***
Максим никак не мог успокоиться, метался по камере, словно раненый зверь. То присаживался на жёсткую скамейку у стола, то ходил из угла в угол — пять шагов в длину и три в ширину — наконец, всё-таки прилёг на нары, изо всех сил зажмурился. Всё происходящее казалось каким-то кошмарным сном: не верилось, что это теперь в его действительности мрачные стены и решётка на окне, железная мебель, намертво прикрученная к полу — и мысли под стать обстановке. Казалось, сейчас откроет глаза — и мамин голос развеет страшное видение, позовёт пить чай с печеньем или оладьями. И не будет этого серого, грубого цемента — будет крохотная, уютная кухня с крупными цветами на занавесках, которые так всегда раздражали… Медленно, в надежде на чудо, разлепил веки. Не помогло. Холодные стены и жёсткий матрас никуда не делись. Накатила такая безысходность, что Криволапов застонал в голос, не в силах сдержать рыдания. До него наконец-то дошло, что на сей раз события развиваются не по его желанию, и изменить он ничего не сможет. И не помогут ни мама, ни папин друг, никто не будет решать его проблемы. На сей раз всё будет именно так: суд и реальный срок. Стон превратился в вой и отборные маты: Макс не мог справиться с эмоциями и признать, что всю ситуацию создал сам, не мог тоже. Огляделся в поисках хоть чего-нибудь, на чём можно было бы выместить злость — но даже ткань наволочки оказалась ему не по зубам. В полном отчаянии Макс бросился к железной двери, забарабанил кулаками, что было сил, показалось — удары проваливаются, словно в вату. — Выпустите меня! Откройте!! Сволочи! Гады! Да откройте же!!! — в этом истерическом припадке Макс даже не понял, что дверь и в самом деле распахнулась, сообразил только, что какие-то люди удерживают его, снова выкручивают руки. От желания вырваться и убежать темнело в глазах, Максим снова и снова пытался вывернуться, выскользнуть, но держали его крепко. Больно кольнуло в плечо, и Макс снова взвыл, потом разрыдался, осознавая бессмысленность любого сопротивления. Ещё несколько минут его по-прежнему удерживали, потом подняли с пола, куда-то повели. Успокоительное подействовало быстро, и Криволапов, приходя в себя, всё-таки сообразил, что снова в допросной. — Что вам ещё от меня нужно? — с видимым усилием проговорил он, обращаясь к внимательно наблюдавшему за ним Котову. — Не поздновато ли для разговоров? Я свои права знаю! — на остатках уверенности попытался возмутиться Макс. — Мне? Ничего, — пожал плечами Костя. — Забавно просто, как вы меняетесь, когда вам хвост прижмут. — Кто — мы? — нахмурился тот, не понимая, к чему клонит офицер. — Да вот такие ублюдки, типа тебя, — не сдержался Костя, опёрся кулаками на столешницу, нависая над Максом, зло прищурился. — О правах своих вспомнил? Молодец! А когда ты женщине беременной угрожал, когда изнасиловать её пытался — о правах не думал? Кем ты себя возомнил, мразь?! — Котов говорил вполголоса, однако Макса будто оглушил этот яростный полушёпот. — Надо было пристрелить тебя там, в деревне. Написали бы рапорт потом, служебные проверки пережили, но одной сволочью на земле стало бы меньше. Макс втянул голову в плечи, съёжился, стараясь избегать полыхающего гневом взгляда. Через силу произнёс: — Она сама со мной поехала. Это моя бывшая жена, если вы не поняли… — Ты. Ей. Угрожал. Под дулом пистолета — это сама? Ты мне про обоюдное согласие сказки не рассказывай, я всё сам видел! — Да какого пистолета, капитан?! — вспылил Криволапов, на мгновение подняв глаза. — Это игрушка!! Зажигалка! — Игрушка, да, — кивнул Костя. — Только ты ей об этом сказать забыл. А наручники — так это она секс погорячее любит. И сама попросила её избить. А ты отказывался, сопротивлялся, ты ж настоящий мужик… Ещё чуть-чуть, и я поверю, что ты просто мимо проходил, — выдержав паузу, Котов прислонился к стене, словно успокоившись, презрительно усмехнулся: — Впрочем, тебе на зоне скоро объяснят, что нельзя так с женщинами обращаться. — Меня сюда для этого приволокли? Чтобы твои угрозы слушать? Так веди обратно! — Максим скривился, как от зубной боли. — Мать! Мать тебя увидеть хотела. Ей разрешили, хоть и не положено такое, — Костя кивнул дежурному, сам отошёл в сторону, уступая Аделаиде Вольдемаровне место за столом. Женщина, растерянно оглянувшись, замерла на пороге, судорожно сжав в руках сумочку. — Максимушка, — еле слышно всхлипнула она, качнулась к сыну, в инстинктивном желании обнять, заслонить от всех бед. Под строгим взглядом Котова смешалась, нерешительно присела на край стула. — Как же ты так, сыночек? — Аделаида протянула руку, хотела погладить Максима по щеке, но тот отшатнулся, а лицо его исказила злобная гримаса. Забыв, чего он хотел совсем недавно, мужчина пренебрежительно процедил сквозь зубы, отодвигаясь подальше, чтобы не дать матери его коснуться: — Ты и здесь меня достала? — Максимушка, что ты такое говоришь? — снова потянулась к нему Аделаида Вольдемаровна. — Ты!!! Это из-за тебя всё, из-за тебя!! — прошипел Криволапов, перехватывая материнскую ладонь и с силой сжимая запястье. Женщина вскрикнула, рывком освободила руку. — Да в чём я провинилась? — слёзы застилали глаза, обида резанула по сердцу. — Я же о тебе заботилась, всю жизнь тебе отдала, о себе не думала, только, чтоб тебе было хорошо. — Да нахрена она нужна, такая забота?! — почти заорал Макс, не замечая, что тоже плачет. — Я жену свою любил! Любил, понимаешь ты, нет?! А ты нам жить не дала, ребёнку родиться не позволила! — Какая она тебе жена была? — голос матери вдруг снова окреп, набрал силу. Давняя ненависть к невестке вытеснила всё остальное. — Змея подколодная, стерва! Ни к тебе уважения, ни ко мне, всё-то она лучше знала, никогда не прислушивалась. А ты хорош! Пошёл за ней, как телок на привязи: люблю, женюсь, семья, дети… Да сразу, сразу её натура гнилая видна была! Уберечь тебя хотела. И ещё бы раз так же сделала. Не пара она тебе! — Аделаида хлопнула ладонью по столу, на мгновение забыв, где она находится. — Уходи. Ни видеть, ни слышать тебя не хочу. Из-за тебя всё! — Максим злился, но мать упорно гнула свою линию: — Нет уж, родной. Хоть теперь выслушай. Я, значит, виновата?! А кто меня слушать не хотел? Держался бы от неё подальше, ничего бы и не было! Чем твоя красавица на любовь ответила? В тюрьму тебя упрятала? Не тогда, так сейчас получилось?! Хороша любовь! Ну? Кто тебя навещать будет? Жёны твои? Да сейчас, разбежался!! Ни одной, ни другой не нужен, только матери. — Ненавижу тебя!! — вдруг взвыл Макс, неожиданно резко подскочил, и прежде, чем Котов успел отреагировать, сжал руки на шее Аделаиды. — Сдохни!! Сдохни ты уже, старая дура! — орал он, усиливая хватку. В долю секунды рядом оказался Котов, с трудом оторвав Макса от хрипящей матери, заломил ему руки за спину, удерживая в захвате, защёлкнул наручники, нажал кнопку на столешнице. — Увести! — кивнул появившимся на пороге дежурным. Выдохнул, поправляя галстук, обернулся к рыдающей Криволаповой-старшей. — Он меня ненавидит. Мой сын меня ненавидит, — глядя в одну точку, бормотала Аделаида Вольдемаровна. — Господи, да за что?! — Да бросьте вы этот цирк! — вдруг вспылил Костя. — Вы прекрасно знаете ответ на этот вопрос! Кому другому можете голову морочить этой театральщиной. Себя-то точно не обманете. Хотя, знаете что? Я вот вам тоже сейчас не верю. Если ребёнок вырастает и становится подонком, поднимает руку на собственную мать… Большой вопрос к этой самой матери. — Вы безжалостны… — всхлипывала Аделаида, судорожно роясь в сумочке в поисках платка. Нашла, аккуратно, стараясь не смазать размокшую тушь, вытерла глаза. — А у меня работа к цинизму располагает, — пожал плечами Котов, набирая адрес в приложении на смартфоне. — Я вам такси вызову. Езжайте домой. Выпейте чаю, отдохните. Давление проконтролируйте. — Молодой человек, да как у вас язык поворачивается — в такой момент про чай? Вам не стыдно? — возмутилась женщина. — Да мне-то что, — усмехнулся Костя. — Я очередного гада закрыл, могу выдохнуть. А вам теперь с этим жить. О! Машина пришла. Вас проводят. Всего хорошего! — кивнул Котов и вышел из допросной. Пора было подумать и о себе: финальная сцена и его выбила из колеи, хотелось увидеть Танечку и вместе с ней выпить кофе, забыв ненадолго о человеческой глупости и пороках.***
Закончив работу с документами, Круглов зашёл в кабинет Рогозиной. Хозяйки на месте не было, и, чуть усмехнувшись, Николай Петрович положил папку ей на стол, пристроив сверху маленькую шоколадку. В дверях оглянулся, ещё раз окинул взглядом сей натюрморт и, довольный собой, вышел в коридор. Приоткрытая дверь теневой вызывала лёгкую досаду, и Петрович, проходя мимо, потянул её на себя. Но тут же уловил движение в комнате и перешагнул порог. Удивился, увидев Василину — та словно бы задремала, положив голову на руки. — Вася? Ты чего тут? А Серёга где? — Лина выпрямилась, не удержавшись, потянулась — от не слишком удобной позы ныли все мышцы. — Тебя домой отвезти? Отрицательно покачав головой, Василина улыбнулась: — Я Сергея подожду, он скоро вернётся. Выскочил, куда — не сказал. — Ну понятно, интрига… Майский умеет, — Круглов усмехнулся в усы. — И всё же, не слишком приятное место в ФЭС. Пойдём, хоть чаю попьём, что ли? — Лина снова мотнула головой. Мельком глянула на Круглова из-под ресниц и вдруг решилась: — Николай Петрович, а можно, я вас спрошу? — замерла, ожидая реакции майора и почему-то слегка робея. Кивнув, Петрович присел на свободное кресло, развернулся так, чтобы видеть её лицо. — Николай Петрович, вы же в ФЭС с самого основания работаете, и Сергея давно знаете? — До ФЭС с ним знакомы лично не были, хорошо друг друга узнали именно здесь, да. И дружим давно, хотя поначалу друг друга убить готовы были. — Значит, всё, чем он жил, и что с ним было, вы тоже знаете? — Более или менее, — уклончиво ответил Петрович, изучая Лину внимательным взглядом. — Ты почему спрашиваешь? — Таким, как сегодня, я его ни разу не видела. Он всегда за мою безопасность переживает, но сегодня… Вот знаете, будто он уже ко всему самому худшему готов был. И боль от него такая, что аж страшно. — Вась, огород не городи. Всё просто. Любит он тебя и боится потерять. К тому же, работа у нас такая. Видели много. — Нет, тут что-то глубже, — покачала головой Лина, задумчиво глядя в сторону. — И фраза эта его… «Дай мне шанс тебя уберечь» — что-то в ней другое. Я думала, вы знаете, не хотела ему лишний раз душу бередить. Ладно, извините. Попробую всё-таки у него самого спросить. Хотя если он сразу не рассказал, значит, на то есть причины, — грустно вздохнула Лина и встала, намереваясь уйти. Слова о том, что Сергей ей не доверяет, не прозвучали, но Круглов и без них всё понял. — Вась, погоди, — Круглов тоже поднялся. — Ты с выводами не спеши, тут не в доверии дело. Хочешь знать? Твоё право, конечно. Да ты присядь, разговор долгий и грустный. Стоя такое слушать… у нас у каждого есть своё персональное кладбище. Те случаи, когда мы на минуту опоздали. Не смогли защитить. Когда ты понимаешь, что если бы чуть быстрее разгадал мысль преступника — человек бы жил. Но ты или слишком медленно думал, или слишком медленно ехал. И вызванная «скорая» уже ничем не поможет, только зафиксирует смерть. — Николай Петрович, вы ж не боги… вы и так всегда делаете максимум возможного и невозможного, — прошептала Василина, глядя снизу вверх огромными от ужаса глазами. Она понимала, конечно, насколько выматывает душу их работа, но как-то абстрактно, что ли. Да и Сергей разговоры о работе не любил, мыслями особо не делился. Петрович же помог ей сейчас увидеть ещё одну сторону медали. — Делаем, — кивнул Круглов. — Да только успеваем не всегда. А близким это не объяснишь, никак. Дескать, простите, мы очень старались. Им от этих извинений… Всегда остаётся чувство вины. И не проходит. Но сейчас не об этом речь. Иногда мы и своих близких защитить не успеваем… — И Сергей? — задохнулась Лина от ощущения огромной беды. Круглов взглядом подтвердил её догадку, снова присаживаясь напротив. — Ты уверена, что хочешь это знать, Вась? — та едва смогла кивнуть, оцепенев от нехорошего предчувствия, и Круглов рассказал ей историю, случившуюся чуть больше года назад.* — Лену он очень любил. А защитить не смог. Этот страх, Вась… его ничем не убрать. Если хоть однажды такое пережил — это потом навсегда. И страх, и вина. — Василина молчала, только слёз сдержать не могла, тихо плакала, потрясённая рассказом Круглова. А тот придвинулся ближе, взял её руки в свои: — Вась… ты о конкуренции с Леной… не думай, пожалуйста. Нету её. Конкуренции. Серёга не искал похожую. Он вообще всё это время никого не искал. Он эту тему семейную для себя закрыл. Навсегда, как он думал. И вдруг встретил тебя. Что из этого получилось, ты сама знаешь. Для него это всерьёз. И ты молодец, что поверила ему сразу. Просто верь и дальше. — Опаньки! А чего это вы тут спрятались? За ручки держитесь? — по обыкновению, шумно ворвался в «зазеркалье» Майский. — Петрович, старый ты ловелас, никак жену мою умыкнуть надумал? — грозно прищурился Сергей и вдруг посадил на колени к Лине плюшевого кота. Василина же едва успела сморгнуть остатки слёз, уткнувшись лицом в мягкую игрушку. — А чего вы мрачные такие? Ваась? Ну-ка, посмотри на меня! — Сергей, безошибочно уловив настроение Лины, присел на корточки напротив неё. Та замотала головой, крепче обняв котофея, но с Майским такие фокусы не проходили. Аккуратным движением приподняв её подбородок, он всё же вынудил Лину посмотреть ему в глаза. — Эй… Да ты чего, Вась? — окончательно растерялся Сергей, обернулся на Круглова, пытаясь понять, что тут случилось в его отсутствие. Чуть усмехнувшись, Круглов встал: — Пожалуй, я пойду. А вам есть, что друг другу сказать. И да, Серёг — умыкнуть твою жену — это надо быть камикадзе. Я вроде не похож. — Темновато тут, не понимаю, — буркнул Сергей, поднимая Лину с кресла, притягивая к себе и целуя в висок. — Объяснит мне кто-нибудь, почему моя жена слёзы льёт? — Лина ещё всхлипывала, но в родных руках постепенно приходила в себя, затихая под невесомыми, поглаживающими прикосновениями к спине и волосам. — Не, Серёг. Дальше — сам. Я и так много наговорил сегодня, — с этими словами Круглов вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь, покачал головой. — Ну, Майский! Ну, ты и учудил. Такие вещи жене мог бы и сам рассказать. Обоим бы легче было. — Однако Сергей уже не слышал этого бухтения. Всё его внимание сейчас сосредоточилось на любимой женщине, прячущей заплаканное лицо у него на груди. — Линусь, ну что случилось? Чем тебя Петрович так расстроил? — Серёж, ты прости меня, пожалуйста! — поднявшись на цыпочки и обхватив его лицо ладошками, Василина порывисто целовала его, куда придётся — в нос, губы, щёки, подбородок — и сбивчиво бормотала: — Если бы я знала… Я не знала же, что всё вот так… Ну почему ты не сказал, Серёж? Почему? — Не сказал — что? Вась? Ты о чём? — в следующую секунду он уже и сам понял, какой факт из его биографии мог рассказать Петрович, а Лина только подтвердила его догадку: — Про Лену, — и снова зашлась в плаче. — Ну почему ты молчал?! — отстранив Василину, Майский медленно опустился в кресло, провёл ладонью по волосам, закрыл глаза, враз вспомнив всё то, что долгие месяцы гнал от себя. Свою обиду — это сначала. Потом — ужас и бессилие. Рвущую сердце вину. И дикую злость от невозможности исправить ситуацию. Лина, опять вцепившись в мягкую игрушку, тоже присела на край крутящегося стула. Снова еле слышно шепнула: — Прости меня… — Вась, ну ты за что прощения просишь? Ты-то в чём виновата? — горько усмехнувшись, отозвался Сергей, не глядя на жену. — Почему не сказал, говоришь? А как об этом вообще можно кому-то рассказать? Ты понимаешь, я не то что защитить её не смог — я сам отправил её умирать… Сам! Ни на секунду не задумался, почему она так резко ушла после звонка. Дошло, только когда выстрелы услышал, — Сергей снова замолчал, заново переживая те страшные минуты. Бросив к монитору измятого и мокрого от слёз кота, Василина подошла ближе, обняла мужа. Вздохнув, Майский обхватил Лину за талию, прижал к себе, уткнулся лицом в её живот. — Мне, Серёж. Мне ты можешь рассказать хоть что. Ты не станешь слабее, если поделишься со мной, — тихонько шептала ему Василина, поглаживая по голове. — Ты уже гораздо сильнее, чем был. Прошлое — в прошлом, Серёж. Мы у тебя теперь есть. Нас уже трое, помнишь? — Поднявшись во весь рост, Майский сгреб Василину в объятия, стремясь полностью укрыть её руками. — Вась, ну не плачь, пожалуйста. Тебе нервничать нельзя. Пообещай мне, что не будешь. — Я постараюсь, — сквозь слёзы улыбнулась Василина. — Поехали домой, а?