Проклятье чувствовать

За окном размеренно гудят машины. Только этот звук и такое же размеренное напряжённое сопение разрывают напряжённую тишину. — кх… — кашляет Буру, и Гай всё-таки выходит из ступора, смаргивая. — Погоди, я запутался. То есть у тебя есть некая телепатическая связь с тем человеком, что похитил Мираи? Ты договорился, чтобы мелкую вернули в обмен на слежку за Учиха Мадарой. Таблетки, которыми тебя пичкал исследовательский институт Орочимару, разрывали вашу эту-самую телепатическую связь, но сейчас вы снова вместе. — Вроде того, — подтверждает Какаши, цепко высматривая медленно ползающие по лицу Гая мысли. Кухня снова наполняется сопением. На этот раз двойным, так как Буру тоже присоединяется к Гаю, видимо помогая тому осмыслить неосмыслимое. Если бы такое на Какаши вывалили, он бы точно не смог это переварить. Но это же Гай, если кто-то в такое и может поверить, то только он. Какаши, конечно, опустил детали, попытавшись объяснить через обычную телепатию, о которой в каждом втором комиксе трубят, но всё-равно получилось несколько… необычно. Но более очевидного варианта, кроме как рассказать Гаю об этом в лоб, он не увидел. Раз он планирует пойти в логово врага — ему нужен надёжный тыл. Что ж, а даже если его сейчас сдаст в психушку лучший друг — Какаши это явно заслужил. И Обито счастлив будет, что он никуда не лезет. Гай окончательно уходит в себя, и Какаши разливает кипяток по чашкам, бросая туда чайные пакетики. Берёт свою и сначала спокойно, затем нетерпеливо дёргает пакетиком туда-сюда. Ожидание томительно. Проходит, наверное, минут десять, и Гай, наконец, отлипает. — …что ж, — подытоживает он свои молчаливые размышления. — Поздравляю, друг! Какаши отрывается от заваривания чая, глупо моргая в его сторону: — С чем? — С тем, что у тебя действительно есть суперспособности! — Да уж. Звучит убийственно, — Какаши тянет пса за ухо, и тот отзывается недовольным ворчанием. Вот так вот просто всё во взаимоотношениях — мгновенная реакция на любое действие. Не молчание, длиной в десятки лет. И не молчание, длиной в сутки, которое уже успело десять раз позлить, понервировать, напугать, снова позлить — и так по кругу. — Ну, я сразу понял, что с Мадарой что-то не то. Почувствовал, так сказать, — Гай встаёт из-за стола, снова возвращаясь в привычный режим. Подходит, берёт свою кружку, свободной рукой хлопая Какаши по плечу. — И с Орочимару твоим — так и знал, что он твои суперспособности изучает. Ух, мы… точнее закон ему задаст, когда мы, как настоящие детективы, расследуем это дело! Гай как всегда сверхвдохновлён и полон жизни. И даже история про телепатическую связь с человеком, который похищает детей, его уже словно совершенно не смущает. Десять минут подумал, понял, принял и смирился. — Против нас большие ребята, — спускает его с небес на землю Какаши. — Надо быть предельно осторожными и внимательными. Боюсь, значок — далеко не всё, что они могут отобрать. Гай отпивает чай, доставая из упаковки пончик-для-слежки, откусывая от него огромный кусман — так и до сахарной комы недалеко. Неспешно прожёвывает, и серьёзно отвечает: — Я понимаю, кто против нас. И понимаю, что стоит на кону. Бороться со злом — наша работа, так что не время пугаться, просто нужно поступать осторожно и продуманно. Ты же не просто так посвятил меня в курс дела — мы команда. И после сегодняшней разведки, думаю, стоит подключить и других. — Опуская подробности с телепатией… Гай весело ржёт: — Пожалуй. Вряд ли их консервативные мозги смогут такое переварить. — Да, — улыбается Какаши. — Зато в тебе я не сомневался. Гай подмигивает: — И правильно, дружище. Тем более, что я говорил о твоих суперспособностях ещё двадцать лет назад. Можно сказать счёт семьсот двадцать три — семьсот двадцать пять. Их соревновательный счёт снова скакнул почти в два раза, и в этот раз Гай накрутил себе целых два очка — так гордится собой. Это так привычно, знакомо, родно — успокаивает. И с таким прикрытием сегодня точно ничего не случится, а сами они станут как минимум на шаг ближе к истине. Какаши только протягивает руку к дверному замку, как по ещё незажившему синяку на плече больно прилетает ободряющим-полным-любви-и-юности шлепком Гая. — И я рад, что в твоей жизни появился такой важный человек. Дверь щелкает, открывая путь в очередное совершенно не прозаичное приключение. Как у настоящих детективов. Да уж, «важный человек», которого Какаши динамил двадцать лет. Да и: — Он же похитил Мираи. Гай пожимает плечами: — Но он её вернул. Дверь хлопает за спиной. — Подставил меня, и подстрелил добродушного старичка. Гай весело сбегает по ступенькам вниз: — Так это не он стрелял. Старичок до сих пор жив, а ты не в тюрьме. А значок бы у тебя Мадара и так отобрал, повода особо не нужно было. На улице ужасно ярко, Какаши даже приходится прикрыть глаза ладонью, чтобы не ослепнуть в первое мгновение. Положа руку на сердце, он рассказал Гаю всё это не только ради помощи в деле, но ради его бесконечного оптимизма, который стопроцентно подтвердил бы — и сделал это — все дурные неадекватные мысли Какаши. Они действительно связаны. И сейчас эта их связь поможет вывести злодеев на чистую воду, поможет их справедливости восторжествовать. Их собственной справедливости, в которой Какаши уже закинул удочку, чтобы снять все обвинения с Обито, почему-то совершенно забыв озвучить условия для себя. Ну, когда это ещё будет — это только Гай искренне может считать, что сегодня всё закончится. На самом деле им предстоит ещё куча работы, и сегодня всего лишь разведка, а завтра… Будет видно, что будет. К Орочимару сегодня наведаться — лучший из дней. Тем более, что Обито до сих пор нет — так что по крайней мере не будет его доставать и отговаривать. Помнится, он был радикально против того, чтобы Какаши туда шёл. Но ведь он сейчас не один — рядом Гай, который будет буквально за дверью, который знает практически всё, и который прикроет его спину в случае чего. Всего лишь разведка: запланированная и подконтрольная.

*

В детстве они с Гаем частенько играли в шпионов. Даже сюда, к институту приезжали, когда следили за отцом. Вот только в тот же день отец покончил с собой, и эти воспоминания затёрлись в затуманенном лекарствами разуме Какаши. Сейчас же они снова всплывают перед глазами — и Какаши словно снова видит, как широкая спина отца скрывается за приветливо распахивающейся пастью раздвижных дверей. — Ты в порядке? — Гай выпускает Буру из машины, надевая на него намордник, и пёс протестующе рычит — чувствует, что что-то намечается, хочет сражаться вместе со всеми, а в наморднике особо не повоюешь. — Да, — Какаши проводит рукой по макушке пса, и тот мигом успокаивается — не привык к выражениям любви или заботы от Какаши, так что все их воспринимает с осторожностью. И правильно — что-то Какаши последнее время действительно размяк. Где тот стержень, который заставлял его подниматься по утрам, выслеживать и ловить преступников? Который заставлял танком переть вперёд, к маячащим на горизонте перспективам и будущему. Сейчас впереди ничего не разглядеть — даже бока стеклянного института-космического корабля непрозрачны: затянуты статичным серым небом. — Что думает по этому поводу твой новый друг? — секретным шёпотом всё-таки спрашивает Гай. Какаши видел, как его разрывало от того, чтобы не задавать миллион уточняющих вопросов — это даже мило. Потому что так знакомо и родно. Успокаивает. — Он вообще не сильно рад, что я могу действовать по-своему. — И, несмотря на это, вы поладили? Какаши смеётся: — Можно сказать и так. В любом случае, это просто разведка. — Ты же не планируешь кидаться обвинениями? — Это было бы глупо. — И всё же? — Посмотрим по обстановке, — Какаши по привычке протягивает руку к ремню, но там сейчас нет табельного оружия. Некомфортно. — Дать тебе пушку? — моментально улавливает его напряжение Гай. — Не думаю, что мы там будем устраивать перестрелку, — снова улыбается Какаши. — Но спасибо за предложение. Гай пожимает плечами, так же по нервной привычке доставая свой пистолет из кобуры и проверяя обойму. — Правда, — Какаши поворачивается к нему лицом, кладя руку на плечо. Ладонью чувствуя размеренно привычно быстро и возбуждённо бьющееся сердце Гая. — Спасибо тебе. Гай вопреки ожиданию хмурится, сжимая своей ладонью руку Какаши. — Мы же напарники, а это обычная разведка, коих у нас была уже тьма. Давай ты не будешь меня пугать трагичными благодарностями, которые звучат как прощание. Какаши криво усмехается: — Учитывая обстоятельства, вряд ли мы можем себе позволить держать Орочимару за дурачка. Его институт наверняка похищает людей уже лет тридцать, и я не нашёл ни одного обвинения в их адрес за всё это время. Крыша у них, конечно, хорошая, но, думаю, и сам Орочимару — та ещё мутная змея. — Тогда просто не дай ему себя укусить. — Так точно. — Не пей и не ешь ничего. — Определённо. — И уколы не давай себе ставить. — Как скажешь. — И шлем… лучше не надевай. Когда нервозность разделена на двоих — становится намного-намного спокойнее. Какаши глубоко вдыхает, пропуская морозный, пропитанный смогом воздух в лёгкие. Конечно, он не будет лезть на рожон. Это просто рядовое расследование, он провёл их уже кучу. Стеклянная пасть приветливо распахивется, пропуская их внутрь. Девушка на ресепшене мило улыбается Какаши, делая пометки у себя в компьютере. Только слегка с подозрением косится на свиту из Гая и пса, но не комментирует — у них нет никаких проблем с сопровождающими, словно и скрывать им в их большом блестящем институте нечего. Она заканчивает клацать по кнопкам и выходит из-за стойки, проводя их к лифту. Гай шелестит фантиками тиснутых со стойки регистрации леденцов, восторженно вертит головой по сторонам, разглядывая стерильное убранство корабля — точно, он же тут впервые. — Круто! — восторженно шепчет он. — Совсем непохоже на логово злодея. Какаши тычет его локтём под рёбра от греха подальше — они тут на разведке, понимаешь ли, а Гай все их планы решил службе охраны, наверняка наблюдающей за ними через камеры, раскрыть. То есть, конечно же, за ними никто не наблюдает — просто воображение разыгралось. Какаши был здесь уже тысячу раз, но каждый раз разум был затуманен. А сегодня он словно первый раз за долгое время здесь в своём сознании. Так же, как много лет назад, когда отец впервые его сюда привёл, и туманный образ мальчика в столе предупреждал его: — Он плохой. Сегодня Какаши знает правду, и с открытыми глазами сюда заходить страшновато. Один неверный шаг в сторону — и конец. Стоит оступиться — и он затеряется где-то в подвале здания вместе с остальными заключёнными, которым уже давно не повезло. С теми, кто пришёл сюда по своей воле, или кого привезли насильно. Обито привёз. Лифт пилинькает, оповещая о том, что они приехали — и они выходят в белоснежный мраморный коридор. Каблуки форменных ботинок гулко стучат по этому мрамору, разносясь вокруг эхом. Сегодня, трезвым взглядом, Какаши цепляется за всё: бегло оглядывает висящие в коридорчике портреты важных врачей, которые видел уже тысячу раз, но словно надеется сегодня там разглядеть что-то новое. У кабинета такая же вычурная белая кожаная банкетка — под общий стиль внутреннего убранства. Но Гай туда не заземляется сразу — ждёт, пока Какаши вежливо стучит в дверь, получая в ответ негромкое «войдите». Какаши заходит, вежливо улыбаясь привычно восседающему на своём месте Орочимару, пытается прикрыть за собой дверь, но Гай перехватывает её, заглядывая внутрь. Отвешивает Орочимару реверанс, громко шепча: — На улице дубак, я посижу тут в коридорчике, но давай быстрее. Выходит, и дверь оставляет приоткрытой. Как всегда учил отец Какаши — находясь в неприятном месте, нужно заранее продумывать шаги отступления. Гай как бы непринуждённо показал, что он рядом, вот только уже спустя мгновение в кабинете Орочимару, кажется, что все их попытки в слежку — какие-то детские. — Приветствую, Какаши, — Орочимару сегодня такой же, как и в прошлый раз. Такой же, как двадцать лет назад — кажется, его лицо вообще неподвластно времени. В отличии от хорошо сохранившихся, но тем не менее, достаточно возрастных Учиха Мадары или Тобирамы Сенджу, Орочимару словно законсервировался в своём тридцатипятилетии, в котором его Какаши встретил впервые. — Доброго денёчка, — расплывается Какаши в улыбке, занимая привычное положение на так же нисколько не истрепавшемся за двадцать лет белоснежном кожаном диване. Они тут словно и пьют кровь младенцев, и обстановку ею обрызгивают. Либо это, либо просто обслуживающий персонал старательно суетится, вылизывая тут всё до блеска, а может и заменяя по надобности предметы обстановки. Ну, так, если особо кровью забрызгают. Какаши сглатывает, отгоняя дурацкие мысли, которые целой толпой накатили, кружат в голове, разбежались по уголкам стерильного кабинета. — Ты рано, — Орочимару поправляет очки со стёклами-половинками. Ставит локти на стол, и белый халат плотно обтягивает их. Перекрещивает длинные светлые пальцы между собой, косясь поверх очков. — Что-то случилось? Чёткий план допроса начинает трещать по швам прямо сходу — вместе с тем, как Какаши внезапно осознаёт, что Орочимару, кажется, уже заранее в курсе всего, что он собирается сказать. И даже в курсе того, что планировал скрыть. Какаши как мотылёк, который машет крыльями в тусклом свете, уверенный, что нашёл спасение от темноты, а на самом деле лишь трепыхается в ожидании неизбежной смерти. Или это всё эта чёртова невозможно стерильно-белая атмосфера. — Таблетки перестали действовать, док, — криво улыбается Какаши. — Как это проявляется? — Спать совсем перестал. Мерещится всякое. Орочимару укладывает подбородок на переплетённые пальцы. Обычно записывает каждое слово Какаши по какой-то дурацкой непонятной привычке, сейчас же просто весь обратился в слух — словно уже заранее знает, что услышит. — Покончившая с собой девушка? Какаши растекается по дивану, уставляясь в огромное стекло за спиной Орочимару. Тот сидит вполоборота — и его профиль чётко прорисовывается в сером прямоугольнике окна. — Если бы. Кое-кто из прошлого, кого я не видел уже лет двадцать. — Старый знакомый? — Можно и так сказать. — Можем выписать лекарства посильнее. Он смотрит выжидающе: глаза, кажется, даже разгораются весёлыми огоньками за стёклами очков — или это тусклый свет потолочных светильников в них отражается. Какаши ловит этот взгляд, отвечая на него. — Да меня, в общем-то, он не напрягает. Орочимару расплывается в самой зловещей из существующих улыбок: — Тогда зачем ты пришёл сегодня? — Убедиться, что это не просто бредни моего сознания. — И что же это? — Связь. — С кем? — С кем-то очень важным. Ему не нужно пояснять свои мысли — и Орочимару даже не пытается делать вид, что не понимает, о чём он. Не планирует играть в игрушки, не планирует защищаться или увиливать — он спокоен, как удав. В отражении он поворачивает голову так, что его лицо становится не разглядеть, расплетает пальцы, проводя ими по длинным гладким волосам, словно ещё большее их выравнивая, хотя они и так идеально гладкие. Единственное тёмное пятно в белоснежном сверкающем кабинете. — Если бы эти видения были чем-то хорошим, мы бы ни в коем случае не посмели им мешать, — он поднимает руку, и Какаши машинально напрягается в ожидании подвоха. Но Орочимару просто клацает переключателем увлажнителя воздуха, и невесомые водяные частички паром разбрызгиваются в сухой воздух кабинета. — Но эти видения — болезнь. Они — зло. Не зря же твоя мать была первой, кто пытался тебя лечить. Про мать Какаши тоже планировал спросить, как и про отца. Но в его голове был чёткий план. А так вот — с бухты-барахты, ему, кажется, даже нечего ответить. — Моя мать тут ни при чём. — Так ли это, Какаши? — он крутит ручку увлажнителя, настраивая струи так, что их перестаёт быть видно — но даже отсюда Какаши чувствует, как освежающая влага наполняет воздух. — У твоей матери всегда были сбитые приоритеты. Как жаль, что её инфантильность и слабохарактерность не дали ей раскрыться как хорошему учёному. Низменные ценности — сын и муж — тянули её на дно, не давая развиваться. И закончила она так же — по собственной глупости. Орочимару словно маску с себя снял, раскрыл свою змеиную сущность, цедит ядом. Даже и непонятно — пытается надавить как-то побольнее, или он просто действительно до подкорки циничен. Орочимару опасен и буквально пышет уверенностью в собственной неприкосновенности. — А как она погибла? — до встречи с Обито этот вопрос никак не выходил из головы Какаши, прятался в затуманенных закоулках сознания, раз за разом снова и снова выходя на свет. Как идеальная мама могла покончить с собой, оставив убитых горем мужа и малолетнего сына? Сейчас же, Какаши видит и принимает, что она не была настолько безгрешна, как ему всё время казалось. Как бы он ни пытался скрыть этот факт от Обито, как бы ни отбрыкивался от него — отрицать это сейчас нет смысла. И ответы — вот они, только руку протяни. За окном темнеет ещё больше — но из тёмных облаков внезапно начинают падать белоснежные хлопья снега. — Забыла своё место, — в его голосе едва слышно сквозит горечь, обильно обмазанная разочарованием. Словно он немного расстроен потерей инструмента — как будто стерильные перчатки порвались, и нужно тратить время на то, чтобы их переодеть. — И вы избавились от неё? — Я? — Орочимару удивлённо поднимает голову. — Вот уж глупости, она была достаточно полезна. — Тогда кто? — Её погубила её же глупость, Какаши. Только её. Эта девчонка думала, что прячет от меня свою болезнь, думала, что прячет от института тебя. Заигралась, разглядев в неизлечимо больных что-то своё, спутала их с союзниками и тут же поплатилась за это. — Она работала с пациентами? С кем-то, вроде Учиха Изуны? Орочимару расплывается в ядовитой ухмылке. — У тебя отличные информаторы! Хаширама рассказал? Удивительно, в раскисшем мозге ещё бывают проблески сознания. — Разве человечно ставить на нём такие эксперименты? Он вроде сильно дорог полковнику. У змей рот открывается почти до затылка — так и у Орочимару, кажется, что сейчас голова от этой улыбки на две половины треснет. — Жизнь непостоянна и интересна как раз своей непредсказуемостью. То, что случилось с Хаширамой — бесспорно печально, но это дало нам целую кучу полезных данных. А вообще, слабости, Какаши, всегда утягивают людей на дно. Так было с твоей матерью. Так было и с Мадарой. — Но Мадара не на дне. — Это тебе только так кажется, — он запрокидывает голову и в голос смеётся. — Мадара отличный союзник, но он жалок в своих слабостях больше, чем ты можешь себе представить. — То есть вы подтверждаете, что похищаете людей с помощью Мадары, для своих экспериментов? — Что ты, с моей стороны это было бы глупо. Всего лишь немного рефлексирую на тему человеческих слабостей. А твои додумки — не более, чем просто додумки. У тебя нет доказательств, а без них всё это — просто бредовые фантастические теории. Ты болен, Какаши, и мы со своей стороны готовы и дальше содействовать твоему лечению. Орочимару источает такую спокойную уверенность, что, если бы за дверью сейчас не ждал Гай, а всё тело до сих пор бы не ныло от драки с Обито — тогда и вера в него Какаши могла бы пошатнуться. Но правда в том, что какой бы ни была настоящая природа их с Обито связи, к творящемуся в институте беззаконию она отношения не имеет. Их всех тут надо повязать, спасти людей, дать справедливости восторжествовать. — Пожалуй, откажусь. Он словно впервые принимает решение сам — что мать, что Орочимару, пичкающие его таблетками, никогда не спрашивали, чего он хочет на самом деле. А сейчас так приятно говорить это вслух. Орочимару разводит руками. Какаши снова напрягается, но тот лишь пожимает плечами, повторяя с нажимом: — Ты болен, Какаши. — Но вы не имеете права лечить меня насильно. — Лишь до тех пор, пока ты не опасен для окружающих. — Я не опасен. — Ты уже лишился значка, — у змеи уши везде. — Кто знает, чего ты лишишься завтра? Звучит, надо сказать, как угроза — хоть угрозы тут и нет. Орочимару не даёт прямых ответов, но и не спорит ни с чем из предположений Какаши, словно подбрасывая кость в его размышления. Он не боится быть раскрытым, не боится последствий, не боится тюрьмы. Он словно играет с едой, совершенно уверенный, что сожрёт Какаши сегодня на ужин. — Это угроза? — на всякий случай уточняет Какаши. Орочимару снова смеётся: — Что ты, Какаши. Хоть твой напарник с собакой за дверью и не смогут тебе помочь, если мы решим положить тебя на реабилитацию, но это было бы слишком банально. Иди, — он машет рукой в сторону двери. — И постарайся в следующий раз принести побольше доказательств, тогда, быть может, твои теории и будет интересно опровергнуть. А сейчас это просто беседа между врачом и пациентом. Через огромное окно видно, что на улице уже белым-бело, как в стерильном кабинете, и Какаши снова становится не по себе. Словно яд Орочимару уже проник ему под кожу, и осталось только считать минуты до собственной смерти. Он смаргивает наваждение, выбираясь из скрипучего плена кожаного дивана, и действительно делает пару шагов к двери. Даже берётся за ручку, решаясь на последний вопрос: — А мой отец? Он тоже стал жертвой собственной слабости? Орочимару ухмыляется ему в спину: — А твой отец просто лез не в своё дело. — И вы убили его? — Какаши всё-таки оборачивается, ловя лукавый взгляд поверх очков-половинок. — Он убил себя сам. Разве ты забыл? — Он машет, ставя точку в их недолгой беседе. — Человеческий мозг — безумно интересная вещь. О, сколько всего он может — не перечесть. Очень жаль, что люди так и не научились использовать его правильно. — А вы научились? — Я близок к этому, как никогда, — на этот раз Орочимару улыбается по-настоящему победно и торжествующе. — И это делает меня счастливым. Дверь кабинета мягко закрывается сзади. Гай вскакивает с кожанной банкетки, сразу подбегая, шипит в ухо, прижимаясь к нему так близко, что практически слюнявит его. — Ну что? Выяснил, что хотел? На самом деле толковых ответов он ни на что так и не получил, но допрос на то и допрос, чтобы давать возможность получить информацию, невидимую на первый взгляд. Надо только её обработать: спокойно обдумать, переварить, обсудить с Гаем. Но сначала ему бы немного полежать: от стресса желудок разошёлся изжогой, и в голове легкое головокружение. Ноги ватные, когда он ступает по белоснежной мраморной плитке коридора, а стерильный свет больно режет глаза. Стеклянный лифт словно светится изнутри, весь в белых снежных облаках: и Какаши даже кажется, что он идёт куда-то не туда, что нужно бежать со всех ног, спрятаться в тёмном подвале и больше оттуда никогда не выходить. Темноты не хватает, тёплой, уютной, в неё хочется завернуться и остаться там навсегда.