Arca, in quam...

Бывать в гостях у Ярославы Игоревны любят все. Старушка живет одна — другая бы завела для приличия ведьмински черного кота, но у нее в квартире пусто и тихо, как в музее. Диковин, расставленных по полкам, хватит на целую выставку, и дети приходят к ней, чтобы поглазеть на причудливые вещицы, мерцающие за чистыми стеклами старинных сервантов, и чтобы послушать странные сказки, похожие на быль — старую, полузабытую. Рассказывать Ярослава Игоревна умеет, загадочно прижмуриваясь, величественно кивая головой. О ней будто бы никто ничего не знает — она однажды появилась, но словно всегда была здесь, знает их наизусть. Сухонькая старушка со следами огненной рыжины в волосах. Поможет, за чем не обратись: и соль, и сахар одолжит, и рецепт, и советом угостит — расплывчатым, но мудрым. Взрослые побаиваются ее за проницательность, за опасный огонек, иногда проскакивающий в ярких, не старушечьих глазах. А дети обожают ее и всегда заскакивают навестить. Холодным осенним вечером Витя и Маша Владимировы сидят в ее большой гостиной, уплетая шарлотку и слушая неторопливый рассказ Ярославы Игоревны про детей, заблудившихся в лесу и выведенных лесарками — лесными духами. Свет приглушен, тонет в углах, в мягком восточном ковре, расстеленном на полу. — А мы на даче домового видели! — восклицает Маша гордо. — Такой ежик, только взгляд у него человечий… — О, вот как… Домовые, надо же? — удивляется Ярослава Игоревна, расслабленно улыбаясь, откидываясь на спинку скрипучего кресла-качалки. Верит — верит им больше занятых родителей, потому что сама — часть того древнего мира, осколок его, обломок… — Когда-то были времена, когда в каждом доме, в любой избушке жил свой дух-хранитель, маленький помощник. Таким платили молоком и хлебом, оставленным на ночь, а они верно оберегали семью от бед и нашептывали удачу, пока те спали. Восхищенно молча, они слушают, а сами переглядываются и подмигивают, но и жевать шарлотку не забывают. Пахнет яблоками — как будто бы свежими, наливными и спелыми, как в детской сказке… Покатишь по блюдечку — все расскажет, поведает. — Одна моя славная знакомая, Катарина, готовит шарлотку с клюквой и крыжовником, — делится Ярослава Игоревна, сплетая длинные тонкие пальцы. — Эх, у нее получаются отличные пироги. А вот я вечно кладу слишком много сахара. — Сладко — это только лучше! — бубнит Витя с набитым ртом и солнечно улыбается. — У вас очень вкусный пирог, бабушка, правда! Маша осматривается, косит на сервант. Там, за дверцей, старый змеиный скелет — не пожелтевший, молочный кипень. Он изгибается там, точно живой, прячется от всего белого света, неизмеримо хрупкий. Притягивает взгляд, завораживает, увлекает, и Маша не может оторваться. Гнутая линия позвонков, тонкие призрачные ребра, хищный черепок. Одна из загадок, ответ на которую никогда не изведать. — У каждой женщины должна быть змея, — девчоночьи подмигивая, соглашается Ярослава Игоревна, берет со столика расписную чашечку с крепко заваренным черным чаем. Глаза теплые; сладки, как и весь этот неспешный вечер. — Слышал? — шипит Маша, дергая брата за руку. — Значит, и у меня такая будет! — Да зачем тебе, ты и так… Наблюдая за мирной возней детей, Ярослава улыбается вечной всеведущей улыбкой. Змей в шкафу молчит, смотрит узкими прорезями глазниц, в которых плещется мрак.