В машине Обито всегда ядрёно пахнет апельсиновым освежителем — единственная отличительная черта во всегда совершенно нейтральной обстановке вокруг него. Частичка его прошлого, единственная, что он позволил себе оставить из далёкого детства, или от чего не смог избавиться.
А сам запах химозный.
— Совсем не похоже на настоящий апельсин, — проходит, кажется, целая вечность, когда Какаши, наконец-то, оказывается в машине. Вздыхает с мимолётным облегчением только для того, чтобы снова окунуться в море паники. Но глушит её в себе, прячет подальше, просто чтобы мыслить холодно и чётко.
Обито, видимо, был в отключке — да и сейчас не лучшим образом выглядит, глаза закатываются — того и гляди обратно в бессознанку уплывёт, и кто знает, сможет ли тогда Какаши остаться тут.
— Похоже, — хрипит он, и закашливается — кровь брызгает изо рта, попадает на руль, на лобовое стекло, стекает из уголков рта, уже покрытого подсохшими разводами.
— Вообще нет. У меня соковыжималка дома есть, от мамы осталась. Сделаю тебе сочку, как выздоровеешь, — вокруг темно. Какаши дотягивается до лампочки в машине, включая свет, оценивает обстановку: У Обито поверх раны скрученная полицейская рубашка, тесно перетянута ремнём.
— Придурок? — шепчет Обито. Кривится, перекладывая голову поудобнее, и прикрывает глаза. Старается фокусироваться взглядом на чём-то, но кажется, что того и гляди сейчас вырубится.
И что делать? Находясь сейчас рядом, Какаши чувствует всю слабость Обито, чувствует, как занемела безжизненно висящая рука, как пульсирует в животе боль, миллилитр за миллилитром выталкивая кровь из раны. Но чувствует не так ярко, как раньше, не так, словно эти раны — его. Их связь ослабла из-за того, что Обито ранен? Или это последствия отравления Орочимару?
Если бы Какаши не попёрся к этой змее, как его предупреждал Обито, тот бы сейчас был жив и здоров. Вот только самобичевание сейчас тоже не поможет.
— Придурок, — подтверждает Какаши. — Рулить сможешь?
Крови очень много: она промочила рубашку почти насквозь, залила штаны, даже на сиденье попала — если сейчас Обито вырубится, он окончательно истечёт ею, странно, что жив до сих пор. Времени у них осталось всего-ничего.
— Нет, — он всё-таки закрывает глаза, и Какаши вцепляется двумя руками в его плечи, осторожно встряхивая.
— Не спать! Я знаю, где тебе могут оказать помощь. Недалеко от того места на семьдесят шестой, где ты забирал девушку, есть бар с самым лучшим доктором на свете — если доберёмся туда, считай ты уже выздоровел.
— Плевать. Считай мы уже проиграли.
И, кажется, что дело тут даже не только в ранениях: Обито демотивирован практически полностью, апатия и безысходность так и сочатся из него. Он, словно уже действительно сдался.
— Ничего не плевать! Соберись.
Обито приоткрывает один глаз, косясь на Какаши. И в его мутном взгляде столько всего, что, кажется, если бы сейчас у него был пистолет, он бы просто сам закончил начатое Мадарой: приставил бы дуло к подбородку и застрелился.
— Не хочу, — язык заплетается, но он всё равно пытается обличить разрывающие его чувства в слова. — Чёртов Мадара был прямо передо мной, но я не смог его убить. Так долго откладывал… и не справился.
Откладывал из-за Какаши, из-за того, что думал, что своей работой на Мадару, даёт ему шанс. Погряз в паутине, успешно расставленной этим уродом, запутался в ней, потерял себя. И не смог убить — тоже из-за Какаши и его вылазки к Орочимару.
Как ни крути, Какаши везде в его жизни, как палка в колесе. Вот уж для Обито их связь — действительно проклятье.
— Ничего, у нас ещё будет целая куча возможностей от него избавиться. Ты только поправься сначала.
— Плевать, — Повторяет Обито. Снова закрывает глаза, расслабляется окончательно, даже грудная клетка двигается медленно, словно лениво, с перерывами, да лицо с каждой секундой становится бледнее.
Какаши шарит глазами по машине — что делать? На улице ничего не видно, надо включить фары, понять где они, надо рвать когти быстрее, но Обито, очевидно, больше не собирается что-либо делать. Тогда он сам сделает — вот только что?
Какаши берёт лицо Обито в ладони, прислоняясь к нему лбом. Обито ледяной, как труп, лицо покрыто холодной испариной. Ему срочно нужно к врачу.
— Обито, соберись.
Он тоже закрывает глаза, прислушиваясь. Ловит обрывки мыслей Обито, но все они выскальзывают хвостами из рук, не оформляясь во что-то конкретное.
Как он это делал? Как перехватывал управление над телом Какаши? Тогда, рядом с домом Хаширамы, Какаши на какую-то долю секунды показалось, что он слышит мысли Обито чуть более отчётливо, чем когда-либо. Раз не ухватить мыслей Обито сейчас — он просто приоткроет ему свои.
Какаши расслабляется чуть больше, вспоминая то, что видел в прошлом Обито, всю палитру чувств, которая разрывала его на части, всю боль и безысходность, которые он пережил, хотя это и было лишь эхом воспоминаний и переживаний маленького Обито. Больше не боится и не лжёт, рисуя в голове схему, что сейчас закрашена на стене, не скрывая собственных комментариев, отпуская их все кружить в подсознании. И про связь матери с институтом Орочимару, и про таблетки, которыми она его пичкала, прекрасно осознавая к чему это приведёт. И про тот роковой день, когда умер отец, после чего он больше не вернулся к Обито, и про то, что он чувствует себя виноватым, хоть объективно и понимает, что они оба всего лишь стали заложниками ситуации. Какаши стал заложником Орочимару, а Обито был обведён вокруг пальца Мадарой.
Какаши полицейский, борец за добро и справедливость — и раньше он лишь хотел засадить Мадару за решётку, теперь же ему, наконец-то, понятны чувства Обито. Готов ли он теперь убить Мадару, отступившись от своего пути? Освободит ли месть душу Обито? Избавит ли её от этих, всегда разных, но всегда словно свежих кровоточащих шрамов?
Раскрывая свой разум почти бессознательному Обито, ничего не скрывая, позволяя их с Обито мыслям и чувствам слиться в одно, сейчас — Какаши чувствует их потрёпанную, больную, но до сих пор крепкую нить связи, и ухватывается за неё крепче. Следует за ней в темноту только для того, чтобы отбросить себя, отбросить всё своё существо, проникнуть в Обито и фактически стать им.
Боль обрушивается на голову водопадом из микроскопических игл, но Какаши познал за последние пару часов столько её оттенков, что словно свыкся с нею. Принял её, как часть Обито, как часть себя.
Открывает глаза — и он уже внутри Обито, чувствует, как тот плавает на границе бессознанки. Тело ватное, боль пульсирует словно в каждой его клеточке, но он может им управлять — осторожно тянется здоровой рукой, пытаясь ненароком не потревожить рану в животе, поворачивает ключ в замке зажигания, выключает свет в машине, включая фары, выруливает на какую-то просёлочную дорогу, почти полностью заросшую травой. Хочется верить, что он едет в нужную сторону, времени на то, чтобы заблудиться у него нет.
Угадал — трасса слепит жёлтыми огнями уже минут через пять. Обито заехал не так уж и далеко в лес, но интересно, какой у него был план? Сдаться и истечь кровью в машине? Какаши цокает — придурок, а ведь создавал ощущение хотя бы относительно продуманного человека. Насколько же сильно Обито состоял только из желания спасти мальчика из прошлого, тесно переплетённого с ненавистью к Мадаре? Осталось ли внутри него хоть что-то от него настоящего? Что-то, что отличает его от бездумной машины мести и спасения, что-то, что делает его живым. Делает его человеком.
Правая рука висит плетью, рулить левой непривычно. Какаши двигается по указателям в сторону города и получаса не проходит, как выезжает на семьдесят шестую, сворачивая в светящийся огнями злачный район. Местные бандюганы скалят зубы, поигрывая оружием, но тем не менее расходятся при виде правительственной машины — зато хоть под ногами мешаться не будут. Обито сейчас не в том состоянии, чтобы с кем-то неугодным сталкиваться, помереть, не дойдя до бара, совсем не хочется.
Какаши паркуется вторым рядом прямо за углом бара, и глушит мотор, собирая все силы для последнего маршброска. Если Цунаде там не окажется — другого плана у него нет. И в таком случае — истечь кровью в машине может было бы гуманнее, чем насиловать разрываемое от боли тело, только для того, чтобы истечь кровью в прокуренном наркопритоне.
Так что просто, пожалуйста, пусть всё сейчас сложится так, как он задумал. Пусть в этот раз им повезёт.
Тело отзывается на попытку движения настоящим взрывом боли — Какаши чуть ли не вышвыривает из сознания Обито, но он крепко зажимает здоровой рукой рану в животе, практически выкатываясь из машины. Дверь оставляет открытой — и закрыть нечем, и плевать сейчас на неё. Угнать в этом районе могут и закрытую машину, а ехать он в ближайшее время точно никуда не соберётся.
В баре накурено, шумно, полно всяческого сброда разных цветов и оттенков. Какаши заходит внутрь, охранник на входе лениво кидает в его сторону взгляд, и тут же уставляется обратно в кроссворд. Народ вцелом достаточно благодушно расступается, пропуская его глубже внутрь, хотя многие и обдолбаны в хламину, но слава богу, никто толком не толкает и не пихает его. Ориентироваться в этой суматохе с горящей раной в животе практически невозможно, и Какаши, наверное, наматывает пару кругов, пока, наконец, не обнаруживает предмет поисков в дальнем углу барной стойки.
— Привет, — Непонятно, слышно ли его тихий хрип в какофонии музыки и криков, но Цунаде поднимает голову от бокала виски. — Я друг друга Джирайи-сенсея, он сказал, вы можете помочь.
— Прям так и сказал? — Она роется в кармане свободной кофты, доставая смятую десятку, и бросает на стойку, одновременно цепко оглядывая висящую плетью руку и пропитанную кровью рубашку на животе.
— Пожалуйста, спасите его.
— Его? — Она встаёт, кладя крепкую руку на здоровое плечо и осторожно подталкивает за барную стойку, к дальней двери для персонала, выводя из шумного зала в полутёмный коридор. Дверь хлопает за спиной, отрезая от шума и яркого света.
— Меня, — поправляется Какаши, еле переставляя ноги по ступенькам. Если бы не крепкая рука, поддерживающая сбоку, он бы точно не добрался. Язык разбух во рту и слова получаются зажёванные, невнятные. Он, кажется, сейчас точно вырубится.
Кабинет Цунаде совсем не похож на притон вокруг. Больше того — на каталке посередине комнаты расстелено чистое покрывало, вокруг расставлены подносы для инструментов, упаковки тампонов и одноразовых перчаток — словно она не просто наркоманов здесь откачивает, а действительно готовилась к операции. Суетящийся в полуотключке мозг машинально записывает в память мелочи обстановки — профессиональная привычка и попытка отбросить пугающую сейчас реальность. Какаши послушно укладывается на койку, чувствуя, что его сознание снова расплывается, смешиваясь с сознанием Обито. Снова выталкивает его наружу.
Вырубаться нельзя, и он ещё крепче вцепляется в Обито. Что, если он проснётся уже один? Что, если у Цунаде ничего не получится? Что, если уже слишком поздно?
Цунаде ставит в плечо какой-то укол, цепляет на вену капельницу, и, наконец, достаёт ножницы, намереваясь разрезать ремень. Непонятно откуда взявшаяся, полностью экипированная помощница суетится рядом, раскладывая на подносе инструменты и помогая Цунаде завязать белый халат и натянуть перчатки.
Главное не вырубиться — думает Какаши, но когда ножницы скрипят, разрезая ремень, очередная вспышка вселенской боли снова глушит его.
— Ты молодец, что привёл его сюда, — голос Цунаде раздаётся словно из-под толщи воды. — Я — его лучший шанс.
— Он выживет?
— Я сделаю для этого всё возможное. Но после операции в любом случае ему понадобится долгое восстановление, а под лекарствами вы скорее всего на какое-то время разделитесь, так что уж постарайся притащить свою задницу сюда поскорее.
— Спасибо, говорит Какаши. — А может, просто думает, всё-таки вырубаясь. Оставляя Обито одного в импровизированной операционной.
Но, по крайней мере Обито теперь в надёжных руках, и больше от него ничего не зависит.
— Я уверена, что, когда придёт время, ты сможешь защитить всех, кого захочешь. Уверена, что ты сможешь защитить того, кто в тебе нуждается.
Слова мамы набатом гудят в пустой голове, когда Какаши снова оказывается в своём настоящем теле только для того, чтобы и в нём вырубиться.
Это он траванул их с Обито своей глупостью, это он виноват в том, что произошло двадцать лет назад — он виноват во всём.
Так что, Обито, просто выживи, а Какаши обязательно выберется отсюда, чтобы они наконец-то были вместе, рядом, по-настоящему.
Без мыслей Обито, пусть даже отрывочных, в голове так пусто и одиноко.
Неужели раньше он действительно мог этого не замечать?
*
Дни в клинике тянутся бесконечно. Обито и до этого пропадал пару дней, но тогда Какаши знал, что он на той стороне, а сейчас же каждую свободную секунду прислушивается снова — вдруг что-то услышит?
Но не слышит.
Его пытаются допросить, но сознание в норму так и не приходит — флешбеков прошлого Обито больше нет, но практически полные сутки он просто спит. Хочется верить, что этим он как-то помогает отлежаться и Обито, по крайней мере он со всей возможной серьёзностью пытается направлять все возможные гипотетические энергетические ресурсы в сторону Обито.
Из хорошего — живот наконец-то болит так, словно стреляли в него, а это — он надеется — может быть ни чем иным, как неким отголоском чувств Обито. Может и не быть конечно, но он… очень надеется.
Допрашивающие заходили пару раз под возмущённые протесты Джирайи, но стоило Какаши эти пару раз вырубиться на первом же вопросе — слезли с него, дав ему передышку, хоть смирительные бинты и не сняли. Но у него всё равно сейчас не хватит сил даже на то, чтобы встать с койки.
Очень хочется поторопиться, но реально оценивая шансы, он понимает, что сейчас это не вариант. Время раскалённой лавой разливается по организму, парализованное тело то и дело подёргивает спазмами, и только боль в животе оставляет внутри хоть какой-то отголосок теплющейся надежды. И Какаши весь в этой надежде — больше у него сейчас ничего нет.
Живи, живи, живи. Ты должен выжить, хотя бы для того, чтобы Какаши упал перед тобой на колени, извиняясь не за вину того мелкого Какаши из прошлого, но пытаясь хоть немного облегчить груз на плечах Обито.
Так что просто живи. Выживи и разбей Какаши лицо в кровь, просто чтобы хоть немного попустило. Выживи для того, чтобы узнать, что Какаши реален, что их связь реальна, что их жизни тесно перевязаны красными нитями, которые сейчас такие крепкие, только…
Быть долгие годы постоянно обвязанным нитью, которая уходит вникуда, в тёмную пустоту — действительно
невероятно, просто безумно страшно.
Выживи, и в новом мире, где Какаши теперь точно будет стоять за плечом, поддерживая; в том новом мире, где Какаши готов свершить месть не только ради справедливости, но ради твоей справедливости — в этом мире ты больше не будешь один. Пусть Какаши откажется от истинного пути, своего рода свернув в темноту, но в этом будет в тысячу раз больше смысла, чем раньше. Какаши трус, он окружил себя людьми, которые могут за себя постоять, только ради того, чтобы не брать ответственность.
Сейчас же он просто умоляет о том, чтобы эта ответственность стала его. Чтобы Обито выжил, а он хоть как-то смог разбавить последние двадцать лет того. Чтобы он смог разбавить темноту, в которой тот живёт.
Обито, прости, что меня не было рядом.
Не прощай, просто узнай, что, будь моя воля, я никогда бы не оставил тебя одного. И никогда больше не оставлю.
Джирайя приходит регулярно, задаёт стандартные вопросы про самочувствие, щупает пульс, смотрит приборы, и уходит. Ничего не говорит и ничего не спрашивает — хотя точно уже давно связался с Цунаде, но раз не говорит — пока сказать нечего. Цунаде предупреждала, что Обито будет долго отходить, наверняка сейчас спит, если всё прошло хорошо.
Какаши отгоняет от себя дурные мысли, которые навязчивыми мушками роятся в подсознании и, чуть что, норовят выскочить на свет, раскручивая сердце до нервных перебоев. Всё будет хорошо — он постарался, Цунаде подтвердила, что она лучший шанс Обито на то, чтобы выжить. Тем более, что другого у него и не было — в городе Мадара бы его быстро нашёл.
Кстати, она всё знала, или это бредни засыпающего сознания Какаши подкинули ему такую мысль? Тут не угадать, но раз институт занимается подобными исследованиями уже больше двадцати лет, логично предположить, что подобные их с Обито связи — не такая уж и редкость.
У маленькой Мираи уже есть связь с кем-то, кого она, наверняка, ещё не осознаёт. Это наследственное? Азума и Куренай тоже связаны? Или Минато и Кушина?
Или это неважно? Что, в сущности, это меняет?
Несколько лет назад, когда Какаши только поступил в полицейское управление и попал в отдел Минато, он получил приглашение на празднование очередной годовщины свадьбы, где капитан напропалую жамкался с женой и совсем не маленьким сыном, который только рад был жамкаться с ним в ответ. Эдакая семейка солнышек — ярко, горячо, но никак не оторвать глаз, словно ты не хочешь завидовать, но почему-то завидуешь. По-доброму, чисто и невинно, но завидуешь.
Тоже хочешь в глубине души, чтобы родители были живы, чтобы была опора, поддержка, чтобы просто слышать чьё-то дыхание рядом, и чувствовать чьё-то плечо. Тогда, помнится, Какаши, сам не понимая почему, провалился в глубокую пучину депрессии, словно осознавая, что ему в жизни чего-то или кого-то смертельно не хватает.
Словно Гай, Буру и работа — не всё, что ему нужно.
Словно он, на мгновенье, стал жадным, и ему было просто жизненно необходимо что-то ещё.
Что — тогда он не понимал. Сейчас — понимает.
— Жена, дети, друзья, — Минато в тёплых воспоминаниях берёт в руки фотографию жены и сына. — Найти среди миллиардов людей того, с кем хочешь разделить жизнь: тебе не кажется, что любая связь — самое настоящее волшебство?
*
Пожарная сигнализация вторгается в мозг, за шкирку вытаскивая в реальность. Плечо остро колет иглой, и горячая, почти что кипящая жидкость разливается по венам, раскручивая сердце.
Люминесцентные лампы на потолке сливаются в одно длинное размазанное пятно. Голову кружит, как кружило до этого все несколько дней-неделю-месяц, что он пробыл в больнице. И он теряется в этом хороводе света и звуков, но тем не менее, впервые за всё это время начинает себя осознавать практически полностью.
— Всё в порядке, — напевает мелодичный голосок. — Считай, твой ангел-хранитель помогает тебе вернуться к твоей судьбе.
— Судьбе? — голос с отключки не слушается. Она услышала вообще?
Сильно пахнет гарью, дым мешает видеть, но разбрызгиваемая с потолка ледяная вода становится очередной помощью в быстром возвращении в чувства, хоть мозг пока и туманен, путает мысли. Зрение расплывается, фокусируясь на девушке, катящей каталку: яркая и солнечная, живая и настоящая. Такой хочется цветы носить и пирожные на завтрак. Хоть Какаши и хочет носить цветы и пирожные до конца жизни только одному человеку. Наверняка ему потом их самому в глотку засунут, наверняка будет много криков и ругани, но… хочется.
А девушка милая — хочется верить, что у неё тоже есть человек, который носит ей цветы и пирожные.
— А как же? — подмигивает. — Правда я больше люблю солёненькое. — Смеётся. — Хотя, может, это и не мои желания.
Хлопает себя по слегка выделяющемуся округлому животу, снова легко и непринуждённо смеётся, словно каждый день вытаскивает заключённых из-под стражи, — и Какаши тоже хочет смеяться. Лицо и тело всё ещё парализованы — но огненная жидкость из плеча стремительно растекается по венам, и Какаши словно впервые за неделю или целую вечность, начинает чувствовать свои конечности.
— Бар «Смертник» на семьдесят шестой, — подмигивает снова, вкладывая в руку ключи. Помогает приподняться — и у него получается. Ребристый асфальт проулка даже не расплывается под ногами — крепкий и твёрдый. — Передай Обито, что я вернула должок.
— Он принуждал тебя? — хрипит Какаши не своим голосом. Сколько же зла натворил Обито? Он лично хочет ответить за всё. Только вот бы повидаться с ним, вот бы узнать, что он на самом деле жив.
— Всего лишь спас меня, когда я в этом нуждалась. И я просто жду, что он тоже станет счастливым.
— Ты тоже с кем-то связана?
— С Обито, с тобой, с ним, — гладит живот, подводя к припаркованной в проулке машине. — Ведь любая связь — самое настоящее волшебство.
Она ласково гладит по плечу, и уходит дальше, скрываясь в темноте улицы, растворяясь в ней, словно её и не было только что здесь. Пахнет дымом, орут сирены пожарных машин и сирена в здании, слышны крики, но здесь, с этой стороны больницы — ни души. Диверсия, конечно, что надо — хочется верить, что они этим побегом не убьют какого-нибудь бедолагу, прикованного к койке. Ощущения в тело возвращаются практически за пару минут, когда Какаши выруливает из проулка на ярко-красном девочковом минивене, когда выезжает под огромное белое небо, из которого огромным хлопьями падают снежинки. Огромными — сцепленными пушистыми лапками в одно целое, и там их десятки, сотни, может даже тысячи.
Всё в мире образовывает какие-то связи. Зачем?
Для того, чтобы не быть одному.
И, может, связь Какаши и Обито в разрезе вселенной — не необычнее других. Но главное, что она так же крепка. Главное, что она реальна.
И этого так много и так достаточно.
Город плавно перетекает в трассу — полицейские на КПП лениво двигаются в свете фонарей. Дежурный оглядывает машину Какаши в полглаза и машет — проезжай.
Какаши проезжает.
Этого так мало и так много. Связей вокруг миллиарды, и если не приглядываться, ты их никогда не заметишь: дежурный — тот же, что пропускал Обито — сейчас Какаши это вспоминает. Он — как очередное пятнышко реальности в последней нереальной неделе.
А ещё полчаса, и в его нереальной жизни реальным станет настоящий Обито.
Какаши в этом больше не сомневается.
Как они встретятся вживую? Можно ли Обито его бить?
Какаши ловит на своём лице глупую улыбку, срывает её, пряча в карман. Какого чёрта он впал в прострацию в столь важный момент? Он бежит из полицейской больницы, из-под стражи. В его сообщники точно обвинят милую девушку и, может, Джирайю-сенсея. Столько виновных в только его вине. Хоть он и не виноват.
Снова ловит глупую улыбку, и её уже никуда не упрятать.
Он скоро увидит Обито.
