Фауст наших дней, или Рукописи не горят

      «Он пробирался в темноте на ощупь, не видя ничего за пеленой слез, ведомый лишь одним – той незримой нитью, что протянулась между ним и Словом. Той страстью, той болезненной любовью, которой навеки суждено было остаться без ответа. Само Слово смеялось над ним, коверкая и извращая каждую букву, что оставляло на бумаге его перо. Оно отталкивало его с той же силой, с какой он стремился постичь его, уловить самую его суть. Познать Слово. Познать замысел Божий».       Беллингтон снял очки, потер глаза и, снова надев очки, отложил в сторону старую пожелтевшую тетрадь.       – Это первые наброски «Фауста…», – произнес он с нежностью и тоской. – Вам ведь понравилась эта книга, агент Скалли?       Он перестал называть ее Даной. Ерничать тоже.       – Да, – ответила она немного смущенно.       – О чем она, по-вашему?       Этот вопрос ей уже задавали сегодня, но она вновь не нашлась с ответом.       – Я… я не знаю, – наконец призналась она.       – И никто не знает, – с невеселым задором сказал Беллингтон.       – То есть? – нахмурившись, переспросил Малдер.       – Книга у вас с собой?       Скалли выудила невзрачный томик из сумки и протянула Беллингтону.       – Ах ты, чертова бестия! – произнес он, вертя книгу в руках, и в его голосе прозвучала целая гамма эмоций – от восхищения до страха. – Хотел бы я так выглядеть в ее возрасте, – добавил он с усмешкой и демонстративно потряс книгой в воздухе. – Это, агенты, не что иное, как первый тираж «Фауста наших дней». Отпечатан на мои личные средства в одном-единственном экземпляре.       – Но она же пустая, – беспомощно сказала Скалли.       – Как белый лист, – согласился Беллингтон. – И та, что лежит у вас в машине, точно такая же.       Малдер бросил на Скалли изумленный взгляд.       – Да-да, агент Скалли, – закивал Беллингтон, – это вижу только я, но уверяю вас, книга абсолютно пустая. Там нет ни единого слова. Потому-то вы и не знаете, о чем она.       – Но я же ее читала! – попыталась продолжить спор Скалли и посмотрела на Малдера в поисках поддержки. – Ты же видел, Малдер!       – Я уже не знаю, что видел, а что нет, – мрачно сказал тот, сдобрив замечание изрядным глотком виски, которым его любезно угостил Беллингтон. Все присутствующие сочли, что тяжесть обстоятельств перевешивает тот факт, что они находятся при исполнении. «Хотя бы напьюсь перед смертью», – вот и все, что сказал Малдер, прежде чем осушить первый стакан.       – Там… там… там… – Скалли подскочила и принялась в совершенно малдеровской манере мерить гостиную шагами. – Там точно было что-то о море, о капитане корабля… О загадочной женщине из прошлого…       – Это просто у вас на уме моря, капитаны и женщины из прошлого, агент Скалли, – усмехнулся Беллингтон, в очередной раз вынудив Скалли покраснеть, а Малдера – уткнуться взглядом в мыски своих ботинок. – Я много чего слышал об этой книге. Что она о морях, о бабочках, о войне, о мире, о любви, о теореме Пифагора… О чем угодно! Более того, я не только слышал это, агенты, я прочел много нового о своей собственной книге в рецензиях лучших критиков страны. – Он воодушевленно подскочил с кресла, словно зарядившись энергией от этих воспоминаний. – «Нью-Йоркер» счел мой роман самым бесподобным вестерном столетия. «Харперс» – блестящим психологическим триллером. В «Йеле» отметили необычайную тонкость, с которой я смог проникнуть в самые глубины женской души. «Чикаго Ревью» предлагал выдать мне «Пулитцера» за лучший исторический роман, даже несмотря на то, что он был написан на основе редкого и малоизвестного материала – войны с повстанцами «шифта». Знаете, что это?       Малдер покачал головой, а вслед за ним – и Скалли.       – Вот и я не знал до появления той статьи. Это война между Кенией и Сомали, если вам интересно.       Они снова помотали головами.       – Когда абсурдность происходящего перестала пугать меня до полуобморока, – продолжил Беллингтон, заложив руки за спину, – а это, должен сказать, произошло не сразу, я решился на эксперимент. Принял предложение моего издателя провести встречу с читателями. Вы бы только видели это! – Он запрокинул голову и весело расхохотался. – Сотня человек в зале, у каждого в руках – абсолютно пустая книга без названия и текста, и все рассыпаются в комплиментах. Только вот каждый читает в ней что-то свое и будто не слышит, что говорят другие! – Он поправил немного съехавшие набок очки. – Когда пришла моя очередь выступать, я просто вышел и молчал. Я сидел на стуле и битый час молчал, агенты, клянусь вам. Мне аплодировали стоя, после чего я подписал сто пустых книжонок и заключил контракт на переиздание. А реклама! О! – Беллингтон поднял руки к потолку и зашагал по комнате. – Пустота, пустота, пустота! – декламировал он, театрально взмахивая руками. – Пустая обложка в человеческий рост на витрине книжного магазина! Пустая обложка на билбордах вдоль шоссе! Даже на городских автобусах – пустая обложка моего лучшего романа!       Он вдруг устало рухнул в кресло, разом осунувшись и словно бы одномоментно превратившись из импозантного мужчины в глубокого старика.       – Так о чем же она на самом деле? – тихо спросил Малдер после долгой паузы.       – Обо мне, – ответил Беллингтон, отвлекшись от своих воспоминаний. – Я написал роман о себе самом. О писателе и его поиске собственного голоса. О познании Слова.       – Это не все, так ведь? – настойчиво спросил Малдер, встав и наклонившись вплотную к Беллингтону. – Вы же неслучайно так назвали книгу.       Тот кивнул.       – Я знал: мне никогда не написать ничего лучше. Это был, без ложной скромности, гениальный роман, особенно на фоне того мусора, что я, бездарь, писал до тех пор. – Он с отвращением хмыкнул. – Но мои мытарства с ним продолжались бесконечно. Ни одно издательство не соглашалось меня публиковать. Рецензенты возвращали рукопись с пометкой «отказ» – снова и снова. Не думаю, что ее вообще кто-то читал. И тогда… – Беллингтон помолчал. Вдалеке, а потом еще раз – совсем близко – послышались раскаты грома. Все вздрогнули. – Тогда я изменил концовку.       Он встал и вновь подошел к окну. Дождь совсем разошелся, превратившись в настоящий ливень. Капли собирались на стекле в быстрые извилистые ручьи, которые то и дело озарялись яркими вспышками молний.       Беллингтон стоял к ним спиной, но они видели в стекле его преломленное отражение.       – У Гёте – и только у него – Фауст в конечном итоге спасает свою душу, – медленно произнес он. – Фауст Гёте – символ гуманизма, оптимизма, Просвещения. «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». – Беллингтон унесся мыслями куда-то вдаль, и никто не решался пытаться вернуть его в реальность. Но наконец он снова заговорил:       – В первой версии романа я тоже дал герою шанс на спасение. Он так и не нашел то, что искал, и навсегда остался никем. Но он обрел любовь, и его чистая душа до самого конца осталась незапятнанной. А во второй версии…       – Он продал душу дьяволу, – шепотом закончил за него Малдер. Беллингтон ненадолго повернулся к ним, но потом снова устремил взгляд за окно.       – Когда я переписывал последнюю главу, погода был в точности как сейчас. – Он усмехнулся своим воспоминаниям. – Я писал ее и плакал. Проговаривал каждое слово вслух, и мне казалось, что меня кто-то слушал. Так оно и было.       – Вы пообещали дьяволу свою душу? – нахмурившись, спросила Скалли. Рассказ Беллингтона полностью захватил ее, увлекая за собой, как бурное течение горной реки, но это было уже чересчур. Притворяться и гнуть линию «научного объяснения для всего и вся» казалось глупым: этот этап остался далеко позади. Но как христианке Скалли было бы проще смириться с любыми лепреконами, или снежными людьми, или полтергейстами, или даже инопланетянами, но не с всесильным Люцифером.       – Не совсем так. – Беллингтон снова уселся в кресло. – Если точнее, так поступил мой герой, а я просто поклялся, что отдал бы за признание все. Когда мы говорим «я бы все отдал», мы в действительности всегда осознаем, что готовы отдать, а что – нет. Не правда ли?       Малдер и Скалли, подумав, по очереди кивнули, как прилежные ученики на уроке.       – Так вот я в самом деле готов был отдать все. И в первую очередь – самое дорогое.       Он встал и, сгорбившись, словно под тяжестью какого-то бремени, медленно подошел к высокому шкафу из красного дерева. А потом достал с полки снимок в рамке и протянул его Малдеру.       Скалли склонилась к нему, и они вместе уставились на фотографию двух людей, стоящих в обнимку на фоне пустынного пляжа. Ослепляюще-яркая голубая гладь воды, белый чистый песок. Молодой человек в футболке и плавках-шортах, в котором они не без труда и только благодаря родинке на щеке узнали Бернарда Беллингтона, и худенькая девушка довольно незапоминающейся внешности, но с большими выразительными глазами и удивительно располагающей улыбкой.       – Вот она, – с мечтательной грустью произнес Беллингтон, словно эти слова призваны были все объяснить. – Моя муза. – Он судорожно вздохнул, ослабил шарф и нервно подергал себя за короткую, идеальной формы бородку. Скалли показалось, что по его щеке даже скатилась слеза.       – Что с ней случилось? – мрачно спросил Малдер, по-видимому, подозревая самое ужасное.       – Надеюсь, что ничего! – с неожиданной эмоциональностью ответил Беллингтон. Впервые его лицо отобразило нечто, в чем не чувствовалось ни малейшего оттенка цинизма или сарказма. – Моя «Маргарита» продолжает где-то жить своей жизнью. Вот только мне в ней больше нет места. – Он грустно усмехнулся и привалился к дорогому массивному письменному столу. – Она единственная видела книгу такой, какой та была. Она посчитала меня подлецом и ушла. А я с готовностью отпустил ее, с самого начал зная, на что шел. Я сделал свой выбор.       – И не пожалели об этом? – сухо спросила Скалли.       Беллингтон только хмыкнул и покачал головой, словно желая показать, что такие простые и плоские слова, как «жалеть», неприменимы к его истории. Он продолжил:       – Вскоре после ее ухода я понял, как это работает, – по чистой случайности. Я разговаривал по телефону со своим издателем, а она… – Он кивнул в сторону книги, – лежала передо мной. Первый экземпляр «Фауста…». Я никогда с ним не расставался. – Беллингтон задумчиво покачал перед глазами стаканом с виски, но пить не стал. В миниатюрных янтарных волнах, переливаясь, отражался свет ламп старомодного канделябра. – От скуки я схватил карандаш и нарисовал прямо на обложке человечка с торчащим из груди ножом, прочертил к нему стрелочку и написал «Питер».       – О господи… – пробормотала Скалли, уже понимая, к чему идет дело.       – Питер Фелтон, мой издатель, жмот и зануда, – пояснил Беллингтон, не обращая внимания на угрюмость, с которой гости слушали его историю. – Земля ему пухом. Сам не знаю, зачем я это сделал. Такое ощущение, что моей рукой управлял сам дьявол. Полагаю, вы догадываетесь, чем это кончилось, – договорил он без всякого раскаяния в голосе.       Беллингтон снял свой шарф, швырнул его на спинку кресла и, разгоряченный виски и своим собственным рассказом, вновь стал мерить шагами гостиную.       – Потом я провел еще пару экспериментов – безобидных, разумеется. Ну а потом пустился во все тяжкие. Вы спрашивали, жалел ли я о своем выборе, агент Скалли. – Беллингтон окинул ее внимательным взглядом. – Да я даже не вспоминал о своей первой любви. Ее заменила мне книга. Молчаливая, на все согласная, выполняющая все мои прихоти, все желания. Этот дом и еще парочка других, дорогие вещи и машины, внимание женщин… У меня было все. И я нисколько не скучал о докучливой, всезнающей, а самое ужасное – всегда неизменно правой совести в виде моей старой подружки, которая отравляла бы мне мое прекрасное новое существование.       Скалли почувствовала, как убыстрился ее пульс. Она хотела посмотреть на Малдера (понял ли он, что история Беллингтона вдруг странным образом вошла в параллель с их собственной?), но не решилась. Она не была уверена в том, что стоит ставить знак равенства между Дианой Фоули и «всегда согласной, выполняющей все желания» дьявольской книгой, но «докучливая, всезнающая, неизменно правая совесть» – это, без всякого сомнения, она, Скалли. Это то место, которое она занимает в жизни Малдера.       Она все-таки изловчилась украдкой бросить на него взгляд. Погруженный в свои мысли, Малдер постукивал пальцами по стакану. Тот редкий случай, когда Скалли не могла догадаться по выражению его лица, о чем он думает.       Кто в здравом уме захочет строить совместную жизнь с «докучливой совестью»? Кому захочется пригласить ее на свидание? Смотреть вместе с ней на красивый закат? Дурачиться? Ходить по магазинам? Просто любить, в конце концов?..       Беллингтон словно читал ее мысли.       – Я не знаю ни одного мужчину, который устоял бы перед таким искушением. – Он с шутливо-осуждающей улыбкой покачал головой. – Одна проблема: это быстро приедается. Прошел год, прошли два, и деньги уже не приносили мне радости, как и слава, и случайные связи. Я начал тосковать о чем-то большем. И тогда я выяснил, что книга не всесильна. – Он подошел к столику около кресла Скалли, на котором лежала книга, и было потянулся к ней, но в конце концов не стал снова брать ее в руки. – Тысячью фраз, в тысяче разных формулировок я просил сделать так, чтобы ко мне вернулась моя возлюбленная, но та даже не брала трубку, когда я звонил. Просил о еще одном гениальном романе, но сам сжигал все, что писал, понимая, что там нет ни проблеска одаренности. Книга не может дать то, что подвластно только Богу, агенты. Любви, таланта, настоящего счастья. И она никогда – никогда! – не разворачивает вспять естественный ход вещей и не меняет ранее принятых решений. – Он снял очки, которые то и дело съезжали ему на переносицу. – Думаете, я не пытался сделать то же, что делали вы? Уничтожить ее, обхитрить? Все бесполезно. Поэтому вы зря пришли сюда. Я не знаю, как вам помочь.       Последняя фраза Беллингтона вывела их из унылого оцепенения, и оба с грустью вспомнили об истинной цели своего визита. Малдер настороженно осмотрелся: новоприобретенный внутренний будильник с опозданием сработал и оповестил о том, что с его обладателем довольно давно не случалось неприятностей. А в нынешних обстоятельствах это невольно начинало вызывать подозрения. Скалли же никак не могла вытащить себя из того болота тоски и безысходности, в которое ее окунул рассказ Беллингтона.       – Можно и мне виски? – наконец спросила она каким-то не своим голосом и с радостью, хоть и без всякого удовольствия, опрокинула налитый Беллингтоном стакан под удивленным и слегка недовольным взглядом Малдера.       Он повернулся к Беллингтону.       – Вы должны хотя бы попытаться помочь нам.       – Не думаю, что я вам что-то должен, – хмыкнул Беллингтон. Его лицо вновь приняло первоначальное насмешливо-равнодушное выражение.       – Это ваша вина! – с негодованием заметил Малдер. – Хватит и того, что вы просто-напросто свалили с больной головы на здоровую. Это надо же, всучили книгу какому-то мальчишке…       – О, вот только не надо стыдить меня, агент Малдер! – Беллингтон всплеснул руками и засмеялся. – Вы забываете… – Он мигом посерьезнел и с угрозой в голосе наклонился к Малдеру, – что я прожил с этим дьявольским отродьем долгие годы. Так что не надо мне тут про долг, вину и прочую ерунду. После смерти я отправлюсь прямиком в ад, даже если раскаюсь и сожру эту чертову книгу с потрохами. – Он откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и деловито покачал ступней. – Так зачем жилы рвать? Книга теперь ваша, вот и разбирайтесь.       Малдер, очевидно, потерял дар речи от столь неприкрытой наглости. Скалли разделяла его чувства, но почувствовала себя обязанной вмешаться.       – Мистер Беллингтон, мы просим вас попытаться, не более того.       – Кстати говоря! – воскликнул тот, даже не слушая ее. – Мой расчет оказался верен! Книга преспокойно лежала себе у этих олухов, и все было отлично. Пока не появились вы! – Он негодующе указал пальцем сначала на Скалли, а потом на Малдера. – Беллингтон вдруг задумался и, положив руки на бедра, спросил: – Чего именно вы вообще от меня хотите?       Скалли с тревогой посмотрела на Малдера, так как сама не знала ответа на этот вопрос. Но напарник заговорил с уверенностью в голосе, которая сразу ее успокоила.       – Возьмите книгу… – Он протянул ее Беллингтону, – и «попросите» ее прекратить меня убивать.       – Пф! – Беллингтон фыркнул и осторожно, двумя пальцами взял книгу. – Это ваш гениальный план? Вы меня вообще слушали?       – Вы будете «отменять» не свое желание, а желание моей напарницы. Это может сработать, – заверил его Малдер. – А самое главное – вы автор. Может быть, она к вам прислушается.       – Как бы не так, – пробормотал Беллингтон и открыл книгу на середине. – Ладно, уговорили. Но вы мне кое-что пообещаете.       Дождавшись, когда и Малдер, и Скалли неохотно кивнули, он продолжил:       – Вы избавите мир от этой чертовой книги. Не знаю, как. Но вы же агенты ФБР, значит, должны что-нибудь придумать. – Он погрыз колпачок ручки, и это почему-то выглядело чрезвычайно трогательно: как будто на месте разочаровавшегося в жизни хмурого мужчины вдруг снова возник юный, страстный, ищущий признания писатель. – Заприте ее в каком-нибудь бункере, или в сейфе, или в отделе особо секретных материалов…       – Вы обратились по адресу, – с улыбкой проговорил Малдер. – Договорились.       Беллингтон вздохнул, почесал тупым концом ручки в голове, пролистал книгу (как обычно, девственно чистую) и вернулся на первоначально открытый им разворот. Он долго строчил там своим быстрым неровным почерком, периодически вымарывая слова и проговаривая что-то себе под нос, и наконец протянул книгу Малдеру.       Тот прочел написанное и удовлетворенно кивнул.       – Ну что ж. – Беллингтон встал и поправил пиджак. – Я бы рад написать вам посвящение, но что толку? Оно все равно исчезнет.       – Спасибо, – сказала Скалли, сама до конца не понимая, за что именно благодарит.       – Пожелаю вам всего лучшего на словах, – продолжил Беллингтон, провожая их до входной двери. – Избавьтесь от этой дряни и разберитесь уже наконец друг с другом. По-моему, ваши главные проблемы – не от книг.       На этих словах дверь с нелюбезным грохотом захлопнулась у них перед носом.       Какое-то время они молча стояли на крыльце, глядя в темноту.       – Что теперь? – устало спросила Скалли, не ожидая в ответ большего, чем пожатие плечами. Но Малдер воодушевленно потер руки.       – А теперь, Скалли, мы проверим, сработало или нет.       Она изумленно повернулась к нему, а Малдер улыбнулся какой-то нетипичной для него залихватской улыбкой. Которая совсем не понравилась Скалли.       Так улыбается тот, кто считает, что ему нечего терять.