L'obscurite

      Чужие руки с силой прижимали оголённое тело к стене и одновременно удерживали бёдра, пока член резко и грубо двигался внутри. Савойя попытался дёрнуться, но лишь сильнее оказался впечатан в стену. Его щека касалась холодной поверхности длинного зеркала, в которое он изо всех сил старался не смотреть, хотя едва ли это было возможно. А в нём отражался приоткрытый рот, едва сдерживающий звучные выдохи, нахмуренные брови и недовольный взгляд, отчаянно пытавшийся скрыть нескрываемое. Савойе нравилось.       Швейцария поднял ладонь с лопаток к волосам Раймунда и намотал на неё его растрёпанный хвост, натягивая его и заставляя повернуться к зеркалу посильнее, чтобы взор совсем невозможно было отвести, а сам вжался в его тело так, что оказался возле его уха. Горячее дыхание, из-за близости её более громкое, чем оно есть, и рваные выдохи удовольствия толкали на край безумия того, кто и без этого стоял почти над бездной. Признавать, что боль и унижения от такой мрази, как Баш, приносили наслаждение, было отвратительно, но от осознания этого, равно как и от наблюдения этого же в отражении, тело возбуждалось лишь сильнее. Савойя отвратителен? В этом, в общем-то, нет ничего нового, но узнавать о собственной мерзости приходилось каждый раз как в первый.       — Ублюдок… — больше откликаясь на свои мысли, негромко прорычал Швейцария и дополнил это ещё более грубым толчком.       Наверное, обычные люди так должны реагировать на признания в любви во время занятия ею же, но Савойя не смог сдержать стон, хотя и сделал его достаточно недовольным на слух. Правда, обхитрить Швейцарию таким не вышло — тот усмехнулся и снова дёрнул его за волосы, теперь уже заставляя откинуть голову назад и уронить себе на плечо, при этом и открыть вид на отражение и ему. Баш злился на себя, вымещая злобу на нём, и потому наслаждался происходящим сильнее обычного.       Ускоряющиеся движения, сопровождавшиеся мерными звуками шлепков, вдруг прекратились; Швейцария протяжно простонал ему в ухо, вжимаясь в его тело почти до боли, и обмяк на его спине. Последний закрыл глаза, пытаясь упереться ладонью в его таз и хотя бы немного его остановить, но тот не собирался останавливаться, хотя и кончил, — русый хвост выскользнул из пальцев, обе ладони спустились вниз, приобняли Савойю, одна потянулась к его всё ещё напряжённому члену и обвила его пальцами. Всё ещё чувствуя внутри себя орган вместе с тёплым семенем, тот подставился новым ощущениям, тем более что и сам уже был почти на пределе. Неосознаваемо долгие мгновения размеренных движений руки, совсем затуманивающие воспалённый разум, на какой-то момент прервались толчками бёдер Баша, не ради собственного удовлетворения, а скорее чтобы наконец-то покончить с происходящим. Расчёт на это оказался удачным, и белая жидкость брызнула на серебряную поверхность, только после чего Швейцария всё-таки выпустил Савойю из рук и вышел из него — но не оставил его в покое и, прежде чем тот мог сообразить, схватил его за волосы и заставил опуститься на колени, заодно и зажал его между ног, чтоб не рыпался.       — Пусти, мудила! — возмутился он, тщетно пытаясь вырваться, но более сильная рука прислонила его лицо к зеркалу прямо возле капель его своего же семени, недвусмысленно намекая, что от него требовалось. — Совсем охренел что ли?!       — Да, охренел, — сурово от нежелания объясняться подробнее прорычал Баш и практически ткнул его носом и губами в жидкость, но тот всё не поддавался, и пришлось заставить открыть его рот своими пальцами.       Савойя замычал и зажмурился, чувствуя, как его губы прижали к зеркалу насильно, стирая ими с поверхности сперму — хотя скорее просто размазывая её; едва он уловил, что хватка ослабилась, так сразу отдёрнулся в сторону, насколько мог, хотя Швейцария и сам уже собирался его выпустить. Выпустить, дабы усесться на пол рядом и поймать в объятья.