you be good

I broke your heart so carelessly But made the pieces part of me And now it hurts what we've become 'Cause you taught me how to love, It's me who taught you how to stop And you just say I drink too much. Maybe I'm defective Or maybe I'm dumb I'm sorry Nothing But Thieves – «Sorry»

Дазай пел. Хрипло и негромко. Его голос обволакивал, заполнял комнату под гитарные переборы тихой и мягкой песней. — Твое лицо не испорчено красотой. Места, которые я посетил, оставили мне шрамы. Твои глаза способны видеть меня насквозь, Тебя не пугает то, что они видят. Чуя так давно не слышал его вокала, что сейчас слушать родной голос, красивый и спокойный, было облегчением. Он наслаждался им так же, как и всегда: как в самый первый раз в баре, как на маленьком выступлении в Токио, как бесчисленное количество раз, когда Осаму репетировал в их квартире. И каждый раз Накахара позволял себе быть очарованным, позволял себе ту самую долю восхищения во взгляде для Дазая, потому что был искренен. — Если есть свет, который ты не можешь видеть вечно, И если есть мир, в котором мы не можем жить вечно, Если есть поцелуй, который я сорвал с твоих губ, То есть и свет, не дай ему погаснуть.* Музыка Дазая, его голос, его пальцы — то, что заставляло Накахару быть искренним. — Это U2? Дазай кивнул. — Это U2. Он уволился из «Фукузавы» неделю назад, буквально как только они вернулись. Когда Чуя, удивленный, адресовал вполне закономерное «почему?», то Дазай отмахнулся легким ворчанием: — Такая работа на постоянной основе меня угнетает, — Накахара недоверчиво выгнул бровь, — Куникида меня угнетает тоже. Он меня чуть не сожрал вчера. — Как мы будем платить за аренду, кретин? — Вообще-то. Осаму зачесал сильно отросшую челку назад: — У меня два крупных заказа на звукозапись. Я думаю, этого более чем хватит. — он ухмыльнулся, — Я музыкант, а не кофеварка, помнишь? — Да-да, конечно, — Чуя хмыкнул, — Пойдем в ванную, подстригу тебя. А то уже смотреть невозможно. И ничего больше не сказал. Почему-то ему стало совсем немного грустно. Однако эта грусть мгновенно улетучилась, когда Дазай сказал, что им нужно возвращать тачку Анго, пока тот не приехал лично и не поотрубал им головы. Накахара чувствовал, это будет самый жуткий опыт в его жизни, страшнее, чем ебаная пушка, смотрящая ему в висок. Чуя чувствовал, что Сакагучи очень страшен в гневе. * Он медленно поправил очки указательным пальцем и произнес со спокойствием удава: — Где, мать твою, зеркало заднего вида? Он не обращался к Чуе, он смотрел конкретно на Дазая, но Накахара все равно чувствовал себя неуютно, пристыженно и стремно, потому что на самом деле Дазая даже не было на тот момент рядом. Осаму стоял справа от него: он едва удерживался от того, чтобы отвести взгляд от Анго в сторону, и сглотнул, прежде чем пробормотать. — Я не знаю. — В смысле, ты не знаешь? — Меня не было рядом… — Я доверил тебе свою машину. Под твою ответственность, Дазай. — Да я же сказал, я заплачу Икки, — Осаму смотрел на него умоляюще, — Он починит, и тачка будет как нова- — Осаму, — Сакагучи скрестил руки на груди, — Я мирюсь с любыми твоими фокусами, но сейчас, когда ты возвращаешь мне мою машину в таком состоянии, я хочу тебя придушить. Ты это понимаешь? — Так… — он сглотнул, — …вышло. Мы не специально, — Осаму сделал неопределенный взмах ладонью и поморщился, — И вообще это все Федор! Махал пушкой как придурок, конечно… — Анго в ответ только сдержанно вздохнул, мысленно сосчитал до пяти и дал ему последний шанс на искупление: — Ты хоть чувствуешь себя виноватым, идиот? — Безумно, — Дазай выгнул брови и сложил ладони у лба, — Всю жизнь сожалеть буду, правда. — Обалдеть можно, — равнодушно констатировали в ответ, — Видеть тебя не желаю. — Ну Сакагучи! — он заныл. — Я не хочу тебя видеть, — Анго, злой, развернулся и уставился на свой серебристый ниссан, — Отвали от меня и давай, иди пожалуйся Одасаку, скажи какой я плохой! — Да когда такое было? — Да постоянно! Поэтому вперед, иди к нему, скажи, что Сакагучи тебя обидел в очередной раз. — Не буду я ему жаловаться, что ты как- — Просто отвянь от меня, Дазай, ради Бога. — Я же извинился и заплачу за ремонт! Что тебе еще от меня надо?.. Накахара облегченно выдохнул, потому что Осаму начал паясничать как ребенок и, вероятно, все хорошо. Все будет хорошо, даже если Сакагучи пропишет ему: Накахара так чувствовал, пока выкуривал утреннюю сигарету. Они переругивались на улице, пока Икки не позвал их внутрь: Хару приготовила пересоленное карри, и так как у них в квартире не было ни намека на еду, Чуя подумал, это была бы хорошая идея поесть. Им всем вместе. Для полной компании не хватало Одасаку, но это все равно было так хорошо. Зачерпывая ложку риса, слушая идиотские истории Икки и заливистый смех Хару, смотря на хмурое лицо Сакагучи, перебрасываясь язвительными шутками с Дазаем, он чувствовал себя частью чего-то теплого. Чего-то очень семейного. Да, семья. * Мысли о семье крутились в голове, пока он собирал вещи. Полторы недели прошли быстро: в сумбурной подготовке, попытках освоить гитару и еще более навязчивых попытках сочинять — он подумал, что он правда может записывать то, что придумывает. Он пока не показывал Дазаю, потому что не был уверен, что открыт для критики, но, когда он встречался с его любопытными взглядами, он понимал, Дазай хочет наблюдать за ним, хочет участвовать, хочет быть рядом. И в итоге оставалось два дня. Два дня до прослушивания, и Чуя, конечно, нервничал. Он купил в аптеке сбор трав и теперь заваривал его, потому что ему казалось, что иначе он изведется. Не то чтобы он падал в обмороки, у него все было не настолько плохо с аритмией, все было в порядке, но эта тревога жуткой щекоткой проходилась по его нервам почти каждый день. А еще он думал, что, возможно, стоит позвонить домой. Маме и отцу. Может, стоит позвонить им, чтобы они знали? Они не поддерживали нормальное теплое общение, как, возможно, принято в других семьях, они разговаривали в лучшем случае пару раз в год, потому что так вышло, что у них это нормально. Накахара уставился на две водолазки без понятия, какую брать, и задумчиво адресовал вопрос Дазаю: — Как думаешь, мне стоит позвонить родителям? Осаму лежал на футоне с гитарой в обнимку, в прострации чередуя аккорды, поэтому вопрос Чуи немного застал его врасплох. Он удивленно вскинул голову: — В плане? — В плане, — Чуя пожевал губу, и красная водолазка полетела в сумку, — Они мои родители, и какие бы отношения у нас не были, наверное, им стоит знать, что я хочу серьезно заняться музыкой. — Накахара обернулся, чтобы посмотреть Осаму в лицо, и спросил, — Если бы ты был в такой ситуации, ты бы сказал своим родителям? Дазай отложил гитару в сторону, откинулся обратно, избегая внимательного взгляда, и уставился в потолок. — Не знаю, — он просто сказал, — У меня никогда не было родителей. Чуя задержал дыхание, понимая, что на самом деле они все время избегали этой темы: почти никогда не подворачивалось никаких вопросов на тему семьи. Даже не так, они оба просто не хотели говорить об этом. У них обоих не было вопросов, потому что Накахара не был близок с родителями и, как оказалось, у Осаму их вовсе не было. Это дико узнавать после того, как они провели больше полугода вместе и пережили относительно сумасшедшую херню недавно. Накахара молчал, но Осаму быстро продолжил: — Они отказались от меня, и меня воспитывала бабушка. Она постоянно ругалась на них, но никогда ничего особенного не рассказывала. Она ворчала: «твоя мать вскружила отцу голову и вертит им, как хочет». Когда я был мелкий, не понимал, что она имеет в виду. И все, что я знал о матери, так это то, что она была иностранкой, чертовски красивой и ужасно легкомысленной. В какой-то момент мне было любопытно узнать что-нибудь об отце, но о нем я и до сих пор ни черта не знаю. — Ты мог просто спросить у бабушки? — Бабушка, — он задел пальцами гриф, — она рано умерла. Еще до того, как я пошел в институт, мне было около четырнадцати. Честно, я даже не особенно помню, любил ли я ее и был ли к ней сильно привязан. Но, кажется, как будто да. После домашних уроков она разрешала ходить мне в гости к мальчику по соседству. Он и научил меня играть на фортепиано. Я иногда давал ему конфеты за это, он ужасно радовался. Но в какой-то момент я больше не смог ходить к нему. — он объяснил, — После смерти бабушки я переехал. — И ты, — Чуя пробормотал, — Ты в четырнадцать остался совсем один? — У меня были опекуны, родственники со стороны бабушки, — Осаму отвечал мягко, — Но они особенно не следили за мной, им нужен был не я, а дом и все остальное, что было в завещании. Им было в целом все равно, что и где я делаю, поэтому я так легко… — он замялся, — … так легко подсел на всю эту херню, наверное. Я не знаю, где они сейчас. Мне все равно, и им, я думаю, тоже. — Понятно, — Накахара выдохнул секунду спустя, — Мне жаль. Я не знал. — Конечно, не знал, я же не рассказывал, — Накахара в ответ недовольно засопел, — Это не совсем то, что можно рассказать вечером за бутылкой красного сухого, Чуя, — Осаму ухмыльнулся и задумчиво проиграл рандомный аккорд, — Просто грустная бесполезная история. И таких историй много. — Да, но все-таки это часть тебя, — он вздохнул, — Мы состоим из этого всего. Из рутинных дел, из друзей и знакомых, из привычек и из таких грустных историй. Не согласен? — Согласен. Повисла пауза, а после Дазай отложил гитару в сторону и сел. — Думаю, — он вдруг посмотрел на него, — Я рассказал бы своей бабушке. Если бы была такая ситуация. И такая возможность. — Понятно. — Чуя посмотрел на раскиданные на полу вещи и спросил, — Ты не поедешь со мной на прослушивание? — У меня звукозапись, — Осаму поморщился, — Я бы забил, но нам будет нечего есть, понимаешь? — Да черт, я… — Накахара покраснел, чувствуя себя мелким мальчишкой, который расстроился, что мама не проводит его в первый класс на первое сентября (хотя, вообще-то да, это своего рода трагедия), — Я просто спросил, мне не нужно, что бы ты ехал или… мне просто хотелось узнать, вот и все. — Ох, не стесняйся, — Осаму посмотрел на него в крайней степени невинно, — Вступительные — это всегда так волнительно. Конечно, ты хочешь, чтобы твой любимый человек был рядом и оказал тебе поддержку и… — Боже, все, — Накахара кинул в него свитер, — Заткнись или я дам тебе леща. — Ладно-ладно, — Дазай широко осклабился, ловя свитер и прижимая его к груди, — Просто пытаюсь быть хорошим парнем. — Ты пытаешься меня дразнить, вот что. И, к слову, лучше попытайся не засрать здесь все и не сдохнуть от голода, пока я буду в Токио. — Тебя не будет всего лишь три дня. — Меня не будет целых три дня, Осаму. — он взмахнул руками, — Если ты не угробишь квартиру к тому моменту, как я вернусь, это будет чудо. Я, блин, поверю в Иисуса. Дазай обиженно что-то пробурчал, но Чуя уже не слушал. Конечно, ему бы хотелось, чтобы Осаму поехал с ним. Возможно, в этом было бы проще признаться, если бы Дазай не вел себя как глумливый кретин. Звонок матери он сделал, когда уже стоял перед зданием университета, переминаясь с ноги на ногу: у него оставалось двенадцать минут, чтобы сказать «привет, мам, это твой сын, Чуя, помнишь такого? Так вот, я меняю специальность, не то чтобы мы круто общаемся, но мне кажется, тебе лучше быть в курсе». После пятого гудка он уже подумал, что его проигнорируют, но трубку взяли. — Чуя? — мамин голос. Он как будто даже забыл, как он звучит. Сдержанный, мягкий и с небольшим акцентом, — Привет, что-то случилось? — Привет, мам, — Накахара сглотнул, — Нет, ничего особенного. Точнее нет, я… — он ущипнул себя за переносицу, — Как вы там с папой? — У нас все в порядке, — она звучала немного удивленно, — А у тебя как? — Тоже все хорошо. — Ты так давно не звонил, — она констатировала, — Даже не помню, когда ты приезжал к нам в последний раз. — Да, но ты же знаешь, я… в общем. Мам, я решил, — Чуя выдохнул, — Что буду заниматься музыкой. И через пять минут у меня прослушивание в Токийском университете, и я просто подумал, что тебе следует знать. И думаю, если не поступлю сюда, я буду пытаться снова. Попробую другие универы и колледжи. Я буду заниматься музыкой в любом случае, как бы сейчас не прошли вступительные. Я просто хочу, чтобы ты это знала, мам. Мне нравится музыка. На том конце трубки повисла тишина. Неловкая, удивленная пауза. Накахара уже хотел окликнуть, но его мама просто сказала: — Это очень здорово, Чуя, — Накахара почти мог представить, как она едва улыбнулась, — Я рада. И мы желаем тебе удачи. И, знаешь, ты мог бы все-таки звонить нам почаще. — Спасибо, ма. — он несдержанно улыбнулся в ответ, хотя никто этого не видел. * — Устал, как собака. Прослушивание вымотало его: и эмоционально, и физически. Он перенервничал десять раз, пока ехал, сто раз во время экзамена и потом еще на самом деле дохера. — И тебе привет. Сумка упала на пол, едва он зашел в квартиру, и к нему подлетел Дазай: Чуя почти упал в его объятия, бесконечно теплые и широкие. Он приподнялся на мысках, чтобы обхватить чужие плечи, и его вдруг вовлекли в поцелуй, нетерпеливый и голодный. — Эй, я… Накахара удивленно выдохнул, когда его притянули ближе, прикусили верхнюю губу, и он ответил тем же, отплатив Дазаю сполна. Чужой горячий язык все глубже проникал в рот, и Чуя подумал, что, если они сейчас не притормозят, дело в ближайшие минуты пойдет далеко, очень далеко. До самой спальни. — Осаму, — Дазай посмотрел на него блестящим взглядом, — Подожди, — он уперся ему в грудь ладонью и отшатнулся, — Дай отдохнуть немного, а еще мне не помешал бы душ. — Да, — Дазай неловко огладил шею и тряхнул головой, мягко улыбаясь, — Извини. Как скажешь. Нормально добрался? — Да, вполне, просто… черт, дай я разуюсь для начала. Накахара вопреки своим словам постоял еще пару секунд в теплых объятиях, а потом все-таки свалился на стул в коридоре, потянувшись к ногам, но его пальцы мягко оттолкнули: Дазай присел на корточки, и Чуя с удивлением пялился на его затылок сверху. — Я и сам могу. — Я знаю. Осаму принялся расшнуровывать кеды. И почему-то от этого вида Чуе стало совсем дурно: он отвернулся, сжимая пальцами края стула, чувствуя то самое, горячее и необъятное, растекающееся прямо в груди. — Необязательно так окучивать меня, окей? — Мне просто захотелось. Накахара почувствовал, как он стянул сначала один кед, потом другой. Дазай выпрямился, цепляя его за руку: — Идем, — Чуя лениво поплелся на кухню, все еще держа его за руку, когда он предложил, — Сделать тебе кофе? — Угу. — Как все прошло? Чуя уселся за стол, сложил руки и спрятал в них лицо, ворча: — Боги, короче, — выдохнул, — Я нервничал, как пиздец. — он зарылся руками в волосы, рассказывая усталым голосом, — Дазай, это пиздец. Я налажал в начале, кажется, — подытожил, — Раза три точно. — Многовато, — он задумчиво протянул, садясь на стул рядом, — И что ты думаешь? — Пиздец, вот что я думаю. — А как ощущения? — Пиздец. — Да я уже понял, что пиздец, — перед ним опустилась кружка с горячим кофе, — Но если ты налажал, то ничего уже не исправишь. — Ты, — Чуя просипел, — Хочешь, чтобы я рыдал или что? — Нет, — Дазай наклонился, поднял чужие ноги себе на колени, и Накахара невольно откинулся на спинку, смотря на него взъерошено и недовольно, — Я хочу, чтобы ты выпил свой кофе и отдохнул. Завтра мы можем сходить в кино или консерваторию, — он огладил круглую косточку на чужой стопе большим пальцем, — Можем сходить в гости к Икки. Можем пойти в студию на звукозапись. — приятное касание теплых пальцев на щиколотке успокаивало, — Или набить тебе еще одну татуировку. Можем навестить Куникиду и Ацуши в «Фукузаве». Можем просто купить вина или виски и посидеть дома, поиграть в дурацкие игры. Можем валяться и обниматься весь божий день, как сопливые школьники. Можем даже ограбить банк, — он нагнулся, поцеловал его в ногу и снова посмотрел Чуе в лицо, — Просто скажи мне, что ты хочешь. Накахаре стало так спокойно на душе. Он потянулся за кофе и сделал маленький глоток, озвучивая с уставшей улыбкой: — Я хочу сделать абсолютно все, что ты перечислил. — он почувствовал себя маленьким капризным ребенком, — Я соскучился. — И я соскучился, — Осаму с улыбкой признался, — Дико. * — …я когда первый раз тебя увидел, то подумал, о, я с ним еще наплачусь. — Да ну, это было не так, ты все врешь! — Накахара хлебнул вина, играясь с клавишами синтезатора, — Как прикольно сейчас звучало… запиши. — Ты придумал, ты и записывай, — Осаму разлегся на футоне, пытаясь пяткой дотянуться до чужой поясницы. Зачем? Кто знает. — Эй, мы сегодня закончили заказ, предлагаю немного повалять дурака и посмотреть аниме, — Накахара обвел его мутным взглядом и закатил глаза, — Да брось, я бы с удовольствием даже пересмотрел что-нибудь. — Мы на прошлой неделе посмотрели «Узы ракуго», — Чуя развернулся к нему, поймав чужую стопу, — Может, прогуляемся? До музея палеонтологии, например. — Скука смертная этот твой музей, — протянул Осаму, а потом замер. Он приподнялся и вытянулся, прислушиваясь к звонку из коридора. — Кто-то пришел. Ты позвал Рюноске в гости? — Нет, — Накахара нахмурился и встал со стула, — Я же в прошлый вторник приглашал его, так что… — Тихо. Они оба мгновенно протрезвели. Чуя подумал, что случай в Исэ сделал из них параноиков, но даже если так, им все равно стоило быть осторожными. Осаму подобрал рядом валяющийся канцелярский нож и поднялся с футона. Бесшумно вышел в коридор, пока Накахара следовал за ним, и заглянул в глазок. Когда он разогнулся и облегченно выдохнул, опуская лезвие, Чуя тоже расслабился и спросил, недовольно выгнув бровь: — Че это еще за кекс? — Полюбуйся сам. Дазай открыл дверь и упертым раздраженным взглядом воззрился на внезапного гостя. — Федя, мать твою, — Дазай спрятал резак и выдохнул длинно, — Я был готов тебя грохнуть. — Канцелярским ножом? — Достоевский недоверчиво прищурился, — Хоть бы кухонный взял. Осаму удостоил его многообещающим взглядом: — Сейчас схожу и возьму. — Ладно, не надо, — Федор метнул взгляд на наручные часы, — Я ненадолго. — он пообещал, — Это будет быстрый разговор. Разговор действительно уложился в каких-то ничтожных пятнадцать минут. — Я думал над этим… над всей этой херней и решил, что будет лучше, — Чуя смотрел с надеждой и напряжением на Достоевского, который буквально выносил им приговор, — Если ты все-таки уедешь. — Из Йокогамы? — Из Японии. Осаму замер, нервно стуча по сигарете пальцем. — Несмотря на все фокусы, что мы провернули, ко мне теперь относятся с подозрением, и, вероятно, если будет хоть один намек на твою голову в Йокогаме или Токио, то это плохо кончится. — Я могу опять переждать в какой-нибудь глуши, это всегда работа- Дазай осекся, он прочитал во взгляде Достоевского. Сейчас это не сработает. — Будь оно так, было бы здорово. Но я не могу ручаться за безопасность, — он откинулся назад и сухо подытожил, — Я знаю, у тебя есть возможность уехать. У тебя недвижимость в Италии, и это достаточно далеко, чтобы не мозолить им глаза. И мне. Чуя все смотрел на него, никак не встревая в разговор, но пытаясь уложить всю спонтанную информацию у себя в голове, и Федор уловил нечто в его взгляде. Нечто, что заставило его сказать: — А по поводу ваших отношений решайте сами. — он пожал плечами, — Тут я вам не помощник. — Мы обговорим, — Дазай напряженно потушил окурок в пепельнице, — У меня есть сроки? — Ты сам знаешь, — Федор потянулся за кружкой чая, — Чем раньше, тем лучше. Лучше начинай откладывать деньги на билеты. Буду смертельно рад, если так поступишь. — Вот как. — Не затягивай только с этим, — Достоевский покачал головой. — Знаешь, — Дазай вдруг спросил, — Ты сам не хочешь уехать? Осаму в ответ на вопросительный, сопротивляющийся взгляд продолжил: — Брось эту работу. — Федор поджал губы, — Езжай на Окинаву, как хотел, и попробуй все заново. Я вижу, что ты задолбался, и ты любишь океан. Ты мечтал об этом восемь лет назад. И ты, — он перевел взгляд на Достоевского, — Будто действительно устал. Оставь это здесь и уезжай. — Это было бы хорошо, — Федор ломано улыбнулся в свою кружку, — Но ты как никто другой знаешь, что чем дольше в этом варишься, тем сложнее потом из этого выйти. Оно засасывает тебя все больше и больше. И в какой-то момент тебе кажется, — он перевел взгляд на Осаму, — Что тебя все устраивает. — Да, — Дазай моргнул, — Я знаю. Достоевский скоро ушел, предупредив Дазая, чтобы тот все-таки был аккуратнее на улицах, и попрощавшись, сказал, что надеется, — они видятся в последний раз. Чуя проронил, наблюдая, как Осаму закрывал дверь: — Никогда бы не подумал, что Федору нравится Окинава. — Да, — Дазай на автомате прокрутил замок два раза, — Ему нравится Окинава. — Ты уедешь. Это была просто констатация факта. Ненужная, внезапная, грубая, правдивая. Осаму медленно кивнул. — Да. И, видимо, очень скоро. После разговора с Федором Накахара уже не надеялся ни на еще одну бутылку вина, ни на прогулку до музея, ни на просмотр какого-нибудь аниме. Чуя уже ни на что не надеялся. Наименее болезненный вариант — поехать вместе с Дазаем, но и наименее реальный тоже. И даже не потому, что билеты ужасно дорогие и на двоих им придется чертовски долго копить. Чуя собирался поступать в университет. На четыре года. И это был Токио. Но Накахара был готов даже забить на университет, потому что… Потому что сама мысль, что Осаму будет совсем один и очень далеко, пугала до того, что холодели руки. Чуя не мог себе больше представить, что Дазай будет один. Это было теперь немыслимо. Как он будет справляться? С этим? Со своими приступами? С болезнью. В Неаполе Чуя не будет рядом с ним. Никто не спрячет от него ножи и лезвия, если случится приступ, никто не будет заставлять его сделать хоть глоток воды во время голодовки, Накахара не сможет ему помочь, потому что их будет разделять безумное количество километров. И если у него начнется обострение, как он будет справляться? С бредом, галлюцинациями, голодом? Со своими страхами, со своими мыслями и паранойей. А если он опять вскроется? Что он будет делать? Чуя похолодел. Он сглотнул, ощущая в собственных руках дрожь, вспоминая, как он в ту ночь, душа собственную истерику, звонил Одасаку, как он обматывал чужие бледные запястья, пытаясь остановить кровь. Он помнил это белое, цвета тонкой дешевой бумаги лицо, когда Осаму лежал под капельницей, и Накахара в тот момент существенно осознавал — он не сможет забыть. Это не выбить из его головы, это ничем не перекрыть, это ощущение липкого, жуткого страха, когда он чувствовал: смерть буквально стояла за его плечом и смотрела в ожидании на худое спящее тело. Смерть смотрела на Осаму. Чую в ту ночь тянуло обернуться, потому что ощущение могильного холода было слишком явственное, но ему не хватило смелости. Ему казалось, едва он отведет взгляд от Дазая, что-то случится. А он не мог позволить случиться чему-то еще. Там не будет Одасаку или Анго. Не будет Икки, не будет Хару, никого не будет. Если скорая не успеет или, еще хуже, если никто даже не узнает и не заметит? Если это будет тихо? Если- — Эй, — Накахару притянули к себе, и он резко выдохнул, — Эй, Чуя. Все хорошо. Я тут. Дыши, ладно? Чуя вынырнул из потока собственных мыслей и позволил себе уткнуться в чужие ключицы. Он сделал глубокий вздох. Дазай зарылся пальцами в рыжие волосы, мягко массируя и заговорил успокаивающе. — Все в порядке. А теперь рассказывай, что ты успел себе навыдумывать за эти несчастные минуты, пока я мыл посуду. — Я подумал, — он осекся, — Подумал, что там ты будешь один. И как ты… черт, то есть, как ты будешь… я не знаю. Как ты будешь справляться с приступами? — Ну, — он усмехнулся, — Я же как-то дожил до своих лет, верно? Накахара насупился от ехидного тона и пихнул его в бок, но Осаму не выпускал его. Дазай взял его руку, мягко оглаживая запястье и гипнотизируя татуировку на нем. Он начал очень осторожно: — Ты напуган. — он констатировал, — И твои страхи обоснованы. Ты сильно волнуешься, но послушай, — Осаму вдруг заговорил вкрадчиво, заглядывая Накахаре в глаза, — Вспомни, пытался ли я что-то ужасное сделать с собой в Исэ? Чуя пожевал губу и ответил неуверенно: — Ну, — запнулся, — По сути нет, но ты попросил спрятать все острые предметы в доме и- — Да, просил, — Дазай огладил большим пальцем скулу, — Потому что обычно и зачастую в этом есть нужда, учитывая мое состояние в такой период — это объективная просьба. Но подумай, — Чуя прильнул к чужой ладони, когда та оказалась у его лица, — Когда ты выходил из дома, было видно, что я искал хоть что-нибудь? — Нет. — После нашего разговора я еще раз хоть заикался о том, что мне нет смысла жить? — Нет, но ты не ел. Совсем не ел. — Я не испытывал чувства голода, но понимаешь, — Осаму сказал совершенно уверенно, будто констатировал факты, — Когда ты приносил мне еду, ты оставлял палочки или посуду. Керамическую. — он подчеркнул, — Если бы я действительно хотел, то мне бы хватило и этого. Разбить тарелку не трудно, как и-, — он споткнулся о собственные слова, заметив, как чуть утихшая паника брала над Накахарой верх снова, — Все в порядке, послушай, я сейчас не к этому веду. Я к тому, что, если бы я бы на полном серьезе действительно захотел, я бы сделал это. Я не говорю, что я, — он поморщился, — Был в абсолютном порядке. Я не был в порядке. Но, — Дазай замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, — Но это было не так плохо, как могло бы быть. Я не дошел до критической точки. Потому что у меня был весомый повод справиться с этим, и пока этот повод существует, я буду беречь себя. Этот тихий вопрос повис между ними в глухом молчании. — Повод? — Я, — он оборвался, — Я просто, — Дазай, который кричал ему на весь пляж о любви, растерял вдруг свою смелость, и видеть это было странно, — Наверное, я просто действительно хочу, чтобы ты мне саккомпанировал еще раз? — он усмехнулся сам себе, понимая, как глупо сейчас звучит, — И хочу попробовать встретить с тобой Новый год или еще какую-нибудь подобную херню. Хочу научить тебя играть на гитаре, мне кажется, тебе понравится. Хочу, чтобы мы, — он наклонил голову и глухо сказал, — Я просто хочу побыть с тобой еще. Я не знаю, может быть месяц или год, может быть, — он облизнул губы, — Типа всю жизнь. — когда он посмотрел в глаза напротив, — И это весь повод. Весь повод жить для Дазая уложился в несколько корявых предложений, по сути, даже в одно. Это не элегия и не какая-то бравада. Это кривое и нелепое. Странное. С глупыми паузами и нихрена не поэтичное. Но почему-то чертовски искреннее. Почему-то такое, что Накахара не может отшутиться. — Ты, — Чуя пытался совладать со своими мыслями, телом и речью, он не создан для таких странных интимных разговоров, и на самом деле сейчас, когда Дазай заговорил об этом и заговорил именно так, Накахаре жутко захотелось спрятаться. Просто, чтобы избавиться от жгучего смущения и чувства переполненности внутри. Просто, чтобы не чувствовать себя так, будто его ударили тяжелым пакетом по башке. — Ты, — попробовал еще раз, — Я понял, да, — он подтянулся поближе. — Я тоже хочу, чтобы ты научил играть меня на гитаре. И я тоже хочу тебе аккомпанировать. Я хочу, может быть, даже, — Накахара нервно заправил прядь за ухо и попробовал, — Я хотел бы сочинить с тобой что-нибудь еще. Очень хотел бы. — Да, — Дазай улыбнулся, взял его лицо в ладони и прижался лбом, выбивая из чужой груди выдох, — И я хотел бы. Ужасно хотел бы. Накахаре трудно было это представить. Но в этот момент он понял, что стал любить Осаму гораздо больше, чем месяц или полгода назад. * Апрель наступил неожиданно. После долгого и сумбурного марта он казался почти мифическим. Рюноске напомнил ему про выставку, для которой Накахара отдал свои лучшие пленки Гин, и сказал, что с открытием пока ни черта непонятно, но скоро будет. В свете последних событий ему было до лампочки на эту выставку, но теперь он, кажется, начал возвращаться к этой жизни. Спокойной, размеренной и обычной. Накахаре нравилось сочинять. Это было что-то неуловимое. Что-то, что выдергивает тебя из кровати в четыре утра, над чем ты сидишь весь день, вечер и даже ночь, то, что вызывает у тебя волну нестерпимого раздражения, когда ничего не выходит и не звучит, как надо, и эйфорию, когда музыка оправдывает все твои надежды. Он привык быть большую часть времени в комнате Дазая, поэтому было не так уж и удивительно, что он в итоге на это наткнулся. В какой-то момент Чуя искал хоть какой-нибудь пишущий предмет и зарылся в партитурах Осаму. Он не нашел ручку, но увидел краешек билета, заложенный в блокнот. На этом же развороте был вклеен потрепанный эскиз кардиограммы Накахары, который он сам отдал Дазаю, когда они набили ему татуировку. Сердце болезненно екнуло, и Накахара захлопнул альбом. Хотя они это обговорили, уход Дазая пока не воспринимался им так болезненно и настолько реалистично. Купленный билет на самолет был доказательством того, что это все это куда ближе, чем он думал. Он боялся открыть полностью и посмотреть на дату, потому что был трусом. Так получалось каждый раз, что в отношении Дазая Чуя всегда был либо слишком трусливым, либо слишком смелым. Ужасно по-детски. — Ладно, ты же не можешь бояться всю жизнь. Накахара переборол себя и узнал то, чего так сильно боялся пару секунд назад. Он узнал, что Осаму уже здесь не будет через две недели. * Когда пришли результаты прослушивания, его конкретно разрывало. Конечно, ему хотелось открыть список фамилий на сайте универа и все узнать. С другой стороны, узнавать ему дико не хотелось, просто потому что… ну очевидно, если он облажался, это страшно. С другой стороны, если он провалил экзамены, может, он бы поехал с Дазаем в Италию? Чуя не знал, чего он хотел, поэтому просто продолжал пяться в экран ноутбука бессмысленно водя мышкой по открытым вкладкам, и Осаму смотрел на это с нескрываемой насмешкой. — Думаешь, уже выложили списки? — Чуя кашлянул и перевел взгляд на часы, — Еще только три часа. — Три часа дня. — Ну да. — Я думаю, их выложили еще утром, — Осаму кошачьей походкой подкрался со спины, — Не будут же их ночью выкладывать. Проверь. — Не стой над душой. — Хочу и стою. — Из-за тебя мне и напряжно. — Не дури, — Осаму отнял у него мышку и закатил глаза, — Ты уже целый час так сидишь, и я тут совершенно не причем. — Что ты творишь? — Чуя с ужасом наблюдал, как Дазай открывал новую вкладку с сайтом токийского университета искусств. — Не знаю, как тебе, а мне очень интересно, поэтому… — Дазай! — рявкнул, — Отвали, когда сам посмотрю, тогда и скажу. Ты меня вообще слушаешь? — Чуя дернул его за рукав, а потом резко отвернулся от экрана, чтобы не видеть, как Осаму прокручивал список с фамилиями, — Ты невыносим! Накахара нервно засопел, зарываясь пальцами в челку, вслушиваясь в тишину: Дазай остановился и молчал долгих несколько секунд. Потом Чуя услышал язвительный смешок. Осаму разогнулся и пожал плечами, отходя от него и плюхаясь на кровать. Он фыркнул: — Да не парься, — он с гадкой улыбочкой констатировал, — Ты не прошел. Чуя, превозмогая одеревенелые руки и внезапную сухость в глотке, резко развернулся к ноутбуку, растерялся перед черно-белой таблицей в пдф и быстро прошерстил глазами несколько строк. Его фамилия была в середине. Накахара Чуя Он поступил. — Ну ты и сволочь! — Накахара рявкнул, бурно жестикулируя руками, — Дазай, ты просто идиот! — Вообще-то, — он насупился, — Без меня ты бы еще полдня сидел и… Он замолк, когда Чуя налетел на него ураганом, вдавливая их обоих в кровать, облепил руками и ногами, зарылся носом в теплый перекат плеча и стиснул в объятиях так сильно, как только смог. Осаму слушал тихий радостный визг, чувствовал чужое бешеное сердцебиение и свое — немного учащенное. Он сдержал вздох, когда услышал: — Спасибо. — Чуя бормотал, — Спасибо, Осаму. Он коснулся губами чужого лба и рассмеялся: — Всегда пожалуйста, — и невольно признался, — Я даже не сомневался, если честно. И я счастлив. — И я, но, знаешь, — Чуя задрал голову, чтобы поймать любопытный взгляд, — Какая-то часть меня надеялась, что меня не возьмут и я смогу поехать с тобой в Италию. Только не говори, что это глупо, я и сам знаю. — Это глупо, — усмехнулся Дазай, — Ты чертовски нетерпеливый, ты в курсе? — В смысле? — Твое обучение в Токио, — он прочистил горло, — На четыре года? — На четыре, — Накахара нервно прошелся языком по небу и издал невеселый смешок, — Черт, мне будет двадцать восемь, а это почти тридцатник. — Ужас, — хмыкнул Осаму, — Зато тебе хватит времени подучить итальянский, а то ты наверняка знаешь только ciao. Накахара медленно моргнул. — Зачем? — А ты не собираешься? — Осаму приподнял бровь, на его лице застыл немой вопрос, — Что не собираюсь? — Переехать ко мне в Неаполь через четыре года? — Ну я-что? — Я думал, исходя из нашего… диалога это очевидно, — Дазай выгнул бровь, — Что я не собираюсь тебя бросать или что-то в этом роде. Я думал, ты понял. — Я думал, — Накахара покраснел, — Это было что-то вроде мечтаний или касательно необозримого будущего, мол, о, как было бы круто написать с тобой что-нибудь или встретить Новый Год! Не помню, какую конкретно херню ты там нес, — он врал, конечно, он прекрасно все помнил, — Я не думал, что ты так серьезно. И четыре года — это чертовски долго, я подумал, что ты… — Да, четыре года — это долгий срок, — Дазай притянул его к себе, позволяя Чуе нервно выдохнуть и зарыться пальцами в складки свитера, — Но мне плевать. Правда плевать. Я не хочу, чтобы ты отказывался от обучения в Токио, и я готов подождать. Сколько понадобится, столько ждать и буду. — Накахара чувствовал, как в сердце медленно воскресала убитая до недавнего времени надежда. — Ты понял? Чуя понял. Он мягко ответил: — Я понял. И я хотел тебе сказать, я знаю, ты уже купил билет, — Осаму рядом с ним немного напрягся. — И Рюноске сказал мне, открытие моей выставки в Токио будет в этот же день. — он замолчал. — Значит, ты все-таки увидел. Все в порядке. Но я думал сказать тебе на днях. — Нет, я просто не знаю. — сердце сжалось от жуткой несправедливости, — Просто не знаю. Что я должен чувствовать и как реагировать. Я совсем ничего не представляю, а у нас осталось так мало времени. — Не думай об этом, — Осаму погладил его по голове и поцеловал теплыми губами в лоб, — Я знаю одну вещь. Всегда так делал, когда приходило время надолго прощаться. — Какую вещь? Дазай тонко улыбнулся. У него было много улыбок, и каждую из них Накахара по-своему любил, но от этой у него щемило сердце. В ней было что-то до ужаса тоскливое. — Когда прощаешься, ты просто представляешь, что увидишь этого человека завтра. Или через пару дней. Ты не думаешь, что это надолго, — он закрыл рукой лицо, поэтому Накахара не разглядел выражения его глаз, — Ты просто говоришь «до завтра» и улыбаешься. Это очень похоже на глупую игру, но тебе становится легче. — Иногда такие игры здорово облегчают жизнь, да? — Чуя пробормотал, — Изображать примитивную ситуацию, быть простым человеком. И вправду как игра. — Иногда человек просто выбирает быть поверхностным. Потому что иначе можно оказаться полностью разбитым. Накахара подумал, что это правда. * Дазай провожал его до вокзала, поэтому ехали они вместе. Сидя в автобусе, слушали одну музыку на двоих, как часто делали это в метро, и Накахара наслаждался их маленьким повседневным ритуалом еще раз. Он старался не думать, что это будет последний. Никому из них не хотелось проживать этот день по очевидным причинам. Это был не тот случай, у которого мог быть или хороший, или хреновый исход. Исход этого дня в любом случае не обещал ничего хорошего, поэтому пока Дазай шел, ехал и шутил с ним, он пытался продумать свои слова наперед, чтобы не показаться наивным или глупым, чтобы не тешить себя лишними надеждами, чтобы в конце концов ему не было слишком больно, поэтому мысленно он мариновал себя в ожидании каких-нибудь не особенно теплых реакций. Накахара был достаточно рациональным человеком, а еще он ненавидел размазывать сопли. Поэтому на Осаму он старался смотреть твердо, он готовил себя к тому, что он не будет ныть, плакать, впадать в отчаяние, когда они будут прощаться. Он будет взрослым и рассудительным. И немного поверхностным. Потому что здесь не было иных вариантов. Конечно, он не хотел этого. Конечно, нет. Осаму провожал его до вокзала и до самого последнего момента не переставал шутить и иронизировать. И еще он почти не выпускал ладонь Чуи из своей. Накахаре хотелось представлять, что он уезжает всего-то на пару дней и скоро вернется. Погода была хорошей, теплой, по-настоящему весенней. Думать о плохом не хотелось совсем. Они остановились совсем недалеко от турникетов, когда Дазай посмотрел на него с той самой тонкой улыбкой: — Напиши, как доедешь. Передавай привет Рюноске и пообещай мне не киснуть, лады? — Ладно, — Накахара обнял его, а потом спохватился, нахмурившись, — Ты тоже напиши мне, как доберешься. Нет, лучше позвони. — Ох, — Осаму рассмеялся, и Накахара по-настоящему позавидовал тому, что он все еще мог отшучиваться, — Это будет нескоро. Я буду лететь только ночью из Нариты. У меня будет пересадка в Дохе. А потом в Лондоне, Хитроу. Представляешь, почти двое суток лететь. Думаю, как бы не окочуриться. — Тогда звони каждый раз, когда будешь сходить с самолета. — Непременно. Повисла тяжелая пауза. Когда уже все как будто сказано, и остается просто попрощаться. Чуя хотел быть сильным, и он взял эту роль на себя, выдавливая губами кривую улыбку. — Тогда, — Накахара переступил с ноги на ногу, не отрывая взгляда от чужого лица, — До завтра. Чуя про себя подумал, что последнее было такой ужасно хлипкой ложью. Об этом подумали они оба. — До завтра. — Дазай однобоко ухмыльнулся в ответ. Но он перестал натянуто улыбаться, когда во взгляде напротив проскользнуло сомнение. Осаму нахмурился. — Знаешь, — он притянул его к себе, судорожно вдыхая его запах, — Если ты- — Нет, ничего, — Накахара резко отстранился на пару сантиметров, улыбнулся настолько, насколько ему позволял внутренний узел эмоций, чувствуя, как невыносимо жжет глаза, — Пока. И удачи. Он поцеловал его в холодную щеку и развернулся, делая несколько шагов вперед к турникетам. Сумка, такая легкая, отягощала руку, тянула вниз, замедляла его шаг, делая все тело таким неуклюже медленным. Или это была вовсе не сумка? — Чуя. Накахара вдруг захлебнулся. — Подожди. Он такой идиот. — Чуя. Иди ко мне. Они оба просто идиоты. — Пожалуйста. Он резко развернулся и в два широких шага преодолел расстояние между ним и Дазаем, врезался в него, роняя сумку где-то у их ног, на плитку. Он едва заметил, что Осаму поддался ему на встречу, сомкнув руки на чужой спине и уложил подбородок в гнездо рыжих беспорядочных волос на макушке, прижимая к себе едва ли болезненно. Чуя глушил свой голос в чужой толстовке, стискивая в пальцах его плечи, пока тот молча гладил Накахару по спине. Чуя сбивчиво бормотал, бесконечно пытался что-то сказать сквозь поток всхлипов и слез, но выходило неразборчиво. Он был уверен: Осаму ничего не разобрал. Он целовал его мокрое от слез лицо, хаотично, нервно и до странного нежно. Накахара то разжимал руки, готовый наконец-то отлипнуть от Дазая, поднять сумку и убежать к платформе, то сжимал их обратно, понимая, что нет, ни черта он не готов. Осаму ни разу не оттолкнул его. Чуя надеялся и одновременно чертовски боялся, что он скажет: «Тебе уже пора, опоздаешь», «Давай, иди», «Вот поэтому я и ненавижу долгие прощания». Но ничего подобного так и не прозвучало. Стоя на вокзале, они неимоверно долго прощались, исчерпав все двадцать запасных минут до поезда, и даже тогда Чуя все равно не хотел отпускать его. Они еле расцепились, когда Накахара потянулся за сумкой. Дазай, втягивая носом острый воздух, засунул околевшие руки в карманы и посмотрел прямо на него влажными глазами. — Увидимся завтра. Взгляд у Осаму был тяжелый и прогорклый. Они оба были разбиты. * Когда Накахара пришел на открытие одетый с иголочки, но с зареванным лицом и охрипшим голосом, Гин и Рю обеспокоились. Естественно, они обеспокоились. — Все норм. Конечно, все было не норм. Рюноске это чувствовал, как и Гин, поэтому весь день, пока сестра занималась последними деталями, Рю следовал за Чуей тихой тенью, мешая тому красиво напиваться. В последний момент Накахара спрятался в коридоре, прижимаясь линией рта к бокалу с шампанским и слушал, что происходило в зале. Много людей. Его фотографии. Где-то там висела совсем недавняя его пленка с Дазаем, он отснял ее, когда они были в Токио в последний раз. Фотографии были не самые лучшие, но Чуе смертельно хотелось, чтобы они висели в этом зале. Чтобы там была его улыбка, его глаза, его брови. Его красивое лицо. — Черт. Кажется, Рюноске и Гин искали его. Акутагава всегда за него слишком беспокоился, и Чуя усмехнулся этой мысли. Накахара выпрямился и сделал пару шагов к залу, когда телефон завибрировал. Он открыл уведомление — это была простое сообщение. Чуя позволил себе секундный взгляд на экран: в горле не стоял ком, глаза были сухие, но внутри все сжалось до ничтожной точки. Прочитав сообщение, он понимал, что, когда вернется в Йокогаму, в квартире никого не будет. Он скорее всего не увидит его еще четыре года, наверное, а может быть и больше. Потому что мир и люди меняются. Поэтому, может быть, они никогда не пересекутся снова. Может быть. Шампанское щекотало небо, стекло бокала холодило пальцы, белый свет резал глаза. Гин улыбнулась ему из глубины зала, Рюноске окликнул, люди огибали его, где-то в грудной клетке разливалось ужасное, непонятное ему спокойствие. На губах расползалась странная ухмылка, и он успел подумать, что Дазай в кои-то веки был немногословен. «будь умницей» Рю окликнул его снова. Чуя убрал телефон и шагнул им с Гин навстречу.