Проклятье чувствовать

В кафешке, где они сидят уже битый час, раздражающе яркий омерзительный свет расплывается по потолку жёлтыми кляксами из пыльного ротангового абажура. От этого света болят глаза — словно тикают изнутри, как когда давление скачет. У Какаши в студенчестве как-то было такое — голова изнутри горела, а глаза, казалось, сейчас просто лопнут. Вот и сейчас так же — то ли он от стресса окончательно здоровьем поехал, то ли возраст внезапно решил дать о себе знать, выливаясь неожиданными болячками. Самое время, так сказать. Работу всей жизни он уже потерял, Обито так и не появляется, снова и снова заставляя начинать чувствовать себя сумасшедшим. Орочимару был так ядовит, но тем не менее совершенно скрытен — так что любые его ответы можно трактовать совершенно по-разному. Для полной картины осталось только кануть в глубокие пучины экзистенциального кризиса. Чтобы единственно бережно хранимое им здоровье дало сбой в самый неподходящий момент, скакнуло ненормальным давлением и образовало в тонюсеньких мозговых сосудах тромб. А потом голова просто взорвалась изнутри, оставив Какаши овощем на долгие бессмысленные годы. Почему-то даже в своих депрессивных мыслях, Какаши не может просто умереть, обязательно должен слюну пускать ещё лет пятьдесят, потчивая эксперименты Орочимару. Отстой. Он злится на Обито, потом скучает. Потом снова злится и снова скучает. Это бесконечный круг, словно его затянуло в торнадо, но каким бы ни был конец — его совершенно точно разорвёт в нём на части. Или просто раскалывающаяся по новому кругу голова навевает депрессивные мысли, а у него, кажется, закончились силы, чтобы бороться с ними, и даже хвалёной Силы Юности Гая реально не хватает на то, чтобы вытащить обратно на свет. Всё плохо. План, который казался таким складным и красивым сегодня утром — изрядно из-за неуёмного энтузиазма и позитивизма Гая, сейчас трещит по швам. Точнее там и швов-то нет, огромные зияющие дыры, покрывающие его чуть ли не наполовину. Орочимару ни на один вопрос напрямую не ответил, хоть Какаши и казалось, что его подозрения и полученную от Обито информацию он подтвердил. Гай свежим мозгом анализировал весь их разговор и так и сяк, но в конце концов даже он признался, что половина фактов тут всё-таки выглядит притянутой за уши. Ну признался Орочимару в связи с Мадарой — так у них не так много важных людей в городе. Было бы глупо им между собой не дружить. Ну захаял он Мадару, ну так говорить можно что угодно — а тем более, если он считает обыкновенную человеческую привязанность банальной слабостью. Какаши вроде как тоже так считает — в ответ на свою привязанность он за всю жизнь получал только боль. И сейчас получает — даже делясь информацией с лучшим другом, надёжным и верным как скала, он до чёртиков боится, что что-то пойдёт не так. Что они действительно ввяжутся во что-то, откуда не выбраться. Что он сам, своими руками затащил драгоценного друга на шаткий мостик над испещрённой острыми скалами пропастью. И вдвоём на этом мостике совсем не спокойнее. Вдвоём — они в два раза тяжелее, сам мост прогибается под их весом, доски внизу трещат в два раза активнее. Одно неосторожное движение — и они рухнут вниз вместе. Обито предупреждал, что он может утянуть за собой своих друзей, но тогда Какаши казалось, что его связи и его люди — до невозможности крепкие. Сейчас же, в свете той реальности, где блестящий адвокат и блестящий послужной список Какаши не помогли ему даже удержать значок — в такой реальности всё кажется намного более хрупким. Какаши обещал, что больше он никуда не уйдёт. Чувствовал, как их связь растёт и крепнет, становясь практически осязаемой — но уже вторые сутки он кричит в темноту и не может найти чёртову дверь. Вторые сутки давящей тишины, что сейчас даже не расслышать за настойчивым стуком сердца в висках. Чёртово давление. Чёртов Орочимару и его чёртовы мутные делишки. Чёртов Обито. — Надо обмозговать, — подводит Гай итог их сегодняшней вылазке. — Тем более, что выглядишь ты реально хреново. Самое время болеть — а может как раз-таки из-за этого тайминга, его организм просто и объявил бойкот происходящему. Но Какаши и правда чувствует себя словно хуже и хуже с каждой минутой. Немного напоминает состояние отходняка от таблеток, или его уже просто переклинило на этой теме. — Надо бы отдохнуть, — хотя хочется скорее лечь и умереть, чтобы не чувствовать этого. — Отдохни. А я устрою Мозговой Штурм Силой Юности, и завтра точно будет крутой план! Крутой план — это замечательно. Им сейчас определённо не хватает плана. Кажется, что любой план будет лучше того мутанта, что выродился у них сейчас. Всё пока что выглядит максимально паршиво, и в этом паршивом настоящем радует только одно. — Гай. Спасибо, что ты на моей стороне. Гай округляет глаза, ещё больше становясь похожим на собственного племянника. — А как иначе? Я всегда буду на твоей стороне. Гай — словно лучик солнца, разгоняет тучи в жизни Какаши уже много-много лет. И за это время Какаши так привык к такому распорядку, что сам подобное делать никогда и не умел. Но так же, как Гай разгоняет тучи в его жизни, ему хочется разогнать тучи в жизни Обито. Обито до сих пор нет, а Какаши плотно застрял в этом урагане. Его мотает по нему круг за кругом и уже смертельно укачало. Его тошнит. Ему так хочется спать, и так хочется закрыться от этого слишком яркого и слишком омерзительно грязного света. Но свет проникает за закрытые веки, давит в глазницы снаружи. Давит в них изнутри, и, кажется, ещё мгновение и Какаши взорвётся. И он взрывается.

*

Вода стекает с тела, разбиваясь огромными громкими каплями о кафель ванной комнаты. Эхо наполняет пустоту вокруг. Какаши холодно, жарко, тесно, мокро, и раздирает глотку жаждой. Тело бросается из крайности в крайность, не в силах справиться со стрессом. Или болезнью? Чем бы оно ни было — оно не проходит, становится всё хуже и хуже. Если бы Какаши не был таким осторожным продуманом, несомненно подумал бы на то, что Орочимару его чем-то снова траванул. Наверняка в его арсенале существует миллион разных губительных средств — но теперь-то Какаши ничего подозрительного в рот не брал! Не пил никаких таблеток, не прикасался даже к предложенному чаю/кофе/воде из кулера. Но организм словно взбесился. И Какаши взрывается на части, но никак не взорвётся окончательно. Он поднимает взгляд к зеркалу, протягивая руку, стирает с него невесомые капли осевшего потного пара. И в этом зеркале он наконец-то — блин, НАКОНЕЦ-ТО, — встречается глазами с бесконечно чёрными глазами Обито. Внутри всё обмирает в неверии. Он успел так сильно соскучиться: успел забыть, какие яркие у того глаза, какие резкие и какие разные каждый раз изгибы шрамов. Шрамов, что каждый раз становились меньше и мельче, но сегодня словно горят и кровоточат изнутри. И скучал он также: долго и с надрывом. Словно прошло несколько лет, а то и десятилетий. Словно он впервые видит Обито с тех пор, как они расстались, когда ему было восемь. Словно прошла целая вечность, и всю эту вечность Какаши только и думал, что о нём. — Какого хрена ты ушёл? — Какаши даже удивляется тому, как хрипло и вымученно звучит его голос в пустоте ванной комнаты. Но Обито удивлён ещё больше. — Какого хрена ты натворил? Обито сегодня снова в псевдо-полицейской форме. Она немного помята — идеальные стрелки размазались, идеально заправленная рубашка топорщится из-за пояса. Идеальная выдержка Обито, ранее не раз трещавшая по швам, теперь тоже разбивается. Но это чувствует только тело Какаши, реагируя вставшими на опасность волосками по всему телу. Мозг-же настолько туп, что до сих пор пробуксовывает, смешивая реальность, не в силах даже опознать по какую сторону зеркала находится такой долгожданный Обито. Какаши протягивает руку, касаясь замыленного зеркала. Трёт туда-сюда, отчищая больше пространства для Обито. Но покрытая испариной блестящая поверхность такая же холодная и туманная, как сознание Какаши. — Где ты был? — Вопросы обрывками кружат в голове, и Какаши удаётся хватать за хвост только самые простые. Его снова и снова, раз за разом разрывает изнутри — или это только так кажется, хотя отдалённо полицейское чутьё подсказывает, что его уже давно расхреначило ошмётками тела и мозгов по потному кафелю ванной. — Я ждал тебя. Звал тебя. Он зол, обижен, взбешён. Ему словно снова двенадцать. Не его двенадцать — он всегда был собран и серьёзен. Подростковые шизы прошли мимо него, потому что он слишком боялся стать ещё больше обузой для семьи Гая. Гормональные колебания прошли мимо него, потому что он слишком боялся привязанностей любого типа. Сейчас же всё, что было внутри, лезет как из прорвавшего гнойника. — Какого чёрта ты ушёл! — Какаши протягивает руку, но она больно стукается о зеркальную поверхность. Он оборачивается, но за спиной Обито нет — только внутри этого чёртового зеркала. — Подставил меня и слинял. — Повторяет, сжимая руку в кулак, — какого чёрта? Обито разбивается на тысячу мелких осколков, но его взгляд остаётся таким же въедливым. Словно он из всей этой тысячи осколков смотрит вовнутрь Какаши. Кулак обжигает холодным стеклом, светло-белая реальность раскрашивается ярко-красными каплями, что стекают по кулаку Какаши, что проникают в миллион трещинок в зеркале, растекаясь и по ним. Это какой-то сюр. Всё вокруг какой-то сюр. — Придурок, — шипит Обито. И бьёт его прямо из зеркала. У Обито получается лучше — Какаши чувствует, как из носа начинает густо течь — и видит в запотевшем зеркале эту алую жижу. Настояще. Он поднимет руку, кончиками пальцев касаясь крови, переводит взгляд на них, разглядывая. — Это ты придурок, — парирует машинально. Наконец-то его мозгу не надо напрягаться, выдумывая вопросы, выдумывая ответы. Его душа — или что это может быть — говорит за него. Они наконец-то снова встретились — и последние два дня в один момент становятся ненастоящими. Ведь без Обито жизнь совсем другая. Сейчас он чувствует, как напряжённо быстро бьется его сердце. Слышит, как яростно раздуваются его ноздри. Чувствует, как кровь течёт из носа — и в отражении, где вместо него Обито — у того тоже из носа течёт кровь. Красиво — думает Какаши, но Обито в отражении поднимает руку и нервно стирает локтём кровь — больше размазывая её. — Я говорил тебе не соваться никуда. — Я ничего не сделал. — Ты попался в ловушку врага. — Я был скрытен, никто не понял моих мотивов. — Это ты не понял их мотивов, идиот. — Я был с напарником. Не брал никаких таблеток, даже воды не пил. — Этого и не было нужно. Бесит. В какой вселенной они могли бы стать друзьями? Какой бог-шутник решил их связать? Он всё сделал идеально — комар носа не подточит, а Обито снова чем-то недоволен. — Ты предвзят и груб. — А ты наивен и глуп. Обито не зол, не разочарован. Какаши мог бы представить себе тысячи его подобных эмоций, но в его глазах только бесконечная усталость и грусть. Словно он уже понял что-то, чего не понял Какаши, и принял это. — Из-за тебя мы проиграем. Какаши такой расклад не нравится и обвинения не нравятся. — Я полицейский, меня учили разговаривать с преступниками, всё было в порядке. И даже если бы проиграл, то только я. — Только тебя больше не существует, — глухо отвечает Обито. У Какаши из носа течёт и течёт — капает на белоснежный кафель раковины. Обито в отражении эту кровь размазывает и размазывает — уже все рукава в ней. Он протягивает окровавленную руку вперёд, — А если это то, о чём я думаю, то больше всё это уже чертовски не важно. Если отбросить эмоции, то лихорадящим разумом очень сложно сконцентрироваться на обвинениях. Мог ли он действительно где-то проколоться? Беседа шла в спокойной манере, Орочимару был уверен в собственной неприкосновенности и совершенно не переживал. Многие большие преступные шишки себя ведут так в подобных ситуациях — классический типаж. Он может годами водить полицию за нос, оставаясь на свободе, хоть и не отрицает прямым текстом ничего из обвинений. Что могло пойти не так? Внизу на ресепшене в вазе стояли леденцы: Гай даже цапнул парочку по привычке, но выбросил их в мусорку на верхнем этаже, возле лифта. В самом лифте пахло чистящими средствами — впрочем как и всегда в институте. В кабинете — тоже. Резкий запах антисептика, привычный для него, уже стойко много лет ассоциирующийся исключительно с Орочимару. Что он там так тщательно дезинфицирует в своём кабинете? Хотя… Очередная капля срывается с носа, разбиваясь о красную лужу, уже успевшую образоваться в раковине. Какаши поднимает глаза к зеркалу, и в этом зеркале видит теперь ванную комнату Обито: такую же блёклую и аскетичную, как всё вокруг него. Он даже был здесь — когда навестил Обито с утра, и смотрел, как тот досыпает находу, чистя зубы. Но рукой он совершенно точно сжимает собственную раковину. Такого у них ещё не было — он словно и здесь, и там одновременно. Какаши дико хочется его коснуться, но вокруг только треснутое зеркало, и его трещины залиты кровью. И зеркало удаляется — вместе с тем, как слабость окончательно накатывает на тело, и ноги подкашиваются. Какаши падает на холодный кафель, больно стукаясь спиной о выступающий угол дверного косяка — как давным-давно в детстве. Воспоминания накатывают волной — и хочется испугаться, но организм словно завис в шоке, не зная, какой фентиль выкрутить на этот раз. Он даже соскучиться не успевает, как Обито оказывается рядом, подхватывая под руку. Второй рукой цепляет за волосы, перетаскивая ближе к унитазу, откидывает крышку, командуя: — Блюй. При ближайшем рассмотрении, Обито выглядит хреновато: весь бледный, покрыт испариной, его определённо точно лихорадит — Какаши почему-то даже ловит мимолётную радость от того, что это не его организм сбой даёт, это что-то общее для них двоих. — Я ничего не глотал и не пил, — отбивается Какаши, хотя ощутимо чувствует, как рвота сама по себе поднимается по пищеводу. И его действительно рвёт: так, будто он пьянствовал сутки без передыху. Осознание накатывает вместе с тем, как унитаз пачкается смешавшимися рвотой и кровью. И это кровь не из носа — из желудка. Ему действительно не надо было ничего в рот хватать: всё было гораздо проще. Орочимару не зря столько времени потратил на то, чтобы настроить чёртов увлажнитель воздуха — наверняка там было подмешано что-то. И от мысли, что это могло быть что угодно — становится действительно страшно. Он своей тупостью реально траванул их обоих — по лицу и состоянию Обито очевидно, что ему досталось не меньше. — Избавься от схемы и улик! — шипит на ухо Обито. Он отпускает волосы Какаши, едва касаясь шеи, и Какаши осознаёт, насколько ледяные у того руки — как у покойника. Он хочет догнать Обито и извиниться, признаться, что реально облажался, спросить, что делать дальше — но вместо этого только снова склоняется над унитазом, выблёвывая, кажется, свои внутренности. Тело колотит уже крупной трясучкой. Какаши пытается собрать мысли в кучу: они с Гаем покупали какой-то красный лак для того, чтобы перекрасить машину-подарок племяннику, и только потом догадались прочитать закон. Оказывается, самим делать это нельзя — нужно менять документы на машину и слишком много лишнего гемора. На перекрас они забили, но банка краски до сих пор валяется у Какаши в коридоре. Он отплёвывается последними каплями, встаёт на трясущиеся ноги, хватаясь за окровавленную раковину, выворачивает кран, наспех полоща рот. Разбитое зеркало снова запотело — только трещины, покрытые кровью, видны. Он протягивает руку, открывая зеркало, достаёт оттуда аптечку — и она падает в окровавленную раковину, рассыпаясь вокруг таблетками. Стандартная аптечка — хорошо, что в ней есть абсорбенты, хоть и вряд ли они помогут, но это лучше, чем ничего. Он наспех закидывает горсть таблеток в рот, зачерпывая воду ладонями, глотает, чувствуя, как они царапают внутри по раздражённому пищеводу. Поднимается очередная волна тошноты, но он давит её, сглатывая. Делает ещё пару глотков, закрывая воду, двигает в коридор. Идти тяжело: он хватается обеими руками за стену, отдельно прислушиваясь к натужному хрипу Обито, который где-то у себя хлопает дверцами то ли шкафов, то ли тумбочек. У него по ту сторону тоже рассыпаются какие-то таблетки, вот только Какаши даже догадывается, что это что-то, что поможет больше. Не зря он столько лет работает на Орочимару и Мадару — наверняка успел себе арсенал колёс на всякий случай собрать. Обито сейчас тоже нелегко, но зрение Какаши словно заволокло туманом — сил на то, чтобы подглянуть к нему — тоже нет. Банка краски никак не хочет открываться — Какаши пробирается в комнату, цепляя с до сих пор не прибранного пола осколок от разбитой рамки — подцепляет крышку у банки им, и красная краска выплёскивается через край от излишних усилий: капает на смятые окровавленные бумаги, ещё больше раскрашивая их. Кисточки нет, и Какаши просто размахивается и плещет краской на схему на стене: получается криво, но основное перекрыть получается. Размахивается ещё раз — и ноги отказывают окончательно: падает прямо в испачканные бумаги, ловя вертолёты и проваливаясь сознанием из своей комнаты к Обито. И словно замершее время, снимается со стопора, разгоняясь со скоростью выстрела. Страшный сон из прошлого повторяется. Щёлкает замок входной двери, перепачканный кровью Обито дёргается к стойке с кухонными ножами. Тяжёлый топот — как тогда, давным-давно. Тяжёлое дыхание — или это его дыхание? Это действительно Мадара — входит в кухню, цепким взглядом впиваясь в окровавленное лицо Обито с лихорадочно блестящими глазами — и его лица касается тень понимания. Дальше всё происходит ещё быстрее, или это мозг Какаши разжижился в кисель: он даже отстранённо успевает подумать, что начинает понимать состояние Хаширамы. Глупая такая, неуместная мысль — лишь бы не переваривать то, что происходит на самом деле. Лишь бы хоть немного отстраниться от этого ужаса. Мадара выхватывает из кобуры пистолет, а Обито достаёт, наконец, до стойки с ножами. Выхватывает оттуда огромный хлебный тесак, швыряет его в Мадару, и одновременно с этим раздаётся выстрел. Мимо. А вот Обито попал: у Мадары в ноге нож, и из-под него толчками разливается по чёрным брюкам чёрная в начинающихся сумерках кровь. Он резко прихрамывает, наступая на эту ногу, но тем не менее успевает броситься наперерез к Обито, цепляющему занемевшими пальцами следующий нож. Со всей силы бьёт по протянутой к очередному оружию руке Обито. Раздаётся отчётливый хруст кости — и правая рука Обито обвисает безжизненной плетью. Обито хватает нож другой рукой: но попался маленький, и он со свистом разрезает пустоту воздуха, когда Мадара рывком отодвигается чуть назад. Обито сжимается внутри свёрнутой пружиной, собирается напасть, но он слишком слаб — Какаши чувствует эту его — общую — слабость. — Идиот! Беги! — и свой голос он не узнаёт: то ли визг, то ли писк, высокий, истеричный. Обито отшатывается, но он такой же ватный — слишком медленно. А ноги Какаши, наконец, слушаются — и он в последний момент успевает вклиниться на линию огня, истерящим мозгом успевая порадоваться этому. Вот только это не помогает. Раздаётся второй выстрел — живот обжигает болью: Какаши хватается за него обеими руками, но там ничего. Он бросает взгляд через плечо назад, видя, как Обито кривится, зажимая рукой кровящий бок, опадает вниз, делая рывок за другую кухонную дверь. Мадара третий раз нажимает на курок, но Какаши прыгает вперёд, бьёт наотмашь по пистолету. И страх, который он чувствовал минуту назад, или тот, что ему довелось пережить в детстве — такие мелочи по сравнению с тем, что он чувствует сейчас, когда его ладонь просто проходит сквозь дуло пистолета. Сердце в груди замирает так резко, словно в него воткнули огромную горящую иглу. Все звуки отрубает, оставляя только один: курок щёлкает и… осечка. А Какаши снова — в третий раз, падает вниз, вышвырнутый в собственную комнату. Хватается за книжную полку, и утягивает её вместе с собой. Книги сыплются ему на голову, больно бьют по онемевшему телу. В ушах набатом стучит сердце, вертолёты дошли до максимума, обзор по бокам так и затянуло туманом, оставляя только узкую полосу посередине, на которой не получается сфокусироваться. Раздаётся громкая непрекращающаяся трель дверного звонка, ещё меньше возможности оставляя для того, чтобы прислушаться, попробовать прочувствовать Обито снова. Живот в месте выстрела горит, но он сейчас не чувствует это так же на сто процентов реалистично, как было у них раньше — только лёгкий отголосок той боли, которая должна сейчас разрывать тело Обито. Тошнота, вертолёты и всепоглощающий страх смешались внутри в безумный коктейль; свет, который, казалось, он уже итак почти не видит, окончательно мутнеет. Щёлкает замок входной двери и Какаши на ощупь, как слепой котёнок, раскидывает разбросанные вокруг книги, нащупывая запасной револьвер. Взводит курок, направляя его на дверь, где едва слышен топот чьих-то ног, и нажимает на курок. Звука выстрелов он тоже не слышит, и, только после того, как револьвер теряет сопротивление, щёлкая пустой обоймой — только тогда окончательно ловит себя на мысли, что снова не слышит Обито. Он и комнаты сейчас собственной не видит, но точно знает, что она здесь. А есть ли сейчас на другой стороне Обито — не знает. Темнота засасывает в себя: руки и ноги онемели и просто беззвучно стукают о пол. Даже не больно. И в животе, где была бы рана — тоже не больно. А в груди словно оборвалась нить, которая связывала их с Обито. Та самая, которая была практически невидимой пару недель назад, жалкой и обтрёпанной — неделю назад. И что, казалось, стала такой прочной позавчера. И Какаши так же проваливается в эту темноту. Вокруг снова кто-то беззвучно топает, но он уже ничего не слышит и не чувствует. И, если Обито больше нет — очнуться от этой темноты ему больше точно не хочется.