*
Удивительно, насколько безграничны возможности сознания — стоит во что-то поверить всем своим существом, и сомнения отступают сами собой. Какаши заныривает внутрь себя, берясь за своеобразную красную нить, и всего через пару мгновений оказывается по ту сторону. После солнечной спальни Какаши, полутьма неприятно давит на глаза. Это, пожалуй, одна из самых обезличенных комнат, в которых ему когда-либо доводилось бывать. Словно комната в мотеле: монотонные светлые деревянные стены, дспшная мебель минимальной необходимости, даже кровать застелена блеклым покрывалом — хоть и идеально, словно по-армейски. Светлые плотные шторы наглухо задёрнуты — но даже так понятно, что они где-то за городом: здесь настолько тихо, словно они чуть ли не на кладбище — ни машин, ни обычного гула жилого города. И воздух — Какаши тянет носом — чистый, лишённый примесей мегаполиса. Может, тогда, похитив Мираи, Обито ехал сюда? Он живёт здесь? Здесь есть еще похищенные дети? Какаши прислушивается, и сквозь тихий перелив птиц за окном всё, что удаётся расслышать — размеренное дыхание хозяина комнаты. Обито лежит на кровати, уставившись в пространство перед собой таким же пустым, как и всё вокруг, взглядом. Странно, казалось, что после вчерашней выходки тот должен сочиться радостью или ядом. Хотелось начать разбор полётов сразу с мордобоя — хоть Какаши и не привык, когда им управляют эмоции, за утро в допросной он накопил их столько, что выплеснуть казалось крайней необходимостью. Только от пустого взгляда пустого Обито, настроение как-то сразу сдувается, откидывая Какаши к тупому состоянию, которое он столько раз пытался отбросить: ему вдруг снова хочется понять Обито и его поступки. — Эй, — собственный голос в этой кладбищенской тишине кажется таким громким, что даже сам Какаши его немного пугается. Что уж говорить о не ожидающем этого Обито — тот так вообще на кровати чуть ли не на полметра подскакивает. Поворачивается всем корпусом, готовый наброситься в любой момент, но тоже передумывает, узнавая Какаши. Снова откидывается обратно на кровать, бросая в воздух безразличное: — Чего тебе. Серьёзно? Ни вины, ни хоть какого-то проблеска эмоций, он даже вопросительную интонацию фразе не удосужился придать. — Ты подставил меня. Подстрелил Хашираму, управляя моим телом? Обито всё-таки снова слегка поворачивает голову, окидывая форму Какаши, которую тот надевал на допрос, незаинтересованным взглядом. — Ну, раз на тебе не тюремная роба, стало быть, у тебя получилось выкрутиться. Нет, эмоции никуда не делись — возмущение бьёт адреналином в голову, Какаши до хруста сжимает зубы, чтобы не сорваться прямо сейчас. — Если стрелял я — то точно не выкручусь. Даже пытаться не стану. Обито хрипло смеётся, сощуривая глаза — шрамы на его лице тоже приходят в движение: они в очередной раз словно выглядят совсем не так, как в предыдущие, или это уже просто навязчивая мысль, от которой никак не выходит избавиться. — Слепой идеалист, как всегда. Тяжело тебе, наверное, в самом гнезде стервятников в форме? Да, может в какой-то мере Какаши и правда немного идеалист — но уж точно не слепой. Да и в управлении Минато у него ни разу не было поводов сомневаться в том, что они все делают. В главке, конечно, да… В главке, Какаши бы и правда не смог прижиться: с кучей подковёрных игр, серой моралью и тому подобного. Правда сейчас у него проблемы посерьёзнее: разрешат ли ему вообще вернуться на службу? Разрешит ли он сам себе после того, как уже точно знает, что доверять своему телу больше не может. Какаши подходит к кровати, останавливаясь напротив Обито так, чтобы тот волей-неволей смотрел на него. — Это ты стрелял? Тот даже ухом не ведёт — не напрягается от того, что над ним сейчас так зловеще возвышаются. — А что, если да? Пришёл мстить? Месть — для дураков и бандитов, Какаши не такой. Обито то ли просто прикидывается, что не понимает его, то ли специально провоцирует на скандал. — Нет. Но если ты застрелил его, то должен ответить за это по всей строгости закона. Так работает справедливость, а не как твоё извращение с похищением детей и нападением на людей. Обито снова смеётся, и внутри снова закипает. — Глупый-глупый Дуракакаши, — он еще больше подливает масла в огонь, садится рывком, хватая не успевшего отшатнуться Какаши за галстук, тянет к себе, шипит прямо в лицо. — Справедливость уже отработала. Натренированное тело всё-таки срабатывает как надо, и Какаши выкручивает руку Обито, заставляя отпустить галстук, роняет его на пол, подминая под себя, слушая фанатичные речи. — Я просто немного помог ей, вложил твой пистолет в её ладонь. Теперь можем накупить попкорна и просто смотреть, как она разрастётся, как снежный ком. Погребёт под собою всех, кто этого заслуживает. Глаза Обито сверкают — если бы не причина его вдохновения, Какаши, быть может, даже бы залюбовался тем, насколько это красиво. Чистая, яркая, светлая радость. Жаль, что безумная. Всего пару минут назад, лёжа на кровати, он совсем не выглядел таким счастливым: его бросает из крайности в крайность, и говорить ему, скорее всего, стоит совсем не с Какаши, а с профессионалами, с кем-то вроде Джирайи-сенсея. Вряд ли Какаши сможет его понять. Но это всё равно нужно. — Зачем тебе это? Почему ты на стороне того убийцы? Почему именно Хаширама оказался жертвой в этой твоей «справедливости»? Под пальцами судорожно напрягаются мышцы на выкрученной руке, но Обито не сопротивляется, только фанатично хихикает, сам себе делая больнее, но только распаляется еще больше. — Хаширама мелочь! Всего лишь небольшой комочек снега, за которым последует лавина. Да и ты сам видел старика: его мозг разжижен как кисель, он и так был одной ногой в могиле. Какаши склоняется ниже, свободной рукой поворачивая голову Обито, и вжимая его лицо в пол. Пальцы впиваются в шрамы — наверняка больно, не может не быть, ведь они такие яркие и красочные на его словно выточенном из мрамора лице. — И это повод его убивать? — Повод добить, можешь считать из жалости. — Ты псих, — лицо под ладонью почти что горит. И Какаши начинает плавиться тоже. Сейчас, без ядрёного апельсинового освежителя машины, когда они так близко, когда Какаши почти касается носом виска Обито, его запах забивает ноздри, стелется в лёгких: тяжёлый, терпкий и вязкий. В полумраке почти пустой безличной комнаты они слишком близко. Какаши прикрывает глаза, потеряв мысль, делает медленный глубокий вдох, еще один, как утопающий заполняет лёгкие ядовитым для организма и души воздухом. По груди вибрацией расходятся частые толчки сердца Обито, словно под рёбрами самого Какаши бьются их оба сердца сразу. Недостаточно. Он склоняется еще ниже, прислоняется лбом к виску Обито, целиком отдаваясь мгновению неправильного единения. Это давно знакомое тепло, которого не хватало, кажется, последнюю вечность. — Псих. Как и ты теперь, — Обито слегка напрягает руку, и Какаши тут же отпускает его, сползает с него в сторону, садится, подбирая колени под себя. Вопреки логике внутри штиль, спокойствие расслабляет мышцы, прочищает голову. — Объясни мне. Я хочу понять тебя. Обито легко отталкивается от пола, разворачивается лицом к Какаши, откидываясь на бортик кровати. — Хаширама стал жертвой не вчера вечером, а много-много лет назад — и только смерть действительно смогла бы освободить его душу. Я не знаю, почему И-сан не добил его, когда был такой отличный шанс — может слишком одурел от их встречи, что даже не оставил на месте твой пистолет. Наверняка, поэтому ты еще не за решёткой — а это было для твоего же блага. Во взгляде Обито теперь нет фанатизма — внутри него тоже штиль. И у Какаши нет повода ему не верить. — Для моего же блага, — он пробует слова на язык, вспоминая нервное утро в допросной. Значит план и правда был в том, чтобы засадить его за решетку. — И только? — Ну… — Обито снова улыбается — но на этот раз по-настоящему. — И чтобы под ногами не мешался. Ты почти влез куда не следует, а потонул бы не один. Это непонятно, ведь топит его пока что только сам Обито. Но потопить Какаши сложно: у него есть множество полезных связей, что красными нитями расчерчивают реальность вокруг. Эти красные нити выдержат его даже над острыми скалами, если земля под ним провалится — даже если бы его пистолет нашли на месте покушения на Хашираму. У Обито же словно совсем нет каких-либо правильных связей, нет красных нитей, только чёрные и злые — он как совершенно неуместная сущность в этом перевязанном нитями мире: связан только каким-то чудом с Какаши, тянет его на дно, но справиться со связями того — не может. Обито не может утопить Какаши, но, Какаши кажется, что сам он — единственный, кто может вытащить того из пропасти. — Я не утону, — оказаться около Обито снова оказывается слишком просто — или время в их совмещённой нереальной реальности течёт не так. Под пальцами трещит тонкая ткань футболки, это чувствуется, чувствуется настолько же реальным, как всё, что происходило с Какаши последние дцать лет. — И ты не утонешь. Это как навязчивая идея: когда чувствуешь, как тебя тянут на дно, но, даже сквозь бьющие в нос солёные и острые волны, протягиваешь руку, чтобы подтянуть того, кто тебя топит, немного повыше. Дать ему глотнуть живительного воздуха, хоть, кажется, для Обито просто воздух вряд ли станет живительным. — Всё не так просто, как тебе кажется, Какаши. Такому, как ты, никогда не понять того, что происходит на самом деле. Не разглядеть настоящих демонов. Какаши ошибался — Обито не фанатик, просто его путь запутанный и сложный. И лавина, которую тот собирается спустить — как смысл жизни, то, к чему он идёт уже очень и очень давно. Какаши штормит. Он на стороне справедливости, и Ангелы Смерти, какими бы они ни были — преступники с точки зрения закона. Покушение на Хашираму в плане Обито — откровенная кармическая дыра. Однако полностью признать того виновным и заковать сию минуту в наручники, он все равно пока не готов. Что же должно было запустить покушение на Хашираму? — Так покажи мне этих демонов. Под тонкой футболкой размеренно бьётся настоящее горячее-горячее сердце. — Зачем? Чёрные глаза тонут в красных всполохах — но не гипнотизируют, вопреки страхам. — Я помогу тебе. По подбородку режет выдохом, рвано и дёргано, когда Обито криво усмехается: — Поможешь… Как тогда? — Он кладёт руку на грудь Какаши, как вчера, в машине, как, кажется, когда-то давным-давно. Горячо, прямо до сердца. — Просто не мешай мне. Оставь всё это, и не лезь, куда не просят. Так близко — практически тело к телу, — они видят и чувствуют друг друга почти до основания. Поэтому Какаши отчётливо уверен в том, что Обито действительно нужна помощь. Его помощь. Он отпускает футболку, и соскальзывает ладонью на его плечо. Сжимает со всей силы, и Обито недовольно кривится. Неважно, что Какаши пришёл сюда устроить разбор полётов, неважно, что они до сих пор не понимают друг друга. Неважно, что Обито далеко не во всём прав. Но: — Обито, почему ты не хочешь довериться мне? Пока тот молчит, комната медленно тонет в тенях: солнечный день за плотными шторами сменился вечером, оставляя парней двоих в темноте. Так же, как когда-то давным-давно. — Ты сбежал, Какаши, — прошлое, даже будучи закрытом долгие годы густым и плотным туманом, тем не менее, никуда не делось. Последние несколько недель оно просыпалось, когда сам Какаши засыпал. Но просто разбудить его недостаточно — когда оно проснётся, с ним придётся жить. И там не только смерти родителей, там еще и то, что забывать действительно не стоило. — Бросил меня дважды. Какаши открывает рот, чтобы что-то сказать, как-то оправдаться, но звуки не идут. Только в груди заходится в страхе сердце, входя в диссонанс с сердцем Обито. — я… Он хочет сказать «помогу». Хочет сказать «верь мне», хоть пока и сам до конца себе не верит, но снаружи громко хлопает входная дверь, и лицо Обито в одно мгновение искажается в гримасе ненависти, снова скрываясь за холодной безразличной маской. — Эй, сопляк, новое задание. Голос громкий, злой, хриплый, очень-очень знакомый. Какаши только успевает перевести взгляд на поворачивающуюся ручку двери, как горячая рука делает сильный толчок в грудь, и уже через секунду Какаши только натужно хватает ртом воздух в собственной квартире. Голова идёт кругом, открывая новые и новые детали пазла, перемешивая их в яркую и безумную кучу-малу. Ему не показалось. Точно не показалось. Сердце по старой памяти заходится в неконтролируемой вспышке испуга. На черные нити, что опутывают Обито, падает свет из-под открывающейся скрипучей двери под потолком подвала, пропуская вовнутрь большие ноги в старомодных тапочках. И становится понятно, что он связан не только с тем самым убийцей и почти мертвым Хаширамой; но гораздо сильнее и плотнее — он связан с тем, чей взгляд через зеркальное стекло допросной до сих пор жжёт под лопатками. Он действительно тогда оставил там Обито одного. …но Обито сказал «дважды». Какаши падает на свою кровать, поворачивая голову к тумбочке, на которой из деревянной рамки улыбается маленький Какаши, которого обнимает улыбающаяся мама. И теперь, открытыми глазами, Какаши видит такую же чёрную связь, которая опутывала его всегда кристально чистую, пахнущую антисептиком маму давным-давно. Которая оставила её тогда в ванной, полной крови.*
— Какаши, зачем ты снял варежки? Снежинки мягко кружат вокруг, изо рта вырывается пар, как будто Какаши — огнедышащий дракон. Ведь вокруг зима ярко распускается солнечными зайчиками по стеклянной стене здания маминой работы, но, даже без варежек, ему очень-очень тепло от ладошек, которые он греет сам. — Обито замёрз. Мама вздрагивает, теряя улыбку, напряжённо озирается на блестящее здание, резко подхватывая Какаши на руки, и тепло в ладошках пропадает. Зима обрушивается ледяным ветром под капюшон и в рукава курточки, и Какаши становится ужасно-ужасно холодно. — О, милый, прости, но Обито уже нужно бежать, наверняка его родители его уже заждались. Она резко идёт к машине, игнорируя капризы Какаши, садит его на переднее сиденье, трясущимися руками ковыряясь в бардачке, выуживает оттуда баночку со своими витаминами, высыпает на ладонь одну тёмную будто-поглощающую-свет капсулу, протягивая ему. Какаши послушно глотает её, запивая водой, напуганный реакцией мамы. Холодное солнце блестит в её глазах. Она плачет? Ей так не нравится Обито? Им нельзя дружить? Какаши делает еще одну робкую попытку отпроситься погулять: — Но Обито говорил, что у него нет родителей. Мама резко-резко моргает и снова улыбается, возвращая в душу Какаши спокойствие. — Что ты, милый, конечно же у него есть родители, они есть у всех. Смотри, он уже убежал к ним. Какаши смотрит назад, где снег уже почти прикрыл его варежки, закрасив в белый. Обито и правда уже ушёл.