Проклятье чувствовать

Рано уставшее солнце лениво закатывается за горизонт, сплэша по земле красными лучами. Они разбиваются о сетку трещин на окне, рассеиваясь по комнате разноцветными зайчиками. Красиво. В этом сером городе так много серого, что когда видишь цвет — им хочется любоваться бесконечно. И Какаши любуется — залипает на то, как Обито щурится, прикрывая глаза рукой, как слегка сдвигается по стене в сторону, чтобы оно не слепило ему прямо в глаз, но оно упрямо следует за ним: заигралось. Проходит, наверное, пара минут, когда Обито всё-таки находит подходящее положение и расслабляется. Больше не торопится уходить — и Какаши его больше не держит. Если это вообще можно так назвать. Хочется поговорить нормально, хочется обсудить план, хочется услышать историю о жизни, которую Какаши пропустил. Которая явно не будет весёлой и позитивной, но он хочет знать об Обито всё. И есть только один вопрос, с которого стоит начать. — Почему ты работаешь на него? Обито мрачнеет, и разум свой так закрывает, что не выходит даже отголоски его мыслей поймать. — Скажем так… У него были рычаги давления. Отказаться я не мог, — он трёт рукой глаза, размазывая подсохшую кровь, и выглядит сейчас таким смертельно уставшим, словно на нём двадцать лет ездили. Хотя, по сути, так оно и было. Какаши идеалист — со своей колокольни хочется сказать, что он бы никогда не согласился работать на злодея. Но так ли это? Что это за рычаги такие могли быть, которые заставляли Обито пахать на него всю жизнь? Заставляли день за днём перешагивать через самого себя, слушать человека, которого он ненавидит всей душой, совершать поступки, которые пусть и не радикально, но всё-таки неправильные, даже в представлении Обито. И ведь ему уже давно не пять и даже не пятнадцать — давно мог сбежать, уйти, бросить Мадару, но всё равно остался при нём. Интересно, что же это могло быть — что в этом мире и в жизни Обито настолько важно, что он согласился на эту сделку с Дьяволом? Чем тот его шантажировал, чем притеснял и чем держал на коротком шипастом поводке? Что-то важное Обито настолько, что он положил на алтарь всю свою жизнь. Чтобы сомнений не оставалось, Какаши уточняет и связанный с предыдущим вопрос: — И сам убить его…? Обито нервный и ужасно вспыльчивый: Какаши бы не удивился, если бы он ему в порыве домашней ссоры зубную щётку в глаз воткнул. Так как он умудрился сдерживать себя столько лет? Это кажется просто невозможным. Насколько же плотно прижал его Мадара к ногтю? — Тоже без вариантов, — у Обито даже глаза, кажется, краснеют от злости. Сжимает и разжимает кулаки так, что Какаши даже отсюда слышит, как хрустят у него суставы. — Было. Сейчас могу. — Что случилось с тем, что сдерживало тебя? Обито склоняет голову набок, смотрит долго и пронзительно, видимо обдумывая, что именно стоит сказать, а что — нет. Но торопить его совсем не хочется — от этого взгляда на шее начинают шевелиться волоски, от удовольствия, от предчувствия, от этого эфемерного касания взглядом. Хочется, чтобы это длилось и длилось. Хочется больше взглядов, больше разговоров, больше близости, о которой Какаши совсем-совсем не думает, чтобы не провоцировать Обито. Просто сегодня они провели вместе практически весь день. За один день сблизились и связались ещё больше, как бы это странно ни звучало, учитывая, что сейчас на Какаши буквально не осталось живого места. Завтра на суде это вряд ли сыграет на его стороне, но если честно, сейчас ему и на это плевать. Хочется просто запереть входную дверь и остаться в его квартире вдвоём навечно. А большего Какаши и не надо. — Это больше не важно. Вот так вот. Двадцать лет это определяло судьбу и поступки Обито, а сейчас перестало быть важным. — Ты уверен? — Да. — Может я могу чем-то… — Нет! — отрезает так, что кажется, больше они к этому не вернутся. Чем бы это “важное” ни было, сейчас оно отошло в прошлое. И от этого становится горько-горько, как от очень плохого конца печальной истории. Что-то, что определяло всю жизнь, закончилось, испарилось, погибло. И перестало быть важным. А когда у человека что-то важное пропадает — он ломается и погибает и сам. Этого Какаши совершенно не хочет. Хочет, чтобы у старого “важного” всё на самом деле было хорошо. Хочет, чтобы Обито жил, чтобы нашёл что-то новое, что станет важным, чтобы не тонул в мести и ненависти. Чтобы просто был счастлив. Рядом. Но как бы потеря ни была ужасна, всё-таки теперь цепь, связывающая Обито все эти годы, наконец-то лопнула. Это произошло недавно? Как бы ни было грустно, но если Мадара потерял свой козырь и свою неприкосновенность, это им всё равно на руку. Какаши переводит взгляд с разбитого окровавленными шрамами лица Обито на испещрённое трещинами окно, за которым красный закат сменился тёмно-синим небом. Обито как то солнце: стоял на границе настолько долго, что сейчас, когда поводок ослаблен — может сделать что угодно, но пока не сделал. И Какаши догадывается почему. — Думаешь, что смерть была бы слишком лёгким выходом для него? Сейчас он может понимать Обито. Хоть их доводы совершенно противоположны, но он согласен с тем, что убивать Мадару — неправильно. Они же в цивилизованном, если так можно сказать, мире живут. — Я хочу чтобы он страдал. И для этого он выбрал убийство Хаширамы Изуной. Страдал бы от этого Мадара? Хаширама действительно от него без ума, но как обстоит дело с другой стороны? Последняя их встреча, помнится, закончилась не лучшим образом. Он приехал к Хашираме первый раз за две недели и всего двадцать минут хватило, чтобы он весь взбешённый и злой оттуда ушёл. Неужели это та же связь, что у них с Обито? Неужели она не всегда что-то чистое и светлое, неужели она может нести и боль и страдания? Какаши совсем не хочет в это верить: ведь чувствовать другого человека, чувствовать Обито так, как он чувствует его сейчас — это действительно дар. Какаши ловит себя на мысли, что слишком расслабился, и последние мысли наверняка были слышны и Обито — поворачивается рывком, сталкиваясь с ним взглядами. Обито закидывает голову, стукаясь затылком о стену и долго, протяжно смеётся. Но в этот раз не ядовито и не счастливо, в этот раз — горько. — Глупый, наивный Дуракакаши. Чувствовать это — совсем не дар. Это самое настоящее проклятье. Просто тебе повезло этого не знать. Хочется спросить “А ты узнал?”, но слова застревают в горле. Почему-то кажется, что сейчас слышать ответ на этот вопрос Какаши не готов. Ещё бы чуть-чуть, немного пожить в сказке, которую он себе придумал, ещё немного побыть рыцарем на белом коне, который пришёл сюда, чтобы спасти Обито и вывести преступников, ставящих опыты над людьми, на чистую воду. Ещё немного полюбоваться тем, как красиво солнечные зайчики скачут по его лицу, и шрамов сегодня как будто немного меньше, чем было раньше — Какаши каждый раз считает их, каждый раз пытается запомнить их расположение, форму, цвет, но каждый раз они снова другие, словно смеются над ним. Из этой сказки не хочется выходить в реальный мир, и темнота, что падает на город, и наполняет комнату, только способствует тому, чтобы снова и снова прятаться от реальности. — Я, кажется, вспомнил, когда мы впервые встретились, — зачем-то признаётся этой темноте Какаши. — Помню, как ты придумал имя Паккуну. Как мы строили железную дорогу и как лепили снеговиков на парковке института. И на площадке в садике. И во дворе. — Теперь на ностальгию потянуло? — Какаши даже в темноте не видит — чувствует — как Обито снова закатывает глаза. Интересно, он и в обычной жизни постоянно так делает, или только Какаши его так доводит? Как бы совсем-то не закатились. Жалко будет — красивые глаза у Обито. И весь Обито такой родной. Какаши сгибает правую ногу, обнимая её, осторожно укладывает подбородок на колено. Больно: челюсть болит, колено болит, всё тело ломит, словно по нему грузовик проехался. Но от этого так глупо эйфорично живым себя чувствовать удаётся. — Весело было. Но я был уверен, что ты настоящий, там, рядом. А ты уже тогда знал, что это связь? Теперь, когда Какаши вспомнил про их общее прошлое — так хочется его посмаковать, порадоваться ему, прочувствовать его. Найти и услышать подтверждение, что тогда тепло и весело было не только ему. Обито снова вернулся к своей привычной линии поведения — снова игнорит. И приходится додумывать за него: нет, наверняка тогда он ещё не знал, что это Связь. А как тогда он понимал то, что оказывался в другом месте? Или как Какаши тогда в подвале путал сны с реальностью? Подвал был на несколько лет позже — когда мама уже умерла. Подвал был во второй раз, когда Какаши его бросил. — Прости, что пропал тогда. Первый раз Какаши долго скучал по своему новому другу. Каждый раз вспоминал его, глядя на Паккуна, которому Обито дал имя. Каждый раз выискивал его глазами на парковке, спрашивал у ребят в садике или у прохожих на парковке института. Но он был совсем маленький, так что все эти воспоминания в конце концов выветрились из его головы, забивавшейся всё новыми и новыми знаниями. Помнил ли его Обито? — Я искал тебя, — Какаши не может перестать оправдываться. — Скучал. Это ужасно важно — чтобы Обито понял и принял, что всё это просто козни судьбы. Не больше и не меньше. Какаши не хотел его бросать, он стал заложником обстоятельств. — И что? — хрипит из темноты Обито. — Просто хочу, чтобы ты знал. — И зачем мне это “знание”? — Чтобы понимал, что я не бросал тебя. Это произошло не по моей вине. — Случайно начал глотать таблетки? — Нет, это… — он проглатывает слова, слегка двигаясь в сторону фотографии с мамой, словно снова пытается её спрятать. — Я же был мелкий, не знал для чего они. В комнате уже темнота, хоть глаз выколи — луна и звёзды скрылись под чёрными облаками, а свет фонарей сюда сегодня как будто не достаёт. Вставать и включать лампу совсем не хочется — словно в этой темноте можно не просто уютно сидеть, словно в ней можно что-то спрятать от Обито, от себя самого. — Плевать. — Не плевать, я хочу, чтобы ты услышал меня. — Я услышал и сказал “плевать”. Это ничего не меняет. Это было двадцать лет назад. — Тогда почему ты злишься? — По кочану. — Мы можем разговаривать нормально? — Нет. А должны? Мы теперь вдруг стали друзьями? — Мы больше, чем друзья. — Да, и кто же? Парочка? Друзья с привилегиями? Семья? — Обито снова смеётся тем своим обиженным ядовитым смехом. — Мы друг другу никто, мы случайно встретились снова, и так же разойдёмся, как расходились раньше. — Я же говорил, что больше никуда не уйду. — А кто говорит о тебе? Весь мир теперь вертится вокруг тебя, да, Какаши? Ты, ты, всегда ты. — Я не это имел ввиду. — А я это. Не ты один умеешь пользоваться таблетками. — Нет, Обито, давай обсудим, давай поговорим, давай поймём друг друга. — Мне нечего понимать — я вижу тебя насквозь. Я слышу твои мысли, как ты пытаешься обелить себя, но прячешь тот факт, что твоя мамаша в этом участвовала. Я чувствую твой настрой, как ты хочешь казаться героем, но боишься выходить за рамки привычного. — Для того, чтобы бороться со злодеями — не обязательно нарушать какие-то правила, мы можем бороться и в рамках закона. — Да? Ну посмотрим завтра, как тебя поддержит твой любимый закон, — ухмыляется Обито в темноту. — Посмотрим, как ты останешься ему верен и верен своей игре в героя. Ты слепец, Какаши, и пока так и будешь смотреть на мир одним глазом — никогда не увидишь истины, никогда не поймёшь её. Точно, завтра же суд, под который его Обито подвёл. — У меня замечательный послужной список и отличный адвокат, всё будет нормально. — Но против тебя большие люди. — Посмотрим. — Посмотрим. Да, он идеалист, может в каком-то плане слепец. Но так ли это плохо? День, проведённый с Обито — словно другая жизнь. Это ново, трепетно и глубоко, местами злит до чёртиков, да ещё и эти эмоциональные качели выматывают. Ладно, не всё сразу, одна проблема за раз. Сегодня они узнали друг друга получше, прочувствовали друг друга глубже. Удочки, которую Какаши закинул, его частички правды, которую он раскрыл, пока что достаточно. А с остальным они могут разобраться и завтра. От нервотрёпки, новых эмоций, драки на изнеможение, в конце концов, на тело вдруг накатывает такая смертельная усталость. Тело и мозг просто не справляются с непривычной нагрузкой, требуя законного права отдохнуть перед завтрашним, ещё более сложным и напряжённым днём. Хочется поговорить ещё, говорить до рассвета, узнавать и узнавать — но на это нет сил. Хочется сказать “останься на ночь”, но в этом нет смысла. Какаши откывает рот, чтобы подвести какой-то итог сегодняшнему дню, озвучить свои выводы или повторить слова извинений, но Обито уже ушёл. Но теперь Какаши уверен, что он рядом, чувствует его, слышит. И что он ещё вернётся. Потому что теперь у них всё-всё должно быть как в сказке, в которой хочется пожить ещё немножко, хотя бы до утра. Какаши встаёт, опираясь на тумбочку, и плашмя падает на засыпанную таблетками и мусором кровать. Надо бы проветрить от терпкого запаха крови, прибраться или хотя бы расправить кровать, но сил ни на что нет, так что он просто поскорее проваливается в тёплый и уютный сон, где сказочное прошлое, которого не было. Где мама напевает себе что-то под нос, пока разливает сок по стаканам, и ставит перед ними с Обито на стол. Треплет Какаши по волосам, целуя в макушку. И Обито тоже треплет по волосам — тот надувается смешным индюком, но от прикосновения не уходит. Мама улыбается ему, и Какаши тоже улыбается. И всё у них в этом сне так хорошо и радостно, что выныривать из него вовсе не хочется. Ведь ещё немного, до утра, пожить сказкой — разве это так плохо? И разве так плохо быть идеалистом в их прогнившем и грязном мире? Ведь без веры смотреть в завтра, в будущее, в этом мире будет, наверняка... страшно.