eclipse.

𝓮𝓿𝓮𝓻𝔂𝓭𝓪𝔂 𝓮𝓿𝓮𝓻𝔂𝓷𝓲𝓰𝓱𝓽 𝓯𝓮𝓮𝓵 𝓵𝓲𝓴𝓮 𝓪 𝓯𝓸𝓸𝓵 𝔂𝓸𝓾 𝓰𝓸𝓽𝓽𝓪 𝓴𝓷𝓸𝔀

✯✯✯

      Только войдя в больницу, Бэмбэм ведёт себя совершенно спокойно и невозмутимо; будто всё именно так, как и должно быть. И ни у кого даже не возникает ни подозрений, ни вопросов, почему он во врачебном, чёрт возьми, халате.       Было, на самом деле, довольно просто добыть его – в одном из магазинов одежды как раз оказался подходящий размер. Самая трудная часть из всего плана – пробраться в таком виде в больницу и не привлечь внимания – наконец, остаётся позади. С гордостью за свою сообразительность и ловкость, а, возможно, ещё и удачу, Бэмбэм, сворачивая за каким-то углом и оказываясь в тихом безлюдном коридорчике, достаёт из кармана телефон, на который, собственно, и собирается снимать свои дальнейшие действия – ведь камеры, как у Югёма, у него нет, и видео это должно стать сюрпризом – но сейчас он использует его для того, чтобы позвонить одному очень важному человеку. Джебому.       Спустя несколько протяжных, напрягающих и до ужаса волнительных (сравнимо с ощущением, когда тебя ведут в кабинет директора или мама обещает, что дома вас ждёт серьёзный разговор) гудков тот, наконец, берёт трубку с сухим:       – Ало?       – Привет, Джебом-хён, это я, Бэмбэм! – тут же восклицает радостно тот, а потом, осознав, снижает громкость голоса почти до полушёпота. – Слушай, я тут снимаю видео для канала Югёма, и в общем я в-       – ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! – бесцеремонно перебивает Джебом, и даже через телефон можно представить, насколько ошарашенно выглядит сейчас, должно быть, его лицо.       – Видео снимаю, – повторяет, однако, Бэм с полнейшим спокойствием и невозмутимостью. – В общем, я в больнице, и... не мог бы ты сказать мне, в какой палате Джинён?       Джебом по ту сторону трубки несколько секунд загадочно молчит, и что с ним творится, а в особенности с его лицом, Бэмбэм может только гадать – в любом случае, и представить страшно. В конце концов, в какой-то момент недоумевающий, с нотками недоверия и презрения голос раздаётся из телефона:       – ...Чиво бля?       – Да я, вот, решил его проведать, – отшучивается младший; несомненно, у него всё под контролем, да и нельзя давать оптимистичному настрою ускользнуть. – Что же я за друг, если не проведаю его?       – Стоп, – всё ещё недоумевает Джебом. – А зачем видео?       – Да забей, – бросает Бэмбэм, с каждым словом становясь всё увереннее в своём желании поскорее начать и снять это своё странное чёртово видео. – Короче, скажи мне палату Джинёна. Пожалуйста.       – Почему бы тебе не спросить на вахте? – старший, похоже, немного успокаивается, судя по тому, как теперь серьёзно и, скорее, презрительно звучит его голос. – Сейчас как раз часы приёма ведь.       Бэмбэм на это неловко смеётся и, похоже, не собираясь воспринимать это предложение всерьёз, чешет затылок.       – Ну, тут такое дело... Вряд ли стоит попадаться на глаза вахтёра в одежде врача.       – ЧЕГО?! – Джебом снова будоражится и даже переходит на крик, возмущённый и даже в какой-то мере напуганный; Бэму даже приходится на секунду отодвинуть телефон подальше от уха, чтобы не оглохнуть.       – Не мог бы ты реагировать немного спокойнее, хён? – с незаметным вздохом просит он. – Просто скажи мн-       – И где ты добыл мой номер телефона, дорогой мой Бэмбэм? – не унимается тот и внаглую перебивает.       Будто радуясь его вопросу Бэмбэм, не скрывая гордости, самодовольно хмыкает.       – Связи, хён.       – Ты у нас всего несколько дней, какие связи?       – Друзья Югёма – мои друзья.       Джебом по тот конец провода тяжело и устало вздыхает; тем не менее, с происходящим он уже успел смириться. Вокруг него всегда происходит какая-то дичь, и сегодняшнее, по сравнению с прошедшими днями – просто цветочки. Да и, как он понял, лучше просто смириться с тем, что его друзья – такие ебанутые, нежели пытаться читать им какие-то «воспитательные» нотации.       – Что ж, это многое объясняет... – в некотором роде трагично замечает он. – Но всё равно не смей ничего делать.       – Да не боись! – уверяет Бэмбэм, корча самоуверенную улыбку, которую тот, хоть и не видит, отчётливо ощущает и даже может в полной красе представить. – У меня всё под контролем.       – Прокрасться в больницу под видом врача – это, по-твоему, под контролем?! – вновь вскипает старший; в такие моменты он напоминает какого-нибудь заботливого отца, который волнуется за своего не очень умного, но очень отважного ребёнка. – Серьёзно, уходи оттуда, не твори ерунды. Лучше зайди как обычный человек.       – Нееее, так скучно! – с наигранным расстройством протягивает Бэм. – Хочу устроить Джинёну сюрприз.       – Ты проблем хочешь? – даже не видя Джебома, Бэмбэм уверенно может сделать вывод, что тот сейчас бьёт себя ладонью по лбу – даже по глухому звуку хлопка это понятно. – Это не смешно, не твори хуйни, это плохо кончится.       – Какая у Джинёна палата? – даже не слушая его, интересуется младший.       – Я серьёзно, блять, не делай этого.       – Сорок первая?       В трубке слышится очередной тяжёлый-тяжёлый вздох.       – Девяносто восьмая, – смиренно отчеканивает Джебом. – Я тебя предупреждал.       – Ага, – смеётся таец. – Увидимся в участке!       – Бэмбэ-       Не успевает Джебом договорить, как тот уже внаглую кладёт трубку – и попробуй тут хоть что-то сделать. Отлично, девяносто восьмая, значит. Бэмбэм включает камеру, полагая, что всего лишь телефон, зажатый в руке, не привлечёт много внимания, и в каком-то роде даже жутко хихикает, радуясь своему зловещему плану. Правда, «зловещий» он, разве что, с точки зрения Джебома, а ещё тупой, опасный и, наверное, ещё раз тупой; с точки зрения Бэмбэма же – просто идеальный.       Люминесцентные лампы под потолком блестят неприятным белым светом; стены, плиточный пол, окна – тут всё, на самом деле, навязчиво белое. И Бэмбэм, должно быть, очень даже хорошо вписывается в эту атмосферу – со своими белесыми волосами и белым врачебным халатом. Он довольно быстро находит палату под номером девяносто восемь – на втором этаже, в самом конце коридора; возле окна, сквозь которое сюда проникает приятный свет полуденного солнца.       И, не долго думая, без всякого стука, Бэмбэм просто-напросто врывается в палату, распахивая несчастную дверь, и громко-громко при этом кричит:       – Сюрприз!!!       Конечно же, столь резкое появление «врача» в палате, да ещё и с оглушительным криком, просто не может не напугать – кого угодно. Именно такую реакцию Бэмбэм наблюдает на лице Джинёна: он, спокойно лежащий на белой, как и всё в этой палате, кровати, тут же вскрикивает от страха и даже закрывает лицо руками. Забавно выглядит, на самом деле; младший даже искренне радуется, что именно такие кадры напуганного Джинёна ему удаётся запечатлеть на свой телефон, зажатый в руке.       – Ватафак? – спустя несколько секунд слышится слегка дрожащий голос Пака, прежде чем он боязливо отодвигает ладони от лица и с опасливастью глядит на стоящего перед ним Бэмбэма в костюме врача (последняя деталь его, кажется, ни капли не напрягает).       – Это я, Бэмбэм, – гордо бросает тот, игриво вздёргивая брови несколько раз. – Пришёл навестить своего нового друга.       Когда к Джинёну понемногу приходит осознание происходящего, он только слабо вздыхает (может, даже с облегчением), проводя рукой по своим растрёпанным каштановым волосам, и, отводя взгляд, шипит:       – Айщ, я же просил Джебома никого не посылать...       – Ты что! – Бэмбэм тут же принимается эмоционально размахивать руками во всевозможные стороны; переигрывает. – Я по своему собственному желанию пришёл!       Именно в эту секунду Джинён и замечает в его руке телефон – и потому, чуть насторожившись, тут же выпаливает:       – Ты что, снимаешь?       – Эм... – осознав свою ошибку, Бэмбэм мгновенно прячет руки за спиной, и его не хватает ни на что большее, кроме как: – нет.       Вопреки его ответу, Джинён выпрямляет спину, мотает головой, взмахивая своими некогда блестящими волосами, которые этот сво блеск, почему-то, уже потеряли, и вежливо интересуется:       – Как я выгляжу?       – Я же сказал, что не снимаю...       Как вдруг неожиданно, негаданно-нежданно, внезапно и резко, как гром среди ясного неба – дверь в палату снова распахивается. Как и в случае с Бэмбэмом, без всякого предупреждения и стука; но в этот раз на пороге стоит не кто иной, как Ким Югём.       Стоп, Югём?!       – Сюрприз, Джинён-хён! – кричит он радостно-радостно, приветливо, в своей манере, и, в отличие от Бэмбэма, он без всякого медицинского халата, а всего лишь в своей обычной одежде, с той самой летающей тарелкой по центру футболки. – А... Бэмбэм?       Так как ситуация оказывается очень даже неловкой, /а в неловких ситуациях Бэмбэм, как правило, теряется и не может думать быстро/, он лишь натягивает на губы какую-то неудачную улыбку и, как ни в чём не бывало, произносит:       – Приветик, Югём... Как делишки?       – Ты чё тут делаешь? – напрямую спрашивает тот, слегка наклоняя голову; с любопытством и даже, быть может, требовательно.       – Снимаю видосик, – всё с прежней улыбкой выдаёт тот, не задумываясь.       – Эй! – слышится возмущённый голос Джинёна, на который, однако, никто даже не обращает внимания. – Ты же сказал, что не снимаешь!       – В смысле? – Югём, в свою очередь, по-настоящему изумляется такому повороту событий. – Без меня?       – Это для твоего канала! – спешит его успокоить Бэмбэм, дружественно подмигивая. – Я даже название придумал: «Прокрался в больницу под видом врача».       Для большего эффекта он даже разводит руками в стороны, будто демонстрируя в воздухе надпись, которую уже представил себе в голове. На Югёма это, кажется, работает; у него глаза по-настоящему загораются каким-то восхищением, как с ним обычно бывает, когда он видит что-то гениальное и достойное восхищения; ну, или когда очередная бредовая идея закрадывается в голову.       – Вау! – протягивает он, перенося свой вес с одной ноги на другую. – Да ты крутой, чувак...       Он с улыбкой вытягивает руку и показывает поднятый вверх большой палец. В эту секунду Бэмбэм чувствует, как у него сердце в груди чуть ли не падает куда-то вниз; какое-то странное приятное ощущение вызывает у него чужое одобрение. Особенно, если это одобрение принадлежит Югёму – и он не знает, почему.       – О нет, – тем временем виновник всего торжества, Джинён, тяжко вздыхает, откидываясь устало на спинку кровати. – Этот дурак заразил тебя своими видео?..       Только по его томному взгляду, устремлённому прямо на него, Бэмбэм понимает, что обращается Джинён именно к нему. Но ответить, однако, не успевает, так как тут же слышится возмущение Югёма:       – Эй, хён, я тебе, вообще-то, за кофе ходил, а ты меня дураком называешь...       – Кофе? – без особого удивления – скорее, с сомнением – старший вздёргивает бровь. – И где он?       Югём вздрагивает и скромно отводит какой-то виноватый (впервые Бэмбэм видит его таким) взгляд в пол.       – Пролил по пути...       Будто никакого другого ответа и не ожидая, Джинён закатывает глаза, после чего весьма цинично замечает:       – Ну и пошёл тогда нахуй.       – Слыш, сам пошёл, – тут же злится Ким; и не понятно, в шутку или же всерьёз он это делает. – Больше не буду тебе ничего покупать!       – Вы чё, парни, не ссортесь! – вовремя встревает Бэмбэм; телефон, который всё ещё снимает, он держит примерно на уровне глаз. – Ну, хотя бы не на камеру...       В следующую секунду Джинён поднимает на него – совершенно внезапно – довольно холодный, даже непробиваемый какой-то взгляд; совсем не такой, каким он был только что.       – И как вы подружились?       – А? – Бэмбэм недоумевает и даже теряется от столь внезапного вопроса; почему Джинёну это вообще вдруг стало интересно? У него, кажется, совсем отсутствует тактичность, или как там ещё это называют.       – Всё благодаря тайской еде, – Югём, между тем, ни капли не смущается (потому что, быть может, привык), и просто объясняет всё так, как есть. – Скажем так, мы нашли друг друга.       – Ну да, – не без сарказма подмечает Джинён, надменно как-то кивая. – Дурак дурака видит издалека... Но, парни, послушайте меня.       Его голос – серьёзный и твёрдый, и Бэмбэм даже словно чувствует какой-то холод, исходящий от него, несмотря на то, что на на улице, да и в самой палате, довольно-таки жарко. Югёма чужой тон, кажется, тоже заставляет насторожиться; хотя и в гораздо меньшей мере.       – Что-то не так, хён? – спрашивает он; осторожность скользит в голосе.       Солнечный свет прямоугольником падает на белоснежные складки одеяла. Джинён выдерживает недолгую, но тяжёлую паузу прежде, чем произносит:       – Не связывайтесь ни с кем из Совета, кроме меня и Джебома. Даже с Джексоном, ладно? – строгий взгляд переводит с одного на другого. – Тем более, что скоро полнолуние.       И – резко замолкает, будто обрывает сам себя.       Что бы это значило?..       – А что такого в полнолунии? – спрашивает Бэмбэм первое, что закономерно приходит в голову.       – Не важно, – моментально отрезает Джинён. – Просто... Раз уж вы сошлись, то держитесь вместе. Это лучше, чем по одиночке. Хорошо?       – Ну, ладно... – произносит младший; но ответ этот его, на самом деле, совсем не устраивает.       Удостоверившись, что Бэмбэм понял и принял, Джинён переводит строгий взгляд на следующую жертву – Югёма, стоящего рядом и, судя по безмятежносу выражению лица, не понявшего и не принявшего.       – Югём?       Но тот, похоже, не воспринимает его слов всерьёз. Он усмехается так, будто чужое предупреждение для него ничего не значит, и с улыбкой – такой же беспечной и беззаботной, как его голос – бросает:       – Ха-ха, я думаю, это надо будет вырезать.       – Я серьёзно, придурок мелкий, – цедит Джинён, ни капли не удивляясь. – Мы с Джебомом...       И он снова будто намеренно обрывает себя. У Бэма в голове рисуется много, очень много вопросов; но вряд ли язык повернётся озвучить их всех. Но хотя бы один вопрос, по крайней мере, прозвучать должен точно.       – Что «вы с Джебомом»?.. – ненавязчиво подталкивает он.       Джинён заметно мнётся и, в конце концов, просто вздыхает. Из приоткрытого окна дует слабый ветерок, закрадывающийся в его каштановые сухие волосы.       – Просто запомните, – просит он, – что я вам сказал. Послушайтесь своего хёна.       Бэмбэм и Югём переглядываются; первый – с нескрываемой настороженностью и даже, может, страхом, что изо всех сил пытается упрятать где-нибудь поглубже; второй же – со своей обыкновенной улыбкой и беспечностью, словно его ни капли не волнует произнесённое. Но всё это – только поверхность, лишь внешний облик, маска, просто маска; в душе Югём прекрасно понимает и осознаёт, о чём же говорит старший.       – ...Хотя бы раз, – обречённо добавляет Джинён.       «...Не связывайтесь ни с кем из Совета, кроме меня и Джебома. Даже с Джексоном, ладно?Тем более, что скоро полнолуние.»

?

      

✯✯✯

             «Да что я вообще забыл на этом банкете?»       – первая мысль, возникающая в голове Марка при виде /всех этих людей/. Вторая:       «Как я вообще здесь оказался?»       Вокруг него множество взрослых женщин и мужчин – взрослых – это если сравнивать с ним, простым студентом – и все они, как один, выряжены в довольно-таки элегантные костюмы преимущественно тёмных оттенков, сверкают блёстками и мельтешат эмблемами дорогих брендов, и вообще, по большей части, походят на каких-нибудь аристократов, что составляют высшую прослойку общества. /А высшая элитная прослойка, как известно, просто не может не блистать горделивостью и самовлюблённостью./ И именно эти люди здесь собрались сегодня, на этом дурацком банкете, в каком-то, блин, огромном и наверняка дорогом ресторане, который отец Джексона, очевидно, арендовал, будучи именниником. В этом местечке пахнет вином и остро ощущается витающий в воздухе холод, леденящий душу. Холод – он во всём: в бледном свете изысканных люстр и во взглядах мужчин и женщин, им пропитаны стены, пол, потолок, всё окружающее пространство.       Шатаясь из стороны в сторону, пытаясь протиснуться сквозь всю эту толпу, Марк, выряженный, как какой-нибудь преступник, в чёрную кофту с капюшоном, и наверняка вызывающий тем самым недоверие, пытается взглядом выхватить хоть где-нибудь здесь Джексона. Ведь он пришёл только по его просьбе; в ином случае и ноги бы Марка здесь не было, среди высокомерных снобов и псевдо-аристократов.       Когда бордовый потолок над головой начинает давить на сознание, вид столов, пестрящих странной едой (которую Марк впервые в жизни видит) жутко надоедает, а презрительные взгляды и неразберимые голоса окружающих вызывают ощутимый дискомфорт, Марк окончательно сдаётся и решает оставить эти бессмысленные поиски единственного своего знакомого из всех потенциальных сегодняшних гостей. Зато взгляд его падает на кое-что, пожалуй, даже поинтереснее: загадочная незаметная дверь, которая закрывается прямо на его глазах; сквозь тонкую щель, которая вскоре пропадает, виднеется... улица? Кажется, кто-то только что вышел отсюда, и если это отличный шанс покинуть столь неприятное для Марка местечко – он просто не может им не воспользоваться.       Резкий порыв, столкновение плечом к плечу с какой-то женщиной в чёрной элегантной шляпе, толчок двери – и вот он уже оказывается на свободе. В нос ударяет свежий воздух, такой желанный и чистый в контрасте с тем ароматом ресторана, а солнечный луч заставляет сощурить глаза; но это даже приятно. Марк резко тормозит, впиваясь своими чёрными, как и вся остальная его одежда, кедами прямо в сухую зелёную траву, ровно подстриженную и нагретую солнцем. И только сейчас он понимает, что, кажется, дверь эта вовсе не является выходом на улицу, а является она –             проходом на задний двор.       Несколько метров тщательно и идеально ровно подстриженной травы окружены решётчатым забором, где-то сбоку виднеются мусорные баки, в которые, должно быть, отправляются ресторанные отходы, и над головой гудит вентиляция; но даже это не самое главное, что привлекает внимание Марка. В частности, какой-то незнакомый ему парень, сидящий на корточках неподалёку, обхвативший колени и незаметно вздрагивающий, оказывается куда более интересен.       Похоже, это именно он выбежал через дверь перед Марком; и сейчас он сидит здесь, в (почти) полном одиночестве, и, кажется, плачет. А, нет, не кажется: в какую-то секунду слышится всхлип, и его дрожащие плечи содрогаются так сильно, что он трясётся всем телом. И, похоже, совсем не подозревает о том, что помимо него здесь есть кто-то ещё.       Зашибись.       Марк так и застывает каменной статуей, чувствуя, как слабенький порыв ветра колышет красные пряди его волос. Что он должен сделать? Подойти к нему и спросить, что случилось? Сделать вид, что не заметил, и быстренько смыться отсюда? Позвать кого-нибудь, чтобы разобрались? А, может, просто не обращать внимания? Марк откровенно теряется, совсем не зная, что делать, и в нерешительности отступает назад, скользя ногами по траве. Правда, в какой-то момент шорох выдаётся довольно громким – кажется, он натыкается на маленькую хрупкую веточку – и плачущий парень, конечно же, в страхе оборачивается.       Зашибись вдвойне.       Они пересекаются глазами. У незнакомца в глазах – тёмный, тягучий, словно глубина моря, синий цвет, такой же, как и его волнистые волосы. Взгляд у него уставший, загнанный, и руки предательски дрожат, как после истерики или срыва. Марк с трудом натягивает на губы совершенно неудачную улыбку, которая, однако, пропадает уже через пару секунд; и, не выдерживая больше этого напряжения, всё-таки выдавливает:       – Привет?..       Выходит очень неуверенно и глупо. Очень. Неуверенно и глупо. Незнакомец смотрит выжидающе, с недоверием и даже страхом, и совсем не двигается ни единой своей мышцей. Марк прочищает горло, сам не зная, чего от себя ожидать, и – ну совершенно точно не к месту и дико неуклюже – бросает:       – Эм... Ты в порядке?..       Зашибись тысячу раз.       После этих его слов незнакомец ещё несколько секунд молчит, а потом второпях вытирает рукавом слёзы, что ещё остались на его щеках. Он переносит вес на колени, упираясь ими прямо в землю – даже не задумываясь о том, что штаны вскоре могут стать грязными – и молча отворачивается. Только сейчас Марк обращает внимание на то, как выглядит этот парень: растрёпанные синие волосы, обычная толстовка жёлтого цвета с капюшоном, цветные шнурованные кроссовки. Он совсем не вписывается в то общество, что сейчас находится в стенах этого ресторана. Как, впрочем, и Марк, с ног до головы облачённый в мрачный чёрный цвет и уже слившийся с ним настолько, что, пожалуй, не удивительно, что этот незнакомец не хочет ему отвечать.       И Марк думает, что, вообще-то, не стоит, наверное, лезть к плачущему человеку; но ведь теперь уже слишком поздно отступать, когда уже дал знать о своём присутствии. Было бы просто нагло и даже некрасиво взять и уйти сейчас; значит, остаётся только один вариант действий, которых, увы, никак не избежать.       – Ты... Тоже на банкет пришёл? – с осторожностью, даже опасливастью, скользящими в голосе, интересуется он, делая неуверенный шаг вперёд, ближе к незнакомцу. – Почему ты плачешь? Что-то случилось?..       С каждым своим словом он набирается решительности, и, в конце концов, подходит к парню близко-близко, останавливаясь всего лишь где-то в полуметре. Однако, он оказывается совершенно не готов к словам этого незнакомца:       – Все на меня наорали...       Парень бросает это тихо и растянуто, голос – высокий, необычный, отдающий чем-то свежим и холодным, напоминающим дождь. Не похоже, что он жалуется; больше похоже на то, что слова эти варвались сами собой. Чуть погодя, он всё с той же интонацией продолжает:       – Я поругался с родителями...       Сквозь тягучие, мягкие облака проглядывают лучи солнца – они не греют совсем, только светят и светят без конца. Марк кратко вздыхает, присаживаясь на корточки рядом с парнем; он старается не думать о том, что, возможно, выглядит слишком странно и подозрительно в чужих глазах.       – А что, – начинает он, – твои родители такие злые?       Парень на это энергично кивает, даже не раздумывая. Очередная солёная дорожка катится из его глаз, но, кажется, ей суждено стать последней, так как внутри он находит успокоение.       – Очень, – замечает он с долькой расстройства. – Они меня выгнали, потому что я их позорю.       – Что ты имеешь в виду? – максимально вежливо интересуется Марк (чувствует он себя каким-то второсортным психологом). – Ты сам так решил?       Парень вдруг поворачивается и поднимает на него свой взгляд; что-то тёплое и отчаянное, грустное и вместе с тем радостное улавливает Марк в его синих глазах, напоминающий неизведанные глубины океана или, возможно, небо перед дождём. Солнце засвечивает его бледное лицо и бликами играет на синеве волос; так красиво и необычно, но засматриваться было бы как-то не вежливо.       – Нет, они так сказали... – бормочет он, после чего виновато опускает взгляд в землю. – Я же не виноват, что мне эта толстовка нравится больше, чем деловой костюм... А папа как заорал: «Мой сын не должен так позорить меня на моём Дне рождения!», – на последней фразе он с издёвкой пародирует собственного отца, искривляя глаза, сузив их до щёлочек; а потом горестно вздыхает. – Вот я и убежал... И так всегда, вечно родители мной недовольны...       Внимательно выслушав его, Марк по-прежнему не представляет, что ему следует говорить и как попытаться его успокоить. Одно хорошо: этот незнакомец, хотя бы, пошёл на контакт... Это же хорошо, верно? Даже поделился тем, что его отец накричал на него из-за, похоже, не соответствующего этому банкету стилю одежды... Так, стоп.       Что значит – А папа как заорал: «Мой сын не должен так позорить меня на моём Дне рождения!»?       – Эм, слушай... – неуверенно начинает Марк, дабы сразу же расставить все точки над i. – Твой отец, случаем, не именинник?       – Да, – кивает парень, не поднимая головы. – У него День рождения...       – А у тебя, случаем, – продолжает Марк, уже опасаясь собственных мыслей, – нет брата по имени Джексон?..       – Да, – синеволосый осторожно глядит на него исподлобья, – есть...       Марк нервно сглатывает.       – А тебя, случаем, зовут не Чхве-       – Ёнджэ!       Зашибись в бесконечности.       Внезапно раздавшийся позади голос Джексона заставляет обоих обернуться, а потом совершенно синхронно подскочить на ноги. Джексон, в отличие от своего, как оказалось, «брата», одет по всем канонам аристократов: в деловой чёрный костюм, с галстуком, в лакированные ботинки, да ещё и с изящной укладкой... На его фоне Ёнджэ – ну, просто яркий лимончик. А Марк же походит на преступника или подростка, собравшегося на похороны. Очень интересная картина.       – Что?.. – без особого энтузиазма протягивет Ёнджэ, глядя на старшего как-то тоскливо, а может, даже (совсем немного) презрительно.       Некоторое время Джексон молчит, переводя какой-то нечитаемый взгляд с Ёнджэ на Марка, с Марка на Ёнджэ; а потом, видимо, переварив это в своей голове, как следует осознав, натягивает улыбку на свои губы, на которых виднеется блеск.       – Так вы уже познакомились? – интересуется он каким-то приподнятым тоном.       – Познакомились?.. – переспрашивает Ёнджэ, чуть сводя брови к переносице.       – Это и есть мой брат, Чхве Ёнджэ, – Джексон всё-таки берёт всё в свои руки, и, подходя ближе к синеволосому, взмахом руки словно представляя его, с улыбкой Марку в глаза заглядывает. – Он не очень дружелюбный, но миленький! Не правда ли? – и, будто в подтверждение своих слов, тыкает пальцем младшему в щёку; тот только с резким отвращением уворачивается в последнюю секунду.       – О, круто... – то ли с сарказмом, то ли чисто из вежливости выдаёт Марк; чтобы Джексон не обольщался, но и чтобы не обидеть своего нового знакомого. – Я так и понял...       Джексон только гордо улыбается на это; солнечный луч беспощадно светит ему прямо в глаза.       – А это Марк Туан, – и указывает рукой на Марка, обращаясь уже к брату. – Мой одногруппник-       – Твой краш?! – Ёнджэ вдруг осеняет; он даже глаза распахивает, отчего они, и так немаленькие, становятся ещё больше. – Это он?       Джексон безобидно смеётся, приобнимая Марка одной рукой за плечо; а вторую он деловито ставит на талию. Да, Ёнджэ всё правильно понял, и они, все трое, это прекрасно понимают.       – Ахаха, да, это он... – протягивает довольно. – Как ты мог заметить, он совсем не разговорчивый...       «Но я люблю его таким, какой он есть!», – хочется добавить ему, но Марк обиженно фыркает и бесцеремонно сбрасывает чужую руку со своего плеча; Джексон, впрочем, и не удивляется даже, так как привык к подобному.       – Ты вообще в курсе, что твой брат поссорился с родителями? – начинает возмущаться старший, с вызовом глядя на Вана; напоминает он сейчас какого-нибудь специалиста из органов опеки, который проверяет родителя несчастного ребёнка (Ёнджэ) на компетентность. – Я застал его плачущим. А тебе хоть бы хны?       – Ха, да у него всегда так, – вопреки всем чужим ожиданиям, Джексон шутливо отмахивается. – Ёнджэ часто плачет, так что не обессудь.       На лице Марка рисуется недоумение, а ещё – ярость, злость от непонимания и, возможно, желание как следует отчитать; однако Ёнджэ, как он замечает, даже и не пытается хоть как-то возражать. Может, так и есть? То есть, Джексон говорит объективную правду?.. Так или иначе, старший всё равно не находит сил сдержаться и всё-таки возмущается:       – Какая разница? Если твой брат плачет, разве ты не должен сделать хоть что-то? – и поворачивается уже к Ёнджэ. – Он, наверное, вообще о тебе не заботится, да? Я не удивлюсь, если это так.       – Нет... – с некоторой грустью вздыхает Чхве спустя несколько секунд молчания. – Мы с ним вообще... Не очень-то дружные в этом плане...       – Так, вот не надо на меня клеветать, – замечает со строгостью в голосе, в свою очередь, сам Джексон, и деловито становится прямо между ними. – Что значит «не забочусь»? Я как раз за тобой и пришёл, – и прищур свой перевод на брата, – Ёнджэ-я.       Тот лишь без особого энтузиазма приподнимает брови с недоверием; чужие слова его совсем не впечатляют.       – Твой отец тебя ищет, – чеканит Джексон. – Он пообещал прибить меня, если не приведу тебя.       – Но он сам меня выгнал, – замечает тот; печаль и разочарование смешиваются с искренним непониманием. – А теперь хочет, чтобы я вернулся?..       – Ну, ты же знаешь его, да и всех этих его друзей, – бросает Джексон то ли в шутку, то ли всерьёз – его не поймёшь – и невинно пожимает плечами. – Они знают, что у него довольно странненький сынок, ну, того немного, так что никто не будет тебя осуждать, – уголок губ стремительно тянется вверх в явственной ухмылке. – Разве что посочувствуют.       За одну секунду непонимание на лице Ёнджэ сменяется на злость и обиду – такие резкие, что даже, наверное, готовые прямо сейчас наброситься на Джексона и сжечь, расщепить в своей огненной лаве и ничего не оставить.       – Это ты меня сейчас так завуалированно ненормальным назвал? – цедит он сквозь зубы; хотя, кажется, в ответе не нуждается.       – Можно и так сказать, – беспечно отзывается старший, совсем не задумываясь о последствиях. – Но я ведь и сам ненормальный, так что мне можно.       – В любом случае, – с дерзостью в голосе констатирует Ёнджэ, для убедительности даже делая полшага назад, – я не собираюсь возвращаться.       Очень, очень упрямо и нагло с его стороны. Улыбка не сходит с лица Джексона, но она становится заметно нервной; кажется, он и сам сейчас готов наброситься и растерзать одного очень упёртого человека по имени Чхве Ёнджэ.       – Что, прости?       – Мне надоело, что родители не считаются с моим мнением и постоянно орут на меня, – произносит Ёнджэ; твёрдо, решительно, каждую букву чётко выговаривая. В эту секунду он чувствует себя каким-то бунтарём из всех тех подростковых фильмов, что когда-либо смотрел. – Пусть извинятся хоть раз в жизни. Я больше не буду плясать под их дудку.       Несколько секунд уходит у старшего на осознание, и потом он, как ни в чём не бывало, усмехается. Смешок выдаётся довольно нервным и наигранным, и это невозможноно не заметить – особенно, если ты Ёнджэ и знаешь его достаточно хорошо.       – Ха-ха, ну что ты как маленький, Дже-я, – произносит Ван, после чего с призывом о помощи в глазах оборачивается к Марку. – Пс, Марк-и, поможешь мне затащить его обратно?       Он даже улыбается; с азартом, ожидая, видимо, получить какую-то положительную ответную реакцию от Марка. Но.       – Ага, щас, – только и цедит тот, смеряя парня презрительным взглядом, мол, ну неужели ты реально думаешь, что я тебе помогу? – Я и сам туда больше не ногой, понял?       – Марк? – удивляется (нет) Джексон, строя (пытаясь) жалостливые глазки. – Ты мне не поможешь?       Как вдруг совершенно неожиданно Ёнджэ толкает его в плечо, крича при этом что-то вроде:       – Вийди розбiйник! – и, бросив вдобавок враждебный взгляд – до кучи – добавляет: – так и скажи отцу, что я в край обнаглел и слушаться его не собираюсь!       Но Джексон, вообще-то, тоже не из робкого десятка. Он, быстро сообразив, успевает Ёнджэ схватить за руку, да ещё и так крепко-крепко его предплечье сжать, что никак выпутаться нельзя. И – тут же тянет на себя, в сторону двери, ведущей в ресторан.       – Попался! – зачем-то кричит он, видимо, гордясь своей сообразительностью и ловкостью. – Сейчас я тебя приведу, и ты сам ему это всё скажешь!       Он тянет младшего так сильно-сильно на себя, прикладывая всю свою мощь и упорство, которые у него только есть, и, наверное, так бы и затащил на изи его внутрь – если бы только не почувствовал, как какая-то противоположная ему сила тянет его назад.       – Нет! – и этой силой оказывается Марк, который хватает Ёнджэ за вторую руку и тянет, конечно же, на себя. – Он не пойдёт с тобой!       Сам Ёнджэ вскрикивает от резкой боли, которая мгновенно возникает в обеих его руках от растяжения, и тараторит:       – Вы же меня на части разорвёте!       – Марк, ты чё, охуел, что ли? – возмущается Джексон, выглядывая из-за синей макушки брата, и тянет ещё сильнее. – Его отец ждёт, блять, отпусти!       – А ты его спросил? – фыркает Марк в ответ, тоже ни на секунду не ослабляя хватки. – Если Ёнджэ не хочет, ты не имеешь права его заставлять!       – Ты не понимаешь! – всё сильнее и сильнее, упорнее и упорнее. – Мне пизда будет, если я без него вернусь! Я и так старший, вся ответственность на мне!       – А чьё мнение тебе дороже? Своего брата или какого-то там напыщенного бати?       – Хва-а-а-атит! – шипит Ёнджэ, щурясь от боли; ему кажется, что у него сейчас вырвут нахрен обе руки. – Пусти-и-ите меня-я-я!       – Марк, пусти его!       – Сам пусти! Ёнджэ с тобой никуда не пойдёт!       – Это мой брат, не решай за него!       – Это ты не решай за него! Ты вообще ебанутый!       – По-мо-ги-те! – умоляюще протягивает Ёнджэ дрожащим голосом, как вдруг данная просьба находит отклик.       – Что происходит?! – раздаётся незнакомый мужской голос как раз с порога ресторана.       Все трое моментально замирают, оборачиваясь в сторону двери – кто-то со страхом, а кто-то с мольбой о помощи; там на них строгими, грозными глазами глядит суровый охранник в суровой чёрной форме.       – Что за неадекваты тут собрались, господи, боже мой... – с нескрываемой ненавистью цедит он сквозь зубы (видимо, не впервой уже), после чего хватается за ручку двери. – Вас от общества изолировать надо, психи, и не подпускать к нормальным людям.       Очевидно, под «нормальными людьми» он подразумевает всех тех снобов, собравшихся на банкете, а под «изолировать от общества», должно быть, имеет в виду закрыть ту самую дверь, за ручку которой он схватился, и оставить этих троих здесь. На заднем дворе ресторана, из которого даже нет выхода.       – Что? Нет-нет, Вы не так поняли! – Джексон отмирает первым, и, похоже, он единственный, кто пытается что-то исправить. – Это же я, приёмный сын семьи Чхве! Ну? Не узнали?       Для большей убедительности он натягивает улыбку, стараясь сделать её максимально уверенной, такой, чтобы она внушала доверие, чтобы и вопросов не оставляла. Но охранник, тем не менее, остаётся непробиваемым, как каменная стена, и только нахмуривает брови, строго при этом заключая:       – Все вы так говорите.       И – резко захлопывает дверь прямо перед его носом. Потом слышится ещё и звук поворачивающегося замка. Класс. Просто класс! От такой наглости Джексон просто-напросто впадает в ступор и, наконец-то, даже отпускает руку Ёнджэ. Выходит, правда, слишком резко, тем более что Марк его всё ещё держит – так что, по всем законам физики, они вдвоём вместе валятся на траву.       И, по всем законам физики, а может, и не только физики – Ёнджэ падает прямо на Марка. Земля, к счастью, оказывается довольно мягкой, так что старший не сильно ударяется; вот только, открыв предварительно зажмуренные глаза, он видит нависающего над собой Ёнджэ. Пара синих, как сапфиры, глаз, внимательно всматривается в лицо Марка, а секундой позже – смущается от неловкости. В конце концов, Ёнджэ тут же, как ошпаренный, вскакивает на ноги, нервно посмеиваясь; отряхивает кое-как штаны, которые вряд ли успели испачкаться (а если и успели, то только из-за того, что прежде он сидел на коленях), и протягивает старшему руку с виноватой улыбкой:       – Прости...       Марк сам не знает, почему, но лицо его сейчас, кажется, стремительно заливается краской. Он чувствует это; потом прочищает горло, через силу выдавая тихое: «Ничего», и всё-таки берёт чужую руку – хотя и слегка колеблясь. Она, на удивление, оказывается тёплой и мягкой; и Ёнджэ в одну секунду помогает ему встать, кажется, даже не прилагая для этого особо никаких усилий.       – Вау, ты такой... – и после этого, кажется, поражается: то ли самому себе, то ли тому, каким тот оказывается лёгким. В прямом смысле. – Ты ведь старше меня?..       Он спрашивает это так мило и невинно, но, в то же время, словно с лёгким недоверием, выпытывающе; Марк чувствует, как краснеет ещё больше, и ничего не может с этим поделать (к сожалению). В конце концов он просто кивает, мысленно осуждая самого себя: мол, чё ты киваешь, говорить, что ли, уже разучился?       Но в глазах Ёнджэ – стоит только взглянуть на них – он никакого осуждения не находит. Только маленькие искорки чего-то тёплого, яркого, светлого вспыхивают в синей радужке; да, они маленькие, но, по ощущениям, принадлежат чему-то большему. И улыбка – такая милая, солнечная; такая же солнечная, как и его кислотно-жёлтая толстовка, за которую его деловой отец умудрился выгнать его. Да как вообще можно наорать на такого милого парня?!       Марк мотает головой, вытряхивая последнее предложение из сознания. Ну и что это за мысли у меня в голове?..       – Чёрт! Вот пидорас, – тем временем возмущается Джексон, беспощадно кулаком ударяя прямо по двери, которая, вообще-то, ни в чём не виновата. – Да как он, блин, посмел? – и снова удар, который снова ничего не приносит; дверь так и остаётся закрытой, и он разочарованно вздыхает. – Он вообще знает, кто я? Я – Джексон Ван, чёрт возьми...       Марк замечает, как Ёнджэ закатывает глаза; и ловит себя на мысли, что ему, вообще-то, тоже хотелось сейчас сделать также. А ещё хотелось бы сказать что-то вроде: «Джексон, просто смирись, что ты не такой охуенный, как считаешь, особенно в глазах охранника».       – Джексон-хён, просто смирись, – роняет Ёнджэ с лёгким не то презрением, не то усталостью, – что для охранника ты не такой уж охуенный, а просто обычный чел. Он тебя даже не знает.       Марка даже слегка передёргивает от того, что Ёнджэ только что почти что озвучил его мысли. Кажется, он впервые понимает значение такого выражения, как «с языка снял». Хмм... Это забавно?       – Онь тибя дязе ни зняеть, – пародирует его Джексон, нарочно кривя лицо в глупой гримасе; Ёнджэ на это как-то по-детски возмущённо замечает:       – Я, вообще-то, не так сказал-       – И так, пацаны, – даже не давая ему договорить, тот резко меняется в лице: улыбается теперь уже уверенно, в своей манере, и деловито ставит руки на талию. – Нас здесь закрыли, что не есть «заебись», но есть один плюс.       Замолкает он резко, намеренно себя обрывая, и улыбается – выжидающе, с интригой какой-то, читающейся не только в голосе, но и в глазах, в улыбке, да и вообще – в исходящих от него флюидах. Ёнджэ тяжело вздыхает и, чуть к Марку наклонившись, шепчет:       – Он хочет, чтобы мы спросили: «ну и какой же?».       Марк, впрочем, и сам достаточно хорошо Джексона знает, чтобы догадаться; поэтому без сомнений, но и без энтузиазма, протягивает:       – Ну и какой же?..       Джексон на секунду прикрывает глаза, а потом распахивает их ещё более яркими и азартными; хлопает для привлечения внимания в ладоши и громко заявляет:       – У вас есть масса времени поближе познакомиться друг с другом!

‹‹ это такое необъяснимо прекрасное ощущение – знать, что у тебя есть те, кто на твоей стороне. если бы была возможность, я бы хотел никогда не упускать и не забывать эти чувства, которые постоянно посещали меня в те далёкие дни. ››

– ღღღ –