Тёмные скалы

      О. Нодленд, двадцать лет спустя.       Смурные облака совсем поглотили солнце, когда Марвин, свернув с тропинки вдоль пролеска, вышел на большую ровную дорогу.       Отсюда хорошо просматривался маяк Святой Анны; его башня белела вдалеке — высокая, статная. Он по праву считался достопримечательностью городка Вест-Ро наряду с георгианским особняком Эшвудов, владельцев всего западного побережья — и большей части северного. Оставшаяся четверть острова некогда принадлежала аббатству Соутбелт. Марвину ещё не доводилось бывать там, однако рассказы о руинах монастыря, даже в полуразрушенном виде не утратившем своё строгое величие, впечатляли.       Но и здесь жила особенная, не осквернённая дымным духом промышленности красота: дальний берег окаймляла зубчатая стена скал, и леса были первозданно живописны.       Марвин замедлил шаг. Пейзажи до сих пор трогали его сердце сильнее, чем что-либо — он улыбнулся, припомнив, как ребёнком сказал матушке: «Если это создал бог, то я люблю бога».       Стало совестно. Сейчас он любил бога иначе — заискивая, выслуживаясь, как умел. Отец Лоуренс не скупился на похвалу за добротную работу, но Марвину казалось, что каждое движение клюкарзы, выверенное и точное, складывалось в собственный псалом. «Посмотри, Господи, как хорош я теперь, как смирен дух мой, как неприхотлива плоть! Ты же станешь держать меня под крылом своим?..»       С залива ощутимо тянуло прохладой, но пути ещё предстояло немало — ходьба непременно согреет. Марвин прошёл пару или тройку миль, прежде чем Брайфилд-Холл предстал перед ним во всём утончённом великолепии. Подъездная аллея, огромные кованые ворота с золочёным орнаментом, трехэтажный дом белого кирпича — с виду всё было настолько безупречно, что Марвин на миг застыл в недоумении. Не то чтобы он ожидал увидеть хаос застройки, но причина, по которой его позвали сюда, казалась очевидной: управляющему требовался человек, способный приглядеть за работой столяров, декорировавших фасад. Так сказал и отец Лоуренс. Что ж…       Двое мужчин — старый и молодой — стояли у ворот; приблизившись, Марвин услышал, как молодой с почтительным поклоном произнёс: «Да, милорд», а затем споро зашагал по дорожке к дому.       Старик-хозяин остался стоять, заложив руки за прямую спину и взирая на Марвина со снисходительным бесстрастием. Чёрное суконное пальто ладно сидело на его худощавой фигуре, начищенные ботинки сверкали ничуть не хуже сапфира в булавке для галстука.       Марвин смутился — серый костюм для воскресной службы, который ещё вчера представлялся ему вполне сносным, сейчас казался жалким и ветхим. Чтобы не думать об этом, он вгляделся в тонкокостное лицо лорда — человеческие черты, складывающиеся в возвышенную одухотворённость или грубую бездуховность, выражающие ли холодность, добросердечие, озорство, надменность — занимали его с малолетства.       Эшвуд заговорил первым.       — Мистер Койн, полагаю? — его глаза (на удивление ясные!) улыбались больше, чем губы, наполовину упрятанные за аккуратным валиком совершенно седых усов. — Уже не чаял увидеть вас здесь сегодня. И, как вы могли заметить, собрался немного прогуляться.       — Простите, лорд Эшвуд, — Марвин остановился на почтительном расстоянии, не осмеливаясь двинуться ни вперёд, ни в сторону. — Повозка сломалась в глухом месте, и я решил, что доберусь пешком скорее, чем достану другую.       — Давайте пройдёмся, — набалдашник тонкой трости указал на дорогу. — Так вы шли пешком от самого Норт-Брея?       — Нет, лорд Эшвуд, всего лишь треть пути.       — Вы выносливы, однако.       — С божьей помощью.       Эшвуд — как и сам Марвин — был немалого роста; титул, горделивый взгляд и шёлковый цилиндр возвышали его ещё на десяток дюймов. Кровельщики рассказывали, что большую часть земли хозяин сдаёт в аренду, а на острове бывает наездами, но Брайфилд-Холл ни дня не находился в запустении — стараниями многочисленных слуг.       — Стало быть, последний месяц вы трудились над возведением церкви Святой Анны в Норт-Брее, мистер Койн?       — Верно.       — Чем же вы занимались до того, как прибыли на остров?       — Работал в отделочной мастерской при часовне в Вудшире, лорд Эшвуд.       Брови Эшвуда сдвинулись к переносице — он будто бы ожидал услышать что-то другое, но иного ответа у Марвина не было.       — Очень хорошо. И каким вы находите Нодленд, мистер Койн?       Внезапный вопрос, высказанный весьма дружелюбным тоном, немало озадачил. Сейчас Эшвуд обращался к Марвину как к гостю, а не наёмному работнику. Стараясь не выказывать удивления, он проговорил сдержанно и кратко:       — Здесь очень красиво.       — Вы думаете? — Эшвуд заметно оживился — даже его тонкие, затянутые в перчатки пальцы весело заиграли беззвучную мелодию на набалдашнике трости. — Это, безусловно, так. Я люблю этот остров. Знали бы вы, как сильно я его люблю, — он сощурился, посылая вдаль полный нестарческой страсти взгляд. — Отец Лоуренс крайне положительно отзывается о вас, мистер Койн. Он считает вас добропорядочным христианином и отличным работником.       — Смею надеяться, что он не преувеличивает моих достоинств, лорд Эшвуд.       — Ну! Ну! Скромность, конечно, из добродетелей, но у меня нет причин не доверять мнению отца Лоуренса. Итак, мистер Койн, если учесть ваш нынешний род занятости, дело у меня к вам не совсем обычное. Много лет назад в академии художеств вас знали как превосходного живописца. И я был бы признателен, если бы вы поработали над картиной для меня.       Марвин замер на месте как вкопанный. Никто не обращался к нему с подобными просьбами уже лет семнадцать, и зачинающаяся слава выгорела так же быстро, как некогда уютный дом на Оук-стрит. И здесь, сейчас нашёлся человек, который — боже правый — помнит?.. К чему это? Не к добру же, в самом деле? Дыхание сбилось — наверное, горло сильно сдавливал шейный платок, — и Марвин ослабил его нервным движением.       — Мне очень жаль, но я больше не пишу.       — М-да, наслышан, — Эшвуд тоже остановился, поглядел прямо в глаза. — Вы ведёте жизнь честного труженика, и это похвально. Но, помилуйте, из деятеля искусств — в простого ремесленника… Отчего вы не пишете? Разочаровались в призвании?       — Разочаровался, лорд Эшвуд.       — Печально, печально. Ваши картины были очень необычны. Помнится, я отдал долг вашей мрачной фантазии ещё на самой первой выставке.       — Это в прошлом. Фантазии больше нет и не будет, — Марвин старался говорить ровно, но слова каменели, огрубевали, и, вероятно, звучали не слишком вежливо.       — Помилуйте, она мне и не нужна, — Эшвуд слегка наклонился вперёд, опершись на трость. — Мне нужно исключительно ваше мастерство, мистер Койн. Моя картина требует лёгкой реставрации, только и всего. Но я бы не хотел доверять это дело кому попало.       — Не думаю, что ваш выбор верен, лорд Эшвуд. Простите. Я не брал в руки кисть почти двадцать лет. Даже если бы я мог, мне бы потребовалось время… навыки утрачиваются и…       — О, разумеется. Это я понимаю и не стану вас торопить. Кроме того, я готов хорошо заплатить за ваш труд.       — Благодарю, но мне вполне хватает тех денег, которые я получаю.       Теперь Эшвуд смотрел на него с серьёзным любопытством.       — Вы чрезвычайно аскетичны, кхм. Так, мистер Койн? Всему есть своя цена; для каждой работы есть своё вознаграждение. Эта картина очень дорога нашей семье. Что вы скажете, если я предложу вам тысячу фунтов?       Это было немыслимо. Совершенно, совершенно немыслимо — Марвин потрясённо молчал, пытаясь высмотреть в увядшем лице Эшвуда мало-мальский намёк на шутку.       — За такие деньги вы можете пригласить лучших художников академии, — наконец выдавил он.       — Знаю, мистер Койн. Но я хочу пригласить вас.       — Я не понимаю.       — Видите ли, картину писал сэр Далтон Марш, мой хороший знакомый. В то время, когда вы учились, он был президентом академии художеств, верно?       — Да, лорд Эшвуд. Сэр Далтон Марш экзаменовал меня при поступлении и при выпуске.       — И вы, конечно, были последователем его таланта?       — Мы все были его последователями, — сказал Марвин, волнуясь: воспоминания давались с трудом, но эти — что и говорить, — эти были одними из самых приятных. — Его похвала тогда казалась божьим благословением, ничуть не меньше.       Глубокие морщины на лбу Эшвуда немного разгладились, глаза потеплели ещё, и ещё.       — Улыбка вам к лицу, мистер Койн. Вы напоминаете мне Руди, моего старшего. Если он шутит — быть апокалипсису; до того строг. Сэр Далтон Марш, к несчастью, давно скончался, а вы — здесь, рядом, и наверняка знаете его кисть, манеру письма, всё прочее. Это чистая удача, что вы оказались тут, на острове. Неделю назад мы с супругой приезжали в Норт-Брей взглянуть на церковь, и кое-кто позвал вас по имени. Я поговорил с отцом Лоуренсом — он подтвердил вашу личность, а заодно дал вам превосходную характеристику. Понимаете, что ещё крайне важно, мистер Койн? — выдержав степенную паузу, Эшвуд заговорил снова: — Мне бы не хотелось открывать ворота поместья для людей случайных, непорядочных. Что толковать! Вы ведь знаете о нравах современной молодёжи побольше моего, а деятелей искусства всегда отличал некоторый… скажем так, épatage. Я хочу быть уверен, что никто и ничто не нарушает покой и не порочит достоинства Брайфилд-Холла в моё отсутствие.       — В ваше отсутствие? — Марвин рассеянно нахмурился.       — Наутро меня заберёт паром — я уезжаю по делам в Денсвилль. На пару месяцев. Этого времени будет достаточно, чтобы привести картину в первоначальный вид?       Он задавал вопрос так непринуждённо, будто уже получил согласие. Но никакого согласия не было, была только тысяча фунтов… тысяча фунтов, подумать только!       Это всего лишь реставрация, зачем-то напомнил себе Марвин. Даже не копия. Просто починка, какой бы сложной она ни была.       — Какого рода повреждения на картине, лорд Эшвуд?       — Полагаю, вам лучше увидеть всё лично, — не дожидаясь ответа, Эшвуд развернулся и зашагал к воротам, жестом приглашая Марвина следовать за ним.       Совсем некстати вдруг накатила усталость, и костюм стал неприятно сковывать движения. Марвин давно признал, что нет ничего удобней самой простой робы из молескина. Но, конечно, её стоило надеть только в том случае, если бы он захотел пасть в глазах Эшвуда ещё ниже. Впрочем, пропасть между ними и без того была огромна.       Не то чтобы это удручало. Нет, нет.       Марвин надеялся, что не пробормотал этого вслух.       Вблизи особняк белого кирпича казался ещё изысканней и строже: это была не кричащая роскошь, а тихое изящество и стройная симметрия. Чёрный треугольник центрального фронтона целился в блёклую сизость неба; парадную дверь обрамляли пары рельефных полуколонн.       Но внутрь Эшвуд не вошёл, а медленно двинулся по мощёной светлым камнем дорожке влево — вдоль ухоженных газонов. Вскоре Марвину, бредущему позади, в полушаге, открылся вид на огромный задний двор. Каретный сарай вполне сошёл бы за добротное жилище, как и амбары. За ними виднелся домишко в один этаж — небольшой, но аккуратный, приятный взору — Эшвуд, кажется, направлялся именно к нему.       — Сюда, пожалуйста, мистер Койн, — позвал он, взойдя на крыльцо, которое походило на уютную террасу.       Дверь не была заперта и дружелюбно распахнулась, стоило Эшвуду слегка толкнуть её тростью.       Они прошли в самую светлую комнату с огромными окнами, и Марвин, поражённый, застыл на пороге. Несколько мольбертов разных видов и размеров выстроились в ряд, а стеллажи ломились от коробок с красками, наборов кистей и солидных упаковок бумаги.       — Это был творческий уголок сэра Далтона Марша, — пояснил Эшвуд, разворачиваясь. — Не знаю, можно ли назвать его полноценной мастерской, вам виднее. Но он любил это место. Он иногда гостил у нас подолгу, и всегда заявлял, что не променял бы этот дом даже на королевские покои. Что уж говорить о наших комнатах для гостей. А вот — прошу вас! — вот и картина.       Она — уже освобождённая от подрамника, длиной в средний размах рук — умостилась на большом треножном мольберте, декорированном богатой резьбой. Марвин приблизился, взглянул.       Он так давно не видел хороших картин, что совсем позабыл это чувство восторженного оцепенения, благоговения и задора — могу ли я так же?       Без сомнения, это был осколок души сэра Далтона Марша и творение кисти его. Так правдиво чувствовать сумрачную тональность, балансировать на грани повседневности и кошмара умел только он и… и…       Только он.       Знакомая подпись, сплетающаяся в незамысловатое, почти схематичное изображение розы, чернела в нижнем правом углу. А по всему пространству вылинявшей синевой растекалась река. Человек, стоящий на корме лодки, самозабвенно тянул раскрытые ладони к опасным скалам. Нет — к полупрозрачному силуэту юной девы на чёрном выступе. Красавица в шелковом коконе собственных волос почти сливалась с облаками — эфемерная красавица без лица, левой руки и опоры для ног. Краска в этих местах была смыта едва ли не полностью, до голой кости холста.       Марвин прищурился, склонился над картиной. Это не слишком походило на досадную случайность — скорее всего, полотно повредили намеренно. Но зачем?       — Не всем по душе строгие распорядки в моём доме, — заговорил за спиной Эшвуд, — некоторые из слуг бывают очень мстительными, когда им указывают на дверь. Но я бы не хотел, чтобы прекрасное творение погубили глупые человеческие козни. Вы бы тоже этого не хотели. Верно, мистер Койн?       Марвин медленно кивнул. Развернуться прямо сейчас — и оставить картину калекой? Что бы сказал сэр Далтон Марш? Однажды Марвин уже обещал не подводить его, и теперь он, мёртво-живой, проглядывал из глубоководной тьмы на картине, напоминая о данном слове.       Это всего лишь реставрация, притом не самая трудная из возможных.       И целая тысяча фунтов. Это ведь не будет расточительством — купить скромное жилище в какой-нибудь деревушке? Остаток Марвин непременно пожертвовал бы церкви. Через десяток-другой лет обязательно заявит о себе приближающаяся старость, а старость любит оседлость.       Эшвуд терпеливо ждал, склонив голову набок.       — Я бы мог попробовать, — сказал Марвин и ему, и самому себе. — Но я не уверен…       — Пробуйте, мистер Койн, пробуйте. Вы остановитесь здесь, не так ли? Я имею в виду — в Брайфилд-Холле.       — Именно здесь, если позволите, — вышло слишком торопливо, но мыслимо ли было отказаться от старой обители сэра Далтона Марша, человека из прошлого, который не заслуживал забвения, в отличие от прочего?       — Вот и славно. Здесь четыре комнаты, помимо этой — есть и спальня, и небольшая гостиная. Я заранее позаботился обо всём необходимом. Но если вам что-то понадобится, вы всегда можете обратиться к Стивенсу, мажордому.       — Благодарю, лорд Эшвуд.       — Что ж, надеюсь, вы неплохо проведёте время за работой. Кроме того, тут очень живописные места. Рекомендую, — он повёл рукой в сторону распахнутого окна, за которым расстилался сад, и Марвин снова отметил, с какой нежностью барон смотрел на припудренные предгрозовой серостью шапки деревьев. — Добро пожаловать в Вест-Ро, мистер Койн. И в Брайфилд-Холл.