Проклятье чувствовать

В зале суда народу битком. Просторно, но атмосфера давящая просто донельзя. Трибуны старые, но вычищенные до блеска, и пахнет от них этими химическими чистящими средствами. Или пахло — потому что сейчас Какаши как ни пытается глубоко дышать, никак не учует запах. Куренай рядом что-то возмущённо говорит судье, размахивая руками — даже её хвалёная выдержка лопнула после приговора. Какаши-так вообще как обухом по голове ударило: ни запахов, ни звуков, ни каких-то сторонних чувств. Это серьёзно? То, что сейчас произошло — произошло с ним? Или это просто бред воспалённого сознания — потому что очень уж на него похоже. — Юхи-доно, — судья стукает молоточком, врываясь своим скрипучим голосом в мозг. Вбивая этим молоточком сверло в висок и гвоздь в крышку гроба Какаши. — Если вы не согласны с решением суда, вы можете подать апелляцию через две недели. Ваше дело будет рассмотрено повторно. — Но Ваша светлость! — голос у Куренай дрожит от уже несдерживаемого гнева от несправедливости. — Если мой клиент не обвиняется в покушении на убийство, то ему можно вменить лишь утерю табельного оружия! И наказание за столь рядовой проступок немыслимое! Что правда, то правда. Оружие у них в городе от полицейских уходит частенько — могут зажать в неблагополучном районе толпой вооружённых бандюганов и просто отобрать. Может стайка малолеток облепить и стырить. Можно в погоне потерять. Сколько уже у них подобного было — не счесть. Дальше административного взыскания никогда не шло. Раньше. Какаши и здесь первопроходец. Вся карьера, вся жизнь, вся «справедливость», которую он защищал, рухнули в одно мгновение вместе с тем, как у него отобрали значок. Не просто на время расследования, не на неделю, не на месяц, не даже на пару лет, как боялся Какаши — а окончательно и бесповоротно. Показательный расстрел, так сказать. Либо слишком уж он оказался подозрителен Мадаре, что тот решил не мелочиться, либо новые «враги врагов» оказались не удовлетворены решением Какаши не выдавать на суде связь Мадары с Хаширамой, либо… Да много всего можно предположить, но такого он даже в страшном сне придумать бы не смог. Ах да, страшный тут не сон, а всё остальное. Судья снова бьёт молоточком по подставке, и Куренай замолкает — но у неё, кажется, даже волосы на голове шевелятся от злости. Сейчас тут будет следующее слушание, так что им пора отсюда убираться, тем более, что ловить здесь больше действительно нечего. Какаши на ватных ногах выходит из-за трибуны, направляясь к выходу, где его ловят похлопываниями по плечам не менее пришибленные вердиктом члены команды. — Какаши, не переживай, мы подадим апелляцию, найдём виновника стрельбы, соберём подборку подобных инцидентов с утерей табельного оружия — всё сделаем и они вернут тебе значок! — ободряюще гудит Асума. И на жену смотрит, мол, подтверди. — Точно, Какаши, — бросает она, обходя их. Тоже ободряюще сжимает предплечье Какаши, в этот раз не трогая синяки. Вздыхает тяжело, — прости меня. Для неё это вообще наверное первый разгромный проигрыш в суде — ей и половину заготовленного не дали рассказать, постоянно перебивая обвинениями. Обвинитель со стороны суда так виртуозно оперировал фактами, перевирая их под себя, а судья так благосклонно позволял ему перебивать сторону защиты, что весь суд был больше похож на какой-то фарс, чем на суд. И уж тем более чем на акт справедливости, который должен был тут твориться. Какаши выходит в массивные дубовые двери, прислоняясь лопатками к косяку у туалета, в котором они зависали какие-то полчаса назад. Но тогда он был настроен на битву и на войну, а сейчас хочется просто лечь и умереть. Забавно, учитывая, что самоубийство у него тема запретная, но только подобные мысли теперь и крутятся в голове. Ох, как сейчас хочется схватить Обито за грудки и как следует приложить головой об этот самый косяк, лишь бы хоть немного попустило, лишь бы хоть немного выпустить пар. Но чёртового Обито до сих пор нет — не появлялся поязвить перед судом, не был на суде, и сейчас его тоже нет, и как Какаши ни прислушивается — не может его нащупать и почувствовать. — Какаши, я поговорю с нужными людьми, — выводит из шока Минато, заботливо ероша волосы, как будто Какаши просто грустный школьник, которому выговор несправедливо сделали. — Ты, главное, не сдавайся раньше времени. Это всего лишь недоразумение, и мы это уладим. Просто подожди немного, отдохни пока. Отдохни — хорошо сказать. У Какаши тут планов на войну было немеряно, а теперь и непонятно, против чего он может воевать голый? Да его в два счёта скрутят и за решётку упрячут, а то и в исследовательский центр Орочимару — и никто его там не найдёт. А если и найдёт — так он там просто слюну пускать будет к тому времени, запертый в собственной голове. — Сила юности вытаскивала тебя и не из таких передряг! — гаркает Гай на весь холл. — Прорвёмся. Сила юности. Внутри Какаши сейчас нет вообще никаких сил. В ушах звенит, ноги ватные. — Отойду припудрить носик, — он натягивает улыбку, ретируясь в туалет. Встаёт напротив огромного зеркала, уставившись на своё отражение, и снова, как вчера, как много раз за последние дни — не может себя узнать. Как получилось так, что его прекрасная жизнь, полная надежд и мечтаний, пусть приземлённых, но всё же — как она стала такой? Из зеркала на него смотрит потерянный, пустой и напуганный пацан. Даже просто выйти сейчас на улицу из здания суда, без значка — уже страшно. Даже не смотря на то, что на нём до сих пор полицейская форма, сейчас она — не более, чем маскарадный костюм. И Какаши в нём — обычный клоун. Мадара копал под него, неизвестные ребята из МВД копали под него, а Обито одним своим поступком подкинул всем им огромную мясную кость. Весь Какаши — просто эта кость, которую бросили в толпу озверевших псов, чтобы пройти мимо них. И это сработало — сейчас, когда всё внимание было приковано к Какаши, Обито мог делать всё, что угодно. Мог реализовать какие-то свои суперсекретные планы, которыми он не захотел делиться. Какаши расстёгивает пуговицы на рукавах рубашки, и подкатывает их, запуская обе руки по локоть в ледяную воду. Плещет в лицо, ещё и ещё — но не освежает. Лицо горит, всё тело словно чахоточное бьёт истерической дрожью, и никак не успокоиться. Он же сразу понял, что Обито его подставил. Сам предлагал свою помощь в его войне, говорил высокопарные слова, думал героические мысли — вроде того, чтобы пожертвовать чем угодно ради Обито и справедливости. Так как вышло, что к настолько серьёзным жертвам он оказался не готов? Нет, он знал, что это может произойти. И понимал, на что идёт (или на что его привели). Просто… просто когда Обито нет рядом, вокруг становится слишком пусто — и все мысли грохочущим эхом раскатываются по пустому пространстсву вокруг и внутри, и двоятся, двоятся, двоятся. Слишком громко, пусто. Одиноко. Не по себе. — Эй, Обито, — зовёт Какаши вслух своё отражение. — Это помогло тебе продвинуться на пути к твоей цели? Но Обито снова не отвечает. Дверь сзади щёлкает и в неё просовывается сверкающее Силой Юности лицо Гая. — Какаши, ты в порядке? — он затекает в туалет весь, прикрывая за собой дверь. — С кем говорил? В отражении только они вдвоём. И как бы Какаши ни представлял, Обито не разглядеть. — Сам с собой, — усмехается Какаши. Он словно снова вернулся к тому времени, когда не верил в существование Обито. Словно снова сходит с ума и не может определить что из происходящего настоящее, а что — нет. Так и подмывает вернуться к худшему из возможных вариантов, вроде окончательно поехавшей крыши, вследствии которой Какаши и мерещится всякое. А заодно детей похищает и в стариков стреляет — почему бы и нет? Гай встаёт рядом, скрещивая с ним взгляды через зеркало. Толкает плечом, делая своё суперсерьёзное — для особых случаев — лицо. — Перестань себя накручивать, справедливость не может от тебя отвернуться. Не успеешь моргнуть, как твой значок снова будет у тебя. Если бы всё было так просто. Какаши кисло улыбается: — Хотелось бы верить. Гай разрывает зрительный контакт в зеркале, разворачивая за плечи лицом к себе. Легонько встряхивает, привлекая внимание. — Расскажи мне, что происходит. Конечно. Не хочешь ли пройти в сумасшествие Какаши, благодаря которому он уже потерял свой значок? — Связался не с теми ребятами. — Подробнее. Гай сейчас здесь, совсем рядом — плечами ощущается его тепло. А ещё он так сильно вцепился в синяк, что сложно спутать его с глюком. Но не смотря на это, Какаши до сих пор чувствует себя невероятно одиноким, пустым, ополовиненным. И от мысли, что Обито пришлось пройти через это, будучи ребёнком, его буквально на части раздирает. Как бы он ни был зол на Обито за то, что тот подставил его, лишив значка; за то, что снова куда-то смылся, когда у них только начало всё налаживаться. Несмотря на это — представляя весь ужас одиночества, лишь отдалённые кусочки которого Какаши испытывает сейчас — он снова возвращается на путь истинный, вспоминая, кто в этой истории настоящий злодей. — Хорошо. — В конце концов он и так по плану собирался завтра навестить Орочимару. А для этого ему кровь из носу нужен напарник. — Только надо немного проветрить голову. Приходи завтра утром, всё расскажу, и на дело пойдём, как настоящие детективы. — Уу! — Воодушевлённо тянет Гай. — Вот это уже другое дело! Я принесу пончики! — Вот уж спасибо, не надо, — улыбается Какаши. Наконец-то искренне. Каким бы ни был тяжёлым день, скоро он закончится. Надо просто выдохнуть, снова вдохнуть — и с новыми силами броситься в новый бой. — Тогда до завтра! А завтра уже точно всё будет совершенно по-другому. Может и Обито наиграется в молчанку и вернётся.

*

Только жизнь снова поступает по-своему, оттягивая завтра ещё дальше. Скрывает его за горизонтом, прячет в темноте, вместе с тем, как Какаши на голову надевают мешок, скручивая его прямо в собственной парадной на лестничной клетке. Какаши скрипит зубами, проглатывая все матерные словечки, которые рвутся наружу. Опять двадцать пять. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, кто это так хочет с ним пообщаться, что даже церемониться не стал. Его заталкивают в кожаный салон машины, они куда-то едут, и всё это время Какаши пытается вспомнить все свои слабенькие знания по поводу иерархической структуры его новых друзей. Звания МВД вроде даже выше, чем полицейские. Точнее, прав у них больше. Так почему такие важные ребята не смогли сами прижать Мадару к ногтю? Зачем им понадобилась помощь Какаши? Хотя чего предаваться раздумьям, когда ему сейчас всё сами они и расскажут. И действительно — не проходит и пятнадцати минут, как машина выезжает на гравийку, шелестя шинами. Ещё минут пять — и они останавливаются. Хлопают двери, скрипят ворота, Какаши вытаскивают за шкварник, заталкивая внутрь какого-то здания, и усаживают на стул, развязывая руки и срывая с головы мешок. После двадцати минут в темноте — даже тусклый свет сейчас кажется невероятно ярким. Какаши жмурится, щурит слезящиеся глаза, пытаясь сориентироваться и свести расплывающиеся вокруг калейдоскопные пятна во что-то оформленное. Он в просторном пустом помещении — то ли на складе, то ли в амбаре. Через мутные окна под потолком проникает рассеянный свет, подсвечивая стоящие столбами пылинки. На столе перед Какаши закрытая, уже знакомая чёрная папка. Прямо напротив стоит статный мужчина. Волосы уже полностью седые, но во взгляде, осанке и ауре, витающей вокруг, такая мощь, что внутри всё замирает от одного взгляда на него. — Полковник Министерства Внутренних Дел Тобирама Сенджу, — представляется он. — Соболезную о том, что случилось с вашим братом, — зачем-то ляпает Какаши. Хотя коню ясно, что он тут не за соболезнованиями. Просто стресс сегодняшнего дня уже перевалил за свою максимальную отметку, и дальше уже совершенно не страшно. А уж бояться полковника МВД ему вообще негоже, тем более, что от него как раз веет самой настоящей справедливостью. — Причастен? — Тобирама складывает руки на груди, отходя на шаг и вставая полубоком. Так, чтобы не давить, хотя всем своим видом излучает это-самое давление. — Нет. — Но и помогать нам не спешишь. — И рад бы, но мне нечего было сказать, как я и говорил. — А теперь, без значка, что скажешь? Какаши кривится: — Это ничего не меняет. Я на стороне справедливости. — А что для тебя «справедливость»? — Философский вопрос. — И тем не менее? Какаши собирается с мыслями. Нечего тут ответить, справедливость для всех одна, хоть и говорят, что она для каждого своя. Тобирама вздыхает, подвигая к себе стул и осёдлывает его, складывая руки на спинке. — Ты разочаровал меня, Какаши. Я думал, что вы пришли к взаимопониманию с моими людьми утром. Я знаю, что у тебя много информации, но ты тщательно скрываешь её. — Не знаю, о какой именно информации вы говорите, но, к сожалению, большая часть того, что я знаю — всего лишь додумки. У меня нет никаких доказательств, так что всё это — всего лишь гипотезы, и ими делиться с судом было бы неправильно. — А что правильно? Отсиживаться в кустах, пока люди в опасности? Вот уж в трусости его ещё не обвиняли. Как-то беседа началась совсем не так, как он предполагал. И Тобирама как будто не обвиняет его напрямую, а действительно просто выражает своё разочарование нашкодившим ребёнком. — Я не отсиживаюсь. — А как это называется? У тебя был отличный шанс поделиться информацией со всеми, но ты утаил её. — Информации нет, — с нажимом повторяет Какаши. — Гипотезы. — Расскажи. — Без подтверждения не готов. Тобирама разочарованно качает головой. — Из-за того, что ты ведёшь себя как жалкий трус, зло так и будет торжествовать на свободе. Так хочешь быть предателем города, значка и людей? И эти люди до сих пор в опасности из-за тебя. Он раскрывает папку, поворачивая к Какаши, и раскладывает листы один за другим. — Давай я расскажу, что ты знаешь, — он вынимает фотографии стены в комнате Какаши. — Ты знаешь про связь полковника Учихи и Орочимару из института. — Тычет пальцем в нарисованные стрелочки схемы. — Знаешь про И-сана, он же Учиха Изуна. Много знаешь, раз у тебя тут нарисован такой красивый треугольник. Ты выяснил, какая именно связь между Мадарой, Изуной и Хаширамой? Мвдшники много знают, но знают ли они саму суть исследования института Орочимару? Рассказать такое вслух пока что Какаши явно не может — звучать будет как бредни сумасшедшего. Он же только решился попробовать эту информацию на Гае. — Нет, — пока рассказывать об этом рано. — Как именно они все связаны — без понятия. Пока просто записал. Тобирама прикрывает глаза, и его ноздри зло раздуваются. Он трёт переносицу, придвигается ближе, раскладывая оставшиеся бумаги, водит по ним пальцем, озвучивая дальше: — Твои родители с этим тоже связаны. Твоя мать была сотрудницей института. Отец сотрудником полиции. Оба покончили с собой. Или это официальное заявление — сам ты в это не веришь? Или почему копаешь в эту сторону? — он тычет пальцем в фотографии пола и разбросанных там окровавленных дел. — Ты считаешь, что все они как-то связаны с похищенной девочкой и другими детьми? Что ещё ты знаешь и что ещё скрываешь? Может быть после беседы с Гаем, после настоящей встречи с Обито, после того, как что-то ещё проявится в этой мутной истории — Какаши и будет готов рассказать всё МВД и полиции, но пока что все его истории действительно просто притянуты за уши. И чем дальше Тобирама озвучивает вслух сухие факты связей, тем более бредовыми они кажутся Какаши. Если МВД знает про похищенных людей, то почему не действует? Если в курсе об экспериментах? Или у них тоже только догадки? Голову просто разрывает от мыслей — как поделиться информацией, не выставив себя окончательно шизиком? Что известно этим важным шишкам напротив, и что они ожидают выяснить у Какаши? Не похоже, что ему будут вырывать ногти или пытать водой в ожидании ответов, тогда эта встреча тоже не более, чем ознакомительная? Его отпустят восвояси, даже не получив от него ответов? Вопросов уйма. — Полковник Учиха Мадара обвиняется в связи с похищением людей, в ведении мутных дел с институтом Орочимару. Но у нас нет конкретных доказательств, достаточных для того, чтобы упрятать столь высокопоставленную шишку за решётку надолго, — благосклонно приоткрывает завесу тайны Тобирама. — Обвинить-то мы его можем, но он так же выберется обратно на свободу, а этого мы допустить не можем, поэтому нам нужно больше информации. Любая информация может оказаться полезной. А у тебя слишком много информации, которую ты прячешь, пусть и говоришь, что это всего-лишь догадки. Например это, — он встаёт, доставая из кармана свернутую мятую бумажку, — я уверен, не просто догадка. Он разворачивает её, швыряя на стол, и Какаши снова вздрагивает изнутри, покрываясь испариной. Дурацкая же была идея оставить в квартире столько улик, которыми не планировал делиться. С листа смотрит фоторобот Обито, которого он так и не смог найти по базам, но может у него просто не хватило уровня доступа? Может эти ребята добьются большего? Этого Какаши теперь совсем не хочется. Если они выйдут на Обито, то его определённо упрячут за решётку, как должен был сделать сам Какаши уже давным-давно. Но как бы он ни был верен справедливости, по отношению к Обито она раз за разом даёт сбой. Обито до сих пор нет, и чем дольше они порознь, тем больше он снова начинает казаться просто сном. Но эти люди не должны заглядывать в его сон, не должны пачкать его своими догадками и своей другой, однобокой справедливостью. — Что ж, — Тобирама подводит итог их недолгой и неинформативной беседе. — Когда передумаешь, приходи в бар «Праведность» в Кабуки. Со своей стороны могу уверить, что при надобности, от Мадары мы тебя защитим. Вернём значок, если нужно. Даже название у бара соответствует тому, чем буквально пропитан сегодня день. Праведность: безгрешность, милосердие, законность. Справедливость. Одна для всех и для каждого своя. Какаши сглатывает. — Информатор… должен мне кое-что рассказать. Но он хочет полную неприкосновенность. Тобирама снова трёт переносицу. — И раз ты говоришь об этом сейчас, он не сильно невинен. Это он стрелял в Хашираму? Чёрт, как он это связал? И ведь почти угадал. Какаши торопливо вскидывается: — Нет! Полковник видит его насквозь — возможно даже глубже и проницательнее, чем может казаться. — Если он виновен или хотя бы причастен, он должен ответить по всей строгости закона, — строго отсекает он. — Но правда в том, что в этом мире слишком много грязи и несправедливости, и ради будущего часто приходится поступать жёстко или неправильно. Одна жизнь — это всего лишь одна жизнь. Если пожертвовав одной жизнью, мы сможем спасти тысячи — так тому и быть. Если твой информатор поможет нам засадить настолько крупную рыбу — я лично позабочусь о том, чтобы с него сняли все обвинения. Даже если это он подстрелил моего брата. Одна жизнь — это всего лишь одна жизнь, но жизнь Обито — особенная. И ею жертвовать Какаши точно не намерен. В чём бы ни заключался план Обито, сегодня карты в любом случае легли на его сторону: новый могущественный союзник, который вышел на них сам, новые связи. Нестерпимо хочется всё это с ним обсудить — но Какаши до сих пор один.