Arca, in quam...

Каждое утро Вася просыпается и поднимает глаза наверх, мечтательно прицокивая. В ее голове еще теснится память о сладком, засахаренном сне — иных мечтаний не бывает, все они посверкивают, переливаются. Настоящие сказки, волшебные страны, в которых она то живет премудрой — или прекрасной — царевной, то сама скачет верхом на мощном богатырском коне, стискивая в руке добрый клинок, напоенный кровью врагов и воем их вдов. Над ней не чисто выкрашенный потолок, а ловец снов — искусная поделка, подаренная Василисе кем-то из дальних сибирских родственников. Там магия до сих пор настоящая, живая — не культивированная, как в Петербурге, не такая смирная. Паутинный переплет на обруче путает взгляд — надежные тенета, их не так-то просто разомкнуть, не разорвать. Пушистые белые перья невесомо парят на тонких, невидных ниточках — они будто навечно застыли в вечном падении, не могут спланировать на нос Васе. Она протягивает руку, оглаживает одно перышко, ласково проскальзывающее между пальцев, гибкое, как мелкий зверек. Ловец качается — перья ведут хоровод противосолонь, покачиваются, приплясывают. В дрожании их Василиса ловит отзвуки своего дивного сна, расцвеченного сотнями красок — отличных от пасмурного серо-желтого города за окном. На хитром переплетении ниточек — округлые бусины. Обычно они прозрачнее слез, но теперь наливаются угрожающей грозовой темнотой. Поднявшись с кровати, Василиса долго возится, завязывает косу, а сама не отрывает взгляда от ловца снов. Нити дрожат, точно струны лютни. Звук тяжелый, гулкий; что-то мечется в самом центре, недобро рычит. Сдернув ловец с крючка, Вася подходит к окну, распахивает его настежь, глубоко вдыхая прохладный осенний воздух, отдающий водой петербургских каналов и ржавчиной. Вася встряхивает ловец так, как многие трясут ковры. Нечто, мелкое и серенькое, стремительно выскакивает из-под пальцев и несется вниз с испуганным визгом. Василиса возвращает ловец на место и любуется перышками, пока будильник не звенит второй раз, напоминая ей о работе.