you be good

All I wanna do is Think about the things I’ve ruined Think about the things that killed me in your eyes Though I’m sick and tired I’m imaginary pilot I would never let you ruin my precious flight Sirotkin — «Imaginary pilot»

Соба Кукуруза Болгарский перец Список продуктов Чуи Акутагава обвел критичным взглядом, сам обошелся печеньем. Три синие пачки орео висели в руке почти незаметно, будто Рюноске не хотел прилюдно раскрывать своей любви к безобидному печенью. Наверное, только Накахара знал, как Акутагава может съесть пачку за один присест и не моргнуть. Минуя отдел с молоком, Рюноске в задумчивости утащил пакет трехпроцентного. Накахара про себя хмыкнул, но сделал вид, что не заметил. После вокального вечера прошло почти две недели; все кончилось тем, что Джуничиро внезапно окликнул Дазая — требовалась помощь в уборке зала. Он ушел, напоследок немного сжав запястье, но не сказав ни слова, будто между ними ничего не произошло. Накахара не нашел в себе уверенности как-то окликнуть его, а уходив из бара поймал один только быстрый, почти скупой взгляд. В груди от этого неприятно терпко сжало. Получилось очень глупо. — Пошли на кассу? Голос Акутагавы выдернул его из воспоминаний, и он не спеша потопал за Рюноске. Деньги с заказа Куникиды частично ушли на оплату жилья, остальное можно было спокойно тратить на бытовые мелочи. На промежуточной сессии они кое-как перебились четверками, Чуя влетел в тройку всего лишь на философии и на истории искусств; одним словом, жизнь текла своим чередом, неспеша и обыденно. Только Накахаре казалось, что дни бесконечно долго тянутся, а серая тупая рутина стала совсем невыносимой. Осаму не задерживал подолгу взгляды как ранее, улыбался будто натянуто: Чуя видел — еще немного и мнимая радость разойдется по швам. Такое себе радушие. Причины назвать он не мог да и не знал — было все слишком резко, неестественно, натянуто до предела, а тошнотворная непонятность скреблась о черепную коробку каждый вечер. Накахара засыпал с ней, вставал и шел в универ. В такой дохлой задумчивости он больше курил; вскоре по всей квартире кончились заначки, а Акутагава бил по рукам, когда Чуя тянулся при нем за третьей-четвертой по счету. Спустя несколько дней Осаму вовсе будто испарился: его замещал то Атсуши, то Джуничиро, иногда вовсе незнакомый Накахаре новенький. И жизнь продолжалась, планета вертелась, солнце вставало и садилось, только Чуе казалось, будто что-то выдернули и забыли вернуть ему. Чувство, что его обвели вокруг пальца, саднило и раздражало настолько, что в последний момент Чуя во время методичного постижения всех прелестей алкоголизма запустил бутылку в стену. Жест прекрасно вместил в себя всю злость и негодование. Стеклотара осыпалась на большие и мелкие зеленые куски, на стене остались красные капли, которые стекали ровно к плинтусу. Свои внутренние проблемы с агрессией Накахара по-другому решать не умел. Школьный психолог говорил ему: «Напиши на бумажке и сделай с ней что-нибудь». Только это не работало нихуя. Он зарылся пальцами в волосы и согнулся пополам: на душе было откровенно погано. И потянулся за пятой по счету сигаретой. Рутину разбавляла намечавшаяся попойка в честь дня рождения одногруппника. Коске решил позвать абсолютно всех и на фоне последних событий Чуя решил, что это не такой уж и плохой способ расслабиться. Только вот придется что-то покупать в подарок или брать закусь к алкашке. И на самом деле для этого всего у него, по сути, не было времени. Кажется, у него были жуткие проблемы с посещаемостью. Следовало пойти на факультатив и отработать, но Накахара никак не мог собрать себя в кучку. Вместо него это сделал Акутагава. — Погнали домой. Рюноске посмотрел на него и затянулся с слишком ехидной для себя рожей — чуть-чуть поднял уголки губ: — Факультатив по живописи начинается через пятнадцать минут, Чуя. — Ты издеваешься? — Нет, это ты издеваешься. С такой посещаемостью тебя быстрее выпрут, чем начнут считать итоговые баллы. Поэтому давай, ноги в руки и пиздуй. К Коске все равно к восьми. — Ну ахуеть можно. — Накахара почти застонал: тащиться на чертов факультатив с грызущими башку мыслями ему еще не хватало. Но Акутагава был прав — шатать и без того свое шаткое положение в табеле оценок было бы глупо. На втором этаже, где в ряд располагались три аудитории, народу почти не было: всего лишь он один, какой-то парень и еще пару девчонок, кажется, на курс младше. Можно было констатировать как минимум два факта: а) освещение — дерьмо, б) настроение — дерьмо. Чуя лениво мучил драпировку, но она как была плоской, так ей и осталась: под конец кончились белила и Накахара, уже устав беситься со всего подряд, просто вздохнул и начал закрывать краски. Он решил мыслить философски: «не идет живопись — ну и хер с ней». В таком же полуфилософском режиме он дошел до какого-то кафе и взял что-то копченое к попойке: он не так хорошо знал Коске, чтобы выбирать подарок, а еда — всегда к столу. Докурив сижку, Чуя потоптался на бычке в неуверенности, так ли он хочет туда идти. Но он уже поднимался на второй этаж многоквартирного дома с контейнером закуски в руках. За дверью громыхало что-то малопонятное, а открыли ему достаточно быстро. Из открытой двери потянуло теплом, запахом чего-то вкусного и табака. И немного шмалью. Музыка резко ударила по ушам, и Чуя поморщился: это было какое-то безвкусное техно. Он неловко поздравил Коске, вручил пакет с закуской, которой тот безумно обрадовался, и, скинув на вешалку пальто, протиснулся на кухню. В коридоре было чувство, будто на него кто-то непрерывно пялится, а людей было много: Накахара предпочел бегство. На кухне по счастливой или не очень случайности обнаружился Акутагава: к нему липла малознакомая девушка, вроде как с курса второго, Чуя точно не помнил. Едва заметив друга Рюноске что-то сказал ей, подхватил бутылку вина и пару стаканов. От Акутагавы пахло пивом и сигаретами, и выглядел он настолько расслабленно, насколько ему позволяла его мимика: — Как факультатив? — Блять, захлопнись, налей мне вина лучше. Что это? — Акутагава налил полстакана, слизал каплю с горлышка и протянул стакан Чуе: — Вроде как мерло, хер знает. — Сойдет. — Накахара сделал глоток, по ощущениям это и правда было мерло, только максимально дешевое. — Ну наверное сойдет. — Пф, ты еще тут высказывать претензии будешь. Здесь половина народу почти что на халяву пришла. Накахара с легким пренебрежением окинул взглядом людей вокруг и вздохнул, сделав еще глоток: — Что ж, у нас же еще стафф в запасе?.. Но до травы Накахара добрался совсем под конец: откровенное гавно. Косяк ходил по рукам в небольшой компании, и Чуя под не совсем одобряющий взгляд Акутагавы затянулся от силы раз пять-шесть. Он потырил еще две бутылки вина, они весьма весело и удачно распили их с Рюноске, но на третьей тот испарился. В итоге Чуя цедил из стакана, сидя на кресле. На балконе. Черт знает как оно там оказалось, но оно там было. Старое, светло-желтое, безумно мягкое с поцарапанным подлокотником. Накахара с удовольствием развалился, пристроив в руке — сигарету, у ноги — бутылку. Было холодно без пальто, поэтому Чуя кое-как нашел какой-то плед и накрылся им. Было сыро, темно и как-то погано, несмотря на расслабленность и тепло районе груди. На небе не было видно почти ни одной звезды — Йокогама своей подсветкой убивала напрочь. Накахара надеялся, что его настроение как-то подскочит в лучшую сторону, но оно то падало до уровня плинтуса, то поднималось до более-менее подходящего для существования. Из помещения приглушенно ревел fidlar, который на секунду стал громче. Кажется, кто-то вышел покурить. Накахара из приличия лениво обвел взглядом новое лицо. Почему-то ему смутно казалось, что балкон — это теперь его личная территория. Вошедшим был его одногруппник, но имени, хоть убей, он вспомнить не мог. Чуя мало с кем общался, в основном перетирался с Акутагавой и Гин. Поэтому, когда одногруппник позвал его по имени и попросил зажигалку, Накахара немного опешил. Повисла неловкая тишина, которую все-таки через пару секунд нарушили: — Вечеринка отстой, конечно. — Чуя задумчиво затянулся: — Пожалуй. Лучше, чем ничего, — Накахара пробежался взглядом: высветленные волосы и серьга в ухе. Кажется, он был с ним на пересдаче во втором семестре того года. — Я не помню твоего имени. — О, — кажется, он даже не обиделся, по кривоватой траектории протянув ладонь для рукопожатия, — Ямада Миура. — Чуя Накахара. — Накахара пожал пальцы из вежливости, заметив, как они неприятно долго задержались на ладони. Татушка на запястье в виде двух полосок мелькнула в приглушенном свете из квартиры. — Я знаю тебя. В группе ты особо внимания не привлекаешь, но на пересдаче по философии тебя было трудно не заметить, — Ямада хмыкнул, задержав взгляд на нахмуренном лице, — Ты попросил листок для зачета, опоздав почти на час. А потом ушел, громко хлопнув дверью. Препод там чуть не взорвался, все думали, тебя числанут и поминай как звали. — Накахара в удивлении вытянул лицо настолько, насколько это позволяли две с половиной выжратые бутылки вина. — Я не думал, что это так выглядело. А дверью хлопнул случайно. Меня взбесил этот придурок. Старый тупой хрыч. — Миура мягко рассмеялся и блеснул глазами. Все эти жесты Чуя считывал и Ямада был даже симпатичный, к тому же он давно не с кем не спал, было бы, наверное, так глупо сейчас отказываться. Но банально не хотелось. Не с Ямадой. Миура в свою очередь докурил, кинул бычок в пепельницу и подозрительно близко наклонился к Чуе. От него пахло водкой и лаймом, немного травой с табаком. Глаза все так же блестели, почти лихорадочно, пьяно и голодно. Накахара накрыл чужие губы ладонью и мотнул головой. Ему было никак. О чем он и поспешил сообщить: — Не стоит. — А я думаю, что очень стоит. Я заприметил тебя, еще когда ты вошел. — Мне плевать, что ты там приметил, я не хочу. — Можем просто попробовать, если тебе не понравится, я не буду тебя держать, зай. — в голову пришла мысль о том, что «зай» прозвучало как-то мерзко. — Нет, повторяю, у меня нет настроения. — Совсем? — Ямада коротко лизнул ладонь Чуи, и ему стало совсем неприятно и зло. Он резко убрал ладонь и вытер об плед, выплюнув: — Совсем. И если ты сейчас же не отстанешь, я сброшу тебя с этого ебучего балкона, Ямада Миура. Потемневший взгляд напротив немного прояснился и доставучий одногруппник наконец свалил с балкона с пожеланием хорошо провести время. У Чуи от него разболелась голова, чувство скребущего комка в грудной клетке стало совсем невыносимым. И было непонятно: с самого начала было так хреново или Ямада все испортил? В любом случае хотелось свалить куда подальше. Вино все равно кончилось, а Рюноске завалился с кем-то в ванную. Он не обижался и не ревновал, но ему казалось, будь Рюноске рядом, настроение бы поднялось. Он открыл дверь: квартире все еще хрипло надрывался fidlar, все кричали, на столах и полу был самый настоящий бардак. Чуя, пробираясь к выходу, смотрел на пьяные и укуренные лица и ему стало тревожно. От заискивающей улыбки вон той блондинки в углу, от гуляющего взгляда сидящих за столом, от дергающихся будто в неврозе потных тел, от шепота, которым обменивался Коске с прижатой к стене испуганной девушкой. Тревожно. Все обесценилось и показалось таким фальшивым и глупым. Каждая улыбка, каждое чье-то сказанное слово, каждое движение. До тошноты искусственное, тупое, камерное, глухое. Громкая музыка стучала по голове молотком, душила и закладывала уши — Накахара мотнул головой. Это было в его мозге, от этого хотелось избавиться. Хотелось чувствовать себя хорошо, хотелось просто не видеть этого. Стеклянных взглядов, побитых оскалов. Кажется, ему стало совсем дурно. Накахара залез в кеды и выбежал в пальто, не застегнувшись и не попрощавшись с Коске и Акутагавой, который из кого-то вынимал душу в ванной комнате. Ему просто хотелось до трясучки убежать из этого места. Чуя не помнил, как долго он бежал и когда перешел на ходьбу, но кое-как добрался до пустынного сквера. Свежий воздух немного устаканил разум, тревожность и эмоциональная тошнота почти прошли — вокруг почти никого не было. Накахара остановился ненадолго перевести дыхание и оставил Акутагаве смс-ку, что он свалил. Теперь было просто хуево. Хотелось просто протрезветь и выпить кофе, а потом рухнуть на кровать. На часах было едва за полночь: «Фукузава» еще должен был работать. Чуя размеренным шагом побрел в сторону кофейни. И подсознательно он хотел видеть там Дазая ровно столько же, сколько не хотел. Повисшая между ними стеклянная тишина будто не мешала Осаму, но так надоела Чуе, что он думал: «надо что-то делать» и одновременно трусил. Почему-то трусил. Когда Накахара дошел, в окнах еще горел свет, но висела табличка «закрыто». Накахара из любопытства подошел, заглянул внутрь, но никого не было. Чуя вздохнул и развернулся обратно: улица встретила его холодным ветром и Накахара матернулся, что, кажется, забыл у Коске шарф. Он не успел далеко отойти, как его окликнул знакомый голос. — Чуя? Чуя дернулся, пытаясь разглядеть силуэт, хотя и так знал, кто стоит на пороге. Сердце и дрожь никак не унимались, и это страшно бесило. Казалось, все опьянение спало, и он мгновенно протрезвел. Накахара облизнул пересохшие губы и подошел. — Ты за кофе? — Да. — Присядь пока. Чуя рухнул за стойку, глуповато уставившись на Осаму любопытным взглядом. Губы то приоткрывались, то сжимались в тонкую полоску, и как хорошо, что он стоял спиной и не видел. Выглядело наверняка по-дурацки. Сам Дазай казался на порядок более уставшим, чем когда Чуя видел его последний раз. Он будто немного осунулся: под глазами залегли плохие тени. Он так же прямо держал спину, так же ловко двигался за стойкой, но все было странным. Чуя хотел заговорить, но в горле от тупого отчаяния пересохло. Казалось, Осаму сделает ему злосчастный кофе и выставит за порог и времени катастрофически мало, хотя спросить хотелось совершенно обо всем. Кофе, к слову, уже не хотелось совсем. — Ты болел? — вопрос прозвучал глупо, камнем в воду. — Можно сказать и так. Не было возможности работать, пришлось брать отгулы. Кажется, Куникида из-за этого дерьма почти готов взять меня в рабство. — Осаму ломано рассмеялся и поставил стакан перед Чуей. Тот сжал картонный стаканчик в пальцах и прикусил нижнюю губу. — Ты можешь воспользоваться справкой? Больничные глупо отрабатывать. — Лень делать. Да и Куникида все знает на самом деле. Просто слишком часто не хватает рук, и он нервничает. Есть малая вероятность того, что придется искать еще сотрудника, а это тяжко. Кафе пока не готово потянуть еще одного. — Почему не хватает? С твоим приходом, по-моему, Атсуши и Джуничиро полегчало, разве нет? — Но я не смогу вечно облегчать им и Куникиде жизнь. Я не смогу всю жизнь тут работать. Даже этот год не гарантирую. Куникида это прекрасно знает. — Понятно. Накахара шумно глотнул кофе: терпкий горячий вкус ошпарил кончик языка. Несмотря на то, что Чуя так сказал, было непонятно ни черта. Он сделал глубокий вздох и чисто машинально потянулся к чокеру, чтобы ослабить. Но пальцы так и замерли над металлической пряжкой. — К слову, меня пригласили выступить в еще один бар, — Дазай пододвинул к Чуе овсяное печенье и смотрел заинтересованно, на грани с равнодушием. Будто хотел купить Чую за это чертово печенье. — Можешь составить мне компанию на новом месте? — Что за бар? — Относительно недалеко. — Хм, — Накахара без особого интереса повертел упаковку в руках и отставил в сторону. На самом деле его меньше всего интересовал бар, в котором собирался выступать Осаму. — Да, наверное. Оставь мне адрес. — Чуя, — Накахара дернулся и встретился с острым взглядом, — Ты нервный. Что-то не так? «Да все блять не так» Дазай смотрел на него своим непроницаемым взглядом, опираясь на стойку. Дожидался ответа на свой дурацкий вопрос, пока Накахара смотрел в ответ побитой псиной: кажется, именно после этой фразы он окончательно протрезвел. Часы скрипуче отсчитывали секунды, над банкой сахара вилась черная мошка. — Я просто устал. Дазай как-то странно улыбнулся и наклонился. В его глазах Чуя наконец смог разглядеть горький желтый цвет. Почти тростниковый сахар. Желчь, усталость и что-то совсем непонятное. Накахару что-то до жути смущало в этом взгляде, он немного пугал тем, что пробирал до мозга костей. Не просто смотрел в душу, а вынимал ее. Дазай с жестокой нежностью заправил рыжую прядь за ухо и слегка тронул кожаный чокер. — Поверь, я тоже устал. Накахара проглотил слова: они утонули где-то в тревожном преддверии чего-то плохого. Рядом, на стойке, в его же руках остывал кофе, справа над кофемашиной истерично мигала лампочка. А Чуя смотрел в два черных зрачка и позволял себя душить мутными непонятными ответами: кажется, он никому не позволял такого. И что-то сподвигло его поймать ладонь Дазая, сжать чужие костяшки, уткнуться в них лбом. Он так давно изголодался по ласке, а пальцы Дазая пахли ею. Как для собаки пахнет милая кость, как для кошки пахнет март. Они пахли кофе и табаком. Лаской и тоской. А еще он правда безумно устал. Дазай ничего не сказал в ответ на жест, только как-то совсем отечески потрепал по голове и тихо кинул: — Лучше пей быстрее, пока теплый. Накахара с неудовольствием выпустил горячую руку и растянулся на барной стойке. Но кофе в итоге остыл окончательно. Чуя хлебал холодный капучино, который пить-то и не очень хотелось. Зато хотелось дождаться Дазая, остаться с ним подольше, и Чуя делал видимую занятость. Осаму будто понял это и хмыкнул. — Зря ты меня ждешь. — Ты разве не закрываешься? — Да, но я никуда и не иду. — То есть? — Чуя с неверием прищурился; он, кажется, догадывался. Сложить два и два было несложно. — То есть я здесь живу. Пока что. У меня не накопилось достаточно на съем, я вернулся в Йокогаму без йены в кармане. Куникида страшно бесился, но сказал, что я пока могу пожить тут. Естественно, не за просто так. Я каждый раз закрываю кафе. — «Отличные доверительные отношения»? — Да, именно так. Накахара задумчиво отхлебнул кофе и продолжил сверлить чужую спину взглядом. В голове вертелась совсем, как ему казалось, глупая мысль, и озвучить ее было как-то стыдно. Дазай почему-то решил включить радио, пока убирался, и сейчас в помещении насвистывала скрипка. Чуя ни черта не разбирался в музыке, но очень любил ее. Может, поэтому ему так запал Осаму? Дазай водил над столешницей тонкими пальцами, по-птичьи склонив голову к плечу. Накахара моментально представил его в черном костюме со скрипкой на плече в концертном зале. Красивые изгибы бледных пальцев, складки пиджака и брюк, приглушенный свет. — Никколо Паганини. Второй каприс, си минор. Отец избивал его в детстве, оставляя его со скрипкой на целый день. То ли он сам по себе был таким, то ли из-за воспитания отца, он был крайне болезненным и хрупким. И во время игры, когда зал взрывался в восхищении, склонялся перед его талантом и трудом, он страдал. Вечное переутомление, нервы, стресс и в довершение искривленный позвоночник. Приступы во время концерта. Так забавно, что его музыка, приносившая стольким людям счастье и восторг, была для него страданием. Но такой талант — все верили, что он продал душу Дьяволу. Скажи, Чуя, ты можешь себе представить человека, играющего музыку и одновременно страдающего от острой боли? Скрипка сквозь помехи радио издала свой последний стон, послышались приглушенные прерывистые аплодисменты. Чуя сделал еще один глоток холодного кофе и устремил взгляд на расслабленную спину. Перед ним все еще стоял Дазай: в обычной дешевой рубашке, бинтах по кадык, вытирающий кофейные разводы со столешницы. — Наверное нет. Не могу.