остановились, но не исчезли. Я понял, что это он лежит на мне могильной плитой, и что каким-то образом мы почти сливаемся там, где наши тела соприкасаются друг с другом. Не так ли Наама поглотила Саара подумал я, но даже эта мысль не дала мне достаточно сил, чтобы вырваться из его плена. Я будто находился внутри ослепляющего белым сиянием кольца — повязанный им по рукам и ногам, изнутри и снаружи. Бадхен — или та сущность, которую он позволил мне наконец увидеть — шевельнулся, и я понял, что он вошел в меня — а я даже не заметил, как и когда это случилось. Что мы обнажены, и что я все-таки лежу на полу своей гостиной, но под кожей ощущается песок, как если мы бы одновременно находились на морском берегу. Движение — и меня пронзает изнутри, потому что он не просто инициирует ритуал спаривания. Пальцы в груди вновь задевают пульсирующий сгусток, силой забирая из него принудительно порожденную любовь. Как странно — сейчас мне совсем не хочется расставаться с этим чувством, и я сопротивляюсь, но он толкается в меня, и пальцы одновременно тоже толкаются в самое сердце моей… души? Я кричу — потому что это невыносимо, чудовищно больно. Я понимаю, что именно так он пожирал души людей, именно так Наама поглотила Саара. И что он врал, говоря, что они, демиурги, произошли из пустоты. Ни одна пустота не способна породить подобную жестокость и противоестественность. В моем обезумевшем мозгу возникает образ хтонического чудовища — прародителя Бадхена, и меня обуревает ненависть к этому чудовищу, которое, скорее всего, уже как вечность успело разложиться на атомы. Я чувствую, как Бадхен совершает свои возвратно-поступательные движения внутри меня, но это все происходит на грани сознания — главное совершается совсем в другой части меня, там, где меня пожирает заживо оголодавшее существо вне времени и пространства. Не оставляя после себя почти ничего. И вместе с тем… в ослепляющую боль начало проникать что-то новое. Короткие стакатто..... удовольствия?  — Нет — простонал я, осознав, что происходит. Он не хочет, чтобы мне было просто плохо. Он стремится доставить мне наслаждение. Высосав из меня душу, вложить в меня, как оплату за сервис, честно заслуженный оргазм.  — Да — выдохнул он. Это его первое слово за все время, что он овладевал мной.  — Не делай этого, Бадхен, прошу тебя… Он не слушал. Методично врывался и выходил из меня, как хорошо отлаженный отбойный молоток. Ты уже выпил из меня почти все, что возможно, подумал я. Овладел и душой, и телом. Заставил любить, мать твою. Не заставляй меня хотя бы это — кончить. Я знал, что он слышит мои мысли. Слышит. Но не слушает. Наслаждение — настоящее человеческое возбуждение накатывало все сильнее и сильнее — вопреки моей воле. Как и в предыдущие разы, он навязал свою собственную волю, не оставив мне выбора. Я любил его — как он и приказал всего двумя словами. Я стиснул челюсти, потому что из горла рвался скулеж, подставлялся под быстрые, почти хаотичные удары его бедер, изгибался, стремясь отдать все, и ненавидя себя и его в эту секунду за это. Почувствовал его пальцы на своих губах и открыл рот, позволяя им проникнуть внутрь, облизывая, всасывая, разрешая ему трахать свой рот так же, как и задницу. Все равно от меня уже мало что осталось, думал я, давясь слюной. То существо, что вот-вот кончит под мощным хуем Бадхена, вряд ли можно считать моим обычным собой. Так пусть его… И я сдался. Я не смотрел на его лицо, сосредоточившись на себе самом. Поэтому не мог видеть, как он воспринимает происходящее. Да и был ли в этом смысл? В его движениях не было ни капли похоти или страстного желания. Ничего из того, что заставляет двоих людей ложиться друг с другом. Сейчас балом правили совсем иные стремления. Власть. Подчинение. Порабощение. Его руки опустились на мои колени и развели их в стороны еще шире, а движения стали быстрее, болезненнее и жестче. Одна из ладоней тяжело легла на меня и резко провела вверх-вниз. Этого мне хватило. Я упал на спину, хватая воздух ртом, изогнувшись аркой, как одержимый дьяволом. Белесые капли попали на его живот и пах, а он сам ухватил меня за руки — чтобы не дать вывернуться, и довершал последние движения перед тем, как получить свою собственную долю мучительного судорожного наслаждения.