you be good

Love is not a victory march It's a cold and it's a broken Hallelujah Rufus Wainwright — «Hallelujah»

Токио встретил их прохладным ветром, обжигающим американо из придорожного кафе и серым, хлюпающим под ногами снегом. Накахара подтянул повыше на плечо сумку, в которой были все его немногочисленные вещи на ближайшие пару суток, и с читаемым удовольствием спрыгнул с байка, потягиваясь: мышцы чертовски затекли, а особенно одеревенели спина, шея и задница. Еще час езды и Чуя мог бы претендовать на роль деревянного мальчика Пиноккио (спасибо Осаму за очень смешную шутку). Кажется, Накахара уже десять раз успел подумать, почему Дазай, прости, Господи, не купит тачку? Почему не возьмет в кредит? А потом мерзкий голос разума шепнул ему: потому что Дазай Осаму работает в кафе и наливает кофе. Он нищеброд. Они оба — нищеброды. Конечно, стоит радоваться, что у них есть хотя бы байк. — Во-первых, я не только наливаю кофе. Во-вторых, я не нищеброд, Чуя, просто, когда обзаводился байком, не думал, что мне придется катать еще и твою задницу на такие расстояния. — А, я это вслух сказал? — Накахара выгнулся назад, в пояснице приятно захрустело, — Давай не ври хотя бы самому себе. Мы всю последнюю неделю питались раменом быстрого приготовления, чтобы снять этот дешевый номер, и это, — Чуя наклонил голову, разминая шею, — Не признак хорошего достатка. — Мы питались раменом быстрого приготовления, потому что мы оба не умеем готовить, — Осаму, размяв плечо, сделал шаг к хостелу, серому зданию не первой свежести с пыльными окнами, — И, между прочим, я купил тебе новые педали, а это кругленькая сумма, да? — Конечно кругленькая, кретин! Если бы сказал, что собираешься купить, я бы добавил, — Дазай по-джентельменски открыл перед ним входную дверь, и Чуя, фыркнув, прошел вперед, не забывая наступить на чужую ногу. — Не порть мне обувь, будь добр, и нет, ты бы не добавил, ты не поверишь, но, когда у тебя проблемы с заказами, это очевидно. Я по твоему выражению лица понимаю, сколько у тебя денег осталось на карте. Да и что тебя не устраивает, нам вполне хватает на жизнь, и это не прекрасно? — Осаму подошел к ресепшену и любезно улыбнулся девушке за стойкой, — У нас бронь. — У меня нет проблем и, — Накахара нахмурился, потому что на самом деле да, и прошипел, — Меня просто заебало считать каждую йену. Вот увидишь, я стану известным пианистом, буду каждый день пить дорогое вино. И у нас будет тачка. И куплю пианино. Настоящее. И квартиру красивую. И твой задрипанный свитер выброшу нахер, надоело. — Очаровательно, — Дазай взял карточку от комнаты и галантно указал в сторону лестницы, — А теперь прошу в президентский люкс. — Не смешно, — Накахара выдохнул, желая поскорее рухнуть на что-нибудь мягкое, и протянул почти капризно, — Черт, как же я хотел бы сейчас собы. — Мы можем чуть позже заказать что-нибудь из макдака. — Дурак, там нет собы. — Глупенький, мы можем себе позволить только макдак. — Видишь, вот опять, вселенная тыкает меня носом в нашу финансовую несостоятельность! Когда они зашли в номер, Накахара, как только вылез из ботинок скинул сумку на пол и упал на кровать — та вымученно скрипнула, но Чуе было плевать. Он блаженно выдохнул и согласился: — Окей, макдак так макдак. — С колой? — С колой. — И макфлурри будешь? — Буду. Все буду. Он почувствовал мягкое прикосновение шершавых губ к виску, прежде чем впасть в легкую дневную дрему. * Время перевалило за шесть вечера, когда Накахара слеповато попытался разлепить тяжелые веки и нашарить мобильник под подушкой. — Ты все проспал, — прозвучало рядом голосом Дазая с другой стороны кровати, к которой Чуя лежал спиной, — Я съел твой макфлурри, но ты все еще можешь рассчитывать на остывшую картошку и яблочный пирожок. — Ты подлец. Негодяй. Предатель. — Чуя, еще сонный, лениво перевернулся на другой бок, — Последняя сволочь. — Да, спящим ты мне нравился больше. Осаму действительно сидел рядом на кровати, вытянув ноги, и читал. Ничего не выражающим взглядом смотрел в разворот, спустя секунду перевернул страницу, и только по едва различимым зрачкам Чуя понимал, что Дазай взглядом скользил по строчкам. Шорох страниц и одежды, приторно-желтый свет лампы с прикроватной тумбы, запах курева и почти незаметный — фастфуда. — «Все вызывало во мне какую-то детскую радость, даже война. Я по-прежнему верил, что не почувствую боли, когда упаду, сраженный пулей. Предвкушение смерти наполняло мое существо трепетом неземной радости. Мне казалось, что я владею всем миром. И неудивительно — человек больше всего увлечен путешествием, когда готовится к нему. Он богат мечтами и ожиданиями, но стоит отправиться в путь, и начнутся разочарования — богатство будет растрачено. Вот почему путешествия всегда так бесплодны.» Дазай захлопнул книгу и заглянул в чужое сонное лицо, будто ждал какой-нибудь фразы или реакции в ответ на цитату. И эта выжидающая эмоция, засевшая во взгляде — пожалуй, единственное, что заставило Чую растерянно моргнуть и собраться с вопросом. — И ты согласен с этим? — На пятьдесят процентов да, — Осаму повертел книгу с глупой сувенирной закладкой в руках и хмыкнул, — На другие пятьдесят нет. — Глупо, — Накахара замолк и потер опухшие глаза, а потом потребовал, — Есть попить? Спасибо, — принял из чужих рук стаканчик колы, жадно присосался и продолжил уже более бодро, — Глупо говорить, что «путешествия всегда так бесплодны». Ты же получаешь от них что-нибудь в любом случае. Даже если это что-то не совсем положительное… например… — Разочарование, — Дазай отложил издание на прикроватную тумбу, протянул Чуе еще и пакет, и Накахара не теряя времени зажевал картошку, — Пустота, тревога, сожаление. Неудовлетворение, страх. — Да, давай, продолжай в том же духе, чтобы я пошел завтра подавать доки, поглощенный депрессией, — произнес Чуя с долей язвительности. Жирной такой долей язвительности. Осаму наклонился к нему почти внезапно. Чуя привык к этим выпадам ни с того, ни с сего, но в какой-то степени ему было приятно думать, что его застали врасплох даже в сотый раз. Он без понятия, почему. Наверное, это ему и нравилось в Дазае. Даже привыкая, чувствовать неожиданность. Чужой язык — теплый и настойчивый. Накахара разомкнул линию рта, жест, разрешающий Дазаю все, любую его прихоть и идею. И Чуя просто слушал: свое и чужое дыхание, сердцебиение, отдающее в солнечное сплетение, шорох одежды, размеренный стук — стрелки часов. Глухой звук — столкнулись зубы. Простынь сбилась в складки под ладонью. Взгляд у Дазая — расслабленный. Поцелуй за ухом, в шею, около кадыка, в ключицу и ниже. Чуя попытался оттянуть за ворот и пробубнил: — Что-то ты больно бодрый, не думаешь? — Кажется, я вчера пропустил прием нейролептиков. — Сегодня чтобы выпил, — Осаму коротко лизнул шею, и Накахара вздрогнул, стараясь выдавить исключительно недовольные интонации, — Эй, ты слышишь? — Вполне, — Осаму вперился в него внимательным взглядом и сказал приторно-доходчивым тоном, — Чуя, из-за таблеток падает либидо, а не слух. — Окей, я в курсе, — Накахара нахмурился, упрямо стараясь не краснеть, — Просто не валяй дурака и пей свои гребанные таблетки, иначе Одасаку… — Ты меня задолбал. Накахара удивленно поднял голову, из упрямства кинул злобно-смущенный взгляд на, — нет, вовсе не раздраженное, — теплое, с долей какого-то хитрого веселья выражение лица. — Я бы поспорил, кто кого. — проворчал он. И ответа не дождался. * День был свежий, исконно мартовский, почти отличный, если бы не сырость. Накахара плохо переносил высокую влажность и в холод, и в жару. Но еще хуже Накахара переносил дазаевские приступы гиперопеки, а они за последние сутки носили частый характер. Чуя подчеркивал у себя в голове, что у Осаму это не выглядело естественно. Наоборот, это выглядело почти по-издевательски. Это выглядело просто херово. Мол, Чуя, ты покурить, так и я с тобой. Эй, тебе нужно за деталями для фотоаппарата? Давай съездим в Акихабару. Вместе, конечно. Ты в магаз? Подожди, сейчас подойду. Эй, Чуя, ты куда? Хочешь есть? Давай, я тоже голоден. Вот только пока Накахара доедал свой карри с рисом, Дазай уныло ковырялся в удоне, поклевал лапшу и, потеряв к еде всякий интерес, поглядывал на Чую и подначивал его своими острыми шутками. Хотя, как по Чуе, шутки у него были не острее зубочистки. — Дазай. — Да? Накахара не был особенно хорош в ораторском искусстве, но уж как повезло, и он закинул удочку. — Ты почему так… вьешься вокруг меня? С тех пор, как мы поехали в Токио. — Знаешь, причина очень проста. Это все, конечно, потому, — осадил его серьезным тоном Осаму, — Что ты любовь всей моей жизни, и я хочу быть с тобой каждую секунду. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. Триста шес… — Клоун, — хрипло и сердито констатировал Чуя, — Ты самый настоящий клоун, Дазай. — Если я клоун, то ты тогда кто, любовь моя? — он хохотнул, прильнув к краю стола, — Судя по вчерашней ночи, явно тот еще гимна… Накахара достаточно красноречиво пнул его в лодыжку под столом — Дазай заткнулся, болезненно охнув, но как только Чуя расслабился, проворчал: — Ладно, еще я попросту опасаюсь, что стоит мне закрыть глаза и отвернуться, ты убьешь меня на почве ненависти и агрессии. — С удовольствием. — Чуя сделал глоток кофе, и где-то секунда раздумий ушла у него на осознание, что он начал подыгрывать Дазаю. Неосознанно, не замечая этого. Вот хитрожопая скотина. — Что и требовалось доказать. — Но, — Накахара поднял свой упертый взгляд, вжал пальцы в теплые бока бумажного стаканчика, — Серьезно, я хотел сказать, что бы ты там не пытался скрыть, хватит везде ходить со мной. Мне не пять лет. И, блин, даже не пятнадцать. Успокойся. До универа я дойду сам, поверь, и со мной ничего не случится, — пелена напущенного веселья постепенно спала с чужих зрачков, и теперь Накахара мог видеть его. Осаму, собранного, чуть уставшего и ничуть не прикрытого шутовской маской, — А еще я знаю, ночью ты почти не спал. Я знаю, тебе звонили, — голос дрогнул, — Нет, я не слышал разговора. И я вообще к тому, что я тебя сейчас толкну, ты упадешь и так и заснешь, прямо на полу. И именно поэтому сейчас мы разойдемся, ты пойдешь в номер — отдыхать, а я пойду в универ и вернусь вечером. — Я заберу тебя. Дазай откинулся на спинку стула, сверля взглядом, в котором проскальзывало тонкой проволокой… недовольство? (да, точно, недовольство) — Позвони, как закончишь. Накахара сделал еще глоток из стаканчика, вытер пальцы салфеткой и кивнул, чувствуя, что эту партию он не выиграл, но и не проиграл. Ничья. — Позвоню. А теперь вали спать, а то ты похож на гребанного вурдалака. На том и расстались. Накахара чувствовал: в этом была необходимость. Для Дазая — хоть немного поспать, для него — выдохнуть и взять себя в руки. Тем более, он уже там был. Подавал туда документы на направление дизайна. Учился там почти целый год. А потом забрал доки и свалил, потому что ему осточертело. Но он прекрасно помнил район: университет искусств был там не единственный — его окружало несколько старших и средних школ и много музеев. И Накахара с удивлением подумал, что ни в одном из них он ни был. Но он знал, что, если обогнуть художественный городской музей и пройти прямо, будет Старбакс, прямо на территории парка Уэно. Напротив него — закусочная «Юриноки». Недалеко от самого универа — концертный зал, в котором он тоже никогда не был. Когда он шел по знакомым улицам и видел все те же кафетерии, тот же самый парк, те же самые музеи и пересек территорию университета, в котором учился пару лет назад, он не испытывал ностальгии. Людей было много, Чуя натянул шарф повыше и двинулся к информационному столу. — Извините, — Накахара наклонился к девушке, получив дежурную улыбку в свой адрес, — Извините, а не подскажите, где находится… музыкальный факультет? Инструментальное отделение, если точнее. Чувство было еле теплое, хлипкое, как талый чавкающий снег под подошвой. — Да, спасибо, понял. С документами туда же? Это было скорее нечто схожее с предвкушением. * Сырой холод мелким сквозняком забрался под куртку, и Накахара поежился. Нахохлился еще больше, зарылся красным носом в шарф. На ближайшие несколько метров — ни одного открытого магазина, где можно было бы хоть руки согреть, а еще адски захотелось покурить. Где-то спустя минуту колебаний выбор пал все-таки на курево и перспективу совсем отморозить пальцы. Да, не самое его дальновидное решение. Зажигалка заработала только со второго раза. Чуя затянулся, выдохнул дым. Да, он походил по аудиториям своего будущего универа, посмотрел на своих будущих (возможно) одногруппников и подал документы. Третий раз в жизни это уже почти пустяк. И в то же время у него подрагивали руки. Дазай должен был подъехать пару минут назад, но вот прошло уже целых десять. Накахара скрипнул зубами: наверное, он заснул и так и дрыхнет до сих пор. Чуя быстро посмотрел на экран телефона — время не особенно позднее, почти двенадцать, но было уже достаточно темно, а из людей на улицах — только очень редкие прохожие. Почти никого. Он докурит и, если Осаму еще не приедет, пойдет пешком. — Прошу прощения, — Накахара поднял рассеянный взгляд с телефона наверх, на подошедшего незнакомого парня, — Огоньку не найдется? — А, — Чуя проронил, хлопая себя по куртке, — Да, секунду. Зажигалка не находилась, Накахара полез в карманы джинсов, чертыхаясь, и когда сверху как бы невзначай спросили: — Чуя Накахара? Он, даже не моргнув, буркнул: — Да. Накахара так и замер, одну ладонь спрятав в карман джинсов, второй оттягивая воротник куртки. Шестеренки в его голове закрутились только сейчас, медленно, с мерзким скрипом. Но в холодный пот его бросило очень быстро. Парень сорвался на смешок. — Спасибо, но уже не нужно. Момо-ку… Прежде, чем он успел договорить свое панибратское «Момо-кун», Накахара подорвался с парапета, резко столкнулся с незнакомцами плечами, почти врезался. Сигарета выскользнула из пальцев где-то в процессе. Его ухватили за рукав, но Чуя вырвал руку так, что затрещала ткань куртки, так, будто от этого зависела его жизнь. Но именно такое ощущение и было. Потому что это не к добру, когда к тебе посреди темной улицы подходят незнакомцы. Незнакомцы, которые знают, как тебя зовут. Чуя ринулся прямо вдоль пустой улицы, взглядом ища какие-нибудь переулки или работающие магазины, хоть одно кафе, но спустя пару минут ткань худи резко врезалась в шею — его потянули за капюшон, и он не завалился назад. Перед глазами мелькнуло лицо. В горле забила паника, четкая и явственная; Чуя попытался ударить, но промазал. Его уронили на мокрый асфальт. Накахара бы с удовольствием вскрикнул что-то вроде «твою мать», «отпустите» или хотя бы «сука, больно». Но это оказывается очень трудным, когда тебя носом утыкают в землю, а руки заламывают за спину: получается только сердитый скулеж. — Какой он мелкий. — Цыц. Чуя почувствовал поясницей чужое колено — в ответ на этот ласковый жест заныли позвонки и ребра. Паника крупной судорогой прошлась по мышцам живота: отпускать его не собирались. Послышались шаги сбоку — из-за того, что он щекой прижимался к земле, был слышен скрип и шорох каждой песчинки. Вдруг перед носом остановились черные ботинки, и, кажется, человек присел на корточки; Чуя злобно уставился исподлобья вверх — прямо в незнакомое, грубое лицо. Парень вытащил фотокарточку и помахал ею у самого носа Накахары, будто это хоть как-то увеличивало шансы на успех. Нервной дробью пальцев второй руки стучал по колену. — Ты знаешь этого типа? — Нет. На фотокарточке был Дазай. — Первый раз вижу. Более моложавый, с повязкой на один глаз, но Дазай. Его было трудно не узнать. Сколько ему тут? Двадцать два? — Не пизди, — руки заломили сильнее, и Накахара зашипел, — Тебя видели с ним рядом сегодня в Акихабаре. Говори, где он. — Без понятия. — Где, я тебя спрашиваю. — Да не ебу я! — Чуя дернулся, но это было бесполезно. Нога, придавливающая его сверху, даже не дрогнула. Он услышал голос уже сверху. Второй, другой, почему-то немного испуганный. Накахара почувствовал смятение. — Эй, да постой, что ты так бесишься на пустом месте. — Момо-кун, — Чуя хотел бы сказать, что он чертовски ошибся, но он услышал щелчок, — Ты бы знал, как меня эта беготня уже заебала. — Эй, блин, успокойся. Он в жизни не держал в руках хоть какой-то огнестрел, на самом деле, но он пересмотрел слишком много сериалов и фильмов, чтобы с уверенностью подтвердить, вот так звучит пистолет, снятый с предохранителя. Ебаный пистолет. Влажной кожей виска Чуя ощутил обжигающий холод металла. От этого простого касания у него похолодело в желудке, пальцы заломленных за спину рук непроизвольно дернулись, в голове стало оглушительно тихо. Стало пусто. — Давай, чел, положи пушку, — Накахара мысленно поддакнул: «Да, чел, пожалуйста, положи гребанную пушку», — Мы же еще толком не поговорили, ты же знаешь, это на крайний случай. — По-моему, это и есть крайний случай. — Нет, крайний случай — это Дазай. Да черт побери, положи пушку! Иначе у нас из-за тебя будут проблемы. Может, он передумает. — Если мы не найдем этого утырка до понедельника, с нас три шкуры сдерут! — Так успокойся и думай о том, как найти этого утырка до понедельника! — Окей, — это «окей» прозвучало максимально взбешенно, — Что ты предлагаешь? Может, отвести его к Федо… — Стой. Секундная пауза, как целая вечность. — Там кто-то едет. В ответ на оглушительный визг шин Накахару захлебнула почти паническая радость, такая, от которой становилось скорее плохо, чем хорошо. Он сделал резкое движение головой в сторону звука — но ничего не увидел, только сильно поцарапал щеку об асфальт. — Твою мать, это он! Момоки, де … Сверху послышался звук удара, шум и ругань. В одну секунду все звуки смешались, превратились в мессиво, Чуя не разбирал — чьи-то крики, глухой хруст, будто кому-то сломали нос, мокрое бульканье, звуки упавшего на асфальт тела, собственное тяжелое сердцебиение и шумные вдохи, грубый скрежет подошвы об землю. Внезапно его рывком подняли на ноги — Накахара прижался спиной к чужому телу. Дазай сказал ему: — Беги к байку. Чуя отшатнулся — Осаму потянул его влево, и Накахара увидел поблескивающий в темноте черный бок кавасаки. И его подтолкнули, Чуя кинулся к нему, слыша, как Осаму бежал прямо за ним. Дазай рванул, поднимая брызги из заледенелой лужи, едва Накахара крепко сомкнул руки у того на животе. С злополучной улицы слышались крики и ругательства, и самого страшного, звука выстрела, который так въелся в мозг больной слуховой галлюцинацией, Чуя так и не услышал. Но и желанного облегчения этот факт не принес. Спустя секунды уже стихли сами голоса, спустя минуты был слышен только рев мотора и собственное учащенное сердцебиение, все еще громыхавшее где-то в глотке. Накахара пересилил ком в горле и отрывисто крикнул так, чтобы Осаму услышал его сквозь ветер: — Нам нельзя!.. — голос дрогнул, — Нам нельзя оставаться в хостеле! Они следили все это время, видели нас, когда мы были в Акихабаре! — Тогда заберем вещи и уедем. Чуя только тихо угукнул в район чужих лопаток, еще крепче сжимая пальцы на чужой кожанке. Все происходило очень быстро. Осаму домчал их до нужной улицы за несколько минут, только Чуе они показались вечностью. Первым делом, вскочив с байка, Накахара нервно оглянулся на вход, где стояли курящие постояльцы, и когда они зашли — на людей на ресепшене, всего двое: девушка за стойкой и уборщик. Дазай, видя этот тихий невроз, схватил его за руку, переплетая свои с чужими, деревянными пальцами почти насильно, и повел к лестнице. Пока они поднимались, Накахара то сжимал, то разжимал свободную ладонь, он скользил взглядом по ступеням и выцветшим обоям, будто искал что-то подозрительное даже в чертовых стенах. — Сейчас быстро собираем вещи и драпаем. Тебе хватит пять минут? — Даже меньше. Когда они зашли в номер, Накахара кинулся к разложенным на стуле вещам и сумке — все осталось нетронутым и лежало так, как и до этого. Дазай в такой же молчаливой спешке ринулся к тумбе: выудил оттуда блистеры и уронил, прежде чем скрыться за дверьми в ванной: — Собрался? Тогда выпью таблетку и едем. Чуя кивнул, почти спокойно. Но как только дверь захлопнулась, резким нервным движением застегнул молнию на сумке, — она звонко взвизгнула. Он прижал ладонь к лицу, со свистом втягивая воздух, вытер рукавом взмокший лоб, зажмурился, сжал виски пальцами, потому что с каждой секундой становилось хуже. Кончики пальцев подрагивали, будто он был под стимуляторами, и Накахара попытался отвлечься: посмотрел на тяжелые плотные занавески, заляпанный подоконник и стоящее на нем тщедушное растение. Казалось, еще немного и станет совсем невыносимо. Казалось, его сердце стало размером с футбольный мяч и сейчас разорвет грудную клетку к чертям собачьим. Казалось, его жестоко душат, что-то невидимое встало у него поперек горла, не позволяя даже хрипеть. Казалось, он не так сильно волновался, когда ему приставили пушку к виску, но сейчас на него нахлынуло все разом: и волна адреналина, и лихорадочное, больное беспокойство, и резкое осознание всей произошедшей ситуации, и совершенно дикий, необузданный страх. Он не плакал, но было бы лучше, если бы это были рыдания. Это была тихая истерика. Накахара почувствовал, как его резко вздернули за плечи, как куклу, почти рывком, и он уткнулся взглядом в испуганное чужое лицо: Дазай с широко раскрытыми глазами смотрел на него так, будто видел впервые, и Накахару это почти позабавило. — Чуя, — тот схватил его за лицо, убирая волосы, прикладывая ладонь к все еще влажному лбу, — Чуя, эй, посмотри на меня, — Накахару хватило только на слабый хрип, он вцепился чужое запястье холодными пальцами. Осаму прижался к его лбу своим, и отчеканил успокаивающе-твердо, — Я здесь, с тобой, ты в безопасности. Слышишь? Прости меня. Я тут, рядом. Солнце мое. Эй, все будет хорошо, — Накахара слепо закрыл глаза, потому что Господи, как бы ему хотелось в это поверить, — Только дыши глубже, давай, вдох-выдох, — Накахара беззвучно нервно засмеялся, потому что на самом деле обеспокоенный Дазай — такой смешной Дазай, — Эй, послушай, мы… — Чуя наконец-то открыл глаза, выдыхая со свистом, дрожащими руками стискивая чужую кофту — ткань податливо сбивалась в складки под напряженными пальцами: — Мы поедем вместе. Я тебя не оставлю одного. Осаму повторил еще раз, сжимая его в своих руках, и Чуя уловил в его взгляде что-то очень похожее на решительность. — Ты поедешь со мной. Нет, это была совсем не решительность. — И тебя больше никто не тронет. Кажется, это была почти свирепая злость. Засевшая в глубине чернильных зрачков, она не выливалась резкие жесты, прерывистое дыхание, страшное выражение лица или голос, но пряталась так глубоко во взгляде, что это выглядело пугающе. Более пугающе, чем самое рассерженное лицо и самый озлобленный крик. Накахара усмехнулся: — Ты никогда не называл меня так. — Как? — «Солнце». Звучит ужасно, конечно. Но, — Чуя с нервным смешком нашарил ремешок своей сумки и закинул его на плечо, — Ладно, Боже. Мне нравится, — и посмотрел прямо в глаза. В голове разливалось что-то обжигающее, горячее, отдающее неразбавленным ничем безумием и азартом. И Накахара уронил первый встрявший в его беспорядочных мыслях вопрос: — Так что? Куда мы поедем?