Проклятье чувствовать

Чайник громко шумит пузырьками, лопающимися в агонии от соприкосновений с горячей спиралью. Окна плотно задёрнуты шторами, потолочная лампа мягко рассеивается светом по небольшой уютной кухне. Здесь чистенько, только пахнет так же, как и везде в доме — больницей и смертью. На белоснежной кружевной скатерти белоснежные фарфоровые тарелочки с золотой каймой. Хозяин копошится в холодильнике, достаёт из стеллажа маленькие милые кружки для чая, разливает его, подавая гостю. Когда он молчит, всё словно даже выглядит нормальным. — Я приготовил пирог с яблоками, которые ты принёс в прошлый раз, Кабуто-сан. Первое впечатление оказалось обманчивым: у мужчины глаза отнюдь не слепые, вот только расфокусированный взгляд никак не может собраться, скользит сквозь Какаши, иногда сбиваясь в хаотичное подрагивание зрачков. Наверняка, проблемы с лёгкими — не единственная причина такой чуть ли не осязаемой смерти с косой за его плечом. — …хотел угостить Мадару, но ты же знаешь его: вечно дела-дела. Пирог подсох основательно, задеревенел так, что даже вилкой кусок не отломить без треска. Мадара был здесь позавчера, но вряд ли за пару дней с пирогом вообще могло такое случиться. У мужчины явно с головой не лады, так что сходу не получается сообразить, как построить разговор так, чтобы выяснить что-то полезное. Проникая в дом, Какаши всё-таки рассчитывал откопать здесь обычных скелетов, а не целого призрака, с которым и не понять как взаимодействовать-то. — …я пил все таблетки, как и положено, никаких побочных эффектов замечено не было, — мужчина протягивает Какаши полупустую таблетницу. Раз, два, три пустые ячейки в недельной заполненной разноцветными — всех цветов мрачности — таблетками таблетнице: значит Кабуто — кем бы он ни был, — был здесь четыре дня назад, и появится не сегодня. Какаши еще раз приглядывается к добродушному лицу, сейчас снова прикрытому полупрозрачным силиконом кислородной маски: обои в цветочек и кружевные салфеточки вокруг очень даже соответствуют тёплой, словно распахнутой наружу, душе. Ситуация и связь с Мадарой — нет. Какаши принимает в руки горячую кружку с чаем, принюхивается: сладкий запах трав приятно щекочет нос. — Спасибо, — отставляет кружку рядом на стол. -…эээ… — Хаширама, — словно невзначай озвучивает мужчина своё имя. Снова улыбается — тепло. Он и правда не слеп: может, и всего на секунду, но хаотично трясущиеся зрачки замирают, он переплетается взглядами с Какаши, и цветы на стенах приходят в движение. Даже если Какаши и не глотнул ни капли этого странного пахучего из чёрт-знает-чего составленного чая, приятная расслабленность всё равно мягко расползается по телу. Мужчина слегка щурится, расплывается глубокими морщинками на отощавшем лице. Он определённо слаб, определённо связан с Мадарой, определённо один из скелетов в шкафу того, но, когда Какаши в очередной раз принюхивается к чаю, когда принимает пледик, любезно предоставленный хозяином, закутывается в него под мерный треск камина… тогда думать о чем-то незаконном совсем не хочется.

*

За плотно занавешенным окном размеренно падает снег, Хаширама рассказывает про итоги олимпиады и про Мадару, в несуществующем камине потрескивает несуществующий огонь. — …это всё наша связь. Понимаешь? Какаши не понимает, в голове туман: он словно уже много-много часов непрерывно пьёт на студенческой вечеринке. — …она соединяет нас. Настолько, что разорвать нас — не получится. Какаши смаргивает плывущие круги перед глазами, делает очередной глоток давно остывшего пахучего чая, и с каждой секундой расплывается всё больше. — …соединяет, понимаешь? Вряд ли у этого добродушного полумёртвого дядечки есть что-то общее с закрытым и определённо злым — Какаши искренне в это верит — Мадарой. Что за связь может связать таких совершенно разных людей? Хаширама так рассказывает о Мадаре, словно тот чуть ли не ангел во плоти. Может глаза его не слепы, но вот душа — определённо. Грустно, когда человек не может трезво воспринимать реальность. Вокруг Какаши очень много людей, и каждый со своими дурными привычками. Может ли быть так, что он тоже кого-то не воспринимает адекватно? У Гая много дурных привычек, но он искренний и надёжный. У Минато тоже много дурных привычек, но он честный, сильный, собранный, и надёжный. …у парня с моста, наверняка, тоже много-много вредных привычек (помимо похищения детей). Когда Хаширама так восторженно отзывается о неприходящем Мадаре, хочется поскорее поехать домой, достать фоторобот похитителя Мираи и развесить его на все розыскные доски города — как нужно было сделать сразу. Пьяный мозг вяло пробуксовывает, обрывая мысль на середине. Здесь тепло и уютно, но пора бы и честь знать. Какаши встаёт со стула — плед соскальзывает на пол. Идёт на ватных ногах в прихожую. — Спасибо за ваш визит, Кабуто-сан. Если бы не Вы, я бы чувствовал себя таким одиноким! Какаши теперь тоже чувствует себя одиноким. Надо бы просмотреть верхний этаж, так что он кивает туда головой, и Хаширама — конечно — благодушно распахивает руки, позволяя. А дальше ничего не происходит. Дальше — только туман. И, когда Какаши очухивается за рулём машины-подарка для племянника Гая, — только тогда осознание холодным водопадом обрушивается на него. Всё тело пронизывает этим холодом — даже пальцы немеют, чуть покалывая на кончиках. На часах уже почти шесть вечера: за окном аккуратный домик с мёртвыми кустами вокруг тонет в темени, что не может разогнать тусклый дорожный фонарь. Внутри дома тоже темно. И всё, что случилось, кажется всего-лишь бредовым сном сознания. Ощущение от разговора очень знакомо — и Какаши совсем не хотелось бы его вспоминать лишний раз. Тогда, когда он стоял по ту сторону ограждения эстакады, когда внизу далеко и тихо гудели маленькие поезда, тогда, когда он собирался прыгнуть — и прыгнул. Какаши прислушивается к ощущениям в онемевшем теле: нет, ему определенно не хочется сейчас прыгать с мостов, но это всё-равно то же самое чувство. Может ли добродушный Хаширама быть связан не только с Мадарой, которого он так обожаемо восхвалял добрые — Какаши косится на цифры на приборной панели, — часов восемь, но и с убийцей-беглецом? Картина только пополняется новыми кусочками пазла, но связи между ними так и прячутся где-то под землёй. Кажется, были еще какие-то детали, за которые зацепился мозг в цветочной кухне. Какаши отматывает чуть назад, пытаясь зафиксироваться на показавшейся слишком важной, мысли: таблетки в таблетнице Хаширамы — почти полные копии тех, что принимал Какаши, только разнятся оттенками: бесконечно серые, бесконечно коричневые, бесконечно грязно-зелёные. Какаши приоткрывает окно, впуская в машину морозный воздух, бьётся гудящей головой о руль несколько раз, пока мозг, наконец, не проясняется, выходя из туманной эйфории. Да, может сегодняшний собеседник и неповинен во всём, что Какаши был готов повесить на Мадару, но его непричастность — весьма спорна. Особенно учитывая то, что чувство, что еще долго оставалось в теле после встречи с гипнотизёром, — всё разъедает тело. Хаширама — как маленькая, незаметная, больная, но неимоверно важная деталька в деле Мадары и того-самого гипнотизёра. Вот только понимания ситуации становится всё меньше: свидетели и злодеи множатся, а поступки их всё так же скрыты за пеленой тьмы. Как ни поверни новую детальку — краями она пока не подходит никуда. — С ума сойти, ну ты и хиляк! Какаши подпрыгивает чуть ли не вписываясь головой в крышу машины, выхватывает из-за пояса пистолет, резко разворачиваясь и направляя дуло в знакомое лицо. — В этот раз тоже пойдёшь с моста прыгать? Оказывается, память Какаши не столь идеальна, как он представлял: лицо напротив очень и очень знакомое, но шрамы выглядят не совсем так, как он запомнил в прошлый раз. Какаши кривится, убирая пистолет обратно: то, что собеседнику это пустой пшик — он уже понял. Скорее всего его здесь и нет на самом деле. Его абсолютно точно сейчас здесь нет — но мозг пока все равно до конца не соглашается принять эту странную истину. — А ты, стало быть, снова спасать меня пришёл? Парень громко фыркает в ответ, с удовольствием разглядывая, как внутри Какаши нарастает пассивное бешенство. — Ну, если ты хорошо попросишь, офицер Хатаке. Собственное имя на его языке кажется каким-то незнакомым, непривычным. Вступать в словесную полемику совсем не хочется, учитывая, что в голове итак слишком много вопросов. Может, правильно подобранный вопрос и мог бы приоткрыть завесу тучи тайн, с которыми Какаши пришлось столкнуться, но после туманной беседы с Хаширамой, он слишком устал для того, чтобы выбрать нужный. — Кто ты? Какаши складывает руки на руль и виском прислоняется к костяшкам, оборачиваясь на вторженца. Тот улыбается в распоротый шрамом уголок рта, и Какаши залипает на то, как белая полоска грубо врезается в губу, фиксируя её. От этой неполучившейся улыбки внутри словно крысы скребут, подпитывая паршивое ощущение. — Можешь считать меня своим боевым товарищем. — Это вряд ли. Парень всё-таки смеётся — так открыто и светло, что явно не вяжется с его образом и общим настроением. От него исходит такое мягкое успокаивающее тепло, что закрутившаяся было внутри злость спускает на тормозах. — Чего ты добиваешься? Парень отворачивается, смотрит вперёд, и вялый фонарь у дороги тонет в его чёрных глазах. — Справедливости. Какаши с детства задумывался о справедливости, которая, казалось бы, не существует. Его мать — ангел во плоти, чистая и светлая, внезапно покончила с собой, оставив его на такого же убитого горем отца. Отец, что всю жизнь пахал на благо общества — кончил так же, с дыркой в виске, оставив Какаши одного на долгие годы. В их городе честным гражданам приходится половину суток прятаться по домам в комендантское время — и всё равно никто из них не застрахован от творящегося на улицах, что городская полиция не может взять в свои руки и пресечь окончательно. Какаши давным-давно не верит в справедливость, хоть и сам, казалось бы, борется на её стороне. — Похищением детей? Парень снова оборачивается на него и они на долгую бесконечность пересекаются взглядами. Внутри грустно и пусто, немного отчаянно. Кажется, что это не чувства Какаши — если очень-очень расслабиться, он, кажется, даже начинает слышать внутри отголоски чувств вынужденного собеседника. — Если это поможет. Ради высшей цели это меньшее, чем я готов пожертвовать. Какаши приподнимается, хватая парня за шиворот — и тот совсем не сопротивляется. Свободная футболка натужно трещит: он сегодня тоже одет неформально, и совсем не по погоде, но от его тела все равно идёт жар. Действительно словно настоящий — хотя собственный мозг может обманывать и не так. Между их лицами расстояние в длинный выдох. Какаши, напротив, вдыхает глубоко, цедя сквозь зубы прямо тому в лицо. — Тогда справедливость ли это? От парня пахнет чем-то таким привычным, до неприятной боли под рёбрами, знакомым, и, слегка, дурацким апельсиновым освежителем. Он тоже поднимает руку, несильно упирается горячей ладонью в грудь Какаши и внутри всё снова делает кульбит от этой неправильной близости, от которой даже пальцы на ногах поджимаются. — Справедливость, возмездие — есть ли разница? Сейчас, когда они так близко друг к другу, когда касаются друг друга, когда смотрят глаза в глаза, Какаши кажется, что он весь растворяется в собеседнике, слышит его чувства и мысли, и, кажется, ему даже тоже начинает казаться, что разницы совсем нет. Только распирающая внутренности тоска и злой и тёмный огонь, что клокочет сейчас у него в животе, от которого хочется избавиться любым способом. Если бы внутри Какаши чувствовал это всё время — наверняка бы скатился бы в ту же пропасть, что и парень напротив. Какаши прикрывает глаза, чувствуя мерно стучащую венку на шее, кадык, что царапает по кулаку от сглатывания, ощущает как горит ладонь на груди, и проникает глубже, чтобы разглядеть то, что еще прячется внутри собеседника. Там, за отчаянием и пустотой, много страха и боли, там всё в красно-чёрных тонах, хоть и закрыто таким же плотным туманом, как и в просыпающихся воспоминаниях Какаши. — …а тебе, видимо, так не кажется? Да, Обито? Парень вздрагивает, отдёргиваясь назад. Запрокидывает голову, звонко расхохотавшись. — Неплохо, Дуракакаши! Может ты и не настолько слаб, как кажешься. — Его лицо внезапно снова становится очень близко, и следом оглушительный удар лбом в переносицу рассыпает вокруг снопы искр и выключает свет. — …вот только со мной тебе не тягаться. Плавая на границе бессознательности — утопая в ней и снова глотая на поверхности жалкие вдохи, Какаши лишь может наблюдать за тем, как, словно не слушаясь его, руки поворачивают ключ в зажигании и выкручивают руль, снимая машину с ручника; ноги попеременно давят на педали, разгоняя машину; тусклый свет фонарей бесцветным пятном режет по глазам. А внутри чужеродно ликует эйфорией. — …ты хорошо поработал. Следующий шаг за мной. Мигающее сознание перемешивает картинки дороги, какого-то незнакомого, но явно бандитского района, подвал с кучей людей и громкой музыкой, что только басами бьёт по ногам, проходя через совершенно ватное бесчувственное тело. На секунду протрезвевшим взглядом он встречается с уже давно знакомыми глазами, которые в удивлении расширяются на долю секунды, но тут же сощуриваются в довольной усмешке, красным всполохом разрезая серость вокруг.