you be good

He stumbled into faith and thought, ‘God, this is all there is?’ The pictures in his mind arose, And began to breathe. Regina Spektor – «Blue lips»

Конечно, это должно было случиться. Начало весны — не самое теплое время, и тем не менее их новое временное (Накахара надеялся) жилье отапливалось хреново. Чуя подозревал, что оно не отапливалось вообще. — О нет. Накахара нахмурился. — Нет, Дазай Осаму. Осаму заулыбался. — Ты не посмеешь. Он еще как посмел. Дазай самодовольно закинул ледяную ногу на злого как черт Накахару, и Чуя зашипел, впиваясь пальцами в чужое холодное колено: — Скотина ты такая, я тебе ху... Дазай спокойно заверил: — Не оторвешь, — мурлыкнул, — Я замерз. — Я тоже, — Чуя сильнее укутался в одеяло, пытаясь спихнуть с себя чужие конечности, — И, знаешь ли, виновата в этом исключительно твоя тощая задница. — Нормальная у меня задница. — Пф. — Что за «пф»? За бытовой рутиной, привычными переругиваниями и тихими морскими прогулками прошло три дня. В какие-то моменты Накахара совсем забывался, что они в бегах. Было ненавязчивое ощущение, будто бы они просто уехали в этот спокойный городишко отдохнуть, подурачиться, напиться алкоголем и друг-другом. Будто у них не было и нет никаких проблем. Чуя ненавидел быть рассеянным или терять бдительность, но Осаму убаюкивал его своими глупыми выходками, шутками невпопад и вином из ближайшего маленького магазинчика. Отвлекал своим взглядом, улыбками, худыми руками и мокрыми поцелуями. Так, что Накахара мог сказать только одно — у него это получалось. Однако единственное, что тревожило по-настоящему, о чем Накахара думал, пока засыпал, с чем был настороже почти все то время, пока бодрствовал — это таблетки. — Как ты себя чувствуешь? — Порядок. — Осаму уткнулся лицом в чужой перекат плеча и глубоко вдохнул, — Хочу чипсы с крабом. — Господи. — Чуя пробурчал, — Все, замолкни. Других нейролептиков у него с собой не было, Чуя об этом прекрасно знал. Как Дазай будет реагировать, если резко перестанет принимать кветиапин? Накахара был без понятия. А выбор действий был донельзя скудным: только ждать и наблюдать, внимательно наблюдать. Больше ничего. Никаких дополнительных опций или бонусов. Это немного раздражало. Жизнь приобретала легкий оттенок саспенса, хотя после Токио Чуя только и думал, хорошо, что не триллер. Однако на следующий день Осаму подошел к нему, улыбаясь, обнимая, прижимаясь холодной щекой к виску. То, что он сказал, заставило Чую оторопело переспросить: — Что? — Я прошу, — голос хриплый и совсем не веселый, — Спрячь все ножи и острые предметы, ладно? Накахара несмело выдохнул, сжимая в руках складки серого свитера, потрепанного как черти что. — Ты говорил, что больше не собираешься этого делать. Ты же не хочешь умирать. Да? — Я не хочу умирать, — Осаму заглянул в голубые глаза, и Накахара вздрогнул: там чернотой плескалась раненая, больная неуверенность, — Именно поэтому убери их подальше. Просто убери. — Хорошо. В тот же день Чуя перепрятал все, что попало в поле его зрения: кухонные ножи, вилки, остальные столовые приборы, лезвия, ножницы, ручки и карандаши. * Накахара чихнул и, чувствуя подступающее першение в глотке, прокашлялся. Видимо, несколько дней в этом чертовом доме без отопления все-таки не пошли ему на пользу. Стрелки на часах указывали на полночь, но они отставали на добрых пятьдесят минут. Чуя сделал глоток горячего чая, еле удержался от чиха еще раз: горячий пар щекотал нос. Из смежной комнаты вдруг послышался грохот и невнятная речь. Накахара дернулся, но не было похоже, что его звали, и тем не менее он крикнул. — Дазай? Копошение прекратилось, и Чуе это не понравилось. На его памяти тишина и молчание вообще редко когда заканчивались чем-то хорошим. Он в четыре тихих шага преодолел расстояние до двери, замер перед ней, несмело обхватывая латунную ручку, и спросил еще раз, сглатывая неприятную горечь. — Дазай? — Не трогай меня, — оттуда глухо прохрипели, — Замолчи, черт тебя дери. Чуя дернул дверь на себя, и Осаму поднял на него свой ошарашенный взгляд. Взгляд, будто он только заметил его присутствие и будто не ему отвечал секунду назад. Накахара нахмурился, обвел беглым взглядом комнату: естественно, никого не было, а телефон лежал на тумбе черным мертвым прямоугольником. Дазай сидел на кровати в ворохе из бинтов, подобрав под себя ноги, все еще смотрел на него, Чую, удивленно и, кажется, сконфуженно. Накахара кашлянул и спросил: — С кем ты разговаривал? В какой-то момент, конечно, это должно было случиться. Чуя догадался быстрее, чем Дазай что-либо озвучил. — А. Осаму опустил взгляд, Чуя неловко огладил затылок и пробормотал спустя секунду. — Ну да. — Чуя, — Дазай неуверенно посмотрел на него и дернул пальцами правой руки, — Я... Он замолк. — Моя рука. Спросил: — С ней все в порядке? Накахара посмотрел на его руку и, не найдя на голой испещренной шрамами коже ничего подозрительного, медленно кивнул. Подошел поближе. Кровать тихо скрипнула — он сел рядом, отодвигая ворох марлевой ткани и заглядывая в лицо напротив, тронул Осаму за колено: — Что ты видишь? — Ничего. Уже ничего. Чуя вздохнул. — Ты краем глаза косишься на свою сраную руку, отвечаешь кому-то, хотя здесь только мы вдвоем. Я не слепой, не глухой и не страдаю синдромом дауна, чтобы купиться на это твое «ничего». Он пододвинулся еще ближе, беззлобно хмыкнул: — Ты бы видел свое лицо. Дазай скривился. — А что с ним? — С ним это твое крайне выразительное «ничего». Осаму напряг челюсти, будто пытаясь собрать свои рассеянные эмоции в узел, и уставился куда-то в плинтус. — Ты не захочешь этого знать. В иной ситуации, когда он упрямился, Чуя мог бы прикрикнуть. Дать подзатыльник, ущипнуть. Спровоцировать на нужные ответы, которые Дазаю всегда давались с трудом. У них всегда получался шаг вперед только после крепкого тумака, отрезвляющего прямого слова или гневных тирад. Но Накахара понимал, что сейчас из вышеперечисленного не сработает ровным счетом ничего. Подзатыльник, любая ругань будут бесполезны. С Дазаем надо было поговорить в непривычном для них контексте. Поговорить мягко, ненавязчиво, спокойно и осторожно. У Накахары это обычно получалось из рук вон плохо. Из него так себе дипломат, так себе друг и партнер, видимо, тоже. И тем не менее он сейчас пытался утихомирить тревогу, ласково сжимая его колено и спрашивая вкрадчиво. Чуя повторил терпеливо, не сводя пытливого взгляда: — Что ты видишь? Осаму согнул пальцы. — Как ты себя чувствуешь? Дазай вздрогнул, когда Накахара вдруг взял в свои ладони чужие, надавил на внутреннюю сторону большим пальцем, провел подушечкой вдоль, поглаживая шершавую кожу. Чуя молчал, медленно растирая пальцами тыльную сторону ладони, чувствуя каждую мозоль на грубой коже. Вот эта — от ручки. Здесь царапина — выскользнул нож, пока он чистил яблоко. Неровный край — две недели назад они разбили бутылку из-под jim beam, Дазай собирал осколки и поранился, а заживало плохо. Накахара перевел взгляд на него — тот смотрел в ответ не моргая. Зрачки — как две капли нефти. Едкие, беспокойные. — Я слышу голос. Дазай вдруг шевельнул пальцами, огладив указательными чужие костяшки. Нырнул вверх, обводя контур чужой татуировки. — Голос. Он говорит, что переломает мне все пальцы. Говорит, сделает так, что я больше не смогу играть. Он много что говорит. А сейчас, — он вперил внимательный взгляд на свои руки, — Смеется. У него отвратительный смех. Ему не нравится, что я рассказываю это тебе, говорит, что я слабак. Говорит: «я сломаю тебе руки». — он болезненно втянул воздух, — Такое уже было. Просто это… как бы немного застает врасплох. — Тебе страшно? — Мне неприятно. — Вот как. — Тебе самому не страшно? — Осаму вдруг посмотрел прямо в глаза и нервно улыбнулся, — Вот так сидишь в одной комнате с парнем, у которого в башке голоса. — Не неси чушь, — Чуя фыркнул, растирая чужие запястья, неровные и бугристые из-за шрамов, — И никто не сломает тебе руки. До тебя никто даже не дотронется. Я тебе обещаю, — Накахара застыл, когда Дазай вдруг наклонился, прильнув щекой к его пальцам и пробормотал: — Я знаю. — Чуя чувствовал теплое, прерывистые дыхание на своей коже; сердце нелепо трепетало от чужого шепота и никак не хотело успокаиваться. — Просто дай мне время. Накахара так и остался с ним: они лежали в обнимку, молча слушали тишину и редкие звуки с улицы. Дазай больше ничего ему не говорил, но покорно подставлялся под руки Чуи, которые редко бывали такими ласковыми. Накахара перебирал его волосы, гладил по голове, шее, плечам, сжимал в пальцах чужие ладони. В какой-то момент Осаму прижал его к себе и сипло сказал тихое «спасибо», Чуя на это не ответил ничего. Дазай заснул под утро. А через двое суток ему стало только хуже. * Было тяжело. Тяжело наблюдать, как болезнь пожирала его заживо. Чуя замечал, как часто Дазай будто выпадал из реальности, не отвечал иногда, если Накахара пытался завести диалог. Он мог уставиться на стену или в пол, на какой-нибудь предмет мебели и долго смотреть, не обращая внимания ни на что вокруг. Он не хотел есть, не хотел спать. Будто ничего не хотел. На третий день такого состояния Чуя по второму разу перепрятал все острые предметы (на всякий случай), натянул пониже капюшон. Прочистил горло, которое в последнее время туго сводило неприятной болью, и крикнул: — Я в магазин, скоро вернусь. Дом ему ответил тишиной, на что Накахара мотнул головой, отгоняя тревожное чувство, и вышел на улицу. Он не собирался в магазин, ему нужна была аптека. Дазай говорил ему, что без рецепта его нейролептики не продадут, но Чуя хотел хотя бы попробовать. Он хотел быть уверенным в том, что сделает абсолютно все, что в его силах. В кармане лежала картонная упаковка, на которой латиницей значилось «Seroquel». Пока Накахара вышагивал к единственной аптеке на их улице, он сотню раз успел перекатить на языке емкое сероквель. В светлом помещении пахло кисло: спиртом. Чуя нервно втянул воздух и протянул женщине картонную упаковку, та посмотрела на него подозрительно. — Рецепт? — Ох, он... — Накахара импульсивно шагнул вперед, отчего женщина за прилавком вздрогнула, — Понимаете, такая ситуация, мы с другом приехали, ему очень нужен кветиапин, рецепт просрочен, там был срок до полугода, он истек совсем недавно, и мы… он… ему очень нужны эти таблетки, я очень прошу. У него началось обострение пару дней назад и в общем, — Чуя отчаянно выдохнул, от напряжения заламывая влажные руки, — Пожалуйста. — Молодой человек, — она нахмурилась, — Вы же понимаете, без рецепта я не смогу вам продать. К тому же, конкретно «сероквеля» нету, есть только аналоги. — Аналоги? — Накахара уставился на нее в надежде, но та покачала головой: — Но, если ваш друг принимал курс этих таблеток полгода, ему нельзя сейчас резко перескакивать на другие. — она протянула обратно картонку, — К сожалению, ничем не могу помочь. — Может, вы знаете, есть ли еще поблизости аптеки? — Молодой человек, без рецепта вам никакой фармацевт такие нейролептики не продаст, — на него смотрели недовольно, — Вы вообще в своем уме? Езжайте обратно тогда, ведите вашего друга к врачу, пусть выписывает заново. — А если… — Здесь вам не продадут. — Но мы не можем уехать, ему очень плохо, у него начался приступ, — Чуя, сам того не замечая, начал повышать голос, — Да черт, почему мне смогут продать эти гребанные таблетки?! — Я вам объяснила, — женщина отодвинулась от прилавка, с долей настороженности на лице, и, ставя точку в диалоге, кивнула на выход, — Поэтому, будьте добры, не устраивайте тут истерику. Всего доброго. — Но- Но. Чуя замолчал. Секунду спустя взял старую пустую упаковку, затолкал ее в карман и выбежал из аптеки вон. Когда он вернулся, стояла все такая же тишина. За эти почти три дня Накахара даже немного привык к ней, хотя она все еще пугала и тревожила. Оставляла неприятный прогорклый осадок на душе. Он хотел позвать Осаму, но в последнюю секунду одернул себя. Стянул кеды, скинул кожанку на табуретку и в несколько коротких шагов оказался у спальни, прислушиваясь к звукам: ничего. — Я войду? Ответа не последовало. Чуя толкнул дверь и замер, осматриваясь: на тумбе все так же стоял нетронутый стакан воды и остывший никуман, который он купил утром в соседнем магазинчике. Окна были зашторены, стояла духота, но Дазаю, кажется, было все равно. Он лежал на кровати, уставившись куда-то в стену, и когда Накахара зашел, он даже не отреагировал. Чуя попытался скрыть свою нервозность, но даже попросту не знал, куда себя деть. Когда он сделал шаг вперед, половица громко жалобно скрипнула и взгляд темных карих глаз перетек на него. Накахара почувствовал себя совсем уязвленным. — Как ты себя чувствуешь? — В порядке, — Дазай медленно сел на кровати, качнув головой, и дотронулся до лба, — Просто голова болит. — Может, тебе принести обезбол? — Нет, тут другое, просто, — он уставился в зашторенное окно, будто мог что-то увидеть сквозь плотную зеленую ткань, — Это просто мысли. Чуя подошел ближе. На кровати было целое гнездо из бинтов: их количество определенно выросло за эти пару дней. Накахара подтащил табуретку и сел напротив Дазая, пытаясь удержать на себе его неспокойный взгляд. Вот только Осаму смотрел куда угодно, но только не на него: Чуя даже не знал, почему. Будто бы он не хотел его видеть. Это предположение заставило его задержать дыхание на секунды, будто его чем-то тяжелым крепко огрели по голове. — Мысли? — Мне в такие моменты кажется, что моя голова — это чертова коробка. Идиотская маленькая коробка, где мыслям слишком тесно. Слишком мало места. Знаешь, мерзкое чувство. — Ты не поел, — заметил Чуя, — И даже не пил. — Да, — Осаму усмехнулся, — А зачем? — Идиот, — Накахара нахмурился, на его лице открыто отражалось возмущение и недовольство, — Ты же сдохнешь, если есть и пить не будешь. Дазай покачал головой. — Жалкий. — Что? — Я жалкий, Чуя. Смысл мне, — он поморщился, — Жить. Посмотри. Больной, изувеченный, чертова дрянь. Накахара невольно выпустил на свое лицо хлипкую эмоцию, которую не смог проконтролировать. Испуг. Осаму коснулся пальцами своего лба, и произносил слова с пугающим спокойствием, будто перечислял очевидные факты. — Я чертов ходячий труп. Ты видишь, я не пил таблетки всего несколько дней, и началось обострение. Даже недели не прошло, а я, — он рассмеялся, — А я, черт побери, превратился в это. Я разваливаюсь. Моя голова разваливается. Я слышу цикад, хотя сейчас не то время года. Чертовы голоса обещают сломать мне руки. Мне не страшно, но я боюсь всего. Боюсь бродячих собак, боюсь себя, боюсь, что ты — плод моего воображения, что на следующее утро я проснусь с переломанными пальцами. А я чертовски боюсь боли. Я ненавижу боль. Такое отвратительное чувство. Хуже всего. Нет, хуже всего, когда... когда... когда я много думаю. Моя голова разрывается. Я не знаю, когда следующая ремиссия. Завтра? Через неделю? Две? А может… — Все в порядке, — Накахара, сглатывая бьющую в горле панику, потянулся к нему, — Я буду рядом, мы что-нибудь придумаем. Мы справимся вместе, понимаешь? — Нет, — Осаму нервно дернул уголком рта, но губы никак не складывались в улыбку, будто бы были сломанным детским конструктором, — Мне ничего не хочется. Сейчас я на самом деле даже не хочу, чтобы ты был рядом. Сердце предательски упало вниз. Кажется, прямо на грязный скрипучий пол. Чуя судорожно вдохнул острый воздух, пытаясь контролировать дурное волнение и подступающий к горлу ком. Нет. Нет. Нет, конечно, у него приступ. Это все обострение. Естественно, он на самом деле так не думает. Естественно… Господи, блять. Накахара дрогнувшим голосом выдавил: — Не хочешь? — Нет, — он наклонил голову, поэтому Чуя даже не видел его лица, — Я ничего не чувствую. Но если ты оставишь меня, то, — он издал хриплый смешок, — Я просто не знаю. Не знаю, чем ты мне поможешь. Это не та ситуация, где можно что-то придумать. Ты говоришь, что- Он вдруг поднял на Чую свой убитый взгляд. Осаму сжал челюсти, делая над собой усилие, чтобы. Чтобы что? Что, черт возьми? Накахара не знал. Он ничего не знал. Просто ни черта. Он думал, он знал Осаму Дазая, и сейчас Чуя готов был разреветься от собственной беспомощности, которая вцепилась ему в глотку мертвой хваткой. Потому что он все это время не был знаком с самым темным, что сидело там, в нем, глубоко-глубоко, на дне диафрагмы, с самыми его потаёнными страхами, с потоками его самых диких мыслей. Он не видел этого загнанного взгляда, не видел этих отчаянных ухмылок, он никогда не видел этого лица. Накахара вдруг понял, насколько он был самоуверенным и эгоистичным идиотом, думая, что знал его хорошо. Было удобно отбросить все самое нелицеприятное, не касаться этого, никогда не смотреть в сторону чужого безумия. — Из-за меня тебя чуть не убили. — Дазай глухо прошептал, — Из-за меня ты здесь, в этом затхлом городе. Черт знает где. Ты понимаешь? Понимаешь, что я тебе приношу одни проблемы? Накахара обхватил его лицо ладонями, огладил большими пальцами скулы, мягко и медленно несмотря на то, что ему резко захотелось попросту сдохнуть, и хрипло позвал. — Дазай. — Я тебя не заслужил. Никакой своей жизнью не заслужил. Почему ты мне доверяешь? Почему ты еще со мной? Может быть, я совсем рехнулся, и ты просто моя больная галлюцинация. Люди просто не могут быть такими, ты знаешь? — Осаму. — Ты, — он осклабился, — Знаешь, когда я увидел тебя в первый раз. Ты же вышел покурить, сидел в «Фукузаве» несколько часов до этого, и на улице так усердно пилил меня взглядом, что я обернулся. И ты отвел взгляд, будто и не смотрел на меня вовсе. Взъерошенный, рыжий, угрюмый, был похож на воробья. Хмурился и курил нервно, дергал ногой. Смешной такой. — Дазай усмехнулся, прикусив губу, — И я подумал, что ты красивый до безобразия. А потом. Ты меня впустил к себе жить. Терпел все мои выходки. Вытащил меня тогда, когда я вскрылся. Ругал меня, разговаривал со мной, был рядом, и вот сейчас сидишь здесь, все еще рядом. Так почему, — Дазай накрыл его руки своими и неожиданно отнял от своего лица, — Почему ты еще здесь? — Сказал же тебе, — Чуя поднял лихорадочный взгляд, забегал им по лицу напротив, пытаясь ухватиться хоть за что-то, — Я люблю тебя. — заверил, — Я буду рядом. То, что сейчас с тобой происходит, это… мы придумаем что-нибудь. Мы справимся, мы, блять, справимся и- — Я думаю, — Осаму покачал головой, криво улыбаясь, — Сейчас тебе стоит уйти. Чуя замолчал. — Уходи. Пожалуйста. Он проглотил то, что ему по-настоящему хотелось сказать, и выдавил из себя тошнотворное и глупое: — Уверен? — Да. — Хорошо. «Ни черта не хорошо» Накахара встал с табуретки, машинально отряхивая штаны от пыли. Тихо вышел из комнаты, так не сказав ни слова. Пройдя пару метров он сполз вниз по стене, обессиленный, и заплакал. * Было холодно. Чуя притянул к собственным губам ледяные пальцы, подумав, полез в сумку и натянул свитер: не свой, Дазая. Родной запах окутал, сжал сердце в тиски и отпустил. Он потер опухшие от слез глаза и сделал глубокий вдох. Судорожные, нервозные глупые мысли роились в голове и разрастались, проникая в каждый уголок и болезненно впиваясь в виски. Чуе казалось, у него сейчас треснет по швам голова от белого шума, боли и заевшей пластинки с паранойей, такой навязчивой и дурацкой, что Накахара злился сам на себя. Потому что времени на эти сопли у него не было совсем. Накахара чувствовал себя херово не только ментально, но и физически: голова болела, ломило кости, от всего этого кошмара хотелось просто лечь куда-нибудь и заснуть. Но у него не было выбора. Сейчас у него действительно не было времени ни на жалость, ни на грусть, ни на плач, ни на побег от проблем, потому что за соседней стеной лежал Осаму, который за последние дни и крошки в рот не брал. С начала приступа минуло почти пять суток. Всего пять суток, которые по ощущениям будто бы были вечностью. Чуя заходил к нему, чтобы оставить еду и питье, но те каждый раз оставались нетронутыми, а на него Дазай даже не реагировал: мог только пошевелиться или обвести лицо равнодушным взглядом из-под ресниц, но ничего не говорил. Спустя еще день таких бесплодных попыток, Накахара решил поговорить. Он позвал, неуверенный, что тот обратит на него свое внимание: Осаму лежал спиной к нему. Единственное, в чем Чуя был уверен, так это в том, что он не спал. — Дазай, я надеюсь, ты меня слышишь. Я хотел сказать тебе, — начал вкрадчиво и тихо, — Я не буду трогать тебя, но тебе нужно есть. Осаму. — Чуя вопреки своим словам вытянул руку, но в последний момент убрал ее обратно, — Понимаешь? Ты можешь этого не делать ради себя, но, — голос дрогнул, — Если я, Анго, Одасаку и другие хоть что-то для тебя значим, пожалуйста. Пожалуйста, поешь. Ответом ему было молчание. Никто из них не двигался и не говорил несколько невозможно долгих секунд, будто Чуя распинался перед трупом. Но Накахара застыл сгорбленной фигурой, когда Осаму все же повернулся к нему лицом. Жутко бледный. В комнате был полумрак, поэтому Чуя так и не разобрал выражения его лица, когда тот сначала осмотрел его, а потом потянулся к тумбе, к стоящему там стакану воды и миске с еще теплым тофу. Дазай сделал маленький глоток воды, а потом еще один. И еще. Накахара, взволнованный, подался вперед, но остановился и развернулся к полуоткрытой двери, на самом деле прислушиваясь к тихому редкому стуку палочек о керамическую посуду. Этот до глупого простой звук дарил ему страшное облегчение, уголки губ поднялись в нервной искренней улыбке. С плеч будто спала целая Фудзияма. * Еще через два дня, несмотря на собственную отвратительную слабость, ему удалось затащить Дазая в ванную. Только ухаживать за ним не пришлось: тот сам отмок в горячей воде, вытерся, оделся и вышел, но бинтами заматываться не стал. Накахара сидел на кухне: он достал новую пачку, сковырнул тонкую упаковочную пленку и закурил, пока на плите грелось молоко. Он почему-то подумал, что хорошая идея напоить Осаму молоком с медом, а потом понял, что самому тоже хочется — в горле было неприятно терпко и скребло, скорее всего, он все-таки заболел. Просто в последние дни было совсем не до собственной простуды. Дазай все еще молчал, почти не выходил из комнаты, но в его лице что-то неуловимо изменилось. В хорошем смысле. Пока Чуя добавлял в кружку густой засахаренный мед, то подумал, что, может быть, это к ремиссии? Пока они сидели напротив друг друга и потягивали сладкое молоко, Осаму вдруг спросил. Накахара вздрогнул, чуть не выронив из рук кружку — он впервые за эту невозможно долгую неделю услышал его сиплый голос. — Как ты себя чувствуешь? Чуя впал в ступор. И с оттенком недоверия переспросил, всматриваясь в карие глаза: — Я? — Помимо тебя мне здесь некого спрашивать, — фыркнул Дазай, и Накахара едва удержался, чтобы не расплыться в дурацкой улыбке. Он чертовски скучал по чужим подначкам. И ответил немного замешкавшись. — Я нормально, — Осаму достал из кармана честер, покрутил пачку в руках, скользя взглядом по сухим губам напротив, — Но, по-моему, это тебя надо спрашивать о твоем гребанном самочувствии. — Выглядишь нездорово. — Ты тоже. — Мы оба. — Видимо, да. — Вот и поговорили. Дазай закурил, по его лицу пробежала слабая тень улыбки, и Чуя ухмыльнулся. Ему жутко захотелось по привычке потянуться к его теплой руке, прильнуть, обнять, но наверное… наверное, не стоило. Он прекрасно помнил все, что тот ему сказал (такое сложно забыть), и точно не знал, в каком состоянии Дазай сейчас, не знал, как он может на него повлиять своими действиями. Поэтому просто остался сидеть на своем месте. Солнце медленно закатывалось вниз, окрашивая их, лица, предметы в теплый оранжевый, вот только Накахара все равно поежился: даже после выпитого горячего его подмораживало и тянуло в сон. Очень тянуло. — Пойду прилягу. Накахара ушел, оставляя Осаму наедине с самим собой, — ему вполне хватило этого короткого диалога на кухне, чтобы немного успокоиться и потешить себя надеждой, что до ремиссии, возможно, не так уж и далеко. Что все будет в порядке. Что Дазай будет в порядке. Теперь сомнений почти не оставалось. В гостиной он взял колючий плед с кресла и завалился на диван, надеясь на долгий спокойный сон. * Чуя не помнил, когда точно вынырнул из глубокого сна в легкую дремоту. Сначала он слышал звуки, слишком много звуков для маленького старого дома, который был погружен в продолжительное затишье последние дни. Кто-то ходил из комнаты в комнату — Накахара узнавал мерный скрип половиц. Голова гудела, а еще было очень тяжело, было чертовски жарко, было неприятно. Открывать глаза, окончательно просыпаться не хотелось, тело ломило, в висках стучала кровь, в горле будто кто-то настойчиво прошелся наждачкой. Вдруг прохладная, приятная ладонь коснулась его, собирая испарину со лба, и Чуя вымученно выдохнул. Совсем рядом чертыхнулись, ощущение холода пропало, вызывая глухое разочарование. Спустя еще какое-то время, наполненное шорохами и стуками, громко хлопнула дверь, а Накахара сквозь дрему нахмурился. Еле разлепил глаза, залез повыше, кладя будто чугунную голову на подлокотник, и из-за этого нехитрого движения вниз сползло одеяло, которое лежало поверх пледа. Которым он вчера не укрывался. Осаму принес? А где Осаму? Это он ушел? Когда он вернется? Накахара сглотнул и поморщился: во рту было ужасно сухо. Он не помнил, сколько пролежал так, размышляя, насколько ему лениво вставать за стаканом воды, но, когда приподнялся на локтях, входная дверь хлопнула во второй раз. Зашуршали одеждой и целлофановыми пакетами, а в поле его зрения наконец-то появился Дазай, целый и невредимый. Даже бодрый. Хотя, Чуя бы скорее сказал, взволнованный. Накахара справился с удивлением и недовольно прохрипел: — Далеко ходил? — На пляж загорать, — послышался язвительный ответ. Накахара немного выпал в осадок, потому что Дазай сейчас… пошутил? Как обычно? Осаму рванул на кухню, а Чуя упал обратно на диван, обхватывая ладонью липкий лоб и морщась. — Пей. Он откинул рыжие пряди с лица и одним глазом покосился на Дазая: тот стоял совсем рядом, держал стакан воды и таблетку, зажимая меж пальцев ртутный градусник. — Обезболивающее. — Чуя присел, принимая из чужих рук стакан и обезбол, когда Осаму опустился на край дивана, всматриваясь в чужое бледное лицо, — Есть кашель или насморк? Горло болит? — он выпил таблетку, поморщившись, когда та оцарапала воспаленное горло, и кивнул: — Немного горло, голова. Но в целом нормально. — Нормально? — Осаму приподнял бровь и констатировал, — А выглядишь так себе. Температуру надо померить. — Не надо, — Чуя заупрямился, допивая воду в два жадных глотка, и чуть не поперхнулся, — Отлежусь пару дней и буду в норме. — Нет, — Дазай потянулся к нему, — Так не пойдет. Стакан из рук забрали. Он вздрогнул: холодные пальцы задрали край свитера, на мгновение коснувшись горячей кожи, разгоняя по всему телу мурашки, отвели руку и впихнули под нее градусник. — Вот и все, — Осаму одарил его привычной улыбкой, — Посиди так минут пять-десять, потом прополощешь горло. — он встал с дивана, и Накахара потянулся к нему с каким-то щенячьим чувством в груди, цапанул за рукав и встретился с удивленным взглядом. — Куда ты? — Делать тебе раствор? — А, — Чуя отдернул руку и неловко огладил затылок, — Понятно. Дазай вдруг изменился в лице. В темных глазах промелькнуло нечто похожее на понимание, и он наклонился. — Я вернусь и побуду с тобой, — Дазай прижался тёплыми губами к горячему лбу, и Накахара удивленно выдохнул, — Отдыхай. И ни о чем не думай. Я рядом. Когда от него отошли, Чуя еле удержался, чтобы во второй раз не потянуться вслед за Осаму: он же скучал. Скучал безумно по его запаху, его губам, рукам, голосу, по всему, что в себе содержал и выражал Дазай, он скучал. В голове пульсировало хриплое «я рядом», и Чуя всхлипнул. Эта чертова неделя была такой тяжелой: вся эта свистопляска вокруг Осаму, его равнодушные взгляды, отсутствие таблеток, недружелюбность аптек, натянутые до предела оголенные нервы, невозможность вернуться вместе в Йокогаму и отвести его к Одасаку, вечная усталость и собственное плохое самочувствие — ему моментами казалось, что весь гребанный мир хочет добить его. Дазай застыл в проходе с кружкой в руках: по комнате разлился душистый теплый запах мяты, ромашки и чего-то еще. Горячие слезы жгли щеки, капали на одеяло с пальцев и подбородка. Чуя надрывно выдохнул и влажно всхлипнул еще раз, пробормотал срывающимся тихим голосом, зная, что Осаму его услышит. — Как же ты… блин… задолбал… доводить меня до слез, — кружка с легким стуком опустилась на пол, — Ты… ублюдок. Его обняли: мягко и крепко. Чуя не выдержал, обнял в ответ, в руках сжимая темные волосы и складки чужой кофты. Пахло кофе и табаком, а его с головой накрыло очень приятное чувство. Чувство, близкое к счастью. Чувство полноценности. * Он быстро встал на ноги. Вскоре температура спала, осталась только легкая сухая боль в горле и чихи, но они оба понимали: после последних неприятных и чертовски напряженных дней это пустяки и вполне можно пережить. Один раз им позвонил Федор. Дазай, настороженный, поднял трубку, но там — молчание. Даже дыхания или шумов не было слышно, и Осаму вздрогнул, спустя несколько секунд скинул вызов, так ничего и не сказав тишине в ответ. Проронил уже для Накахары: — Думаю, нам следует уехать. — он прикусил губу, — Время сменить локацию. Чуя непонимающе посмотрел на него и нахмурился: — Почему? Федор что-то сказал? — Ничего не сказал, — он покачал головой, вытащил симку из телефона и разломил пополам, — И именно это мне не нравится. Поедем завтра рано утром, сегодня уже поздно. Накахара пожал плечами, наблюдая, как обломки сим-карты летят в мусорку. Однако рано утром они так и не уехали. Дазай разбудил его посреди ночи, растолкал за плечо. Чуя готов был обматерить его с ног до головы, только к губам прижалась ладонь. Он сфокусировал взгляд в кромешной темноте на чужом напряженном лице, Дазай жестами показывал ему вести себя тихо, и Накахара легко кивнул. Он вслушался: из приоткрытого занавешенного окна раздавался скрип гравия, такой, будто рядом парковалась тачка. Вот только до соседних домов было далековато, как и до магазинов или хостелов. Осаму привстал с кровати, чуть отодвинул плотную штору и посмотрел на улицу, пока Накахара просто следил за ним, пытаясь унять гулкое напуганное сердце, отбивающее ритм в ушные перепонки. Внешне Дазай не изменился в лице, когда повернулся к нему, но Чуя не успел облегченно вздохнуть. Тот сказал одними губами. — В ванную. Мозг, резко выдернутый из сна, сначала не сообразил, но потом Накахара вспомнил: там было окно. Оно выходило на задний двор, было достаточно широким, чтобы пролезть, и после собственной нехитрой догадки он обеспокоенно переглянулся с Осаму. Тот кивнул. Чуя стянул со стула колючий свитер, шустро надел штаны, вдел ноги в кеды и тихими шагами последовал за Дазаем, который уже смахивал со стиральной машинки все барахло. Закрыл дверь ванной на замок. Он стоял с деревянными и холодными руками, пытаясь унять дурацкую панику в груди, наблюдая, как Осаму, едва слышно чертыхаясь, срезал ножом чертову москитную сетку. Накахара нервно, жадно втянул воздух. Да. Интересная получилась бы штука, если бы про них писали книги. Точнее, наоборот. Вряд ли. Есть такие истории, которые написаны не слишком хорошо. В них затянутый сюжет, персонажи на троечку, хромает повествование и слог. Но ты все равно читаешь и читаешь, что-то заставляет тебя дочитать историю до самого конца. А когда доходишь до последней строчки, понимаешь, это было не самое лучшее чтиво. Но сердце обхватывает острым капканом тоска, и ты не знаешь даже, почему. Крутится мысль: это же не идеально, это же даже не так уж хорошо. Парадокс. И Чуя, сжимая влажными ладонями края собственного свитера в полной темноте, слушая их общее с Дазаем неспокойное дыхание, подумал: их отношения — тот самый сплошной парадокс, смешной феномен. Потому что они с Дазаем были этой самой историей. И, несмотря ни на что, Накахара хотел прочитать ее до самой последней страницы.