Я иду к тебе домой

      Таким образом в группе сложились две «ячейки общества». Ненавижу это выражение, но да ладно. Одной были мы с Реником, а другая — Маша и Гордей. Когда Гордей отгородил от нас Машу, меня это не трогало. Скрипичные партии снимать с гитарных не так сложно для человека со слухом, тем более с абсолютным. Тем более, когда дома есть гитарист и с ним можно поиграть. Но вот когда Гордей заявил однажды: — Маша — жена директора, поэтому на репетициях она присутствовать не будет, и вообще Машу не трогайте. Тут я не стерпела и высказалась: — Дружище, а ты не охуел? Я ничего против Марии не имею, тем более против вашего брака. Но ты, друг мой, охуел. То, что она твоя жена, вообще ничего не решает. Или тогда давай так: я — жена гитариста. Я тебе больше скажу. Я — сестра одного из основателей группы, на которой ты денюжку зарабатываешь. Как тебе такой поворот? — На такой поворот у меня есть ответ: если тебе, Александра, что-то не нравится — тебя никто не держит. Группа и с одной скрипкой проживёт. — Прекрасно. Передай Мишке, что теперь ему снова самому придётся придумывать партии для твоей жены. А я съёбываю. И я ушла с точки, от души шарахнув дверью. Балу потом говорил, что я в гневе реально какая-то ведьма, прав был Скрипка — Панночка за Хомой пришедшая. Но меня бесило такое избирательное отношение к людям. Да и всегда бесит. Мы либо все равны с самого начала, либо с самого начала мы не равны и тогда никаких проблем. Ненавижу лицемеров. В моём благородном гневе меня не поддержал никто. Балу вообще конфликтов не любит, он пытался нас помирить. — Давайте жить дружно, — говорил он. Но я дружно с подобным Гордею мудаком жить не умею и не хочу учиться. Я уж молчу о его финансовых махинациях, я сейчас о том, какой он гнилой лицемер. Мишка тогда не присутствовал при этом конфликте, а вот Князь не успел что-то сказать, я ушла уже. Я видела, что Андрон в этой перепалке был посередине, и всё пытался хоть словечко вставить, вертелся то в мою сторону, то в сторону Гордея, и всё пытался сказать что-нибудь. Уходя, я слышала «Саш…», но к кому из нас это относилось, не знаю, Гордей тоже Саша. Реник мне ещё вкатил за то, что я, видите ли, его впутываю в свои разборки с Гордеем. — Я-то тут причём? — А ты мне не муж, что ли? — Муж, конечно, но с директором группы ссориться не хочу. — М-м-м… понятно… директор тебе важнее жены. Я поняла. — Не перегибай, Саш. — Не, всё нормально. Я просто поняла, как ты приоритеты расставляешь. Вот тут я поняла, что папа с мамой были правы в данном конкретном случае. Я совсем не знала того, с кем живу, и не узнала, как оказалось. В тот момент очень захотелось к маме с папой уйти. Но я же гордая, я же взрослая девочка. Уйти к родителям, значит, признать, что они правы и я всё ещё ребёнок, которому нужны родительские советы. Я, обидевшись на Реника, уехала жить к подружке, к той самой Марине. Вот человек, всегда поддержит. Маринка выслушала и обалдела, какие у нас страсти кипят. — А с виду всё чинно-благородно. Дружба навсегда. — Ну это только с виду… ладно, где там наше беленькое сухое. Наливай, хочу забыться. — Вот это другое дело! Кстати, покрасишь меня потом? А то корни отросли так, что просто неприлично. — Покрашу, конечно… а то выгонишь ещё, — усмехнулась я, а Маришка ловко открутила пробку с бутылки и наша посиделка с белым вином и дырявым сыром продолжилась. Я, держа своё слово, на репы больше не приходила. Меня пытались вызванивать, а я игнорировала. Я справедливо обиделась. Почему я должна впахивать за двоих? Я вам верблюд что ли? Конфликт удалось погасить Мишке. Он, оказывается, по всему Питеру меня искал, даже у Ильи Чёрта. Я как-то раз подменяла в «Пилоте» Йорика на паре концертов, и Мишка, видимо, подумал, что я могу быть там теперь как скрипач. Нашёл он меня у Марины, конечно. Она ушла по своим делам, а я дома была. Сижу, смотрю телевизор, и тут звонок в дверь. Открываю, думая, что это, собственно, Маришка и вернулась. А мне с порога: — Саша, кто так делает? — О боги! Ты что орёшь? Ты вообще как меня нашёл? — По запаху, блядь! — огрызнулся Мишка, — так и будем стоять? — А, проходи, — я пропустила брата в квартиру, — ну чего? Пришёл сказать, что вы меня уволили за хамство Его Мудачеству? — Чё вы не поделили? — Мишка разделся, разулся и мы прошли в комнату. — Я ничего не делила. Гордей делёжку затеял, я ответила, что если такие дела, то давай по справедливой справедливости: если так прикинуть, то я тут больше привилегий имею, чем Маша. Он заявил, что, если мне что-то не нравится, то я могу уйти, вы и с одной скрипкой проживёте. Свидетелей было полно. Шурика можешь спросить или Андрона, если мне не веришь. Чаю хочешь? — Чаю? Ну давай… да тебе я верю, верю. Ох… — Мишка тяжко вздохнул, — Шунь, ну ты не обижайся на него. Ты вообще неприкасаемая у меня, — он подошёл ко мне и обнял меня за плечи. — То у тебя. Гордей так не считает. Для него вы, ребята, способ денег наварить. Знаешь, я слышала, кто-то у Балу спрашивал, не стал ли Гордей ещё воровать. — Воровать? Да ну. Он свой. Но ты ещё своее! — Мишка стиснул меня изо всех сил, до писка. — Рёбра! Какое я «своее», если меня ушли? — А ты не уходись! — тут Мишка понизил голос до полушёпота и, заглянув мне в глаза, просяще произнёс, — Шунь, ради меня. — Исключительно ради тебя, Мишутка! — и мы снова крепко обнялись. — А ты колечки свои на точке оставила, кстати, — мне показалось, что Миша хлюпнул носом. Он полез в карман джинсов и вытащил два моих латунных колечка, ну те, которые сам мне подарил — ом и стрелу. — О, спасибо. На этой милой ноте конфликт был исчерпан, я осталась ради Миши. Реник, справедливости ради скажу, тоже трезвонил и смски написывал, мол, где моя жена, я скучаю и хочу мириться. В общем, и с ним мы помирились.       Однако, конфликты не кончились. Году в две тысячи третьем на каких-то гастролях Гордей съехал с катушек и избил Машу. Об этом все уже знают и это уже ни для кого не секрет. Это было вечером, когда мы все разошлись по гостинице, по своим номерам. Я с Реником уже помирилась, решила, что я погорячилась в тот раз. Ну так вот. Сидим в номере, обнимаемся, всё такое. И вдруг из коридора раздаётся визг, какое-то глухое бурчание и звуки, будто по стене кто-то долбит. Мы подумали, что показалось. Но когда это повторилось ещё и ещё раз, я решила выйти и посмотреть, что там такое. К моему ужасу я увидела, как Гордей держал за горло Машу. МАШУ! Вот эту тоненькую девочку, на которую дунь — сломается. За мной выскочил Реник и тоже застыл на пороге. — Гордей! Ты что творишь? — крикнула я. — Отвянь! — раздался ответ. — Чего?! Сань, ты-то чего стоишь? — это было обращено уже к Леонтьеву. Я выжидающе смотрела на него снизу вверх. — А что я должен делать? — он смотрел на меня сверху вниз. — Что ты дол… охуеть… — я поняла, что если хоть кто-то не вмешается, то этот придурок Машу просто задушит. И я пошла вмешиваться, — Гордей, отпусти человека. Кончай уже. — Чё ты лезешь? Тебе чё-то надо? — он только голову на меня повернул, но всё так же держал девушку за горло. — Да, мне надо, чтобы ты руки убрал от Маши! — голос мой был тих, но твёрд. — А она моя жена, я что хочу, то и делаю! — он бычил уже на меня, но Машу отпустил. На шум уже выползли некоторые ребята из своих номеров и к Маше подбежал Балу — она еле на ногах стояла, держалась за шею и хрипло дышала. — Тебе голову лечить надо, псих! — а голос-то набирал громкость и металл. Хотя, мне стало очень страшно, потому что я вдруг поняла, что за меня никто не вступится, если этот мудень будет бить меня. Ну Балу не успеет добежать, Мишка спит, наверняка. Ну не Яха же за меня заступаться будет после того, как я на его глазах замуж вышла за условного конкурента. А этот самый конкурент расставил приоритеты так, что он лучше любимую потеряет, но с директором, который ему денюжку даёт, сохранит хорошие отношения. — Ты договоришься, Горшенёва! — Гордей подошёл вплотную ко мне, лицо в лицо. Я гордо задрала голову и состроила самую презирающую гримасу. — Ударить хочешь? Попробуй! — Дура что ли?! — раздался окрик Реника. — Ну давай! Всеки, мудила! Ты же только баб умеешь бить, пидор! — я клянусь, я не знаю, что на меня нашло тогда, но я орала на весь коридор. Адреналин, наверное, подскочил. Сердце стучало бешено, дыхание участилось, я даже кулаки сжала. — Всечь? С удовольствием! — но Гордей не успел ничего сделать: на нём Маша повисла, умоляя его не трогать «хотя бы Сашку». — Да отъебись! — он стряхнул Машу с себя и похлопал меня по щеке, — идиотка ты моя, — осклабился он и я ощутила жутчайший перегар, — вставай, — он поднял съёжившуюся Машу за руку и толкнул в сторону их номера. — Прости… — проговорила она мне. А я тут причём? — Да пошли вы все! — я всплеснула руками и пошла к себе. Видевшие всё это ребята переглядывались между собой. Такого ещё не бывало в нашем тесном коллективе. На следующее утро Балу мне попенял немножко, мол, ну, а если бы он тебя ударил, ты с ума сошла? Мишке ничего лишнего не говорили, он знал только, что Гордей с Машей отношения выясняли, а Маша — как всегда — просила не лезть в их «семейные отношения».       Самый мерзкий и грязный конфликт вяло протекал в последние пару лет Мишиной жизни. Меня, к сожалению, не было рядом. Во-первых, я не могла по куче объективных причин, самая объективная из них — мой сын. Мишке тогда было три-четыре года, и куда-то деть его я не могла. Я, если и отлучалась в Тибетские горы или поиграть по приглашению, это длилось максимум недели две, а с Шутами моё отсутствие затянулось бы на несколько месяцев. Я бы могла оставить Мишу на Кришну, но я очень скучала по моему Мишке, да и неудобно так йога напрягать. А к отцу в Киев тоже не вариант — там и без того дел и проблем полно. К тому же мне хватало такта не напрягать Наталью чужим ей ребёнком лишний раз. А в Питер я не отправляла Михаила потому что не хотела, чтобы он привыкал. Во-вторых, я не хотела снова возвращаться в Король и Шут. Мне с ними было не по пути. Мне поднадоело играть панк-рок, я хотела чего-то нового, этнического.       Так вот, самый мерзкий и грязный конфликт вяло протекал в две тысячи одиннадцатом — две тысячи тринадцатом. Подробнее о нём можно прочитать у Шурика Балунова в книге. Я не хочу снова погружаться в детали того, как моего брата предали и подвели к могиле. Больнее всего осознавать, что смуту сеял тот, кого я любила когда-то. Пусть между нами уже не было никаких отношений и мы слышать друг о друге не хотели, но это не отменяет того, что Реник был частью моей семьи, частью Мишкиной семьи. И так добивать близкого человека… за что? Когда мы с Мишей связывались по скайпу в две тысячи тринадцатом году, мне было страшно и больно на него смотреть. Он резко поседел, осунулся, стал просто каким-то чужим, почти сумасшедшим и часто залипал на полуфразе. Просто повисал во взгляде в одну точку. Я много раз предлагала приехать к нему. — Давай я возьму Мишку и приедем к тебе. А то что ты там всё один да один. — Да не, Шунь, не надо. Чего ты будешь мотаться. Мишка плохо перелёт перенесёт. Ты его лучше сюда позови, дай на племянника посмотреть. — А хочешь, ты к нам прилетай? У нас тепло. Девочек своих бери, погреетесь, фруктами полакомитесь. — Нет, Шунь, спасибо. Я занят сейчас, — отмахивался Миша. На этой почве мы стали довольно тесно общаться с Князем. Он вытаскивал Мишку с собой и своими товарищами куда-то, отвлекал от одиночества и бутылки. За что Андрюшке огромное спасибо. Чем всё кончилось, всем известно. Стало пусто и мне пришлось вернуться в мою родную промозглую и сырую Северную Пальмиру…       С Саней мы развелись в две тысячи четвёртом году, хотя он до конца меня не отпустил. Дело в том, что, когда дело не касалось каких-то деловых вопросов (ну вот опять эта тавтология), мы жили душа в душу. Но как до дела, то тут начиналось просто какое-то безобразие. В основном меня выводили Рениковские подковёрные игры и плетение интриг. Он всё пытался как бы заполучить Мишку в своё распоряжение и оттеснить Андрея от него. А посему на гастролях бухали. Нет, на гастролях бухали-то всегда, но над нетрезвым Мишей было проще иметь какую-то власть, чем над трезвым. И Реник это знал. И я чувствовала, что я одна пытаюсь пробить бетонную стену. Такого отношения к моему брату я простить не могла. Но, как говаривал Реник: — Саш, он сам разберётся, без сопливых. Большой мальчик уже. Такой репликой встречались мои речи на тему «Прекрати спаивать моего и без того слабого здоровьем брата, гад. И не капай ему на мозг». Как я уже сказала, такого отношения я простить не смогла и мы стали отдаляться друг от друга. Всё кончилось тем, что я просто вернулась жить к маме с папой. Им хватило такта, чтобы не комментировать наш разлад в стиле «а мы говорили!».       Слава богам, что Миша тогда был уже с Олей, и она — честь ей и хвала, без шуток — могла и умела Мишу направить в нужное русло. Я вообще восхищаюсь Олей и её терпением. При всей моей любви к Мише, но, окажись я с таким спутником жизни, не уверена, хватило бы у меня силы характера так держать человека от шприца и бутылки? Ведь, в общем-то, это благодаря Оле Миша дожил до тридцати девяти, а не кончился в две тысячи втором в двадцать девять лет. И даже отцом успел побывать, пусть и не очень долго. Чудесная моя Оля…       Последняя моя с Саней совместная работа была над Князевским сольником «Любовь негодяя». Потом я просто ушла. Король и Шут стал жестить по части музыки, Машка ушла ещё до «Бунта на корабле», и я тоже стала подумывать, а, может, и мне пора бы валить. Как музыканта меня знают, без работы не останусь. На крайняк к Лёшке напрошусь на бас, зря что ли Шурик Балунов меня учил? А последней каплей для ухода из группы стало нападение Гордеева на Шурика Балунова. Я не хочу воспроизводить всю ту жуть, которая творилась, прочтите лучше из первоисточника. Я скажу только, что тогда я окончательно поняла, что мне тут больше делать нечего. Дружбы тут больше нет, товарищества тоже. Мне просто стало страшно и, когда я ехала с Шуриком в больницу, я так ему и заявила: — Знаешь, Сань, мне очень страшно. Мне страшно и я, скорее всего, уйду из Короля и Шута, — «скорее всего» я сказала, чтобы смягчить эту неприятную новость. В общем, я отрывалась в свободное плавание. На альбоме «Продавец кошмаров» скрипел уже Дима Ришко.