Припятский (б)романс

Утром 27 апреля Борис Щербина собирается на работу, на автомате совершая весь свой утренний моцион. Со стороны может показаться, что всё как обычно, но душа его полна всепоглощающей, давящей тоски. Ровно два года назад случилась ужасная катастрофа в Чернобыле, унесшая с собой неисчислимое количество жертв, а Советское правительство в честь второй годовщины не устроило даже минуты молчания по радио. Эту историю до сих пор стараются замять, затолкать как можно глубже, на задворки бытия, и надо сказать, у них слишком хорошо это получается. Два года назад он спустился в самое жерло ада и обрёл там свет, сияющий в этой беспросветной тьме. Валерий Легасов – его личное светило, любимый и необычайный парадокс. Щербина печально улыбается своим мыслям, когда в них возникает образ бледного лица в толстых очках в обрамлении тёмно-рыжих с проседью волос. Руки, завязывающие галстук, замирают, и некоторое время политик стоит в блаженной прострации, перебирая в голове самые лучшие их воспоминания: объятия, прогулки, первый поцелуй... Из мыслей его вырывает телефонный звонок. Вот так сюрприз, кто может звонить высокопоставленному чиновнику так рано? – Товарищ Щербина, объяснитесь немедленно, – не здороваясь, безапелляционно начинает голос на том конце провода, и Борис сразу узнаёт его. Это Чарков, и он зол, настолько зол, что даже растерял свою обычную притворную обходительность. – Доброе утро, товарищ Чарков. Я не помню, чтобы задолжал Вам какие-то объяснения, а так же попрошу Вас убавить свой тон. – Это не смешно, Щербина! Хватит потешаться надо мной – над всеми нами! Вы участвуете в деятельности, подрывающей авторитет Партии, и потому я не намерен разговаривать с Вами иначе! – Я всё ещё решительно Вас не понимаю, товарищ... – Кассеты!!! Вы очень хорошо притворяетесь, но я требую немедленного объяснения, как эти чёртовы кассеты меньше чем за сутки распространились огромному кругу лиц! Без влиятельного человека здесь не обошлось, а нам доподлинно известно, что Вы первый и главный влиятельный человек во всей этой грязной истории. Поэтому... – Товарищ Чарков! – повышает голос Щербина, прерывая гневную тираду. – Я совершенно не понимаю, о чём идёт речь! – Кассеты академика Легасова! – выплёвывает Чарков так, будто звук произнесённой фамилии обжигает ему рот. – Все знают, что Вам он очень доверял! Борис замолкает в недоумении. Упоминание Чарковым Легасова не сулит ничего хорошего. – Товарищ Чарков, – наконец с большой осторожностью, медленно, почти по слогам произносит Щербина. – Вам придётся мне поверить, что я не знаю ни о каких кассетах. Вы запретили нам входить в любые контакты с профессором Легасовым, а Ваши люди следили за нами дённо и нощно. – Так значит Ваш друг, – с издёвкой отзывается зампред КГБ. – Даже не потрудился поставить Вас в известность относительно дальнейших своих планов? – Планов? Выражайтесь яснее, – отрезает Щербина, сжимая свободную от телефонной трубки руку в кулак, и только тогда замечает, что его пальцы дрожат. Нехорошее предчувствие заполняет его, поднимаясь от кончиков пальцев ног до самой макушки. Чёрт бы побрал Чаркова с его намёками! На том конце провода на пару секунд повисает пауза, и тут чиновник резко меняется в тоне. Борис слышит в трубке лёгкий, но торжествующий смешок. – Это правда. Вы действительно не в курсе. Не так уж и доверял Вам профессор Легасов, а? Или хотел защитить Вас? Как это трогательно с его стороны. Вот какими идиотами нас делают привязанности. Знаете, мне даже жаль Вас. Борис чувствует лёгкую тошноту. Он собирает в кулак всю силу воли и учтивость, на какую только способен и включает максимально вежливый тон: – Товарищ Чарков, я настоятельно прошу Вас... – Академик Легасов покончил с собой, в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. Перед тем, как свести счёты с жизнью, он записал кассеты, которые разошлись по учёному сообществу. Я был уверен, что без Вашего вмешательства не обошлось. Но теперь вижу, что был неправ. – Что?.. Борис задыхается от приступа кашля, но сдерживается из последних сил. Кажется, будто все конечности парализовало. – Товарищ Легасов мёртв, он покончил с собой вчера. До скорой встречи, товарищ Щербина. – Нет!!! НЕТ!!! – кричит Щербина в трубку, но ему отвечают лишь короткие гудки. – Нет!!! Телефон, конечно, как и в прошлый раз, ни в чём не виноват, но Борис с диким рыком бьёт аппаратом об пол, цветной пластик трещит и раскалывается, диск со звоном катится по полу, но этого мало. Хочется снести этот дом, разрушить Кремль, сдвинуть Землю с орбиты, уничтожить этот мир за то, что в нём больше нет Валерия Легасова. Борис кричит на разрыв лёгких, обагряя кровью одежду и пол, бьёт кулаками в стены, но этот шум не может перекрыть отчаянного звона в голове, кричащего ему, что Валерий мёртв. С воплем Борис бросается в кухню и почти в беспамятстве опрокидывает в себя бутылку водки, жадно пьёт прямо из горла, глотает и давится рыданиями напополам с кашлем. Опустошив бутылку, Щербина кидает её об пол, и в тот же миг сознание окончательно его покидает: политик падает на пол, по пути неслабо прикладываясь затылком об столешницу. Но Борис этого не чувствует. Уже ничего не важно, когда Валерия больше нет... *** Борис возвращается к реальности медленно. Голова кружится, перед глазами всё плывёт, но вскоре он понимает, что очнулся не просто так: кто-то аккуратно, но настойчиво трясёт его за плечо. – Борис, очнись. Борис. Боря... Пожалуйста. Боря? Щербина открывает глаза и тут же зажмуривается снова. И голос, и руки могут принадлежать только одному человеку, настолько важному, что сердце немедленно ёкает. Попутно его мозг замечает ещё несколько неприятных вещей. Его правая рука и часть лица лежат в осколках – в памяти всплывает смутно, как он кричал, как водка обжигала горло... Он пытается привстать, и его тут же выворачивает наизнанку. Над ухом раздаётся тихий сочувственный «ох», и нежные, но сильные руки подхватывают его под мышки. – Ва... Валера... – хрипло шепчет Борис, борясь с новым приступом тошноты. – Борис, что здесь произошло? Ты напугал меня! – восклицает тот же голос, и это без сомнения, Легасов – Борис слышит хорошо знакомые истерические нотки. Опираясь на руки и колени, Щербина, пошатываясь, поднимается – Ты же... Ты же того... – О боже, Боря... Они сказали тебе, что я умер, да? – Сказали, что... Что... Ты покончил с собой... В голове Бориса нещадно стучит, будто огромный язык колокола раскачивается, ударяя по черепной коробке изнутри. Валерий практически волочет его на себе в комнату, усаживает в кресло, возвращается с аптечкой и начинает нежно обрабатывать раны от осколков бутылки ваткой. Борис вздрагивает, когда перекись водорода пузырится на коже, резко подаётся назад и упирается затылком в подголовник кресла. Затылок тут же отзывается дикой болью. – Вот чёрт! – Боря, тебе плохо? – тут же начинает суетиться Легасов. – Где болит? – З-затылок, – выдыхает сквозь зубы Щербина. – Это неважно... Валера... Ты здесь... Как ты можешь быть здесь? Борис поднимает дрожащую руку, пытаясь притянуть Валерия к себе за плечо, и учёный подаётся вперёд, бережно смыкая объятия. Борис утыкается носом в рубашку на груди Валерия и окончательно уверяется, что это он, действительно он. Легасов здесь, обнимает его, это его руки, его запах, его голос – всё до боли знакомое, такое необходимое, что больше ничего не важно. – Я надеялся, что они не захотят распространять эту новость. Что ты не узнаешь раньше, чем я доберусь до тебя. – Что? – Я сфабриковал своё самоубийство, чтобы исчезнуть из поля зрения КГБ. Чтобы мы могли быть вместе. Я здесь, с тобой. – Тогда почему не пришёл сразу? – Я распространял кассеты. – Ааааа, те самые... – Да. Народ должен знать правду об опасности реакторов РБМК. Они сидели некоторое время в тишине, Валерий обнимал, поглаживал и покачивал политика в своих руках, иногда целомудренно прижимаясь губами к волосам или ко лбу, а потом аккуратно отстранился и продолжил обрабатывать раны на лице. – Ладно, посиди. Я должен прибраться на кухне. – Нет, я помогу тебе. – Боря, ты не в себе... – Я помогу. Они вместе прибираются на кухне, и Борис, понемногу адаптируясь к окружающему миру, отмечает, что за окном уже темнеет. Получается, он провалялся без сознания целый день, и, возможно, его искали. Хотя дозвониться до него теперь невозможно – память услужливо подкидывает картинку, как телефон хрустит под его пальцами... Но разве это имеет значение? Ведь Валерий теперь рядом – а это главное. – Ты... Останешься? – жалобно просит Борис, пока химик раздевает его, всё ещё безвольного и бессильного, и укладывает в кровать. – Конечно. Конечно, я останусь. Я буду здесь. «Что-то тут не так», – внезапно мелькает на задворках сознания неприятная мысль, но Щербина сейчас болен и слишком разбит, чтобы её обдумать, поэтому он просто проваливается в сон. *** «Валера, здесь что-то не так. Как они могли поверить, что ты умер? – эта беспокойная мысль будит его глубокой ночью. Похмелье прошло, но голова всё ещё побаливает от удара об стол. – Как вездесущий КГБ мог упустить тебя из виду?» Борис слепо шарит по постели рядом с собой, но она пустая и холодная... Стоп, ведь Валерий ложился с ним! Щербина подскакивает, включает свет и оборачивается так резко, что хрустит шея. Легасов, щурясь, приподнимается на локте. – Что случилось, Боря, тебе плохо? – обеспокоенно бормочет он. Борис тут же возвращается в постель, укладывая их обоих, обхватывает Валерия руками и ногами, и жмётся к нему, как напуганный ребёнок. – Ничего. Видимо... Просто кошмар приснился. Я чуть не потерял тебя, Валера, мой Валера. – Ты не потерял меня. И не потеряешь. Всё хорошо. Борис усилием воли заставляет себя прекратить полуистерические причитания и унять дрожь в руках и ногах. Ему всё ещё до потери сознания страшно представить, каково это – жить в мире, где Легасов мёртв, ушёл навсегда. Борис не смог прожить больше десяти минут и с содроганием думает, что могло бы быть, если бы пришлось существовать с этой мыслью дальше. Возможно, он бы тоже просто не выдержал и застрелился. Но Валерий, его любимый умник, появился как раз вовремя, и теперь жизнь продолжится. Пора прекращать с этими страхами. – Можно, я не буду пока выключать свет? – просит Щербина, устраиваясь на груди, покрытой нежными рыжими волосками. – Конечно, можно. Спи спокойно, ничего не бойся. *** Теперь Валера всегда рядом, тёплый, нежный, даже игривый порой. Теперь он пахнет не хозяйственным мылом и щёлочью, а изысканными гелями для душа из личных запасов Щербины. Теперь он чаще спокоен, и глаза его улыбаются. Теперь Валера – рыжий солнечный лучик в угасающей жизни партийца. Лучевая болезнь его, видимо, прогрессирует очень медленно, чему Борис несказанно благодарен. Сам Щербина, конечно, сильно сдал за прошедшее время, похудел и полысел. Но он счастлив своей любовью и хочет провести с Валерием всё оставшееся время. Конечно, иногда учёный впадает в тоску: Чернобыль не может пройти бесследно; кроме того, он всё ещё находится в изоляции от всего мира, и хотя теперь рядом с ним Борис, который его любит, холет и лелеет, это совершенно не похоже на его прошлую, привычную жизнь. Они многого лишены: прогулок по Москве, совместных проектов, поездок куда-нибудь... Но Щербина всё равно продолжает благодарить судьбу за то малое, что у них есть. Он счастлив, счастлив несмотря ни на что. Бывают такие вечера, как сегодня: Легасов встречает своего любимого после работы и сразу, с порога набрасывается с поцелуями, от которых Борис забывает обо всём, вплоть до собственного имени. Губы и руки Валерия – почти что заклятие, они околдовывают очень ловко и незаметно, заставляя теряться в ощущениях и эмоциях. Ладонь проходится по шее – невинная ласка, задевает ухо – дразнится, посылая лёгкое покалывание вдоль позвоночника, невесомо скользит пальцами по груди – приглашение, сжимает сосок через ткань рубашки – провокация. И Борис мгновенно отзывается на все эти жесты, наслаждаясь своим умником, его многогранностью, и выражает своё восхищение ответными реакциями тела. Они ласкаются, доводя друг друга до исступления, ещё не дойдя до кровати. Когда оба падают на покрывало, Борис уже не в силах сдерживать себя, он практически рвёт на них одежду, лишь бы добраться до вожделенного тела, покрытого обожаемыми веснушками, и шепчет, захлёбываясь в чувствах: – С тобой я чувствую себя таким свободным... Валера... Я люблю тебя... А Валера лишь выгибается в ответ, запрокидывает голову, стонет, раздвигает колени, требуя большего, и Борис не может ему отказать в удовольствии. Они уже давно проросли друг в друга, стали единым целым, ещё в Чернобыле, в трёх километрах от самого опасного места на всей Земле. И теперь Борис счастлив содрогаться с ним в едином экстазе, делить один на двоих последний сладкий крик удовольствия, а потом долго-долго лежать, переплетясь руками и ногами и слушать дыхание друг друга. Иногда в такие моменты его посещает странная мысль: «Что-то тут не так», – но Борис её легко отгоняет. Ему слишком хорошо, чтобы думать о чём-то, кроме человека в своих объятиях. Однажды эти мысли заканчиваются и больше его не посещают. *** – До встречи, товарищи. – Хорошего вечера. – И Вам, и Вам. Очередное заседание Кабинета Министров заканчивается, и элита советского партийного управления, расшаркиваясь друг с другом в учтивых прощаниях, расходится по домам. Все они – серьёзные, строгие мужчины и женщины, и Щербина на их фоне в последнее время выглядит до неприличия, можно сказать до безумия счастливым. Никто особенно на это не обращает внимания, только генерал Тараканов обеспокоенно поглядывает на его блаженную, неотмирную улыбку на заседании. Они провели в Чернобыле достаточно времени, чтобы Тараканов мог понять: что-то тут не так. Он сам, например, ужасно убит новостью о самоубийстве Легасова, этого честного, смелого человека и просто хорошего товарища. Щербину эта новость, в таком случае, должна была просто сокрушить, ведь, насколько генерал знает, у них с Легасовым была очень крепкая, проникновенная дружба, они провели вдвоём очень много времени и успели хорошо узнать друг друга. Но нет, как ни странно, Щербина даже бровью не ведёт, когда новость оглашается на заседании. Возможно, это из-за кассет, которые были упущены из-под носа КГБ. Борис мог порадоваться, что правда наконец-то вышла наружу, как того и хотел Легасов, но... Неужели ему не больно узнать, что этот замечательный учёный мёртв, окончательно и бесповоротно?.. С тех пор проходит больше месяца. Тараканов внимательно присматривается к Щербине. Возможно, в момент обсуждения этой ужасной новости гордость и упрямство Бориса не позволили ему показать своё горе, но позже... Но нет. Щербина по-прежнему ходит и сияет, с практически невменяемым взглядом, и всё время торопится домой по вечерам. И часто, говоря о себе, ненароком произносит «мы» вместо «я». Не слишком часто, но, похоже, сам Щербина этого не замечает. И это пугает Тараканова всё сильнее, можно сказать, он по-настоящему волнуется за Бориса. Дожидаясь, пока основная масса чиновников рассосётся, генерал находит Щербину и следует за ним по пятам до выхода из здания, помня, что у стен есть уши. На крыльце он ловит приятеля по Чернобылю под локоть и негромко, но твёрдо спрашивает: – Борис Евдокимович, у Вас всё в порядке? – Да. Всё более чем в порядке! – радостно заявляет Борис и даже приподнимает брови в удивлении. – Я знаю... – Тараканов переходит на шёпот. – Я знаю, что иногда бывают моменты, которые... Тяжело переносить в одиночку. Помните, что Вы всегда можете рассчитывать на меня. – Спасибо большое, товарищ, но я и правда в порядке! – с настойчивостью, граничащей с одержимостью, подтверждает Щербина и, освободившись от хватки генерала, удаляется. Его слова и уверенность, однако, Тараканова не успокаивают: наоборот, нехорошее предчувствие только усиливается. – Бедный-бедный Борис Евдокимович! – внезапно раздаётся над ухом Тарканова. – Так бывает с некоторыми из нас. Порой неприятные новости ломают душу настолько, что вместо положенного горя мы испытываем радость, вместо того, чтобы плакать, истерически смеёмся... Не так ли, товарищ генерал? Тараканов даже не оборачивается. Он точно знает, кто стоит за его спиной, и не хочет смотреть на его самодовольную улыбку, абсолютно лишённую сочувствия, несмотря на речь, которую он продолжает: – Боюсь, товарищ Щербина душевно нездоров, учитывая недуг, подаренный ему Чернобылем. Радиация могла негативно повлиять на его мозг. Тараканов резко разворачивается, и первым его импульсом становится желание как следует заехать кулаком по лицу насмешника, но он чудом сдерживается. – Товарищ Чарков. Вы слишком рубите с плеча. Дайте я поговорю с ним, дайте ему шанс. – О, несомненно. Вы поговорите, и скорее всего, сегодня же вечером, – отзывается Чарков и прикрепляет на воротник его военной формы значок с советским флагом, как у всех, кто есть в Кабинете министров. Тараканов сжимает зубы, мгновенно понимая, что теперь каждое слово из его уст будет на плёнке КГБ. – А по итогам Ваших переговоров мы уже сами примем меры. – Он не буйный, – цедит сквозь зубы Тараканов. Его буквально трясёт от едва сдерживаемого гнева. – Что бы там ни случилось, это не та ситуация, когда требуются подобные «меры», товарищ Чарков! – Сегодня не буйный, – елейным голоском пропевает Чарков. – А кто знает, что будет завтра? Человеческая психика – такая тонкая штука... Вы же не хотите, чтобы Ваша семья и Ваши друзья были в опасности, верно? Тараканов мгновенно понимает, что Чарков угрожает ему. Судя по всему, если он сейчас не подыграет КГБ в его грязной игре, за женой и детьми придут люди в костюмах. Чёрти что! Генерал делает глубокий вдох и, не сказав ни слова, разворачивается на каблуках и уходит, чтобы поговорить с Щербиной. – Я рад, что мы договорились, – ехидно бросает ему вдогонку Чарков. «Чтоб ты сдох, мразь!» – в сердцах думает Тараканов в ответ. *** Борис и Валерий готовят ужин вместе, когда в дверь раздаётся звонок. – Пойду посмотрю, кто там, – говорит Борис, целуя учёного в щёку. Легасов польщённо ухмыляется, продолжая резать яблоки. На пороге квартиры оказывается генерал Тараканов, необычно мрачный и решительный для своего обычного добродушия. – Борис, нам надо поговорить, – твёрдо заявляет он. – Коля, сто лет не виделись по-нормальному! Проходи, конечно, поболтаем. Будешь чай? Мы как раз решили испечь шарлотку к чаю! – Нет, Борис, я не буду чай. Нам нужно не «поболтать», а серьёзно поговорить. Щербина пожимает плечами: – Как хочешь, – и садится в одно из кресел в комнате. Генерал опускается в другое. – Это Николай Тараканов, все свои! – кричит Борис в сторону кухни. – Можешь не тихариться! Ты же никому не скажешь, Коля, правда? Валерий осторожно входит в комнату, разглядывая гостя, но ободрённый влюблённым взглядом Бориса, расслабляется и садится на подлокотник его кресла. Сильная рука тут же обхватывает профессора поперёк талии. – Здравствуйте, товарищ Тараканов, – здоровается Валерий. – Теперь понимаешь, почему я улыбаюсь? – говорит Щербина. Но Тараканов смотрит по-прежнему настороженно и угрюмо, и на приветствие Легасова не отзывается. – Не совсем, – напряжённо отвечает гость. – Валера всего лишь инсценировал своё самоубийство. Теперь мы живём вместе. Повисает жуткое молчание. Тараканов хмурится и кусает губы, а потом произносит негромко: – Борис... Здесь никого нет. Щербина недоумённо переглядывается с Легасовым. Учёный снова выглядит очень сконфуженным. – Валера... – Я не совсем понимаю, что хочет сказать товарищ Тараканов, – бормочет Валерий, елозя на подлокотнике. – Коля, послушай, это не смешно... Тараканов вскакивает со своего места, исчезает где-то в коридоре и появляется минут через пять, встревоженный ещё сильнее прежнего. – Борис. Ты живёшь один. Щербина отпускает Валерия и поднимается со своего места. Теперь он злится на своего визитёра за такие странные речи. – Николай, перестань пороть чушь! – Борис, у тебя одна зубная щётка, один комплект сменного белья на вешалке! Здесь нет никого, Легасов умер, мне жаль, мне ужасно жаль это говорить, но он правда умер! – Да, он умер для всего сообщества! Он подделал свою смерть!!! – кричит Борис, всё больше свирепея. – Боря, успокойся, пожалуйста, – жалобно пищит Валерий. – Легасов в том положении, в котором находился, не смог бы это сделать сам! Подделать справки патологоанатомов! Улизнуть из-под носа слежки! Борис, просто признай, что Легасов умер!!! Они следят и за тобой, Чарков угрожает тебе! – Прекрати этот фарс!!! – Щербина бросается к Тараканову, но в этот момент двери квартиры с грохотом распахиваются, и толпа людей в форме заполняет комнату. – Спасибо большое, товарищ Тараканов, за содействие, – говорит человек с квадратной челюстью, одетый в идеально чёрный костюм. Военные скручивают Бориса и уводят, а он лишь кричит, вырываясь из последних сил, кричит и кашляет…