Arca, in quam...

Пока мама ругается с кем-то по телефону, Дима сбегает по тропинке вбок, пропадает. На улице ветрено, ветер шурхает в пожелтевших кронах деревьев, перебирает сухие листочки — срывает их, волочет прочь, подхватывает холодным, но игривым потоком, носится за ними, как дворовый пес. Задирая голову, Дима чешет в затылке, едва не сбивает шапку, едва держащуюся на оттопыренных ушах. А потом видит, как над ним проносится нечто небольшое и сверкающее, как упавшая звездочка. На Диму величественно смотрит холодная статуя; он знает, что это Екатерина, а сад вокруг — ее. Ему тяжелый набрякший взгляд императрицы не нравится, похож на мамин, когда она с работы приходит и подолгу молчит, огрызается, устало зарывается тонкими пальцами с облупленным маникюром в волосы и смотрит подолгу в стену с отслаивающимися обоями. Люди и нелюди кучкуются, кочуют по скамейкам, жмутся друг к другу, смеясь, спасаясь так от пронизывающих дуновений, и Диме жаль, что у него тут рядом нет никого, с кем можно обняться и переждать налет ветра. Мама остается позади, отвлеченная телефонным звонком, что-то вскрикивает и хмурится сердито. Дима так обижается на мир, что у него нет никого, что сворачивает куда-то, бредет, не разбирая дороги. Темнеет — светом наливаются огненные фонари, таящие хитроумные заклинания. Он смотрит на свои руки мечтательно и думает, что однажды сможет научиться магии. Бредя между кустами, Дима мучается острой скукой, сопит, озирается. Неожиданно справа мелькает что-то — живой огонек, плещущий искорками. Поначалу Диме кажется, что это фонарик ожил, вырвался, стремится в небо; потом он вспоминает о светлячках и с воодушевлением кидается следом, проламываясь через кустарник. Огоньки разноцветные носятся друг за другом, прыгают, бесятся; Дима глядит на них во все глаза, а потом различает, что это не просто кусочки живого света, а маленькие, крохотные совсем существа. Такие же люди, как те, на площади, только ростом с его палец. Трепещут крылышками, звенят, сыплют звездной пылью. Крохотные феи стремятся к нему, позванивают, как будто кто-то по стеклу тоненько бьет — это голоса у них такие странные, волшебные. И Диме кажется, что они зовут его куда-то очень-очень далеко, сладко предлагают, заманивают в свой вечный Невер-невер-лэнд… Дима несмело шагает ближе. — Дима! — плещется между деревьями дикий испуганный вопль. Он оборачивается, точно проснувшись. Мама запыхавшаяся, растрепанная, кидается к нему, хватает за плечи, дерет за уши, беспорядочно что-то шепча. — Мам, там феи! — орет он, разевая рот, размахивая руками. — Смотри, смотри! Светятся! Красивые! Только от воплей его все феи разлетелись, спрятались: над кустами пусто, тускло и обычно, и Дима расстроено шмыгает носом, утирает его рукавом, пряча виноватые глаза. Спугнул — ведь надо быть таким дураком! — Правда феи, — бурчит он. — Я посмотреть хотел, прости. Может быть, мама ему не верит, но обратно они идут, крепко держась за руки.