Проклятье чувствовать

Джирайя-сенсей говорил, что искренняя любовь и бесконечная привязанность к матери — это совершенно естественно, нормально и правильно. Говорил, что нельзя забывать, но нужно оставить только самые тёплые воспоминания, пересматривать их перед сном или когда особенно сильно соскучишься. Вроде бы, Какаши старался следовать его советам какое-то время после её смерти, вот только никакие воспоминания о парках аттракционов, о вкусных пирогах или тёплых объятиях не могли перекрыть картинку её белого, неживого, расслабленного и неправильно умиротворённого лица в красной ванне. Все эти воспоминания, затерянные в тумане где-то после того, как Какаши начал лечить Орочимару, снова стоят перед глазами, болезненным сверлом колют в груди. С фотографии на тумбочке улыбается настоящая мама: светлая, яркая и добрая. От неё пахло антисептиком, у неё был тёплый и нежный смех, тёплые и нежные объятия. Мама была честная и великая — ведь она спасала жизни на своей работе. Или это только то, что осталось в памяти, ведь, как говорил Джирайя-сенсей, «нужно оставить только самые тёплые воспоминания». Какаши запускает руку под подушку, вытаскивая белую баночку, срывает крышку, рассыпая по кровати таблетки, что были с ним практически всю его жизнь, переворачивается на спину, вытягивая руку с одной из них вверх. Чёрная. Бесконечно чёрная, она словно поглощает свет лампочки. Но на самом деле всё, что она когда-либо поглощала — его связь. Их с Обито связь. Чем бы эта связь ни была — она не что-то неправильное, чужеродное, она естественная и чистая. И она появилась не только что — она была всегда. Как тогда, когда они вместе играли той снежной зимой: вдвоём слепили, кажется, целую сотню снеговиков. Как тогда, когда они вместе сидели в том самом страшном и ужасно холодном подвале. Как тогда, когда Обито, весь избитый и измятый, тем не менее крепко и горячо держал за руку, набирая номер службы спасения в комнате с громко орущим телевизором, мёртвым отцом и скулящим Паккуном. Какаши сильно сжимает капсулу между пальцами, и она лопается, осыпая его грудь такой же бесконечно-чёрной пылью. Вот такая вот бесконечно-чёрная сущность у бесконечно-чёрных таблеток, которыми его пичкали с детства. Основываясь на том, что уже удалось понять за все их встречи с Обито — это только ментальная связь и скорее всего только они могут в эти моменты видеть друг друга. Значит мама никогда не видела Обито. Очень бы хотелось думать, что она просто лечила сына от галлюцинаций, вот только оснований для этого совершенно нет. Мама абсолютно точно знала что это, ведь она проходила через это сама — не зря её таблетки, которые она пила столько, сколько Какаши себя помнит, она отдала ему. — …уверена, что ты сможешь защитить того, кто в тебе нуждается, — говорила мама, протягивая таблетку, которая отрезала Какаши от того, кто в нём нуждался. Какаши переводит взгляд вниз: грудь и живот редко посыпаны чёрной пылью. Она покрыла этой грязью его воспоминания, замазала прошлое, испачкала и утопила в себе их связь. Даже после смерти мамы и отца у Какаши были Гай и его семья, а кто был у Обито? — Обито говорил, что у него нет родителей. Зато у Обито был большой и злой Мадара, что держал его в подвале. Который вырастил из него того, кто похищает детей, не моргнув и глазом. Который даёт ему какие-то сомнительные задания, и которого Обито ненавидит всем своим существом. Даже сейчас Какаши чувствует эту всепоглощающую, раздирающую на части вспышку ненависти, что отзеркалила в его груди эмоции Обито от голоса по ту сторону двери. Ненависти, что росла эти много лет вместе с Обито где-то там, вдалеке от Какаши. — Что ты, милый, конечно же у него есть родители, они есть у всех. Смотри, он уже убежал к ним. В одиночестве, в котором он его оставил. Дважды. В детстве Какаши хотел вырасти героем, как мама. После смерти родителей — просто окружить себя сильными людьми и помогать слабым по мере возможности. Но был ли во всём этом смысл? Или это просто полумеры, которые получилось выжать из своей слабой и трусливой души? Сильными людьми вокруг Какаши защищал в первую очередь себя: искренне верил, что они в любом случае смогут постоять за себя, и его не оставят одного как раньше. Иллюзия, что треснула после похищения Мираи и окончательно разбилась сейчас. Никто и ничто в этом мире не застрахованы от боли и утрат. Не только наркодилеры и мелкая преступня снуют по их городу, — демоны Обито тоже реальны. Они огромные и могущественные: один вон дослужился до полковника главка, другой же… Тумбочка разражается вибрацией телефона, который стоит на беззвучном, но этого хватает, чтобы лопнуть напряжённую струну внутри. Какаши наотмашь бьёт по тумбочке и она с грохотом рассыпается по полу бумагами с делами о похищенных детях, звенит разбившейся чашкой, разлившей по ним остатки давным-давно остывшего кофе, трескается стеклом на рамке фотографии с мамой и чем-то еще внутри самого Какаши. Чистая и светлая мама разорвала их связь, когда узнала о ней. Мамин институт сделал остальное, когда взялся за изучение мозга Какаши после смерти отца. А ведь Обито предупреждал об Орочимару: — Он плохой. Обито был рядом всегда, когда был нужен, а Какаши бросил его. Бросил его. Бросил его, — пульсирует в висках. Вина давит изнутри, до звона в ушах, до тёмных кругов перед глазами. Какаши хватает ртом воздух, но кислорода не хватает — эмоции переплелись с пойманными чувствами Обито, перемешались, осадком из страха, ненависти и пустоты выстлали кишки. Телефон не затыкается, и Какаши рывком встаёт с кровати, хватая его из стопки бумаг, швыряет через комнату, и по окну расползается паутина трещин. Из рассыпанных дел смотрят пропавшие дети, и если Обито замешан хоть в одном из этих дел, то виноват в этом Какаши, и только он. Он виноват во всём, то случилось с ним, с тем, что его мировосприятие сломано, с тем, что тот погряз в своей борьбе за справедливость, которая, возможно, является ею лишь частично Возмездие? Месть? Или просто бредни расстроенного сознания Обито. Чем бы оно ни было, всё могло сложиться совершенно иначе. Какаши садится на пол, откидываясь на стену. Вытягивает ноги, и штаны тут же намокают от холодного кофе, а осколки чашки или рамочного стекла больно скребут кожу через ткань. За окном мутная луна на мутном небе резко контрастируют с кристальной ясностью внутри самого Какаши. Отрывки давно забытого прошлого крутятся в голове, заставляя раз за разом упиваться собственной виной. Но на самом деле с каждым проснувшимся воспоминанием словно восстанавливается целостность Какаши. Вина, в общем-то, сущая мелочь перед возможностью если не искупить свои грехи, то хотя бы встать в этой войне за справедливость плечом к плечу с Обито. Пройти с ним вместе даже если только через развязку этой истории. — Эй, почему ты плачешь? Ты потерялся? Вокруг много-много снега, и сердце часто-часто бьётся в груди от встречи с новым другом. — …я не знаю где я. Мальчик напротив в тоненькой футболке и домашних шортах — очень холодно, наверное. — Помочь тебе найти родителей? — У Обито нету родителей. Это странно, ведь у всех есть родители. — Если хочешь, можем поиграть вместе. Какаши протягивает руки, сжимая маленькие ледяные ладошки. — Пойдём ко мне домой, там теплее. А ладонь до сих пор ощущает живое биение живого сердца под тонкой футболкой всего какой-то час назад. Телефон снова вибрирует и Какаши откидывается на холодную стену и в голос смеётся. Такая вот в современном мире стабильная связь — можно достать человека даже тогда, когда он переосмысливает жизненные ценности и вообще всё. Такая вот в современном мире нестабильная настоящая связь: что много-много людей вокруг могут её скрыть, разодрать почти до основания. Что останется только тоненькая ниточка, которая уже совсем не кажется Какаши такой же, как вчера, или сегодня утром. Она драная, растрёпанная, тонкая и жалкая — она снова есть, но может лопнуть в любое мгновение. И, возможно, Обито был бы этому только рад. Какаши прикрывает глаза, и, даже не смотря на сопротивление с другой стороны, теперь легко может чувствовать биение чужого сердца. Что же было с Обито все эти годы? Быть долгие годы постоянно обвязанным нитью, которая уходит вникуда, в тёмную пустоту — наверняка невероятно, просто безумно страшно.

*

Раннее-раннее утро давно не привлекает Какаши, но сегодня всё по-другому: за окном не слышно машин, даже птицы еще не проснулись, и в этой тишине, если замереть, можно услышать тихое сопение где-то далеко, почувствовать тихое размеренное биение чужого сердца. Недосып обостряет ощущения, заставляет упиваться только-только возродившейся связью, вцепиться в тонкую потрёпанную нить и держать обеими руками крепко-крепко. Какаши смаргивает, снова выныривает из подсознания к себе домой. Отходит от стены на шаг назад, хрустя стеклянной крошкой на полу. Окидывает взглядом исписанные красным маркером обои. Паутина из переплетений и связей вот так вот в развёрнутом виде становится куда понятнее. Теперь, когда в середине всего не только Мадара, но и Орочимару с его институтом — всё выглядит намного связаннее и логичнее. Хоть далеко не все сейчас прозрачно, это все равно в разы больше того, что у Какаши было еще вчера утром. Он скользит взглядом от улыбающейся с тумбочки мамы в разбитой рамке на её имя на стене, жирной линией связанной с Орочимару и его исследованиями. Внутри так и коптится бессмысленная, фактически детская обида за то, что она разорвала их с Обито связь, хоть и понятно, что, скорее всего, она просто пыталась защитить сына от того, что изучала сама. От того, с чем боролась сама. Почему она вообще пила эти таблетки, если они наверняка так же отрывали её от кого-то? С кем она была связана и почему не хотела эту связь? Что могло заставить ее так поступить? Что конкретно она делала на своей работе и насколько чиста была на самом деле? Подозревать свою идеальную мать в том, что она замешана в грязных исследованиях Орочимару — явно не из приятного. Какаши сжимает ногтями переносицу, отбрасывая ненужные сейчас эмоции. Сейчас важны только факты. Но всё же… что стало с тем, кто был по другую сторону её красной нити? Мама пыталась спрятать Какаши от Орочимару, чтобы тот не стал его подопытной мышкой, но после смерти отца он всё равно попал в лапы того. Институт Орочимару исследует очень много всего: мозг вцелом, расстройство сна, сознания, разума. Но теперь совершенно очевидно, что изучение связей наподобии его связи с Обито — одно из направлений, в которых копает институт. И как несложно догадаться… разрывание таких связей далеко не единственное, что можно с ними делать. По позвоночнику расползаются мурашки при мысли о том, что еще Орочимару мог бы проделать с мозгом Какаши, если бы карты сложились как-то иначе. Какаши не раз встречал в коридоре других пациентов, которые лежали в стационаре. Безэмоциональные и спокойные, наверняка под тоннами транквилизаторов, они никогда не встречались глазами с Какаши — их взгляды были направлены вовнутрь них самих. Какаши трёт висок, снова подходит к стене ставя жирный знак вопроса и прорисовывая под ним такую же жирную линию связи Орочимару и такого же пустого, как те пациенты, Хаширамы. Да, Какаши определённо повезло куда как больше, чем кому-то еще из исследуемых. Наверняка в огромном стеклянном здании есть подвал с кучей запертых на замки дверей и толпой других подопытных, которым повезло меньше. Хаширама по словам Обито давным-давно стал жертвой, видимо как раз этого-самого Орочимару. Что именно сделал с его мозгом Орочимару? — Это всё наша связь, понимаешь? Теперь Какаши понимает. — Она соединяет нас. Настолько, что разорвать нас — не получится. Вот в этом Хаширама ошибается, ведь в его таблетнице целая куча таблеток, подобных тем, что все эти годы скрывала связь Какаши с Обито. У них разное действие? Что еще они могут делать? Не только подавлять связь, но и… усиливать? искажать? извращать? Что же случилось с Хаширамой, что его рассудок помутнел? И если он связан с Мадарой, а тот тем временем с Орочимару, то зачем ставить такие опыты на нём? Хаширама один из центров схемы на стене, он весь опутан нитями связей, но тем не менее, с ним все равно ни черта не понятно. Почему Обито был уверен, что некий «И-сан» пристрелит Хашираму после того, как тот отдал ему адрес и пистолет Какаши? Почему этот И-сан не убил его, хотя это было проще простого? Почему от воспоминаний о звуке потрескивающего несуществующего камина и мягких хлопьев за толстыми плотными занавесками до сих пор по позвоночнику расползается холод? Почему послевкусие от слепого взгляда Хаширамы такое же, как от того-самого И-сана? Как тогда, когда Какаши шагнул с эстакады. Какаши зарывается обеими руками в волосы, тянет за них так, что корни начинают потрескивать, но мозг все равно отказывается хоть как-то понять эту ситуацию. Очевиднее всего нужно начинать копать под институт Орочимару, вот только даже от одной мысли о том, на что можно нарваться, разворошив это змеиное гнездо, становится стремновато. Наверняка Обито именно это и имел ввиду, когда говорил, что Какаши почти влез туда, куда не следует. Что ж, он будет предельно осторожен, да и один он туда точно не полезет. Знавал он человека, который копал под Орочимару в одиночку давным-давно. Какаши сглатывает, и под именем мамы приписывает имя отца. Убиты? — может и притянуто за уши, но он должен рассмотреть все связи, которые таковыми кажутся. Кровать мягко пружинит, когда Какаши устало садится на неё, окидывая взглядом исписанную стену. Что ж, он будет предельно осторожен, но нужно разобраться с этим как можно быстрее, пока не случилось непоправимого. Пока Обито не совершил что-то непоправимое. Хоть Какаши и совсем не уверен, что не опоздал. Он падает на подушку, поворачиваясь лицом к хмурящемуся во сне Обито. — Прости, Обито, но я не могу просто остаться в стороне. — Рука зависает в считанных сантиметрах от шрамов Обито. Каждый раз они выглядят по-разному, и сам он каждый раз словно другой. — Я помогу тебе. — Какаши ведёт ладонью над этими шрамами, даже на расстоянии чувствуя жар тела Обито. — Выведу твоих демонов на свет и уничтожу их. Обито открывает глаза и Какаши вздрагивает, замирая. Но тот лишь сонно моргает и придвигается еще чуть ближе. И стоит на секунду следом за ним прикрыть веки, как мир вокруг снова перестаёт существовать, оставляя их только вдвоём, и размеренное дыхание на подбородке — всё, что можно чувствовать здесь, а ровный стук сердца — всё, что можно слышать. Солнце всё-таки пробивается сквозь тёмные тучи и слепым лучом проскальзывает в распахнутые шторы спальни, останавливаясь на умиротворённом спящем лице Какаши, прислонённом к плечу человека, которого сейчас может чувствовать только он сам.