Я иду к тебе домой

      Прошёл год. Вышел «Акустический альбом». Я успешно совмещала не очень далёкие гастроли с учёбой на заочке. Алиса-таки уехала во Францию и теперь мои источники добычи всякой забугорной косметики и прочих радостей для волос стали меньше на одну подругу. Да, в конце девяностых то, что мне было бы нужно для себя любимой — шампунь ли какой, краска ли для волос, лак (и для волос, и для ногтей) — мне привозили две мои подруги. Одной из них была Лёшкина Алиса. Алиса много ездила по Европе с гастролями и привозила мне внушительное количество всяких прекрасностей. Ещё одной подругой была моя одноклассница, Марина. Она часто ездила в Финляндию и ей я заказывала шампуни. У финнов они обалденные. Однако, каково было моё удивление, когда однажды мне пришла тяжелая такая посылка из Парижа. Алиса, добрая душа, прислала мне всяческой французской косметики. Ко всему этому роскошеству она приложила небольшое письмецо. В письме она очень извинялась передо мной (как будто было за что), говорила, что такой шанс выпадает раз в жизни, Парижская опера ведь! Я её понимала. Кто знает, пригласи меня Венская консерватория, может, я бы тоже, роняя тапки, рванула по их зову. Семья семьёй, а такими приглашениями не разбрасываются. Ещё Алиса прислала свою старенькую колоду Таро. Велела отдать Лёше, чтобы помнил её, чтобы знал, что она его всё равно любит. Ох, эта Алиса… колоду я брату отдала. Он даже потом освоил какие-то расклады, помню, тренировался, раскладывая мне на любовь. Ничего путного не вышло. Правда, моё сознание зацепилось за «двоих детей». Просто я из тех девочек, которые воспитывались в традициях «муж, дети, семья», без патриархальных заморочек, но в таком ключе. Да и наблюдая, как наша мама была счастлива быть нашей мамой, несмотря на все трудности, мне тоже хотелось такого счастья. Как-то мы с Алисой даже делились мечтами о будущем: она хотела себе двух девочек, а мне было всё равно, кого, главное, чтобы были. Это у меня в Мишку: у него была потребность в том, чтобы его окружали родные и любимые люди, которые любили бы его любым и не капали бы на мозг. Поэтому Мишка часто говорил, что «вот попозже точно детей заведу». Но «попозже» он оказывался с очередной клинической смертью в больнице.       Тем временем Лёшка женился. — Зачем, Лёш? Ты же её не любишь, — спросила я после того, как он оповестил, что женится. — Тебе, конечно, виднее, кто кого любит, — он явно не был настроен на разговор об Алисе, что, может, стоит подождать её. Ну хотя бы написать ей и поговорить таким образом. — Твоя жизнь, тебе жить, — махнула рукой я. — Вот именно, — Лёша поставил точку в истории с Алисой. Так думал он тогда.       Яков всё продолжал виться вокруг меня. Я стала воспринимать это как данность. Ну вот такой вот он — Яшка. Лёша исполнил своё обещание познакомить меня с Леонтьевым. Тогда Реник как раз рвался к Мишке в группу. И однажды у нас дома раздался звонок телефона. Мобильного тогда у меня не было ещё, а то, думаю, звонили бы мне на мобильный. — Сашунь, тебя к телефону, — мама оторвала меня от стрижки модельной головы. — Кто там? — Не знаю. Какой-то приятный мужской голос. Таким голосом проповеди читать, — добавила она. Я удивлённо подняла бровь, отложила ножницы и расчёску, и направилась к ожидающей меня трубке. — Ало? — Привет, Саш. Это Леонтьев Саша. Мне Лёха твой номер дал. Ну, то есть, ваш. Короче, Лёха меня на тебя вывел, — пока он говорил, я зажала мембрану ладонью и издала истеричное хихиканье. Ну Лёха, ну брат! Спасибо… — А… да… а ты чего вообще? — я и это-то еле выдавила, чтобы не выдать волнения и истеричной радости. — В смысле? — не понял Реник. — Ну звонишь чего? — А… Да вот Миха на репу пригласил, а адрес вашей точки забыл дать. — Ай да Миша! — Точно! А Лёха не помнит адрес… — А поехать показать у него времени нет, — продолжила я. — Именно. И я подумал, давай с тобой встретимся где-то в городе, и поедем вместе? — на этой фразе я пустилась в какие-то дикие телодвижения, изображающие бурную радость. — Да, давай. Хорошая мысль, — успокоившись, согласилась я. Мы договорились, где, когда и во сколько и попрощались. Естественно, никакая стрижка уже не лезла мне в голову. Целый вечер я на радостях сновала по квартире туда-сюда, не могла усидеть на месте. Даже хотела позвонить Лёшке, сказать спасибо, что свёл-таки меня с предметом обожания, но потом передумала. Представила его не очень разговорчивый тон и передумала.       Кстати, я вообще не знаю, как женился и как жил с женой Мишка. Он женился, когда мне было лет четырнадцать. Я жутко на него обиделась. — Ты меня и так бросил, когда из дома ушёл. А теперь ещё и женился… — Ну, Шунь, я же не могу всегда с тобой рядом быть. Я, может, и хочу, но… — Может?! То есть, ты не уверен? — Когда ты вот такая — не уверен! — вспылил в ответ брат. — Ну и пожалуйста! Я страшно обиделась тогда. Его Анфису я вообще знать не хотела. Не знаю, честно говоря, почему. То ли потому что она у меня брата украла, которого и так не очень много было в моей жизни, то ли потому что она тоже долбила героин и слезать не собиралась. Что уж там говорить о том, чтобы Мишке помочь слезть. Лёша тоже не очень-то Анфису жаловал. Думаю, именно с его лёгкой руки моя обида сформировалась в конкретный посыл: она убивает моего брата. Интересно, если бы Миша тогда встретил такую женщину, как Оля, дулась бы я на них обоих? Пища для подумать.       Реник вливался в наш коллектив, привносил свои хэви-металлические нотки и в паре с Яшкой заглушал нас с Машей. Возмущению скрипичной братии не было пределов. — А потише ты можешь? — бурчала Маша. — Ну я попробую… — но снова и снова Реник расходился и начинал жестить. Процесс притирки друг к другу шёл полным ходом. Мы с Леонтьевым всё как-то рядышком, всё как-то поближе. Не специально, честно говорю. Однажды Цвиркунов устроил мне сцену ревности. Не сцену, скорее, а сценку. Мы уже расходились по домам, и я ждала Шурика Балунова. Он пригласил меня после репы посидеть где-нибудь, соскучился по мне. Мишка убежал по своим делам, Реник свалил с половины репетиции на другую, к Лёшке. Поручик вообще меня никогда особо не интересовал. Так повелось, что с Щиголёвым у нас сложился плохонький нейтралитет. Когда Миша меня привёл, Поручик начал вопить, мол, да что это такое, не группа, а семейный подряд: то он брата на моё место, то теперь сестру привёл. — А кто на скрипке будет играть? Ты? — огрызнулась я. — Да я вообще манал эту скрипку! На хера, Миш? — Отвянь. И не наезжай на мою сестру. А то в Питере барабанщиков ещё есть. Вот так Миша поставил на место Поручика, а мы с ним с тех пор друг с другом контактировали по минимуму. Так вот. Все уже разошлись, а Шурик замешкался, упаковывая бас в чехол. Я вышла ждать на улицу и меня догнал Яшка. Было дождливое лето тысяча девятьсот девяносто девятого года, уже целый год, как я влюблена в Леонтьева. — Балунова ждёшь? — Ага. — А чего тогда около Леонтьева трёшься всё время? — Яшка нервничал. — Не поняла претензии, — когда мне предъявляют необоснованные претензии, в голосе моём появляется сталь. Не стал исключением и этот случай. — Ну ты всё к нему поближе стараешься. — А тебе что? Я тебе что-то обещала? Я же всё сказала год назад, — вздохнула я устало. — Дура… — процедил Цвиркунов и просто ушёл. В состоянии некоего прифигения я пробыла до прихода Шурика.       И вот, осенью двухтысячного года, случились КИНОпробы. Честно признаться, Цоя я могу слушать только в чьём-то ещё исполнении. Особенно меня радуют «Алюминиевые огурцы» в исполнении Эдмунда Мечиславовича. «Пикник» вообще обалденная группа, как раз для моей задумчивой неспешной натуры. Так вот, перед КИНОпробами Лёша попросил меня прийти к нему на пару репетиций, ему показалось, что можно было бы в его ремейк вставить скрипку. Снова репа, снова Реник. А скрипка хорошо тогда вписалась.

Ноябрь 2000, Москва.

— Это что за Чиполлино?! — заржал Князь, когда Мишка вошёл в гримёрку. — Ах ты гад! — в шутку оскорбилась я, — Миша, не слушай его, он глупый! — я обняла Мишку за голову и прижала к груди, а тот подыгрывал, делая вид обиженного мальчугана. Потом пришли какие-то фанаты, выигравшие какой-то там конкурс, фоткаться с Мишкой, Машка бегала в поисках тюнера, Яшка изумлялся «Это ты так Миху загримировала?», а я в ответ показала руки, не до конца очищенные от грима. А потом Балу попросил помочь взлохматить ему волосы. Суета, суета… потом Лёша вызвал меня, уточнять, когда я с кем выхожу на сцену. — Бедненький Мерлин Мэнсон! — хохмил Князь, на что Мишка показал ему кулак и прозвучала очень милая фраза: — Это мне сестрёнка сделала, быстро забери свои слова обратно! — я умилённо улыбнулась и отошла за очередной салфеткой. А потом ребята ржали над Мишиным гримом. Лёша даже офигел. — Ёп твою мать! — выдал он. — Брата родного не узнал! — смеялся Дима Гусев. — Да такого узнаешь, когда над ним гримёр поработал! — Лёша придвинулся ближе к лицу брата и рассматривал, что там ему нарисовали. — Гримёрша, — важно поправила я. — Господи, я тебя ищу! — наш средненький вздрогнул, услышав голос сзади себя, — блин, а с тобой что? — А, так это ты так брата родного отделала? — подал голос Реник. Я гордо кивнула, всё ещё оттирая руки, точнее теперь выковыривая краску из-под ногтей. — Она вон и себя тоже, — Миша устроился в кресле и пил пиво. — Да я вижу… — Лёша теперь рассматривал меня, — я чё-то себя подкидышем чувствую. — Ну пошли, исправим, — рассмеялась я. — Ребят, вот вы два брата, вот ты Элвис, — это Андрон адресовал Лёшке, — а ты Мэрлин Менсон, — это Мишке. — А я? — я высунулась из-под Лёшиной подмышки. — А ты настраивайся иди, — отреагировали братья хором. — Пока не могу. Там идут поиски тюнера. Кто-то спёр. — Пойдём, я тебе дам, — Реник поставил своё пиво и приглашающе махнул рукой. — О, да, пойдём, как раз руки чистые наконец-то. Ща, я скрипку схвачу. — Не перепутай! — крикнул вдогонку мне Миша. — Никада! — ответила я. В соседней гримёрке Реник поделился со мной тюнером. Я устроилась в уголке и сосредоточенно крутила колки. Краем глаза я видела, что Сашка сидит напротив меня, подперев голову рукой, и наблюдает за моими действиями. — Саня, не переживай. Скоро освобожу тебе тюнер. Щас, ещё одна струна. — Да не торопись, я не за тюнер переживаю, — спокойно произнёс он, — я уже всем всё настроил. — А за что ты переживаешь тогда? — За тебя. — Чего? — у меня в этот момент даже волосок на смычке лопнул, — блин, давно надо было волос заменить, — я принялась отрывать порвавшийся волосок. Тут Реник взял из моих рук смычок, решил мне помочь. Он вырвал торчащие нити и протянул мне исправленную трость, — спасибо. А за что ты переживаешь, ты не сказал? — Ну… — он потупил взгляд и смотрел теперь не на меня, а на свои пальцы, скатывающие в шарик волоски, — ты… такая красивая… — Это повод для переживаний? — удивлённо улыбнулась я. — Да нет… — Александр откинул шарик в сторону и взял меня за руку, — Саш, ты мне нравишься. Я когда увидел, что за тобой Яшка ухлёстывать пытается, понял, что на его месте должен быть я. — Ой… — только и смогла выговорить я. Ну просто когда парень, по которому ты сохла последние года полтора, говорит тебе подобные вещи, что-то связное сказать довольно трудно. Поэтому я часто дышала, улыбалась как идиотка и пыталась держать себя в руках. А Реник подсел ко мне, рядом и поближе. Я смотрела на него неотрывно, он так же глядел на меня. Потом, как в мультиках рисуют, мы стали приближаться друг к другу, ближе, ещё чуть ближе и вот Реник уже обнимает меня и целует во всю, а я пытаюсь его обхватить поудобнее, забыв про то, что на мне вообще-то грим и сейчас пол-лица сотрётся и останется на другом Саше. — Чёрт! — я всё-таки вспомнила про грим и резко отстранилась. — Ты чего? — Реник только во вкус вошёл. — Да я про грим забыла! Не дай Бог придётся заново рисовать! — я ломанулась к зеркалу. Ну да, смазалось, конечно. Сзади подошёл Реник и тоже осмотрелся. Его повеселил его белый рот. — А водой смывается? — он пытался оттереться руками. — Горячей, с мылом и если очень тереть. Тебе-то проще, а мне вот подрисовывать придётся. — Ты не сердишься на меня? — парень придерживал меня за бёдра и держал голову на моём плече. Я повернулась к нему и ухмыльнулась: — Нет. Мне даже понравилось. Ау! — это Саша сильно стиснул меня. Сильнее тискал только Мишка. — О-о-о… я ничего не видел… — вошедший Дима Гусев прикрыл глаза сбоку ладонью. Реник отпустил меня и принялся оттирать лицо. — А мне тут Саня тюнер одалживал… и вообще, пойду я. Мне ещё лицо поправлять. Привет Лёше! — А я ничего не видел! — хохмил Гусев. Быстро пролетев в свою гримёрку, я на повышенной скорости исправляла грим. Получилась лёгкая бледность. Я, естественно, завозилась и Миша сердился. — Ну чего ты там возишься? Где ты умудрилась испортить-то? — Не важно. — Опоздаем, Шунь! — Никто никуда не опоздает! На сцену мы успели. Я отыграла три песни — одну с Королём и Шутом и две с Кукрыниксами — и уже после всего смогла расслабиться и подумать о своём, о Ренике, например. Я смотрела из-за кулис на концерт то в обществе Миши Козырева, то без него, с кем-нибудь из музыкантов. Так, например, я в первый раз встретила Олега Скрипку. Я смотрела уже не вспомню, за кем, кажется, Чача там прыгал, а Олег решил проведать, что там и как на сцене. — Кто там сейчас? — услышала я за спиной явно южный говор. Я подумала, может, это Михалок и обернулась, — ай, мамо! Я не Хома, панночка, не убивай меня! — с улыбкой и поднятыми вверх руками отшатнулся от меня блондин, точно не Михалок. — Да ну тебя, — отмахнулась я, а блондин, не переставая улыбаться, заговорил со мной. — Тебя как зовут, юное создание? — Саша. — Олег. Очень… необычно… — он обвёл пальцем своё лицо, намекая на мой грим. — О, я грим не сняла? Растяпа… — Класс! Ты прямо по Гоголю, панночка. — Я ще не помэрла! — Олег рассмеялся. — Забавно у тебя украинский говор получается, — этот Олег оказался украинцем, пел в группе «Вопли Видоплясова». Пока мы общались, я рассмотрела это улыбчивое лицо. Это был крепкий невысокий, ростом с меня (а во мне около ста семидесяти пяти сантиметров) мужчина, крашеный блондин, волосы лохматые, нестриженые с год. Он каким-то удивительным образом сочетал в себе крепкого такого мужичка и некое изящество и легкую небрежность. У него был не очень широкий разрез глаз, а когда он улыбался, серо-голубые глаза пропадали почти совсем за довольно милыми мимическими морщинками от улыбки. Уж не знаю, что именно приковало этот серо-голубой взгляд ко мне, но он был довольно пристально изучающим. Вообще, мне часто говорили, что у меня «красивые Лёшины глаза», может, на них этот взгляд сфокусировался. — А! Так я тебя знаю! Я тащусь от твоей «Весны», слушай! Это просто роскошная песня! Такая мелодика… вот это вот «намана-на-на-ри-най», — я прижмурилась от удовольствия, — а клип какой! — Хм, спасибо… приятно, когда ценят. А ты тут с кем? — Вообще-то с «Королём и Шутом». Но сегодня меня решил попользовать и Лёша Горшенёв. — Значит, я не обознался. Я тебя видел. Классно ты играешь, очень технично, ловко. Смычок у тебя летает так легко. Ты откуда вообще? — Из Питера. А ты? — А я с Киева. — А, да, точно. — Саша! — окликнул меня Шурик, — нам пора, забыла? — О, я тебя покину. У меня ещё концерт. — Жаль… компания хороша была, — Олег протянул мне руку для пожатия. — Ну встретимся ещё где-нибудь, — я пожала его ладонь и поспешила по делам, — пока. — Пока, — Олег помахал мне ручкой на прощание и отвернулся к сцене, наблюдать происходящее, а я со старшим братом погнала на следующий концерт.