you be good

I got no job I got no money got no self esteem I take a Xanax every morning for anxiety I take a beer and take another then I'm gonna call her I'll probably end up fuckin' up and makin' it feel awkward FIDLAR – «Awkward»

Накахара сначала услышал сдавленный стон и только потом признал в нем свой глухой голос. Похожий и совершенно другой одновременно. Дазай будто бы дорвался: целовал его горько, влажно, терпко и совершенно ахуительно. Чуя положил пальцы на совсем слегка колючую щеку и почти прижался ртом ко рту, потому что они были до одурения близко, но хотелось еще ближе. Чтобы не осталось ни одного миллиметра между лицами и телами, чтобы чувствовать грудной клеткой чужое сердцебиение и горячо прижиматься языками, хотелось именно так. Дазай протолкнул свое колено между ног и надавил, и Чуя тяжело выдохнул в чужие губы: внизу стало ощутимо горячо и все тянуло-тянуло. Больно и классно, будто третий в жизни секс, но в сто раз пизже. И внизу был будто тугой ком, который плавился с каждой секундой, но в то же время безумно долго, до смерти почти. Накахара сам по себе был нетерпелив. А сейчас — конкретно нетерпелив. Он разорвал долгий поцелуй и спросил слишком нервно для такой ситуации. — У тебя с собой? — М, — Дазай второй рукой прошелся по ребрам, залезая под толстовку и накрывая едва теплой ладонью чужой живот, разгоняя мурашки по всему телу, — Нет, но я кое-что придумал. Чуя выдохнул почти болезненно, когда Осаму шершавыми пальцами тронул соски. — Паршивец. — И не поспоришь. Дазай уткнулся ртом в чужую взмокшую шею, игнорируя мешающийся капюшон кофты и опять целовал, цапнул зубами тонкую кожу, а потом провел горячим языком до уха, вобрал в рот проколотую в шестнадцать лет мочку, и Чуя сжал себе рот ладонью, потому что это было до белых звезд перед глазами. Почувствовал чужие настойчивые пальцы на члене сквозь плотную джинсу. Накахара сначала опешил, а потом ладонью робко и нагло также накрыл чужой пах, чувствуя, как напряглись чужие челюсти, и неловко попытался найти конец ремня, собачку ширинки, которая тупо не поддавалась пальцам. Он чертыхнулся, молния наконец по-дурацки взвизгнула, и Чуя почувствовал под ладонью тепло. Почти обжигающее. Дазай вдруг подорвался и навис сверху, в темноте на Чую упала еще одна тень, он видел, как напротив лихорадочно блестели глаза и как влажный язык прошелся по нижней губе. Хотел спросить сосредоточенно, а получилось по-ублюдски дрожащим голосом, будто он сейчас рассыплется теплым песком по простыне. — И что ты придумал? Дазай сползал вниз, мокро выцеловывая рыжую линию роста волос от пупка, держа Чую под согнутыми коленями. Расстегнул ширинку так, будто руки не дрожали, и выдохнул почти в пах: — Ты будешь в восторге. — Блин, подожди, — Чуя, раскрасневшийся и растрепанный, подорвался, опираясь на локти, посмотрел в темные глаза, — Ты в курсе, что я душ только утром принимал? — Теперь да. И? — И… — Знаешь, — Осаму говорил, будто Накахара был редкостным душнилой и занудой, — В душ ты сейчас точно не пойдешь. Чую опрокинули обратно, и он, на самом деле, даже забил. И что самое важное. Накахара действительно был в восторге. Смотреть на такого Дазая у него внизу было слишком, и он закрыл ладонями глаза, нервно выдохнув. Честно, он пока не был готов. Честно, он никогда и не был бы готов, поэтому он подумал. Ничего такого. Мне же не четырнадцать, и пубертат давно прошел. Но я же не хочу кончить через минуту, Боже. Хотя последнее по ощущениям от него не зависело совершенно. Он не видел, чувствовал, как чужая челка холодно щекотала живот, как влажное и горячее прошлось вдоль ствола, а потом Дазай ртом вобрал головку и плавно-резко до самого основания. Чую почти выгнуло. Он сцепил зубы и получился скулеж. Вдруг влажный жар внизу пропал, и он почувствовал, как от его лица отняли ладони. Осаму смотрел жадно и голодно, будто соображал слабо, без своих ужимок и ухмылок. Это сводило с ума совсем немного. Что Дазай может быть таким: без ироничного и саркастичного выражения лица, но и не серьезным, просто настолько вовлеченным в какой-либо еще процесс кроме музыки. Это сносило крышу. — Почему ты закрываешь рот? — Мне не нравится. Свой голос, — Чуя прикусил губу, потому что теперь стояло до боли в яйцах, — Типа, ты слышал его? Я курю с четырнадцати. Дазай всматривался в красные щеки, красные волосы, изгиб бровей, темно-рыжие длинные ресницы и синие злые глаза, будто в пламя, и сказал совершенно серьезно. — Чуя, хватит, — он наклонился нос к носу, — У тебя просто ахуенный голос. И снова опустил голову вниз, резко вобрал член губами, и Чуя, не успевая сжать губы и сцепить зубы, застонал протяжно, гортанно и хрипло, выбивая из комнаты тишину, потому что у Дазая — слишком горячий и влажный рот, а головка уперлась точно ему в щеку. Накахара нашарил влажными руками чужие плечи, покрытые тонкой хлопковой тканью кофты, что ужасно бесило, и вжался ногтями в чужие лопатки. Осаму будто понял, оторвался буквально на секунду, потянул вверх край серой кофты, потом помог Чуе стащить толстовку, жадно припал к ключицам, будто хотел пить. Накахара зарылся руками в вьющуюся густую челку, почти задохнулся, когда почувствовал сначала прильнувший к своему животу чужой член, а затем — кольцо ладони вокруг них обоих. Дазай двигал пальцами в своем ритме, и Накахара закинул на чужую поясницу ногу, почти прижимая Осаму к себе, и тот одарил его странным взглядом. Любопытным и возбужденным. Укусил его за нижнюю губу, и Чуя тяжело выдохнул прямо в разжатую линию рта напротив. — Блять. — Все в порядке? Осаму посмотрел почти заботливо, и, если бы он сейчас не надрачивал им с Чуей почти голый, Накахару скорее всего в иной ситуации стошнило бы от такой участливой интонации. Но сейчас он почувствовал, только как вспыхнули уши, и нервно оскалился: — Неужели волнуешься? Дазай приподнял уголки губ, потемневшими глазами впился в лицо напротив. — Конечно. Вдруг ты кончишь раньше времени. Накахара хотел сказать что-то очень едкое в ответ, но забыл. Опять забыл, потому что движения стали более размашистыми, а поцелуи и укусы – остервенелыми. Чуя обычно молчал во время секса, но с Дазаем было сложно. Пожалуй, сложнее чем с кем-либо. Он чувствовал каждую мозоль на пальцах Дазая, и это заставляло выдыхать с дрожью в голосе, а эта ебучая дрожь шла вибрацией из самих легких. Чуя влажно припал к чужим губам снова и накрыл пальцы Дазая своими, немного неуклюже отставая от темпа, и в отместку вгрызаясь в обжигающий рот, языком касаясь чужого неба и зубов. Осаму держал ритм на двенадцать по десятибалльной шкале, и Чуя глупо пошутил у себя в голове: «это потому, что он ахуенный любовник или потому что музыкант?». Не смог удержаться и улыбнулся до безумия широко, и когда Дазай особенно резко прошелся вдоль стволов, выбивая из легких весь воздух, почти глухо простонал. Он кончил, выгнувшись в спине с дрожью в пальцах, впиваясь ими в чужие плечи, пока его кусали в кожу, тонко обтягивающую кадык. До звона в ушах. Дазай кончил следом, касаясь своим липким лбом чужого, тоже взмокшего, и Чуя влажно мазнул языком по приоткрытым в глухом стоне губам. На животах стало влажно, и Накахара в прострации подумал: хорошо, что они сняли кофты. Осаму рухнул справа, случайно вляпываясь в капельки спермы, но никак не реагируя. Только перевел уставший и сытый взгляд на Накахару, который привстал, потянувшись за салфетками на прикроватной тумбочке. Чуя вытер с себя уже немного подсохшую белесую лужу, а потом собрал пару длинных капель с живота Дазая. Стянув окончательно джинсы, прошлепал босыми пятками до мусорного ведра и выбросил. Он лег обратно, прижавшись спиной к чужому плечу, и сказал тихо осипшим голосом в полной уверенности, что его прекрасно слышат. — Только не говори ничего. Устал, как собака. — Только один вопрос. Без шуток. — Я же попросил. — Это очень важно. — Да ну? — Сейчас нужно, а то я завтра забуду. — Ладно, валяй. — Почему серьги не носишь? Чуя демонстративно вздохнул и не менее демонстративно накрылся одеялом. Большего он от Дазая не ожидал, конечно же. Но почему-то это вызывало только глупую сонную улыбку. — Потому что с сережками я выгляжу как педик. — А ты разве не… * Утро было не доброе. В комнате пахло терпко — вчерашней дрочкой и сигаретами. Первое, что он, Чуя, увидел — Дазай с зубной щеткой во рту и мятной пастой на губах, скроливший что-то в телефоне. Накахара нахмурился — в голове гудело, он спал от силы четыре часа и хотел бы просто поспать еще, но Осаму пробулькал «утра» сквозь мятную пену и сказал. Сказал таким тоном, будто серьезно. — Ванная свободна, давай выезжать через минут двадцать. Сначала на квартиру или тебя сразу в институт? Это прозвучало настолько обыденно и естественно, что Накахара опешил. Будто они как Хару и Икки в браке без малого десять лет, и вот Дазай подвозит его в институт, целуя на прощание, все студентки задыхаются от зависти, и над их с Осаму головами розовым шрифтом — HAPPY, мать его, END. Боже упаси. — Погоди, — Чуя присел на кровати, совершенно одеревенелый, покрылся мурашками от холода и протер глаза, — В душ схожу дома. Сколько нам ехать? Осаму поднялся, утопал в ванную, сплюнул мятную жижу и высунулся обратно: — Полчаса где-то. Чуя потянулся, зевнул и потрогал щеку, замечая, что у него в отличие от Дазая щетина совсем другая. Мелкая и мягкая. Когда умывался и чистил зубы в зеркало старался не смотреть, он и так был в курсе, что у него опухли губы и стремные мешки под глазами, а на голове — тихий ужас. * Доехали правда за полчаса: Чуя в квартиру, а затем и в душ практически залетел, потом стоял почти двадцать минут под напором горячей воды, периодически прислушиваясь к шагам по квартире. Прошлепал из душа к запотевшему зеркалу, стер пар мокрой ладонью, забивая на возможные разводы в обозримом будущем, и вытянул шею. Ага. Ну конечно. Приехали. От кадыка до ключиц на вполне обозримых местах красовались засосы, и Чуя прекрасно помнил, как Осаму их ставил. Он будто душу вынимал. Только губами. Накахара огладил фиалковые пятна мокрой ладонью, потыкал пару раз, будто они могли бы исчезнуть из-за этого, и выдохнул. Накахара, выходя из пропаренной ванной, подумал, что в последнее время он слишком часто с чем-то смиряется. И на самом деле не то, что бы это было так уж плохо. Дазай носился из комнаты в комнату как ошпаренный, еще как-то успевая отхлебывать чай из кухни. Чуя вышел из душа, разморенный горячий водой и посвежевший, как Осаму притормозил прямо напротив него и проронил, указывая пальцем на кухню: — Там на столе визитка Икки, а то он вчера отрубился, и вы так и не поговорили по делу. Просил, чтоб ты позвонил как будет время. — А, — Чуя сморгнул и медленно кивнул, ему кивнули в ответ и рванули в прихожую. Натянув куртку и первый ботинок, Осаму вскинул лохматую голову и спросил, цепко задерживая взгляд на худых ногах Накахары, торчащих из-под большого серого свитера. Облизнул губы. Чуя это заметил, конечно и скрестил руки, хотя спасало от внимательного взгляда это скверно. — Полагаю, тебя не надо подвозить? — Мне ко второй. — прошелся пальцами по мокрым волосам и поморщился, придется искать фен, потому что за час они сами не высохнут, — И сегодня буду поздно. Гин попросила ей фотографии занести, чем раньше, тем лучше. — Если освободишься пораньше, позвони, — он стоял, надавливая на дверную ручку и посмотрел последний раз, уверенно и остро, — Заеду. Чуя просто кивнул. Он хлопнул себя по щекам, когда с момента ухода Осаму прошло пять секунд, а он все еще пялился на входную дверь. Задумавшись, зашел на кухню и подцепил со стола пожелтевший старый кусок картонки с начирканным номером телефона и почтой. Повертел, на обратной стороне размашисто: «Иккей Кита». Вспомнил про вчерашнюю визитку от Сакуноске, вырыл ее из кучи одежды, которую скинул на стул, и мысленно проворчал. Он что, похож на визитницу? Или это у друзей Дазая такое хобби — раздавать всем свои визитные карточки? Он засунул две картонки в бумажник и успокоился на этом, тяжело опустившись на стул. Из окна светило зимнее солнце, белое и приглушенное, но теплое. А состояние было странное. Будто все, что успело произойти за эти несчастные почти две недели, произошло и не с ним вовсе. И как долго это будет длиться? Долго ли еще Дазай будет с ним? Пока не надоест? А Накахара чувствовал, что надоест. Дазай был слишком экспрессивным и порой даже диким для него, у них слишком часто случались споры, пускай мелкие, и это походило на настольный теннис. Перебрасывание колкостями и ухмылками, всегда настолько же увлекательное насколько и раздражающее. И мало понятно было, во что это перерастет. Неизвестность Чую не особенно пугала, просто тревожила, вплетаясь в межреберное пространство. В то же время он чувствовал счастье. Не откровенное, всеобъемлющее и великое. Самое обычное, наверное, которые периодически испытывали все обыкновенные люди. Накахара еще раз похлопал себя по щекам и мягко прошелся пальцами по контуру татуировки. Надо было работать. * Гин опоздала на полчаса, буквально впорхнула в бар, где они собирались обсуждать качество пленочных фотографий авторства Накахары, и Чуя встретил ее нервной улыбкой. Несмотря на всю свою агрессивную уверенность, он сомневался. Сомневался, как здравый творческий человек, в себе, в своих способностях и своей коллекции отснятой пленки. Просто он не показывал эту неуверенность кому попало, точнее, только изредка Акутагаве. Дазай был исключением и особым пунктом в этом коротком списке из двух человек, если что. — Вау, это же не постанова? — Нет, это с пятнадцатого года пленка, вроде Барселона. Такая испанская романтика, понимаешь? — Это точно пойдет. — Есть еще монохром, там зернистость прикольная. И пара просроченных, но здесь цвета такие тупые. Могу отредактировать, конечно, но думаю, только хуже будет. — Просрочка так себе, да, но монохром классный. Особенно эта. Это кто, Рю? — Да, — Чуя неловко почесал шею и задумчиво допил остатки кофе, — Честно, больше всего люблю портретные съемки. Сейчас уже звучит не так классно, а с самого начала хотелось на фотографа. Снимать красивых людей, работать на журналы, постоянно летать в красивые места. Американская мечта, небо в алмазах, в общем. — А сейчас что ты хочешь? Гин смотрела на него мягко и вкрадчиво. Будто бы ей было действительно интересно, будто бы ее этот вопрос очень волновал, и Чуя даже занервничал. Слава Богу, Рюноске не умел так смотреть. Накахара долго не мог найтись с ответом и выдернул флэшку из разъема чужого ноутбука. — Не знаю. Самое страшное, что, наверное, ничего не хочу. Накахара удивился, но закончили они быстро. Гин сказала ему писать ей, если образуется еще какой-нибудь материал, насчет чего Чуя сомневался. Что у него сейчас уже несколько лет подряд, творческий кризис? Выгорание на креативной почве? Классическая лень? Но он все же кивнул ей, когда та также изящно выпорхнула из бара, как и впорхнула. А он все еще сидел в помещении, в котором с каждой минутой становилось все шумнее и шумнее, и задумчиво сверлил контакт Дазая у себя в телефоне. Если освободишься пораньше, позвони. Какая-то его часть противилась соблазнительному предложению от Осаму, будто они играли в глупую игру. Не в настольный теннис, а войнушку. Детскую войнушку. Будто у Дазая были определенные пунктики в отношении Чуи, и вот только недавно он поставил галочку напротив строки «подрочил ему в дешевом хостеле». Накахара не сомневался, пунктиков у Осаму было много и с каждой галочкой, которые Дазай ставил до этого, личная независимость и невозмутимость Чуи медленно становились все прозрачнее и прозрачнее. Будто его целью было завоевать непосредственно угрюмого Накахару, а в конце в качестве бонуса получить хлипкие аплодисменты и, возможно, долгий приятный секс. У Накахары башка разрывалась от шума, и он сдался, плюя со своей невысокой колокольни на детскую войнушку и пунктики Осаму Дазая; написал сообщение, что закончил, и ответ не заставил себя долго ждать. Он обещал быть через двадцать минут, и Чуя пока лениво одевался, пару раз зевнул и вышел пораньше, чтобы успеть покурить. Выкурил в итоге две. Когда второй бычок оказался в урне, перед ним лихо затормозила «малышка» Кавасаки, а Осаму зачем-то снял шлем. Выглядел он немного запыхавшимся, но довольным. А когда Дазай был радостный, это имело печальные для нервов Накахары последствия, поэтому Чуя смотрел на все это подозрительно. — Мы идем в консерваторию. Чуя моргнул. Если ему не послышалось, он, конечно, мало удивится. Дазай был в своем собственном уникальном репертуаре. В репертуаре «удиви Чую Накахару и заработай язвительные комментарии и недовольный взгляд в ответ». — Консерваторию? — Да, по программе Шопен. Любишь Шопена? — Вовремя спросил, — Чуя задумался и угрюмо схватился за переносицу, — Не слушал особенно. То есть, подожди, консерватория? А если бы у меня были планы? Придурок. Ты просто взял и купил билеты? — А что? Дазай вызвал прилив какого-то тупого раздражения и удивления, когда с совершенно невозмутимым лицом вынул билеты из внутреннего кармана кожанки. Накахара грубо выдернул их из чужих пальцев и все-таки не очень мог поверить в действительность происходящего. Консерватория? Шопен? Но да, это действительно были билеты в консерваторию, совершенно реальные к тому же. Концерт был через полтора часа, и Чуя сердито потер переносицу. Через гребанных полтора часа. Он, почти смирившись, посмотрел на свою мятую толстовку и рваные джинсы. А потом, выразительно, на Дазая. — Я в таком виде не поеду. Успеем в квартиру переодеться? — Вполне. И они успели. Дазай даже пару раз порывался выехать навстречку, но Чуя только щипал его в бок. Все-таки, если был выбор между отделом реанимации и концертным залом, предпочтительнее был второй вариант. Накахара неодобрительно стрельнул взглядом в Осаму, когда тот позвякивал ключами в прихожей, в то время как Чуя натягивал черные брюки. Тот, видимо, не собирался снимать ни свой черный свитер, ни темные джинсы. Джинсы смотрелись почти прилично, и он подумал, ну ладно. Но свитер? И все-таки Накахара не выдержал и поманил его пальцем, почти агрессивно. — Иди сюда. — Зачем? — Ну подойди. — кажется, Дазай просек фишку, это промелькнуло в его глазах, и нервно ухмыльнулся: — Ты почти в два раза меньше меня, на меня твое шмотье не налезет. — Водолазка еще как налезет, а пиджак остался от моего знакомого. — Чуя не стал говорить, что это ему оставил бывший, и уже выуживал его из недр шкафа. Черный, дешевый, но выглядел дорого. — Давай, джинсы можешь оставить. — Слава Богу. — А свитер снимай. Водолазка смотрелось маловато, но под пиджаком видно не было. Еще Накахара выдал ему расческу и намекнул, бросая взгляд на ванную. Тот зашел с театральным вздохом и пропал на пять минут. — Еще немного и опоздаем. Чуя обернулся на голос, когда зашнуровывал ботинки, и заскользил взглядом снизу вверх. Осаму вышел причесанный, в более-менее разглаженном пиджаке и недовольный. И будто бы другой: зачесал волосы назад, и, хотя они все равно кудряво топорщились, черная водолазка подчеркивала красивую шею, а шерстяной темно-серый пиджак - широкие плечи. Он смотрел серьезно и остро, и Чуя замер. Ему, черт возьми, шло. Сердце зашлось в нехорошем темпе, а щеки ощутимо покраснели. Теперь Накахара боялся представлять его в приличном смокинге. Он отмер только потом и смутившись перекинул взгляд на ковер в прихожей. — Поехали? — Чуя ответил, не поднимая головы и жалея, потому что лучше бы Дазай ехал в своем сраном задрипанном свитере: — Да. * Накахара не помнил, когда последний раз был в консерватории. Или вообще в подобных местах. Мама водила его пару раз в театры, но ему было восемь, и он откровенно скучал, потому что какая мелодрама может волновать ребенка в таком возрасте? Может, девочка была бы в восторге, но ему казалось, откуда столько мучений в героях, если можно просто взять и быть вместе? Сейчас Чуя понимал, что просто взять и быть вместе нельзя. Даже если вы не из семьи Капулетти и Монтекки. Особенно если вы Накахара и Дазай. Осаму держал его за руку, явно хорошо ориентируясь в здании, и они успели занять места еще до того, как прозвенел второй звонок. Сиденья были классически обиты красным бархатом, Чуя гипнотизировал сцену — им достались места в амфитеатре. Он вцепился взглядом в одинокий черный блестящий рояль на паркете небольшой сцены и чувствовал странное нервное возбуждение, от которого подрагивали руки. От непривычной обстановки, от множества людей, от величественной атмосферы вокруг. И когда свет погас, Осаму легко накрыл его ладонь своей, будто невзначай. Будто чувствовал, что Чуе непривычно, и просто молча перекрывал чужую нервозность. Накахара только фыркнул, отвернувшись, но тем не менее крепче переплел свои и чужие пальцы в мягкой темноте. Из динамиков кратко озвучили программу, на сцену вышел молодой пианист, и Чуя бы, наверное, не удивился, если бы Осаму сказал «это мой давний знакомый, кстати», но он молчал, вперив взгляд на сцену, сосредоточенно ожидая начала Этюда No.1. Музыка клавиш полилась так легко и текла, будто вода. Мягко, быстро, сосредоточенно и до пугающего естественно. В этот момент Накахара понял, что до этого не слышал в живую пианино, и почти вцепился в подлокотник. В грудной клетке происходило что-то непонятное, прямо под музыку. Поднималось, опускалось, мерно и плавно, но проигнорировать это было сложно. А еще было невозможно не смотреть на пианиста. Как он прикасался к клавишам, как двигался над октавами, иногда с эмоциональным надрывом, иногда почти выпрямлялся до статичного спокойствия в теле. Осаму вдруг мягко перехватил его руку и хмыкнув хрипло шепнул, почти касаясь губами уха: — Ты сейчас подлокотник сломаешь. Так нравится? Чуя сглотнул — в горле было странно сухо. — Очень. Дазай в итоге держал его за руку до полного окончания программы. Видимо, действительно переживал, что Накахара переломает все подлокотники в радиусе метра. * — Дазай, — Осаму посмотрел на него почти удивленно, вскинув голову с сигаретой во рту, на кудрявых волосах смешно оседал снег, и смотрел внимательно, но Накахара не смутился, только нахмурился еще больше, — Отнесись сейчас серьезно к тому, что я сейчас скажу, ладно? — Хорошо. — Обещаешь? — Обещаю. — Вот, ты умеешь играть на пианино? — Навыки выше среднего, допустим. Тебе зачем? — Хорошо, — и выпалил на одном дыхании, зачем-то зажмурившись, — Научи меня, пожалуйста, играть! Когда открыл глаза, смотрели на него почти удивленно, и Дазай явно еле удерживался от того, чтобы не заржать в полный голос. Глаза были веселые, и Чуя нахохлился: он же просил отнестись серьезно. Осаму в конце концов одолел громкий смех, и он стряхнул пепел, а второй рукой зарылся в зачесанную назад челку, создавая свой классический каждодневный бардак на голове. И Накахара все же не понимал, а от того еще больше бесился, подступился ближе и пихнул Дазая в живот: — Придурок, чего ржешь? — Чуя, — он посмотрел прямо в глаза, убрав свою ухмылку с ноткой издевки с лица, и сказал ровным голосом, как будто и не надрывался от смеха секунду назад, — Знаешь, сколько людей говорят подобное вслух так же, как и ты? А знаешь, сколько людей бросают это дело, только узнав нотную грамоту и несколько аккордов? Сколько людей в итоге действительно не забрасывают пианино? Сколько из них становятся если не профи, то просто хорошими музыкантами? Не думал об этом, да? Накахара отступился назад, но вперил в лицо напротив свой уверенный взгляд. Он не знал. Но он знал, что он безумно хотел, и эта мысль буквально въелась ему в мозг, и он ни о чем другом думать не мог. Облизнул губы, и ответил твердо. — Я не знаю. Но я знаю, что очень хочу по крайней мере попробовать. Я действительно хочу, понимаешь? Мне кажется, если я хотя бы не попытаюсь, это меня сожрет, и я буду жалеть об этом. Пиздецово жалеть. — Если ты не передумаешь через недели две, я даже удивлюсь. В любом случае, — Дазай смешливо смотрел на него, и Чую бесила эта его легкая снисходительность, — У нас даже синтезатора нет, как тебя учить, горе-пианист? — Найдем. — Да ты не потянешь. Это тебе не дудку купить. — А если на барахолках? — В принципе, знаю я одно место. Ямахи не будет, но, может, что-нибудь найдется. Сгоняем на днях, если ты, конечно, не забудешь. — Нет, — Чуя зачем-то для уверенности цапнул Дазая за рукав, — Поехали сейчас. Еще не так поздно. — Сейчас? — Сейчас, — Чуя выкинул бычок в урну и натянул шлем, — Как будто тебе можно покупать билеты на концерты, когда вздумается, а я не могу вдруг купить себе ебучий синтезатор? — Осаму в ответ только беззлобно рассмеялся и вытащил из кармана ключи: — Сравнения у тебя так себе. Но хорошо, сейчас так сейчас, мистер-я-хочу-играть-на-пианино. — Да заткнись уже. * Чуя стоял весь засыпанный снегом с синтезатором в руках, но совершенно довольный. Несмотря на то, что он очень устал, планировал попасть домой намного раньше и вообще час назад выложил на прилавок восемь с половиной штук за б/ушный синтезатор. Дазай сказал ему, что тот слишком сильно светился, и вообще ему стоило бы выключить лампочки, иначе Осаму грозит слепота. Накахара в итоге только пихнул его локтем в бок и довольный вскочил на лестницу. В итоге синтезатор у него отобрали, потому что «ты-не-так-держишь-и-сейчас-уронишь-отдай». Они уже поднимались по лестнице, Дазай не мог перестать смеяться над тем, как Чуя безуспешно пытался отобрать инструмент обратно. Накахара уже просто мечтал въехать ему синтезатором прямо по лицу. Оставалось всего ступеней семь, как виднелась чья-то фигура около двери, и Чуя нахмурился, он ничего не заказывал. Он уже хотел крикнуть, что курьер ошибся. И не дойдя два шага, замер. Спина, обтянутая коричневой мотоциклетной курткой, кожаные перчатки без пальцев и немного отросшие черные волосы. Парень развернулся лицом. Пирсинг, проколотый хрящ и глаза, черные, будто бы один сплошной зрачок, упрямо поджатые губы. Осаму перестал смеяться, когда Накахара будто обмер и боялся подступиться к собственной квартире. Дазай нахмурился, облокотив синтезатор о лестничный поручень. Накахара же почувствовал, как моментально пересохло в горле и подступила тошнота. На Чую смотрел Дайске Мацумото — человек, на которого он пустил под откос полтора года своей жизни.