Я иду к тебе домой

      Моим первым шагом в рок-музыку, наверное, можно назвать мою первую работу с группой «Крематорий». Громко, правда? Вся работа заключалась в том, что я просто на слух сняла скрипичную партию с песни «Клубника со льдом», она была всегда моей любимой. Я уже не помню, как у меня оказалась кассета «Крематория», помню только, что столько раз подряд я ещё никогда не перематывала плёнку, стараясь запомнить на слух, что и как играется. Билась я над этой композицией, наверное, с неделю. Потом я похвасталась братьям, те оценили, мол, крута малышка, крута, и как-то мы все трое забыли. Правда, однажды меня услышал один из преподавателей моей музыкалки и, как мне стало известно потом, ему очень понравилось то, что у меня получилось. Я от нечего делать рассматривала свою мордашку в карманное зеркальце. Мимо меня проходил кто-то из преподавателей, кажется, по сольфеджио, и назидательно так заметил: — Ты бы, Александра, лучше играла бы, чем на себя любоваться, — не останавливаясь, он поспешил по своим делам. Даже не подозревая, какое возмущение он породил в моей душе. Что значит «лучше играла бы»?! А кто первые и вторые места занимает в районных и городских конкурсах? Горшенёва. А кто всегда как штык на занятиях? Горшенёва! А кто даже больной приползёт на выступление? Горшенёва же! Я достала из футляра скрипку и решила наиграть себе «Клубнику со льдом». После занятий, когда я шла к остановке, чтобы поехать домой, меня нагнал Илья. Мы учились в одной музыкалке, в разных классах. Я на скрипке, он — на флейте. Илья был милым еврейским юношей, носил фамилию Дресслер и лохматую кучерявую шевелюру. — Саша, подожди меня! — О, привет. Чего запыхался? — Мне тут Андрей Михалыч сказал, что ты «Крематорий» на скрипку переложила? — Не совсем. Просто сняла скрипичную партию из «Клубники со льдом». А что такое? — Да я же искал скрипача! — Илья, почему-то, был очень взволнован. — Ты? Объясни, пожалуйста, я ничего не понимаю. — Обязательно! Как раз по дороге домой я тебе все распишу, — он взял меня под ручку и проводил в открывшиеся двери подкатившего к остановке автобуса.       Дело оказалось в том, что лохматый Дресслер ввязался в одну группу музыкантов, которые творили какой-то романтический фолк, основанный на произведениях Толкина. Все это было так мило, романтично, всякие эльфы, хоббиты. Одним словом, неплохой старт для музыканта. Илья привёл меня в эту группу, я поиграла с ними где-то с полгода, а потом начались экзамены в обеих школах и мы с Ильёй немножко выпали из коллектива. Илья собирался с ними и остаться, а я вот не знала ещё, хочу ли я дальше играть или, может, освоить другую профессию. Мне, девочке выращенной на маминых сказках о красоте, добре и всяких принцах, хотелось приносить в жизнь людей красоту. Именно поэтому я добросовестно осваивала скрипку — красивый инструмент дарит прекрасную музыку. Хотя, добрые сказки о принцах были в самом раннем детстве, а потом пошли сказки с несчастливым исходом. Мама воспитывала нас троих на таких сказках, потому что была убеждена, что хотя бы через сказки, ребёнок должен понимать, что не всегда в жизни бывает пресловутый happy end и это нормально.       Так вот, в конце 1997 года я взяла перерыв от музыки на лето. В то время во мне рос интерес к профессии визажиста. Поэтому я пошла поступать на парикмахера-модельера в Охтинский колледж. Правда, профессию парикмахера трудно было бы совмещать с гастролями, а выбирая из двух зол, я отдала предпочтение тому, к чему всё же больше лежало сердце и что, плюс к этому, приносило какой-никакой, но доход. Конечно, я бы могла после ухода из группы пройти курсы стилистов-визажистов (больше ради лицензии и диплома, чем для обучения) и хорошо устроиться в какой-нибудь студии красоты, но, связавшись однажды со скрипкой и её красотой, я поняла, что музыка — это я, а я — это музыка. И спасибо трём годам Охтинского — навык парикмахера и немного визажиста пригодился в концертной жизни: Мишку накрасить, например, саму себя, Машку, Реника. Кого угодно, подходите. Мишка шутил, что со мной группа экономит на гримёре. Открою тайну Шуриковых блондинистых волос: это я тренировалась на нём красить. Потом уже он наловчился сам, но иногда, по старой дружбе, просил меня. В общем, я вела к тому, что через Илью Дресслера и группу с незатейливым названием «Бродяжник» обо мне начали узнавать в музыкальных кругах. Узнав об этом, Мишка меня привёл в «Король и Шут». Предварительно обидевшись на меня. — За что? — вопрошала я. А он складывал руки на груди, задирал нос и говорил: — А ты Лёшке первому рассказала, а не мне. Я обиделся. — Миша, побойся Бога! Я вам обоим рассказывала! Анфиса твоя свидетель! — Да? — Да. — Ну ладно, наверное, я забыл. Я не могу на тебя долго обижаться. Короче, приходи к нам на репу, подснимешь какую-нибудь песню? А то там у Андрюхи аж чешется, как ему скрипку хочется. — Ну… если он не расчешется в кровь, я после экзаменов, хорошо? На том и договорились. Сдав последний вступительный экзамен, я была приведена в «Король и Шут». Там мы встретились с Машей, которая обрадовалась, что не одна она будет в компании парней. Через какое-то время она связалась с Гордеем, вышла за него и стала не «участником группы», а «женой директора». На репетиции она не ходила, поскольку Гордей так распорядился, и за неё скрипичные партии придумывала я. Я не тяну на себя одеяло, мол, смотрите, какая я гениальная и прекрасная, а просто констатирую факт: Машу от нас отдалял Гордей и встраивала скрипку в общую картину я. Хотя, когда Маша ещё ходила на репетиции и мы ещё даже не записали концертник «Ели мясо мужики», партии для неё — да и для меня — придумывал Мишка. А потом передал бразды правления мне. — Ну ты же у нас скрипачка, не я, — пожимал плечами мой брат. Я была не против, мне заниматься музыкой очень нравилось, я почти не расставалась со скрипкой, а вот Машка, по её же собственным словам, любила полениться, хотя, она больше стеснялась, я думаю. Помню, на одном концерте в перерыве между песнями я, что называется, психанула и побаловала фанатов «Венгерским танцем №5» Брамса. Когда я начала только наигрывать, гитаристы подозрительно покосились на меня, Шура Балунов заулыбался во все тридцать два, обнимая бас, Пор пытался что-то на тарелках подстукивать в ритм, Мишка светился от гордости, Князь стал приплясывать, а Маша смутилась ещё больше и присела на край сцены, подперев голову рукой и смотрела на происходящее на сцене. — Небольшая импровизация, друзья, от Саши! — объявил после моей шалости Мишка, — аплодисменты нашей Саше! — Импровизация от Иоганнеса Брамса, Миша, — поправила я. Фанатам, по-моему, не очень зашла классика. Как-то вяловато они оценили моё соло. Ну и ладно, это дело вкуса. Скрипки плавно влились в коллектив, и Андрей стал активно использовать этот инструмент. Как говорила Маша, она в группу пришла за «амурным интересом», но кто именно это был я, честно говоря, до сих пор не знаю. Но точно не Шура Балунов. Могу предположить, что Яшка… хотя этот фрукт за мной пытался ухлёстывать, игнорируя всяческие недовольные пыхтения и иногда прямые Мишины угрозы. Но, когда писался «Акустический альбом», у Миши начались серьёзные проблемы со здоровьем по причинам всем известным. Его рядом не было, а значит Яшка мог активизироваться. Так вот, когда он то и дело ко мне подкатывал (уж извините за бедность речи), я видела, как Маша меня испепеляет взглядом. И Яшке давался красный свет. Не столько из-за Маши, правда, сколько из-за того, что в мои полных семнадцать лет Яшка, который был ровесником моего второго старшего брата, казался… ну, не то чтобы старым, но как-то не котировался. К тому же, юная Александра без памяти была влюблена в Александра, далее именуемого Реником. Этот кадр играл у обоих моих братьев в группах, заход начал с младшего из них. И так я была влюблена, что просто ужас. Ему самому, разумеется, ни слова не было сказано. Да что там ему, даже Лёша не знал. Никому я не могла доверить эту тайну. Ну сами смотрите: Мишка был уже женат, у него свои проблемы, плюс творчество и «допинг». Нет, он бы выслушал и чего-нибудь сказал бы в ответ, но я не хотела его грузить. У него своих хлопот достаточно было. Лёшка сам разбирался в личной жизни (это отдельная тема) и со мной стал пореже общаться. Он бы, как и Мишка, спокойно бы выслушал меня, может даже и свёл бы меня с тёзкой, но у него тоже забот доставало. Однажды, правда, я чуть не проболталась Шуре Балунову. Мы с ним в кои-то веки выбрались погулять по городу (бывало такое, да) и уселись где-то на набережной передохнуть. Шура пил пиво, я хрустела вафельным рожком и вдруг как-то тяжело вздохнула. Тут Шура скосился на меня и хитро так говорит: — Чего вздыхаешь, Шуня? Влюбилась чай? — Ну есть такое, да… — ляпнула я, забывшись. Шура испустил восторженный визг и подвинулся ко мне поближе. — Рассказывай, кто он? — Не-не-не! Ни за что! Эта тайна умрёт со мной. — Ну нет, слишком долго ждать. Колись! Я его знаю? — Чего ты ко мне пристал, старый интриган? — огрызнулась я, а Шура расхохотался. Ему понравилось определение, данное мной: старый интриган. — А-хах… ну ладно тебе, ну другу-то можно. — Друг, даже Мишка с Лёшкой не в курсе, ты о чём? — Боженьки! Это такая страшная тайна? А может, он женат? А может… — тут он развернул мою голову за подбородок и заглянул мне в глаза, — а может… может… это я? — я не сразу поняла, что этот гад надо мной прикалывается и остолбенела. — Ты… ты чего? Нет, ну ты, конечно, милый, но… Шурик, ты старше меня на семь лет, побойся Бога! — Или твоих братьев, да? — он ткнулся лбом в мой лоб, а потом громко и заливисто заржал, — я… я же… я же шучу, Сань! — Идиото! — не оценила шутку я и откусила ещё кусочек от рожка. А Шурик ржал, счастливый. — А я правда милый? — отхохотался он. — Ну… — я оценивающе оглядела старого друга, — ну есть такое… если вот тебе брови пощипать немножко… — Не надо мне брови пощипать! Это моё достояние! — он разгладил брови, как Будённый усы, — ну хоть имя назовёшь? — Чьё? — Своего избранника, чьё. — А… он наш с тобой тёзка. — Ну я так понимаю, это не Поручик. — Не дай Бог! Он слишком тощ. А этот Саша высокий, черноволосый… — мечтательно начала я, но вовремя опомнилась, — а больше я тебе ничего не скажу. Шура сделал вид, что ничего не понял, но, скорее всего, он и правда ничего не понял. Хотя, ему можно было бы доверить сию тайну: Шура, если его попросить, могила и никому ни полслова. Но я перевела тему на Мишу: он давно не общался со мной, и я волновалась. — А ты с Анфисой не разговаривала? — Я не хочу с ней общаться, — отрезала я. — Не понимаю тебя. Хотя, нет, понимаю… — Да ну её. Дурная какая-то. Так что, Мишка с тобой разговаривал?.. — Я у него в больнице был… он просил родителям вашим ничего не говорить. Ну сама понимаешь. — Я тоже хочу к нему сходить, Шур. — Саш, может, не надо… зрелище не для тонкой девочки. — Слушай, он мой брат, в конце концов. Лежит там один… — тут Шурик меня обнял, чтобы я не заплакала, — отвези меня к нему? — Ну хорошо… хочешь, могу прямо сегодня. Вечером того же дня я увидела брата. Он лежал, привязанный к койке, в одних трусах, накрытый тонким одеялом. Лицо было бледно-жёлтым, огромные синяки вокруг глаз и на сгибах локтей, взгляд мутный, волосы всклокочены. Это был не мой брат. Это был тот наркотик, с которым Миша так «подружился». Шура был прав — зрелище не для тонкой девочки. Я закрыла лицо руками и выбежала в коридор… — Саш… — Молчи, Шур, пожалуйста… просто ничего не говори. Ты был прав. Мне не нужно было приходить. Это пиздец. Это уже не мой брат… Домой мы шли в молчании. С того дня больше никогда я не навещала Мишу в больницах. Нет, я его не бросила, но видеть его таким мне было очень больно. После этого случая Миша, когда вышел из больницы, мне пытался объяснить, что это очень тяжело, что он и хочет «соскочить», но это сильнее его, к тому же Анфиса рядом, такая же наркоманка, и это тяжелее вдвойне. У меня не укладывалось в голове всё это, это какой-то сюр, это не мой брат говорит, это вообще мой ли брат? Где мой Мишка? Что это за человек с ввалившимися щеками, истончающимися руками и каким-то безумным взглядом? — Куда ты дел моего брата? — этот мой вопрос Мишу словно ледяной водой окатил. Он долго смотрел на меня, моргал, пытался что-то ответить, то отводил взгляд, то снова смотрел на меня, но так и не нашёл ответа, куда он дел моего брата.