Проклятье чувствовать

Утреннее солнце спряталось за хмурыми облаками, снимая дымку сказочности с реальности. На пару секунд открытой двери хватает, чтобы холодный ветерок проник в машину, расстелился по полу, и забрался по голым лодыжкам под штанины, поднимая волоски дыбом. Да, так гораздо правильнее — откинуть неуместную расслабленность, собраться с мыслями и выкрутить внимание на максимум, впитывая так любезно подкинутые новые детали плана Обито. Наверняка ведь всё, что сейчас происходит — неспроста. Девушке на вид около двадцати-тридцати: из-за чрезмерной болезненной худобы и огромных синяков под глазами точнее и не определить. Несмотря на измождённый вид, взгляд полон решимости. Наручники на её руках явно сулят что-то нехорошее, но она встала на свою тропу войны и готова идти до конца. И это действительно война, сейчас ощущается, что она намного больше и шире, чем Обито и его личная месть. Какаши даже чувствует укол своеобразного стыда или ревности, понимая, что в этой войне у Обито были бы соратники, даже если бы он сам не присоединился к нему. — Ты знаешь на что идёшь, Конан. Никто другой в своём уме не согласился бы пройти через это снова. Хочешь передумать? Девушка отворачивается к окну машины, которая уже снова набирает скорость, оставляя позади стайку людей в плащах. — Знаю — поэтому и иду. Не могу оставить там Яхико одного. Её голос пуст и вычищен от эмоций, но чётко ощущается стойкая уверенность и убеждённость в своих действиях. Она на этой войне уже очень давно и выбрала свой путь. Придётся ли также выбирать и Какаши? Пока что ничего непоправимого с ним не случилось, пока что он до сих пор может повернуть назад. Пока что… Да кого он обманывает — он уже давно увяз, пальцы свело от того, как он судорожно цепляется за красную нить, что связывает их с Обито. И в жёстко сжатых кулаках девушки ему мерещится подобная. — Ты сдашь её Орочимару? — на всякий случай уточняет Какаши. Обито уже привычно игнорит его. Конечно, не он сдаст: девушка сама идёт в лапы врага, Обито сегодня лишь посредник или таксист. — Там тот, с кем она связана? Орочимару просто помешан на подобных связях, всё вертится вокруг них. Изучает их уже лет двадцать пять как минимум. Знаешь, сколько раз он разглядывал мой мозг? Тысячи раз! И все эти разы у него была возможность уже через какой-то час оказаться по эту сторону стеклянных стен в отличии от многих других исследуемых. Слабее ли его способности, раз его не поместили ко всем, или это ничего не значит? Какой вклад он внёс в исследования? — Чему он научился за это время? Может управлять связями? Он может скрывать их, как было у нас с тобой или… почти наверняка с моей матерью. Но ведь это не всё? Сейчас он знает, что попал в точку, чувствует молчаливое согласие Обито, но нежелание того говорить — снова выводит из себя. — И с Мираи ведь было так же? У неё тоже есть эта… — суперсила, как наверняка обозвал бы её Гай, — особенность? Обито наконец переводит взгляд на него, не сдерживая брезгливого хмыканья в ответ. Какаши принимает этот взгляд, чернота которого отражает уже снова привычно серый город за окном. Такие значит у него задания от Мадары? Отлов людей, которые обладают связями наподобие тех, что у них? Как много таких людей? Живут ли они свободно, или все заканчивают подопытными мышками Орочимару, в чём сам Обито играет не последнюю роль? Девушка тоже переводит взгляд на Какаши, смотря куда-то сквозь него. Конечно она не может его видеть, но от этого прямого взгляда всё равно становится немного не по себе. Словно она подглядывает и видит то, что видеть не должна. Что-то личное, что только их с Обито. — Ты тоже встретил его? — спрашивает она, и Какаши весь обращается в слух. — Своего соулмейта? Она определенно не может его видеть, хоть и кажется, что смотрит прямо на него. Вопрос эхом повисает в воздухе. Давит на барабанные перепонки, на грудь. Что значит их связь? Для чего она? Ответ сейчас прямо перед Какаши, но он не может до него дотянуться. У Конан тоже есть эта связь — и, в отличии от него, она давно знает её, давно чувствует. Приняла, как часть себя, настолько важную, что готова ради неё пожертвовать собой. Её связь — больше и важнее, чем она сама. Это… страшно? Сейчас Какаши стремится лишь разобраться во всём и вытащить из этого Обито, но готов ли он отказаться от всего, что у него есть? От своих стремлений, цели, от своей жизни. Его бросает из крайности в крайность как во время шторма: только что казалось, что он готов броситься за Обито в бездну, а теперь стоит перед выбором броситься ли в бездну вместо Обито. Но всё это всего лишь фикция — правда в том, что выбирать его не заставляют, это словно какая-то извращённая форма сопереживания, проецирование чужих проблем на себя. В глазах Конан бесконечная грусть и понимание — её путь ведёт её обратно в логово врага и, может как раз из-за этого, она позволяет себе отвлечься на других. Она не видит Какаши, но сочувствует ему. Словно знает что-то, чего сам он пока не понял. — Отпусти его, — мягкий голос впивается в рёбра раскалённым сверлом ещё до того, как Какаши успевает что-то понять. Страх накрывает с головой, сдавливает лёгкие, выбивая из них остатки воздуха, топит в беспросветной темноте. И исчезает, испаряется через долю секунды без следа, словно его и не было. Отпустить? Какаши никто не держит: быть здесь — это только его выбор. Выбор, который он уже сделал и будет отстаивать. Для того, чтобы от него избавиться, Обито придётся очень постараться — если в текущих обстоятельствах и их ежесекундно крепнущей связи это вообще может быть реальным. И он совершенно уверен, что Обито тоже это уже чувствует и понимает. Так почему руки до сих пор немеют от всплеска адреналина, от захлестнувшего с головой ужаса от совета девушки? Сердце испуганно шарашит в грудной клетке, стучит о рёбра и никак не успокоится — и это не сердце Какаши. Лицо Обито так же бесстрастно, как и было. Но шрамы на нём выглядят глубже и ярче — словно свежие, словно прямо сейчас закровоточат. — Я никуда не уйду, — на всякий случай озвучивает Какаши свои мысли, хотя и так понятно, что Обито чувствует их. Чувствует, слышит — но всё равно не верит. Он до сих пор считает, что только он рулит ситуацией, что если посильнее захотеть, посильнее толкнуть — то Какаши вышвырнет обратно домой, и больше он вернуться не сможет. Это может и было так позавчера или неделю назад, но не сейчас. Хотя, если не проверять — кто знает? — Ты же не хочешь, чтобы я уходил, — снова просто констатация факта, которую Обито снова отрицает всеми своими внутренностями. Пусть ничего не говорит, даже не кривится сейчас — всё равно отрицает. Девушка переводит взгляд между ними туда-сюда. — Не хочешь его отпускать, — почему-то мелкая замена слова словно меняет весь смысл предложения. Меняет весь смысл их связи. Какаши здесь, сейчас, добровольно, по собственному желанию, которое он уже окончательно смог понять и принять. Совсем не потому, что Обито заставляет его, не просто из интереса, не из жалости и не из-за чувства вины. Хотя что это по сути тогда? На чём основана их связь? Какие чувства и мысли считаются нормальными, а какие — плохими, разрушающими. — Не ответишь ей? — это почему-то злит. Обито словно ещё не решил, что с ним делать — не смотря ни на что, позволяет находиться рядом, открывает кусками происходящее, швыряет его грязными комьями на колени Какаши. Сиди, ковыряйся в этой грязи, и может что-то получится найти, а может ты просто уделаешься по уши, и больше отмыться уже не сможешь. Но и помочь — тоже. Если всего лишь заменить одно слово, из бравого рыцаря Какаши превращается в заложника ситуации: разве может он просто оставить Обито, так отчаянно нуждающегося в помощи? Разве может он перешагнуть через свой стыд, свою вину и просто сдать его полиции? Должен, просто обязан — но не может. Это он теперь беспомощный и бесполезный. — Я подумаю, — просто отвечает Обито. И Какаши совсем не кажется, что им движет что-то светлое и чистое. Внутри Обито бурлит столько всего — что в этом можно закопаться и увязнуть, утонуть окончательно. И, быть может, Какаши действительно просто заложник, а дозволение Обито быть рядом — всего лишь такая же частичка его личной мести. Только на этот раз не Мадаре и его злодеяниям, а ему.

*

За окном быстро-быстро мелькают деревья. Трасса плавно переходит в город, но давно знакомые места сегодня выглядят какими-то далёкими и чужими. Институт Орочимару громоздко вышагивает на них, сверкая стеклянными боками. Они объезжают его, заезжая на внутреннюю парковку, где к машине уже спешат люди в белых халатах. — Удачи, — говорит Обито, но Какаши уверен, что удача Конан вряд ли поможет. В чём бы ни был план девушки, у Обито он какой-то другой. Возможно она просто разменная монета, которая сама идёт в пекло, а может очередная жертва во имя чего-то большего. — Хорошая работа, Тоби-сан, — кивает один из людей в халатах, принимая показательно отбивающуюся девушку. Колет ей в предплечье какой-то препарат, и в синих глазах окончательно пропадает жизнь. — Считай, тебе удалось загладить свой провал. Он говорит про Мираи, которую так и не довезли сюда. Наверняка с нею здесь случилось бы то же самое, если бы в тот день не вмешался Какаши. Если бы их связь с Обито, чем бы она ни была, не восстановилась после долгих лет пустоты. Долгих лет одиночества, которое раньше он не мог опознать. Страшно представить что ждало бы её здесь, что стало бы с ней и со всеми ними. А ведь Мираи просто из ближнего круга общения Какаши, а сколько других детей сгинули здесь, скольких не дождались дома родители. А скольких даже не искали? Институт открылся тридцать лет назад — сколько душ сгинуло здесь? — Презираешь меня? — хмыкает Обито, когда они выруливают со стоянки. Теперь он так просто считывает даже малейшие отблески чувств Какаши. — Твой выбор. Когда они выезжают на улицу, небо разряжается крупными белыми хлопьями. Обито притормаживает, разглядывая, как они покрывают наружную парковку, и сам Какаши чувствует, словно его снова отбрасывает в прошлое. Как когда-то давным-давно, когда они играли тут вместе в ожидании мамы. Как когда-то давным-давно, когда они уже были связаны, но Какаши этого не понимал. — Я не презираю тебя, Обито. Я помогу тебе. Спасу тебя. Снег покрывает парковку, покрывает машины, покрывает деревья. Снег перекрашивает весь мир из серого в белый. Вот так хорошо: для мира Какаши это подходит как нельзя лучше — чёрное или белое. Обито надо спасать, Обито должен быть белым. Хоть от него и падает красная тень, Какаши будет игнорировать её до последнего. Ведь так несложно просто присыпать её белым, как сделала вселенная вокруг. — Конан возвращается, потому что у неё есть за кем возвращаться. — Их чувства тесно переплетены, так что стоит самому переполниться саднящим в груди желанием спасти, как Обито уже не может сопротивляться и игнорировать. — Но все те, кого я привозил сюда до неё, этого не желали, поверь. Он отклоняется к окну и кладёт голову на согнутую в локте руку. Меланхолично разглядывает полупустую дорогу. — То есть ты злодей? — Какаши и так знает ответ на этот вопрос. По всем параметрам, Обито с самого начала был злодеем, и чувства, которые он испытывает сейчас, непреодолимое желание спасать и защищать — всё это противоречит тому, во что Какаши верил с самого раннего детства. Вот только Обито — за пределами этих принципов, за пределами логики. Какаши должен спасать тех, кто по ту сторону. Он должен был схватить девушку за руку и вызвать полицию, заставить её рассказать всё блюстителям закона, а не идти в логово врага одной. Но он всё ещё здесь: уставился на Обито во все глаза, настроился на его волну так, чтобы чувствовать малейшие колебания эмоций того, и упивается этим, как дорвавшийся до воды путник, что бродил по пустыне долгие годы. Он хочет эмоций Обито ещё и ещё — совершенно разных, едва заметных, злых или отчаянных, тёмных или болючих: любых. Как сейчас, когда за рёбрами едва заметно тянет чужой болью, и в желудке уже привычно бурлит извечная вялотекущая злость. — По твоим меркам — да. Настоящий злодей. Дети, взрослые — я привёз сюда несколько десятков, и никому из них так и не удалось вырваться на свободу. — На себя Обито тоже злится. Ненавидит такого себя — прогибающегося под чужие правила ради своего пути. — Всё ещё собираешься меня спасать? Наверняка те, кого он привез — становились такими же безэмоциональными тенями, что Какаши встречал за эти годы в коридорах центра. Настоящий злодей. За такое количество похищений его по закону бы упрятали за решётку лет на двести, и по тому же закону Какаши должен его арестовать, но снова не делает ничего. И хоть ненависть внутри — теперь его собственная, к самому себе, но, кажется, так понимать Обито становится чуточку проще. Жить вопреки себе, вопреки своим принципам: как он это терпел, если всего пара мгновений с ненавистью подобной — и Какаши уже буквально разрывает на куски? Ненависть: он никогда прежде не испытывал этого чувства, но она всепоглощающая, идёт рука об руку с тем самым страхом, так же топит в своей черноте. И эта чернота плотнее и гуще, чем припорошенный белым мир снаружи — каким бы ярким он ни был, отсюда, из этой тьмы, его не разглядеть. — Всё ради твоей мести? — даже голос прорывается через толщу этой черноты с трудом. — Ради справедливости, — поправляет Обито. — И она уже скоро свершится. Даже если это всего лишь месть, даже если Какаши тоже станет жертвой мести, он просто не может заставить себя отвернуться или закрыть глаза. Он будет стоять на стороне Обито до конца, каким бы он ни был. Какаши тонет, но чётко понимает лишь, что всплывать в ближайшее время он точно не собирается. Он пока ещё недостаточно глубоко увяз, но если вот так вот, не шевелиться, пустить всё на самотек, то, быть может, скоро он сможет дотянуться рукой до Обито. Какаши протягивает руку, касаясь его плеча: пульс ощутимо вибрирует под ладонью. Настоящие руки Какаши сейчас не здесь, но, боже, как он ждёт того момента, когда дотянется, и, наконец, коснётся Обито вживую. И эта, казалось бы, безобидная мысль срывает какую-то пломбу, жалкий кусочек жвачки, который выбивает струйкой воды из огромной плотины, тут же отзывающейся скрипом и треском. Она дрожит под напором, и больше не может его сдержать. Очередной переворот за сегодня — ведь тьмы за этой плотиной намного больше, чем представлял себе Какаши. Там не только ненависть, не только страх — там столько всего, чему сходу даже не получается дать определения, столько оттенков грязных и разрушительных эмоций, что они сбивают с ног и предыдущие сравнения кажутся детским плесканием в мелком бассейне по сравнению с тем, как глушит сейчас. Как в теле разом трескаются все кости, а крик забивается вязкой лавой, что проникает в рот, в ноздри, в уши, в глаза, сжигает заживо изнутри и снаружи. Машину резко дёргает, когда они съезжают на гравийную обочину. Скрипят тормоза, пространство вокруг наполняет смех — злой и ядовитый. — И это ты говоришь про «спасение», — выплёвывает Обито. Он склоняет голову набок, скашивая глаза на Какаши, и без того сошедший с ума мир вокруг в одно мгновение замирает. Чужие эмоции исчезают, лишь для того, чтобы дать волю собственным. Тело слушается с трудом: руку, до сих пор касающуюся плеча Обито, приходится отдёрнуть — так начинает колоть в пальцах; током прошибает с такой силой, что ноги немеют. — Что? — в горле сухо до скрежета, сердце срывается в бешеный галоп. Обито спокоен, невозможно зол и…разочарован? Не удивлён — словно ждал момента, чтобы наполниться этим разочарованием. Знал, что это случится. Все вокруг знают больше Какаши. Футболка жалобно трещит по швам, когда Обито тянет за ворот на себя, ближе, так, что в нос бьёт его запах, обволакивает коконом изнутри и снаружи. Впивается другой рукой в волосы Какаши, а тот даже пошевелиться не может. — Что это? Обито наклоняет голову, и шею опаляет его горячим дыханием. — Знаешь, про что эта чёртова Связь на самом деле? Справедливость, взаимопомощь или подглядывания друг за другом — сущие мелочи по сравнению с сутью. Он шепчет — или это стук крови в ушах настолько заглушил все звуки. Дыхание скользит по шее, разрываясь мурашками, разбегающимися в разные стороны. Волоски на всём теле встают дыбом. — Связь — это эгоизм. Грудь разрывает разбушевавшимся там ураганом, рёбра сжало так, что не вдохнуть. Всё тело словно превратилось в расплавленную лаву, бурлящую и смертоносную. Обито говорит, но обрабатывать его слова получается с трудом. Эгоизм это плохо? Все люди в какой-то мере эгоисты. — Связь — это похоть, которая управляет сознанием. Похоть это плохо? Она не должна управлять телом — и телом Какаши она не управляла никогда. Вплоть до этого момента, когда других мыслей просто не осталось. Обито говорит — и его глаза уже давно не чёрные — красными всполохами гипнотизируют, засасывают в себя без остатка. Обито говорит, и шрам на его губе шевелится соответственно. — Жадность, которая перебивает «совесть». Какаши снова сглатывает и машинально пытается наклониться ближе, рассмотреть получше, потрогать этот шрам — руками, языком. Вдохнуть глубже этот запах, задохнуться им. Ему нужно больше. Жадность — это плохо? Тогда срочно надо что-то с этим делать — потому что в теле Какаши теперь осталась только она. Рука в волосах держит крепко — но Какаши игнорирует её, дёргаясь и оставляя в руке Обито клок волос. Тянется ближе, ближе, облизывая губы, склоняется к Обито наконец-то, словно прыгает в бездну с моста — как тогда, когда Обито не дал ему этого сделать. Прыгает, но рука Обито снова рядом — только на этот раз она не спасительная — она грубая и бесцеремонная — бьёт в грудь и выталкивает куда-то наружу. Наружу, где больше нет горящим красных глаз, нет горячего тела рядом и умопомрачительного запаха. Наружу, где есть только родная квартира и болезненный до одурения стояк в штанах. — Видишь? — слышит он мысли Обито, и Обито захлопывает дверь, прерывая связь, не давая даже возможности дотянуться до неё.