***
— Чертов дождь, — Элизабет услышала, как Артур сплюнул, застучал зубами от боли — рука, наверное, ныла. — Ты там когда? После случая у дома мистера Нейта, у Артура в отношении к Элизабет стало вырываться легкое злое пренебрежение, такое, какое обычно бывает у людей, ясно дающих понять, что беды, претерпленные ими, были незаслуженными. Но чаще от особо резкого слова его останавливал спелый синяк, который она старательно прятала мокрыми волосами и о котором старалась меньше вспоминать. Но и то, повернись она не заплывшей стороной, посмотри виновато, как он тут же заводился и его почти было не остановить. Так раньше пилил ее Альберт по разным пустякам: то скатерть не зашита, то конь не накормлен, то суп жидковат, то пуговица пришита перламутровая, а он ждал простую, черную. — Вот, — она осторожно, на четвереньках влезла в палатку, примостилась чуть поодаль от Моргана и, сжав с кончиков волос воду, открыла седельную сумку. — Персики. Овсяное печенье. Помада для волос? — Хочешь, можешь ее съесть, — как можно мягче проговорил Артур, стараясь не смотреть на нее, давая понять — просто шутит. — Нет, спасибо, — улыбнулась мимолетно. — Вам что? — Выбирай первой. — Можно все же… персики? Артур кивнул снисходительно. Мокрая как мышь, фыркнув несколько раз и шмыгнув носом, Элизабет набросилась с ножом на банку, так и норовившую выскользнуть у нее из рук. — Не порежься, — крякнул Морган. — Беречь уже себя толку нет, — она снова едва улыбнулась, отковыряла крышку ножом, поддела дольку и голодным волком сразу, почти не жуя, проглотила. — Печенье открыть? — Сиди, ешь, — отмахнулся Артур, снова пробуя пошевелить пальцами, не веря собственному счастью — кости целы, как неожиданно снова спросил. — Сильно болит? Сначала Элизабет казалось, что лицо обдали огнем, будто из кузнечного меха, вся ее левая сторона горела диким пламенем, а ливень лишь только бередил, пытал, не давал успокоиться. Когда же засели в палатке, развели костер, она еле заметно попыталась дотронуться до скулы, но ощутила только каменную корку, надувшуюся кровью. — Нет, — мотнула она головой, ничего не чувствуя и не видя левым глазом. — Меня просто никто не бил никогда. Артур странно поглядел на нее исподлобья, будто не поверил. — Даже отец не колотил? — Нет, — усмехнулась она однобоко. — Я всегда была послушной, — догадка озарила ее. — А вас били? Он хотел промолчать, но все-таки ответил сипло, морщась от воспоминаний и былых обид: — Много раз. — Отец? — Много кто, — уклончиво мотнул головой Артур, разглядывая печенье. — Так ты… леди, получается. — Отчего же мне не быть леди? — Элизабет уже съела всю банку и теперь, медленно запрокидывая голову, пыталась выпить сладкий сок. — Отчего же… — повторил эхом он. — Мне шериф Джонс голову снесет по твоей милости, ты знаешь? — За что? — За это, — он здоровой рукой показал на глаза. — Это не вы сделали, мистер Морган. Ничего вам он не сделает. Вы мне снова жизнь спасли, это из-за вы… вы поранились, — она не смотрела на него и с каждым вздохом ее голос становился все тише. — Я не знаю, где мой брат. И сейчас… — Элизабет посмотрела в его глаза прямо, без утайки, свет от костра мазнул только по здоровой половине лица, — я не уверена, что хочу продолжать его искать. Может… оно и лучше? Что он пропал? Всю свою жизнь Элизабет гадала: она всегда на вторых ролях, потому что женщина или потому что второй ребенок. Не имея возможности сформулировать, в чем же заключалась вечная несправедливость со стороны родителей, она ее тем не менее остро ощущала. Но так или иначе, нравилось ей это или же нет, брат был главной ее надеждой, главной опорой, всю свою жизнь она планировала и представляла, исходя из того, что Альберт будет рядом. А теперь его нет. И скорее всего, больше никогда и не будет. — Пожалуй, тебе надо возвращаться домой. Изначальная затея Датча была так себе. Безусловно, он часто ошибался, как ошибается любой жуликоватый защитник слабых и угнетенных, но тем не менее Морган никогда прежде не чувствовал столько неправильного в собственных действиях и словах Датча. Поморщившись от воспоминаний, Артур глубоко вздохнул, ощутил едва заметную тупую боль в районе груди и попробовал размять спину — все тело ломило. — Я сейчас думаю, — неожиданно начала Элизабет, упершись взглядом в костер и задумчиво играя с мокрыми волосами, — может, мне стоило выйти замуж, а не искать брата? — Есть кто? — Всегда есть кто-то, — не то усмехнулась, не то рассердилась, Артур глянул на нее исподлобья, но тени играли с ее лицом, беспрестанно меняя его до неузнаваемости. — Боб Костелло, к примеру. Всегда ходил за мной собакой. — О женихе так не говорят, — резонно отметил Морган, зевая. — Я тоже так думаю, — улыбнулась одной стороной, на мгновение сделавшись уродливой, — поэтому и не выходила. И сил, может, даже желания… отпустить не было. Только сейчас поняла, что издевалась над ним, — она сжала в кулак одну руку. — И удовольствие получала, когда страдал. Может, даже бы до греха довела бы, если бы с Альбертом такого не случилось… — Всякое в жизни бывает, не бери в голову. Но Элизабет будто бы не слышала: — Хотела, чтобы всегда меня любил. Но чтобы не был в тягость. Или был бы настойчивым, когда я того хочу. Вы знаете, что я могла попросить его сделать все, что угодно, а он бы землю, по которой я ходила бы, целовал? Чтобы я не делала… чтобы я не говорила… знаете, какое это чувство? Артур этого не чувства не знал да и не хотел когда-либо узнать. Такой властью можно обладать над собакой, над лошадью, но над человеком? Товарищем, другом, братом, сыном или дочерью, любимой женщиной? Какому избалованному подонку понравится, когда с рук его яд слизывают, когда хоть плюй — все Божья роса? — Чувство, — ответила сама себе Элизабет как можно тише, — радости. — Ну, — покачал головой Морган, зло надувая щеки, — ты это дала. Если не нравился парень, зачем мучила? Она не ответила, но Артур и не надеялся, только продолжил: — Я не очень разбираюсь в таких делах. Но если человека любишь, вряд ли ему больно захочешь сделать. — Всякое же может быть. Она будто бы каким-то образом узнала о Мэри — по спине садануло холодом, и Артур разозлился в который раз за уже почти закончившийся день, но постарался успокоиться, благо, Элизабет была полностью поглощена собственными мыслями, не отрывая взгляда от костра и не видя его сверкающих яростью глаз. Он рассмотрел ее прямой, но достаточно внушительный нос, угловатый подбородок и костлявые пальцы с домашними огрубевшими мозолями. У нее была привычка улыбаться на одну сторону лица, чуть косившись, наверняка, она еще плохо видела — щурилась, разглядывая вещи, хотя все еще была молодой. Хорошие, не гнилые зубы, лицо, не обезображенное ни оспой, ни подростковыми прыщами, — последний раз он такое видел только у Мэри. Поморщился, вспомнив неожиданно, что письмо-то так и не прочитал. То ли испугался, что все забудет и как собака побежит, виляя хвостом, прося хоть каплю ласки, то ли разозлился на себя, наперед зная, что все так и будет. — Как думаешь… помочь человеку, который когда-то… — он подбирал слова, а Элизабет повернулась к нему заинтересовано — впервые он спрашивал совета у нее, — который когда-то предал тебя, будет правильным? Она ответила слишком быстро, не дав даже ему закончить мысль: — Нет. Морган усмехнулся, не поднимая глаз. — Даже брата бы своего не простила? Вопрос похоже застал ее врасплох, Элизабет дернулась, смешно пожала плечами, как провинившийся ребенок, а потом, уняв судорогу в ноге, проговорила зло: — А вы про брата спрашиваете? У нее было достаточно симпатичное лицо, Артур надеялся, что он ничего не сломал и оно таким и останется. — Нет, не про брата, — признался честно Морган, краем слуха понимая, что ливень подходит к концу. Сейчас придется поднимать ее и заставлять ехать, несмотря на дикую усталость, а ведь Морган практически не отдавал себе отчета, как двигается и как говорит, со стороны казалось, что он вусмерть пьян. Но оставаться было нельзя — только не с такой раной. — Тогда и не помогайте, раз не брат. — В этой жизни… все не так просто, — он оперся здоровой ладонью о землю, попытался подняться, и перед глазами все поплыло. — Дождь… кажется закончился… Надо ехать... Перед ним вылез сверкающий в золотом закате олень, а в ушах свистел только степной ветер.***
«Напейся и проспись — все пройдет», — советовал ему когда-то Датч, глядя с долей пренебрежения на сломанную мальчишечью руку. Денег никогда на выпивку не было, поэтому Артур часто заглядывал к монашкам или упрашивал Хозию вправить пару костей, дать ему пару центов на бинты или какую-нибудь мазь. Из года в год раны заживали, пули проходили на вылет, не липли ни дизентерия, ни оспа, не жалили змеи, не драли кабаны и не окружали, загоняя словно дичь, волки. Счастливый баловень судьбы, смог дожить до таких лет, грабя и убивая. Лучше бы он помог Мэри, чем согласился отыскать братца Элизабет, который точно где-то кормил червей. И почему первая мысль — о нем? Артур открыл глаза и осознал, как свирепеет. Он почувствовал острую необходимость скрыть нервное напряжение, краем глаза улавливая в окне знакомый темный силуэт в лучах яркого полуденного солнца. Нужна была встряска, достаточно резкая и крепкая, чтобы занять мысли и дать выход накопившейся ярости. Хорошо бы сейчас выпить бутылку отменного портвейна. Или сходить на медведя. Или грабануть дилижанс. Но теперь он попался: вчерашняя стычка с непонятными парнями без стволов и ночной разговор с Элизабет, где он проболтался о Мэри, — все это лишило его самообладания, и он знал, что ничего из этого ему уже не поможет. Таков был ритм его характера, установленный его жизнью: от равнодушия к слепой ярости, от рассеянности к порывам сосредоточенности аж до головной боли, от покоя к гневным вспышкам — как приливы и отливы, вызванные невидимой силой. Эти странные переходы были необходимы ему как пища, именно они отличали его от их изначального мужского квартета. Мэри он говорил об этой своей жизни с оттенком мрачной хвастливости и втайне гордился, когда ему приходилось страдать от нее. Он услышал, что фигура говорит о шерифе Джонсе. Парень приедет сюда через два дня, но через два дня ее синяк не спадет и тогда придется пристрелить шерифа Джонса, потому что иначе пристрелят его самого. Он поднялся на кровати, довольно жесткой, от того и такой привычной, осмотрел аккуратно перебинтованную руку; склянки на столе, собственную одежду, явно выстиранную, бережно сложенную в ногах; сумку, совершенно не тронутую, — но кто заплатил за все это? А если она еще не платила, но уже согласилась за баснословную сумму, чтобы ему просто зашили грубыми нитками дырку в ладони? А если заплатила и потребует деньги? Нет, не потребует. Все еще благодарна небось. Он не услышал, как Элизабет вошла в комнату, — сидел спиной к двери и застегивал рубашку. — Мистер Морган, слава Богу! Морган скорее заставил себя повернуться, сначала посмотрев на нее ноги, а потом подняв глаза и вмиг ужаснувшись. Ее левый глаз полностью заплыл, был красно-фиолетовым, она походила на чудовище из цирка. Вокруг скулы было что-то грязно-зеленое, наверное, лечебная мазь. — Дьявол, мисс Кастис… — Артур и забыл, как перешел с ней на «ты». Как же надо было не рассчитать, чтобы так сильно ударить. — Я… — он поднялся, с выпущенной и незастегнутой рубашкой, не стесняясь своего вида. — Прошу прощения за это. — О, теперь меня все жалеют, мистер Морган, — она улыбнулась одной стороной, махнула рукой, прошла к прикроватному столику и взяла граненый стакан. — Я такую историю рассказала, больше никто в лес за это время не ходил, представляете? — Сколько я спал? — Около трех дней, — она поджала губы, покивала сама себе головой и налила воды. — Все хорошо. Я уже сообщила шерифу Джонсу, на что мы наткнулись. Смотреть ей в лицо днем было невыносимо. Ярость куда-то исчезла. — Когда он приезжает? — Через два дня, — она еле отпила воды, половина ее лица не двигалась, а рост едва открывался. — Врач заверил, что благодаря этой мази отек спадет, только синяк останется, так что… будет не так страшно. Как говорил Альберт: до свадьбы заживет. — Я вам сломал что-то? Она пожала плечами, но Артур видел — соврала. Значит сломал. Он мотнул досадливо головой, застегнул рубашку, заправил аккуратно, даже не замечая легкой боли в ладони, закрепил кобуру, отряхнул шляпу и потер щеки — стоило побриться. Отвлечься от уродливой Элизабет. — Я умоюсь, мисс. Затем мы поговорим. — О чем? — удивилась она. — О том, что надо с этим делом завязывать. — Мистер Морган… Я вам не сказала… Трупы исчезли. — Какие трупы? — Те, что на нас напали. — Съели волки, может быть, или кабаны, — усмехнулся Артур. — Нет, их правда там не было. И тело негра тоже исчезло. — Значит закопал кто-то. Шериф Джонс приедет — разберется. Мисс, — он сделал шаг на встречу к ней, — все это плохая идея. Вы должны уехать домой. У меня своих проблем хватает, я не могу позволить себя подстрелить, разыскивая вашего брата или людей, которые за собой трупы подчищают в лесу. Вы меня понимаете? — Да, но… — Хватит, черт вас подери! — прорычал Морган, и Элизабет удивленно уставилась на него — он не кричал, а значит и вправду был взбешен. — Выкиньте из головы эту хрень и забудьте. Ваш брат, скорее всего, кормит червей, а эти поиски приведут либо к вашей гибели, либо к… к сожалению, у женщины есть участь хуже, чем смерть. Вам я этого никогда не пожелаю. Он надел шляпу и широким шагом направился к двери, чтобы напоследок обернуться и кинуть через плечо как можно более небрежно: — Скорее всего, сегодня вечером я покину вас.