[ 𝚊𝚋𝚗𝚘𝚛𝚖𝚊𝚕, 𝚒𝚗𝚜𝚊𝚗𝚎, 𝚌𝚛𝚊𝚣𝚢, 𝚍𝚎𝚛𝚊𝚗𝚐𝚎𝚍, 𝚙𝚘𝚜𝚜𝚎𝚜𝚎𝚍, 𝚜𝚌𝚛𝚎𝚠𝚢 ]
✯✯✯
нет ничего красивей твоих глаз, покрытых мраком. мой разум наполняется первобытным страхом когда я вижу как ты охотишься за мной. я могу спрятаться, но знаю: ты не дашь мне уйти домой. Марк держит в руках чёрную тетрадь, полную чужих стихов и разнообразных творений, и предельно внимательно вчитывается в каждую строчку, каждую выведенную чёрной ручкой букву. бессвязные фантазии — мой ежедневный пейзаж. ты всё равно поймаешь меня, даже если это мираж. Он чувствует, как его грудь охватывает болью, как сердце норовит разорваться, а руки – ослабнуть вплоть до того, что уронят эту драгоценную тетрадь на землю. Только понять не может, почему; не может же так пробрать от простого чтения стихов. Когда Ёнджэ протягивает к нему руку, чтобы на плечо её положить, Марк отходит на целых два шага. И улыбку натягивает яркую, хотя и фальшивую, едва заметив чужой недоумевающий взгляд. – Очень красиво, – выдавливает он, стараясь звучать более-менее спокойно. – У тебя правда талант. Ты нечто. – Оу, правда? – Ёнджэ вскидывает брови и приятно удивляется. – Спасибо. Тебе действительно нравятся эти несколько строчек? Марк уверенно кивает. Они продолжают идти дальше по оживлённой улице; розовые закатные лучи спускаются вдоль зданий, от крыш к самой земле, погружают город в меланхоличный вечер. Воздух чист и свеж: его хочется вдыхать-вдыхать-вдыхать, почти по-настоящему ощущая, как в лёгких прорастают цветы – какие-нибудь жёлтые ромашки или полевой клевер, что-то вроде того. У Ёнджэ волосы синие, как полуночное небо, а толстовка жёлтая-жёлтая, как пшеничное поле. От него пахнет старинными книгами, сладким кофе и винтажным парфюмом. Он Марку напоминает настоящего поэта: достаточно умного, талантливого и обожающего искусство, а также в меру безумного, со своими странными замашками и необъяснимыми мыслями в голове. С таким только ночью на поле выбегать хочется, когда трава мокрая после дождя, и кеды тут же расклеиваться начинают – и падать в эту траву, сочиняя какие-нибудь небылицы и считая звёзды на тёмном полотне неба. А ещё хочется безумно узнать, что же у него там внутри, в голове; в душе. Увидеть изнутри всё то, что выплёскивается словами на бумагу и сплетается в рифмы. Ёнджэ с интересом смотрит на проплывающие мимо облака, даже не замечая прохожих, так и норовящих поддеть его плечом. Марк с не меньшим интересом смотрит на самого Ёнджэ. У последнего в глазах прямо сейчас весь мир, кажется, отражается: бесконечный, полный хаоса и сумасшествия, и оттого – прекрасный. При виде этого парня, такого тёплого и солнечного, у Марка внутри что-то сжимается, разрывается и взрывается, и это чувство просто неописуемо. Неописуемо для него; Ёнджэ же и не такие эмоции и чувства с помощью слов передавать умеет, и на подобное, можно поклясться, способны только настоящие гении. Впрочем, то, что Ёнджэ – это сплошное искусство, граничащее с гениальностью, Марк уже давно понял. – И как тебе только удаётся передавать эмоции в своих стихах? – спрашивает он, прямо на ходу листая тетрадь, хотя читал её уже несколько раз. – Я думаю, если бы ты стал поэтом, то прославился бы. – Да? – улыбается Ёнджэ, устремляя взгляд куда-то на виднеющийся горизонт, где персиковая полоска сливается с далёкими силуэтами зданий. – Я так не думаю... Но я хотел бы. Я много раз представлял, как бы сложилась моя жизнь, если бы я всё-таки пошёл против воли родителей и стал поэтом. Наверное, – он незаметно вздыхает, – я был бы бедным. Но счастливым. Я бы взял себе псевдоним «Ars» и публиковал бы свои сборники стихов в книгах с мрачными обложками. Или лучше было бы с какими-то цветными и светлыми обложками с романтичными рисунками?.. Его вопрос звучит риторически, поэтому Марк решает не отвечать; но тетрадь он закрывает (хотя и неохотно), и взгляд на Ёнджэ переводит. Взгляд, полный интереса, мечтательности и лю... Так, нет, нет. Марк всё-таки до ужаса слеп в отношении чувств. – В любом случае, мне не на что жаловаться, – продолжает Ёнджэ, не меняя тона. – Всё, что с нами происходит, мы либо заслужили, либо допустили. Согласен? Глядит – неожиданно и внезапно, заставляя Марка мгновенно растеряться. И, всё же, думать над ответом долго не приходится: – Да, – бросает он легко, натягивая грустную улыбку. – Ты прав. Марк совсем не такой, как Ёнджэ. Он не такой светлый и тёплый; скорее, тёмный, мрачный и холодный. В его мире солнце не светит – там только серое небо, что тучи дождевые заволокли, и обрушивающийся на голову леденящий душу мрак. Вся интересная жизнь – она только в книгах, в фильмах, в сериалах, в чёрно-белой манге, что он любит читать по ночам. Радость жизни – это бродить по закоулкам собственного сознания, где нет никого и ничего, кроме него самого и тёмного пространства, черноты, что есть в каждой душе каждого человека. Столкновение с печалью, с тоской, с одиночеством и всем-всем-всем плохим, что только есть на свете – это гораздо интереснее, чем пребывание в вечной радости и общении с внешним миром. С людьми. С их мыслями и идеями. И, всё же, есть то, в чём они с Ёнджэ схожи. Марк уверен в этом точно и твёрдо: им обоим по душе пребывание в одиночестве. Оно, одиночество, их не отягощает, ни капли не томит; сильное желание запереться дома и стать затворником, питающимся одним рамёном и избегающим живые контакты с людьми, порой оказывается сильнее желания соблюдать социальные нормы. И нет ничего лучше, думает Марк, когда такой, как он, встречает точно такого же человека, как Ёнджэ. Разница только в том, что для Ёнджэ одиночество созидательно, а для Марка – разрушительно. – Но, Ёнджэ, – зовёт старший, когда они ступают на мощёную кирпичом рыночную улицу. – Ты и так можешь быть счастлив. В любой момент своей жизни, – он поворачивает на него голову, на свой страх и риск заглядывая в чужие синие глаза; знает, что в них легко забыться, – у тебя уже есть всё, чтобы быть счастливым. Ёнджэ несколько секунд глядит на него молча, очевидно, обдумывая эти слова в своей голове; они отзываются чем-то жгучим, чем-то пронзающим и внезапным внутри, как если бы его только что окатили ведром холодной воды. А потом он распахивает широко-широко глаза и говорит, повышая голос: – Вау, Марк-хён! Мне только что пришла в голову идея для стиха! – губы расплываются в широкой, довольной улыбке. – Да ты просто генератор идей! – Генератор идей? – переспрашивает тот с улыбкой, хотя прекрасно всё расслышал; людей на этой улице, как он замечает мимоходом, становится всё больше и больше. – Да, у меня даже появилось вдохновение, – кивает Чхве, прямо-таки светясь от радости. – Я напишу стих. Это повод для ещё одной нашей встречи, – он игриво подмигивает старшему, а потом его взгляд падает на что-то позади него. – О, о, о, смотри! Ёнджэ мечется к какому-то шатру, где выставлена всякая одежда. Летние футболки, ветровки, штаны, шорты... Марк сталкивается взглядом с продавцом – хмурым и чрезвычайно суровым – и тут же отворачивается, подходя ближе к Ёнджэ. – Смотри, какие кепочки! – с нескрываемой радостью в голосе произносит тот. Но Марк на эти кепки, чёрные, с разнообразными словами на английском, смотрит только пару секунд; а потом глядит на самого парня. Такого милого, с увлечением, отражающимся в глазах его синих-синих, такого красивого и... Стоп. ...И почему я так думаю? – Согласись, прикольные? – спрашивает Ёнджэ, поворачиваясь к нему. И почему я так реагирую? Почему не могу ничего ответить? Почему не могу отвести глаз от этого его взгляда? Синие, как волны моря, как небо, которое вот-вот покроется звёздами, глубокие, как дно моря, и ни капли не холодные, кто бы там что не говорил про синий цвет, глаза смотрят на Марка. Беспощадно пронзают насковозь его душу; хочется упасть в это самое синее море и утонуть в нём; так, чтобы ощутить, наконец, на собственной шкуре, что такое «достаточно». А сейчас – сейчас не достаточно. Это похоже на настоящую бурю, в которой Марк так легко и просто теряется. И долго я ещё буду отрицать собственные чувства, утопая в этом всё больше и больше с каждым днём? Неужели, я всё-таки и правда...? В Ёнджэ...? Влю... – Я хочу купить такую своей девушке, – говорит Ёнджэ. С улыбкой искренней и естественной, продолжая глядеть прямо в самое дно зрачков. Потом берёт в руки какую-то кепку с надписью «Princess», тычет ею в лицо и всё так же невинно интересуется: – Как думаешь, эта подойдёт? ..Что? ...Девушка? У него есть девушка?.. – Так у тебя... – всё-таки решается спросить Марк вслух, хотя слова подбираются с трудом. – ...Есть девушка? – Ага, – легко отзывается Ёнджэ, принимаясь рассматривать другие кепки и на чужую растеряннось не обращая никакого внимания. – Ты её знаешь, наверное. Она из вашей академии. Марк набирает в грудь побольше воздуха, а сердце уходит в пятки. – Кто она? Ёнджэ улыбается ещё шире и даже как-то гордо. – Хан Сохи, – бросает он. Потом хватает какую-то кепку и обращается уже к хмурому продавцу. – Извините, сколько будут стоить две? Даже сухой и низкий голос продавца не перебивает мыслей Марка, в которых он моментально растворяется. Он чувствует, как ломается изнутри; как появляется сначала одна маленькая трещина, как она разрастается буквально за пару секунд, как она заставляет его расколоться на множество кусков и разбиться. Всё это время... У него была девушка?.. Причём это Хан Сохи? Он встречается с Хан Сохи?.. И я даже не знал?.. И был в него влю- Нет. Всё ещё влюблён? Возможно, это всё сила самовнушения, но, тем не менее, Марк чувствует, как ему стремительно становится плохо: голова начинает болеть, ноги подкашиваются, сердце бьётся быстро-быстро. Ёнджэ покупает две кепки: одну для себя, другую для своей девушки. И всё это, несомненно, было бы очень мило; мило, но только не для Марка. Ему хочется убежать или исчезнуть прямо здесь, не продолжать это существование больше ни секунды; это не-воз-мож-но. – Пошли? – улыбается Ёнджэ, склоняя голову на левый бок и снова до ужаса ярко улыбаясь. И Марк ничего не может ему сказать. Он ничего не может с этим сделать. – Извини, Ёнджэ. Думаю, мне пора идти. – Марк-хён?.. Если у Ёнджэ есть девушка, то Марк ему не нужен. Голова кружится, мысли вертятся каруселью, ноги подкашиваются. Разве может стать так плохо от одной только новости? Да и новость ли это... Всё это время. Всё. Это. Время. У него была девушка. Он уже кого-то любит. Он любит Хан Сохи. Любит эту тварь. Не Марка. Ёнджэ с вопросом в глазах смотрит ему вслед. Признай, Марк, признай. Не смей отрицать эти чувства. Тебе уже никуда от них не деться. Ты обречён.✯✯✯
Джебом скучает всю пару искусствоведения, потому что это действительно скучно, и под конец уже не знает, чем себя занять. Он пробовал поспать под монотонный голос преподавателя, но внезапные выкрики одногруппников мешают; пробовал смотреть в окно, но вскоре от ярого солнца, слепящего глаза, разболелась голова. И он пробовал наблюдать за Джинёном, сидящим рядом: это оказалось самым интересным, но также самым-самым трудным, потому что просто так смотреть на него и ничего не делать – это выше сил Джебома. Поэтому, оглядев аудиторию и не обнаружив одно знакомое лицо, он, не долго думая, достаёт телефон и принимается печатать по клавиатуре с изображением кота: я: нʏ и гдᴇ мы шляᴇмся, ҕлʏдный сын? Ответ приходит почти сразу же (очевидно, собеседник зависает в телефоне): мᴀᴘк: ты кᴀк со стᴀᴘшими ᴘᴀзговᴀᴘивᴀᴇшь? я: возᴘᴀст — иллюзия. тᴀк гдᴇ ты? мᴀᴘк: домᴀ я я: почᴇмʏ нᴇ пᴘишᴇл? мᴀᴘк: нᴇ оҕязᴀн отвᴇчᴀть, ᴇсли нᴇ хочʏ я: ок. но мнᴇ, кᴀк стᴀᴘостᴇ, нᴀдо ҕʏдᴇт отчитᴀться, и пᴘичинʏ я тᴇҕᴇ пᴘидʏмᴀю сᴀмʏю стᴘᴇмнʏю. мᴀᴘк: Я ПРИБОЛЕЛ я: пᴘᴀвдᴀ? мᴀᴘк: нᴇт мᴀᴘк: пᴘосто ʏ мᴇня плохоᴇ нᴀстᴘоᴇниᴇ мᴀᴘк: слʏшай, ᴀ... можᴇшь мнᴇ коᴇ с чᴇм помочь? я: допʏстим. В какой-то момент Джинён, рядом сидящий, резко принимается записывать что-то в тетрадь. Джебом оглядывается: оказывается, все записывают что-то под диктовку, старательно выводя каждое слово вслед за преподом. И Джебом, конечно же, решает благополучно забить на это, потому что там, в телефоне, Марк что-то усердно печатает. мᴀᴘк: эм... допʏстим, ᴇсть чᴇловᴇк, в котоᴘого я влюҕлᴇн, но он мᴇня не люҕит. и ᴇсть чᴇловᴇк, котоᴘый влюҕлᴇн в мᴇня, но я нᴇ чʏвствую к нᴇмʏ ничᴇго тᴀкого. что мнᴇ дᴇлᴀть?? помоги ᴘᴇшить ʏᴘᴀвнᴇниᴇ... я: хм... лᴇгко. смотᴘи: я: ты — это А, чᴇл, в котоᴘого ты влюҕлᴇн — это В, чᴇл, котоᴘый влюҕлᴇн в тᴇбя — это С я: А + В = пʏстоᴇ множᴇство я: А + С = пʏстоᴇ множᴇство мᴀᴘк: (●__●) я: тᴀк, можᴇт, ʏ В + С что-то полʏчится? ♡ мᴀᴘк: БЛЯЯЯЯЯЯТЬ я: кстᴀти, знᴀком с тᴇᴘмином 'полиᴀмоᴘныᴇ отношᴇния'? я: пᴘосто тᴀк спᴘᴀшиваю.) мᴀᴘк: моя жизнь это ᴇҕᴀный циᴘк ʏᴘодов Ответить на это Джебом ничего не успевает, так как раздаётся громкий, противный, но такой желанный звонок, оповещающий о начале обеденного перерыва. Парень почти что сразу же вскакивает на ноги, кое-как забрасывая достанные тетрадь с ручкой в сумку, и с ходу хватает Джинёна за руку. – Хён? – тот моментально теряется. Он ещё даже не успел закрыть тетрадь, не то что собрать вещи. Но Джебом отвечает ему лишь молчанием; без лишних объяснений он заставляет его подняться, а потом совершенно бесцеремонно тащит за собой к выходу из аудитории, обгоняя практически всех одногруппников. Джинён не возражает, но также и ничего совсем не понимает; не может догадаться, зачем его друг прямо сейчас тащит его куда-то прямиком на улицу. Там, за дверьми академии, свежий воздух тут же ударяет в нос, смешивается с вездесущим ароматом зелени и лёгкой прохладой. В обеденный перерыв во дворе академии всегда тихо, и, так как большинство студентов распыляется по столовой и коридорам, улица остаётся довольно укромным местечком, в котором можно уединиться. Похоже, именно этого Джебом и хочет, когда прижимает Джинёна за плечи к стене, стоит им только свернуть за угол. И даже непонимание и замешательство в чужих глазах его нисколько не останавливают; лёгкое дуновение ветра, шелест листвы, смешивающийся с отдалённым и гармоничным гулом, и бешеное сердцебиение где-то внутри становятся последней каплей в этой располагающей атмосфере. Джебом приближается к Джинёну так близко-близко, ничего не говоря и не объясняя, и секундой позже почти что нахально накрывает чужие губы своими. Но это мгновение длится совсем не долго: Джинён почти сразу же отворачивается и даже опускает взгляд, избегая зрительного контакта. – Хён, не надо, – просит он; нечто вынужденное скользит в его голосе. Джебом наклоняет голову – локон чёрных волос спадает ему на глаза – и тихо спрашивает: – Почему? – Нас увидят, – отзывается Джинён; напряжённо и кратко. – Нельзя, чтобы нас увидели. Он чувствует, как чужие пальцы чуть надавливают на его плечи, и видит уголком глаз, как растягиваются в улыбке чужие губы. (Которые ему самому хочется поцеловать). – Никто не увидит, – тихо слетает с этих самых губ. – Здесь никого нет. Джинён не знает, действительно ли это звучит убедительно, или же он хочет, чтобы так звучало; тем не менее, он всё-таки поднимает голову, пересекаясь взглядами с Джебомом. Последний улыбается, и улыбка его – поистине прекрасна и уникальна, ни на одну другую не похожа. Его улыбка такая особенная, потому что она всегда искренняя; и глаза, в которых сейчас Джинён видит собственное отражение, блестят в лучах солнца, а чёрные смольные волосы почти идеально сочетаются с нежно-розовыми ветвями вишни, растущей позади. – Я всю пару терпел, Джинён-а, – срывается с языка само по себе, и тогда Джинён, ни секунды больше не раздумывая, глядит на него уверенно и твёрдо. – Сделай это. Джебом крадётся рукой вверх, к чужому лицу, и почти невесомо касается чужой щеки кончиками пальцев. Джинён ощущает на себе его горячее дыхание, опаляющее кожу; оно становится всё ближе и ближе, заставляет прикрыть глаза, потеряться в пространстве и забыть обо всём на свете. Джебом затягивает его в горячий поцелуй, и в этот раз Джинён не сопротивляется. Апрельский ненавязчивый аромат вишни заполоняет собой всё пространство, весь воздух заставляет утонуть в себе. Кажется, ничего вокруг уже не существует и существовать не может, и даже пространство и время вовсе куда-то исчезают, оставляя только ощущение самого себя и человека напротив. Джинён вцепляется пальцами в кофту старшего, такую же чёрную, как и его глаза, и сжимает ткань, когда тот всё сильнее впивается губами. Кажется, Джебом прикасается не только к его телу; кажется, он прикасается даже к его душе. Джебом всегда выглядит мрачным и холодным, но он совсем не такой. Не все это знают. Только единицы могут видеть его настоящего, и Джинён – он уверен – относится именно к этим единицам. Джебом настоящий, когда он гуляет в парке, подставляя своё лицо тёплым лучам солнца. Когда он целые сутки зависает в библиотеке, самом своём любимом месте в мире. Выискивает там старые и мало известные книжки, которые уж точно не читает основная масса – говорит, что они обычно оказываются самыми интересными. Когда он почти весь день валяется в мятой кровати в их комнате, где все стены увешаны плакатами и по углам стоят горшки с разросшимися цветами, за которыми они уже давно не ухаживают, а те всё растут и растут куда-то. Когда его накрывает неожиданный порыв нежности и хочется просто сжать руку Джинёна в своей, и Джинён, конечно же, оказывается не против. Джинён совсем не такой же, как он, и светлых оттенков в его мире больше, чем тёмных. Он глядит так просто, тепло и по-родному, его прикосновения легки и невесомы, воздушны почти что, словно он – облако, что единственное спустилось с хрустального неба из всех своих собратьев-облаков. Оно каким-то чудесным образом превратилось в человека: в лёгких, модных джинсах и стильных кедах, потому что модные журналы на этой земле этому облаку очень нравятся, как и нравится следить за трендами. С волосами мягкими, каштановыми: их хочется касаться снова и снова. С глазами такими милыми, ангельскими, что ни один демон вроде Джебома не смог бы устоять. Это облако-человек полно любви, которую нужно куда-то растрачивать. Это такая же его потребность, как есть, пить, спать и красиво одеваться. И он дарит эту любовь: дарит Джебому, не задумываясь о том, что отдаёт её ему всю, случайным образом не оставляя больше никому. И другие удивляются: как может кто-то столь светлый любить кого-то мрачного? Но Джинён любит: потому что Джебом вовсе не такой, каким его видят остальные. Потому что Джебом – такой же как он и одновременно совсем другой, и у них идеально получается друг друга дополнять. Потому что только благодаря Джебому он смог понять и принять себя, не говоря уже о принятии этого мира. Потому что только с ним он может гулять ранними утрами и поздними вечерами, когда солнечные лучи по-особенному нежны и приятны, и забывать обо всех проблемах на свете. Только с ним может перечитывать полюбившиеся книги и обсуждать их, лёжа в постели с приглушённым светом. Только с ним они могут бросить вызов всему этому миру и этим людям, взять велосипед и в будний день уехать прочь из города, в далёкие просторные поля, в глубины леса и в молчание погружённые территории, где царствуют только свобода, свобода, свобода и свобода. И любовь – их любовь, которую они создают сами. Раз за разом всё повторяется, начинается спонтанно и непредсказуемо: острое желание, трансформирующееся в действие, и размытое пространство вокруг них вместо мира. Желание, которое невозможно уничтожить или игнорировать, желание, которое доступно только им двоим, потому что другие люди боятся лишь самого факта его — неправильного — существования. Желание вне разума и сознания — Джинён излишне эмоционально вздрагивает от каждого прикосновения, а Джебом искренне улыбается, только ему одному свою улыбку открывая. Прикасается снова, потому что младший позволяет, притягивает за талию ближе к себе. Не оставляет времени на раздумья; эти минуты — спонтанный поцелуй, о котором никто из них не будет жалеть. Джебом вновь дотрагивается его лица, целует – внезапно – осторожно и нежно. Джинён откровенно забывается и теряется в этом поцелуе; теряется и Джебом. И оба только и могут, что продолжать. – Ты сфоткал? Сохи деловито скрещивает руки на груди и пронзает Хёнджина требовательным взглядом. Тот поднимается с корточек на ноги, оказываясь теперь ростом с высоченные кусты, за которыми они прятались, и, кратко и обречённо вздохнув, протягивает ей свой телефон. – Н-ну... думаю... неплохо... получило- – Так-так-так, – Сохи его даже не слушает; выхватывает резко телефон и разглядывает получившуюся фотографию. – Хм, лицо Джинёна видно хорошо... А Джебома ни с кем не спутать из-за его стрёмной прически. Идеально, – напряжение на её лицо моментально сменяется на какую-то иррационально взрывную радость. – События складываются просто идеально! Кажется, сама удача на моей стороне. Да я выиграла эту жизнь! Она глядит на Хёнджина, очевидно, ожидая увидеть там не менее радостную улыбку или хотя бы услышать слова поддержки. Однако парень лишь как-то кривится, пытаясь, похоже, заставить себя улыбнуться. Не получается. – Ты представляешь, что у нас теперь есть? У нас теперь есть компромат! – Сохи каждое слово, каждую букву чётко выговаривает, и голос у неё звонкий, мелодичный; только у Хёнджина, почему-то, от этого мелодичного голоса уши вянут. – Осталось только заставить двух дурачком слушаться меня. И с этим, – она трясёт телефоном, – всё будет предельно просто. Вау, я чувствую себя счастливым билетиком в руках судьбы. Ооо, надеюсь, я очень красивый маленький билетик! Что-то отчасти безумное мелькает в её круглых глазах, и Хёнджин бы даже покрутил у виска, если бы она не смотрела на него прямо сейчас. Впрочем, если ей и сказать, что она чуточку – вот прямо совсем чуточку, чуть-чуть совсем, маленечко, немножечко – походит на сумасшедшую, то она, быть может, и не стала бы отрицать. – Ты просто умница! – бросает она, мило и широко-широко улыбаясь. – С каждым разом всё послушнее и послушнее. Скоро ты совсем станешь одним из нас. Верно? – даже не дожидаясь ответа, она на одних пятках разворачивается в сторону входа в академию. – А теперь пошли, поищем этих придурков. О, и когда я скажу отправлять, – быстро-быстро тыкает что-то в телефоне, после чего с добродушным видом протягивает его парню, – ты это сделаешь. Не то, что бы Хёнджину действительно хотелось выполнять приказы этой ведьмы, но – выбора нет. – Х-хорошо, – произносит он, сделав над собой усилие. И на душе отчего-то становится горько-горько; он ведь знает, что на чужом несчастье своё счастье не построишь. (Но такие, как Сохи, постоянно заставляют верить в обратное). – Знаешь, я тут подумал, что наша «элита» не совсем походит на секту, как сказал Джексон, – говорит Югём. Говорит громко и твёрдо, будучи полностью уверенным в своих словах; так серьёзно, что на него даже не похоже. – Сектанты – они ведь что делают? Они зарабатывают, продавая что-то. Например, «веру». А наши не зарабатывают. – Хм... Но ведь они всё равно походят на сектантов, – возражает Бэмбэм; он в этой теме совсем не разбирается на достаточном для дискуссии уровне; однако оппонент его, похоже, не разбирается тоже, так что всё в порядке. – Джексон сказал, что у них там свои обряды какие-то есть, правила, всё, короче, как и надо... Они сидят в шумной столовой, где стук ложек и вилок о тарелки смешивается с оглушительным гулом студентов. Бэмбэм оставляет на своей тарелке почти что половину порции риса, потому что считает, что тот сегодня не вкусный; Югём же съедает всё-всё и даже за добавкой оправляется, а потом вдруг начинает заговаривать о всяких странных вещах. – Ну и кому они тогда поклоняются? Не статуе Джейби же, – констатирует он, а голос, между тем, становится всё громче. – Это как минимум тупо и как максимум бессмысленно. – А может быть и статуе Джейби! – на это Бэмбэм даже поднимается со стула в порыве эмоций, дабы взглянуть на Югёма свысока, будто бы так будет звучать как-то внушительнее. – Мало ли, что у них там в голове. – Но все знают, что та легенда про «Затмение» – просто бред! – но Югём, конечно же, поднимается вслед за ним и в итоге оказывается выше, так что свысока всё-таки глядит он. – Ты слышал имена героев из этой легенды? «Далькём», блин! Да у меня так собаку зовут! – Так вот что за интеллектуальные беседы вы ведёте? – слышится позади них хорошо знакомый (и до ужаса противный) голос. Они оборачиваются: Сохи стоит напротив, держа руки на талии, и обоих пронзает каким-то горделивым, заговорщическим взглядом. Рядом с ней стоит Хёнджин, у которого глаза растерянно бегают по полу в поисках хоть чего-то, за что можно было бы надёжно зацепиться; он не выглядит уверенным и спокойным. Скорее, наоборот: он явно не в восторге от происходящего и совсем не похож на того, кто пришёл сюда по своей воле. – Блять! – громко вскрикивает Югём; то ли взаправду, то ли ради какого-то эффекта. – Чего испугался? – спокойно интересуется Сохи и надменно как-то задирает голову. – Я же не зеркало. – Вот именно, – с улыбкой отзывается Югём. – Будь ты зеркалом, была бы в сто раз красивее. – Вот какой ты грубиян на самом деле, – цедит сквозь зубы девушка и переводит взгляд строгий на Бэма. – Бэмбэм, тебе самому-то приятно с таким общаться? Но тот, однако, её даже не замечает и не слушает; и глядит он только на Хёнджина, который, в свою очередь, голову опускает так низко-низко, чтобы любого зрительного контакта избежать. – Хёнджин? – Мы теперь друзья, – Сохи важно кладёт Хвану руку на плечо; тот незаметно вздрагивает. – Так что давайте без разборок обойдёмся, хорошо? – Чё? – морщится Югём. – Слыш, если она тебя шантажирует, то моргни три раза. – Идиоты, – фыркает девушка и наигранно закатывает глаза; Хёнджин же ничего не говорит и даже не двигается ни одной мышцей. – Вы думаете, мы к вам шутки шутить пришли? – Вам что-то надо? – спрашивает Бэмбэм такой интонацией, будто заранее давая понять, что они отказываются от чего бы то ни было. – Да, – Сохи беспечно пожимает плечом. – Хочу сказать, что вы, мальчики, настоящие дебилы. Вы думали, что я не заметила, как вы за мной следили? Где-то на фоне слышится, как ругаются между собой студенты. Югём и Бэмбэм напряжённо переглядываются. Она действительно заметила, как они следили?.. И, конечно же, Сохи улавливает это резкое напряжение, возникшее между ними и повисшее в воздухе буквально за одну секунду. Улавливает и нагло этим пользуется. – Оо, да, я заметила, – продолжает она. – Это было так забавно! Я знаю, что именно вы видели, и я знаю, о чём вы подумали. Наверняка вы хотите продолжить лезть не в своё дело и следить за мной или кем-то другим из Совета. Верно? – короткая пауза. – Так вот, хочу вас предупредить: даже не смейте. Но, какой бы напряжённой ситуация не была, Югём всё равно не может позволить себе бояться. И именно поэтому сейчас он с вызовом задирает голову, улыбается и почти что нахально интересуется: – А то что? Сохи безотрывно глядит на него; глядит и даже не моргает. Только уголок её губ зловеще тянется вверх. – Я сделаю вашу жизнь невыносимой. У Бэмбэма что-то разрывается на части внутри. Нехорошее предчувствие. Только Югём остаётся непоколебим, как каменная непробиваемая крепость. – О, какой ужас! Не делай этого, Хан Сохи-ши! – язвительным сарказмом проговаривает он; потом уставляется на девушку так смело и бесстрашно, сразу давая понять, что держит её ни за кого иного, как за дуру. – Что, мы должны, типа, бояться? Что ж, странно. Я не боюсь. А ты, Бэмбэм, боишься? Он легонько пихает его в плечо, и Бэмбэм бездумно выдаёт совсем не то, что крутится в мыслях: – Пхах, а чего нам бояться? Что нам можешь сделать ты? Зашибись, Бэмбэм. Ты её ещё больше провоцируешь. Кто знает, на что она способна? Неприятное чувство в груди разрастается с новой силой. Сохи улыбается – скалится – так, будто принимает его вызов. – Хёнджин, – проговаривает она, даже не глядя на него. – Отправляй. Хёнджин медлит пару секунд, сомневаясь в том, что это действительно хорошая идея – выкладывать фотографию целующихся Джебома и Джинёна в свой твиттер-аккаунт, где она моментально разлетится и дойдёт до каждого студента академии, кем бы он там ни был. И, всё же, против воли Сохи он пойти не может; поэтому палец падает на «отправить», а мозг отключается, так как в ином случае грозит просто-напросто взорваться и вытечь через уши. Одна секунда – последствия необратимы. – Г-готово, – произносит он одними губами. Югём ухмыляется, вновь запрокидывая голову и уничижительно глядя на Сохи. – Запустите слухи в своём твиттере? Ну-ну, – пфыкает он. – Как будто бы меня подобное хоть раз волновало. – Хах, – улыбка Сохи становится всё шире и шире, всё ярче и ярче, всё безумнее и безумнее. – Посмотрим, Ким Югём. Посмотрим. Посмотрим, что ты скажешь, когда поймёшь, что твои друзья пострадали из-за тебя. А они пострадают. Уж в этом не сомневайся. Тихое злорадство и безумное предвкушение написаны на её лице. Уверенность, твёрдая и стойкая, как перед стопроцентной победой, гарантией на выигрыш, который воспринимается, как должное. Сохи задумала нечто ужасное, что не сможет не ударить по Югёму – и ударит сильно, потому что касается не его. А это – всегда больнее. Бэмбэм читает всё это на её лице. Но Югём только самодовольно хмыкает, будто происходящее его совершенно не беспокоит. На Сохи смотрит, как на дуру, идиотку какую-то левую, взявшуюся из ниоткуда и пытающуюся его запугать. Потом хватает Бэмбэма за руку – кожа обдаёт теплом – и тянет за собой, протискиваясь прямо между Сохи и Хёнджином. – Пойдём, Бэм-а, – говорит он. – Не будем тратить время на бессмыслицу. Какой-то холод пробегает по спине Бэмбэма, когда он проходит мимо Хан Сохи. – Бессмыслица – вся твоя жизнь, – спокойно и в то же время насмешлив бросает та вслед Югёму. Последней осознанной мыслью в голове Бэмбэма, когда они покидают столовую, оказывается: «Мы точно об этом пожалеем». Силу социальных сетей и всю мощь распространения информации, которая попадает в интернет, Джебому и Джинёну приходится узнать на собственной шкуре. Точнее, до конца занятий ни один из них не знает о существовании фотографии; Джебом даже твиттером не пользуется, а Джинён редко зависает в телефоне. Поэтому они совершенно спокойно проводят последнюю пару, без какого-либо напряжения или страха направляются после неё в столовую, обыденно обсуждая, что хотели бы съесть; сходятся на лапше, которую повара их академии готовят лучше всех, и том дешёвом, но очень ароматной чае с бергамотом. За окном солнечные лучи приветливо скользят вдоль дорог, закрадываются в стены академии и – чуть-чуть совсем – согревают. В них, таких светлых и под острым углом ложащийся через стекло, виднеется витающая в воздухе пыль. Обеденный перерыв уже прошёл, но приятный аромат еды всё ещё доносится из столовой: он так и манит к себе голодных студентов. И время течёт так медленно и вместе с тем незаметно, и Джинён не может не заулыбаться в ответ, когда ловит по пути редкую, но ослепительную улыбку Джебома; а Джебом не может не взять его за руку – так, на несколько секунд, пока их ещё никто не видит и не слышит. Но, когда они заходят в столовую, всё меняется. Первое, что замечает Джебом: все замолкают. Второе: все смотрят на них. Множество глаз, устремлённых в их сторону, и внезапная, довольно неприятная тишина; чем-то напоминает то чувство, когда ты вышел из комнаты, и все заговорили о тебе, а когда вернулся – замолчали. Но почему? Что происходит?.. Джебом напряжённо оглядывается. Кажется, какие-то девушки снимают их – или они просто держат так телефоны? Кто-то шепчется о них – или, может, о чём-то своём? Некоторые демонстративно отворачиваются, будто происходящее их не волнует ни капли, и продолжают свои дела в виде поглощения пищи, но большинство в этой столовой всё ещё смотрит на них – это что-то значит? Он глядит на Джинёна, но тот едва ли понимает больше. И, когда они видят, как к ним направляются какие-то парни – среди них пара одногруппников – становится понятно, что дело именно в них. – Эй, вы, – бубнит один из этих парней, очень высокий и тощий. – По-хорошему, валите из нашей академии. – У нас тут культурное общество, – подхватывает кто-то из них. – Позорище, – комментирует их одногруппник в числе этих людей. – Эта радужная пропаганда уже и сюда добралась. – Мерзкие пидорасы. – Зачем вы пришли? Несмотря на то, что слышать подобные замечания крайне неприятно и, кроме того, от этих слов всё встаёт на свои места и становится предельно ясно – Джинён каким-то чудом остаётся совершенно спокоен и непоколебим. А Джебом же, кажется, злится очень и очень сильно; нервно сжимает ткань своей чёрной кофты между пальцев, и это совсем не добрый знак. – Что вы сказали? – цедит он сквозь зубы. – Я сказал, – тот высокий парень дерзко улыбается, – не позорьте нас и ва-ли-те от-сю-да. Жжение появляется где-то в груди, а потом разрастается всё больше и больше, подкатывает к горлу, так больно ранит, как сотни маленьких острых иголочек. Этот парень достаёт телефон откуда-то из кармана и бесцеремонно протягивает Джебому, не оставляя ему никакого выбора, кроме как взглянуть в экран. В котором он видит их фотографию. – Что за...? Внезапный страх затмевает ненависть и злость; хотя и на несколько секунд, но паника сковывает конечности, и Джебом несколько раз открывает и тут же закрывает рот, как рыба, потому что сказать, вроде как, и хочется хоть что-то, но – язык не поворачивается. Только мурашки ощутимо пробегает по спине. – «Хван Хёнджин»... – Джинён, кажется, изо всех сил скрывая собственное удивление, читает имя отправителя данной фотографии. – Кто это?.. – Это первокурсник. Очень крутой, кстати, – бросает кто-то – они уже и не смотрят, кто. – Вы настолько от жизни отстали, что теперь не знаете его? – Ну, они же больные. – А, ну да. Больные. – Мне стыдно за своих однокурсников. – Это пиздец, ребята. Это пиздец. – Почему это случилось именно в нашей академии?! – Таких убивать надо. Шёпот, обидные слова, наглость, оскорбления, насмешки и пожелания смерти... Собственная ярость, комом застревающая в горле, напряжение-напряжение-напряжение – кажется, сейчас взорвётся либо мозг, либо сердце; одно из двух не выдержит нагрузки – и оцепенение перед чужой силой. Силой злой, нахальной и наглой, язвительной, токсичной и явно не маленькой, но – стремящейся всё, что не нравится, на своём пути уничтожить. Джебом злится, очень злится, и только Джинён это чувствует. Поэтому касается осторожно его предплечья, тихо зовёт: – Хён... Но это не помогает. После очередного пожелания смерти, доносящегося откуда-то со стороны, эмоции накаляются до предела. Джебом разъярённо кричит и со всей силы, что только есть, швыряет чужой телефон, что держал в руках, прямо в пол. Тот ожидаемо разбивается, с ужасающим треском раскалываясь на две крупные части. Маленькие детальки отлетают в стороны, к ногам собравшихся вокруг нескольких людишек. – Ээ, блять! Псих ёбаный! – конечно же, кричит хозяин устройства, после чего агрессивно толкает Джебома в плечо. – Новый сам покупать будешь! Сука! Вот мразь! Джебом только смотрит на него кратко, страха даже не чувствуя или внушая себе, что не чувствует; а руки так и чешутся врезать. Дать кулаком по его противному лицу. Ударить в живот, под выпирающие рёбра, схватить за волосы и – об какую-нибудь поверхность. И бить, бить, бить, и сломать руки, сломать ноги и вообще, может, у... Но – он ничего не делает. Ничего. За окном светит солнце. Светит так навязчиво и раздражающе, будто ничего не случилось, ничего плохого не произошло и вообще – всё в порядке. Но всё не в порядке. Это солнце вгоняет в тоску, и хорошо ещё, что оно светит там, за окном, снаружи – а здесь, в стенах коридора, можно спокойно укрыться в тени и позволить негативным эмоциям захватить тебя целиком. Облака причудливых форм проплывают там, наверху, – на верную смерть проплывают, погибая где-то там, за линией горизонта. Джинён протяжно вздыхает, уставившись в окно и прильнув к подоконнику. Джебом садится на стоящую рядом скамейку; её ножки с противным скрипом проезжаются по полу. У него сердце до сих пор стучит бешено-бешено, дико просто, а дыхание никак не помогает – кажется, будто воздуха всё меньше и меньше. Он никогда не был слабым, никогда не убегал от проблем и всегда проявлял смелость в любых вопросах. Но не в этом. Почему? Почему? Почему? Почему это произошло с нами? Почему это произошло со мной? Почему? Почему? Почему? Почему? Почему? Почему? Почему? – Я понимаю, что ты очень зол, – спустя какое-то время начинает Джинён, когда успевает насчитать уже больше десятка облаков, проплывших мимо. – Но, пожалуйста, не ввязывайся в драки. Они того не стоят, Джейби-хё- – резко обрывает себя и тут же поправляет виноватой интонацией: – Прости. Джебом-хён. Тот в ответ шумно выдыхает. Злость постепенно унимается, успокаивается там, внутри, неприятным жгучим осадком ложась на стенки кровеносных сосудов; жжётся и колится, но не рыпается больше – Джебом берёт её под контроль. – Ничего, – произносит он в какой-то мере даже мягко. – ...Мне ведь нравится это имя. Каждый раз, когда я вспоминаю про ту легенду, я всё больше и больше завидую Джейби. Джинён переводит на него вопростительный взгляд; в его глазах отражаются ветви розовой вишни, что возвышается над окном. – Почему? Джебом поднимается со скамейки. Выходит из тени, и свет мягко падает на половину его лица; в глазах отблёскивает чем-то ярким и, возможно, совсем чуть-чуть умиротворённым. – Потому что он был сильным, – отвечает он легко, будто буквы – это лёгкие-лёгкие шарики, и он их в воздух подбрасывает. – Я говорю про моральные силы... Да, он был очень сильным морально. Настолько сильным, что даже смог убить всех этих недоумков, – скашивает взгляд куда-то в стену; блеск покидает его глаза. – Мне не хватает такой силы. – По-твоему, – не понимает Джинён, отстраняясь от подоконника, – это хорошо? – Джейби был очень смелым, – продолжает тот. – Чтобы убить того, кто желает смерти тебе, нужна сила. Хотя многие и думают наоборот. – Хён, – настороженно зовёт Джинён. – Если бы только... – старший опускает голову; теперь его лицо почти полностью поглощает холодная тень. – Если бы только у меня было столько силы... Я бы... Я бы тоже мог убить их всех- – Хён! – Джинён хватает его за плечо и силой разворачивает к себе, но тот всё равно не поднимает глаз. – О чём ты говоришь? «Убить»? – и, чуть успокоившись, добавляет: – Это плохо. За это в тюрьму сажают. Так нельзя. ...Нельзя? Джебом поднимает на него свои чёрные-чёрные глаза. Две глубоких бездны, провалившись в которые – никогда уже не выберешься. – Почему? Где-то за окном поют птицы. Джинён нервно сглатывает и, чуть помявшись, наконец-то убирает руку с чужого плеча. – Эти люди не заслужили смерти только потому, что их мнение отличается от нашего, – проговаривает он. Проговаривает строгим и серьёзным голосом, будто он какой-то учитель этики, объясняющий элементарные правила поведения в социуме несмышлёному ученику. И Джебом, в самом деле, не может ничего возразить ему. – Я тоже так думаю, – только и бросает он, снова отводя взгляд задумчивый куда-то к стене. – Но... Джейби так не думал. Он был очень смелым. Знаешь, чем мы с ним похожи? – и, не дожидаясь ответа, тут же продолжает: – Для нас обоих нет ничего ценнее в этом мире, чем свобода. Свобода выбора. Свобода действий, свобода желаний, свобода интересов. Свобода любви. В его густых волосах играют солнечные зайчики. – Но в этом мире всегда есть те, кто делает, и те, кто только хотят делать, – продолжает Джебом с едва уловимой ноткой печали. – И, судя по всему, я отношусь ко вторым. – Хён, – Джинён слегка наклоняет голову, пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ты же знаешь, это просто легенда. Всего лишь какая-то история. Её не надо воспринимать так серьёзно. – Короткая странная пауза. – Правда?.. – Возможно, ты прав, – вздыхает Джебом. Он снова садится на ту скамейку, прячась от солнца вездесущего, и та вновь противно скрипит своими ножками, будто грозит вот-вот взять и развалиться. – Но, всё же, я до сих пор нахожу в библиотеке отрывки из «Затмения». Может, это всё просто фальсификация, кто знает... – снова мнительный вздох. – Но они мне очень нравятся. Джинён глядит в окно. Этот мир такой большой, а они в нём такие маленькие. Маленькие человечки, просто ничто, пыль – звёздная пыль, которая ничего не стоит. Солнце крадётся по кирпичным стенами академии, засвечивает оконные стёкла, блестит на крыше апельсиновым сиянием. Облака продолжают умирать. Они не знают, сколько времени так проходит – пара секунд или пара минут в тишине. В конце концов, время не имеет никакого значения (‹‹ жизнь преподносила сюрпризы, но знаешь, мне кажется, эти сюрпризы... они того стоили. по крайней мере, я смог понять и принять простую истину: когда жизнь идёт, не побоюсь этого слова, по пизде, главное – это не сдаться в самый неподходящий момент. это самое сложное, но, пожалуй, самое лучшее умение – не сдаваться. ››
– ღღღ –