***
Rancido — Levels (sasse remix) Будильник. Время 6:30. Она открывает глаза, сонно простонав, выключает электронные часы и переворачивается на другой бок. 7:15. Она открывает глаза, понимая, что проспала. Смотрит на часы, тихо шепчет «блядь», поднимаясь с кровати. Быстрый душ, пока кофеварка наполняет термокружку. Закрытое темно-синее платье с коротким рукавом и длиной по колено. Лодочки на тонкой подошве, легкий дождевик и длинный зонт-трость. Она закрывает крышку термокружки, на ходу обуваясь и ловя другой рукой ключи со стола. Метро. Две пересадки и пятнадцать минут пешком. Она толкает тяжелую, стеклянную дверь галереи, смотря на часы, и сбавляет шаг. 8:24. Она усмехается. Вовремя, как и всегда. И как и всегда вовремя, впритык. — Салют, Адель! — улыбается ей молодой парень. Она кивает, улыбаясь в ответ. Он говорит со слишком тяжелым акцентом, но старается, замечает она. — Салю, Чен! — мелодично пропевает она. Обернувшись, Адель замечает собирающиеся группы школьников и чуть кривит нос, подходя ближе к парню. — Опять школьники? — он кивает. — Мои или твои? — Мои, — с сожалением кивает он, но снова улыбается. — О, значит мои на десять утра, — чуть не хныча, тянет девушка. — Могла еще поспать. — Если хочешь, могу поделиться, — говорит Чен. — О нет, нет, — смеется она, пихнув его в плечо. — Оставлю их тебе. Она проходит к лестнице, направляясь к маленькому общему кабинету. Пара туристических групп, группа школьников. Она заканчивает в восемь вечера, через пять минут, уже направляясь к метро. Несколько пересадок. Высотный дом и небольшая квартирка. Ужин, приготовленный ею самой, по урокам из ютуб. Выходит неплохо. Особенно к четвертому разу. Долгие посиделки за ноутбуком с подбивкой новых материалов для экскурсий, пока по телевизору идут новости. Она слушает их постоянно, подтягивая произношение китайского. Даже скачивает аудиокниги, чтобы слушать, пока едет в метро. Ближе к полуночи — отбой. Будильник. 6:30. Быстрый душ, пока кофеварка наполняет термокружку. Метро. Пара пересадок. Тяжелые, стеклянные двери галереи… — Салю, Адель! — уже лучше, отмечает она, здороваясь в ответ. День за днем. Одно и то же. Повторяющееся по бесконечному кругу. Жизнь Адель Бенар — непрекращающийся поток из набора одних и тех же действий. Но ей нравится. Никаких больше погонь. Никаких убийств. Никакого Джеймса Барнса. Она старается не думать о нем. И к концу второго месяца справляется с этим уже успешнее. Джеймс был историей Ланы Джонс, а она больше не Лана. Лана Джонс исчезла из мира, растворившись в предрассветной тьме. Адель Бенар была скучной. За плечами у нее была академия искусств в Париже. Успешная стажировка искусствоведа в Парижской арт-галерее. Короткий и неудачный брак. И с десяток картин, написанных ею самой. Как и сказал Макс… посредственных. Она устраивается на работу в галерее Сингапура, проводя экскурсии для европейских туристов. Но вскоре ей дают и другие. Здесь любят европейцев, замечает она. Особенно красивых женщин. А ее новое лицо было не хуже предыдущего. Квадратное лицо с четко выраженными очертаниями скул и пухлыми губами. Чуть суженные к переносице глаза голубого цвета. Светлые брови и волосы цвета теплого блонда. Единственное, что ее смущало, это функция старения. Но Макс заверил, что работает все отлично, и стареть ее цифровое лицо будет так же, как живое. Макс больше не появлялся. Он не звонил, не отправлял письма и сообщения. Как и обещал. Так же, как не объявлялись и другие. Она сказала Стиву, куда отправится. Сказала, что теперь будет жить жизнью другого человека. И видеться они не смогут. Стив молчаливо выдержал это, пожелав ей счастливого пути. Наверное, как никто другой понимая ценность такого шанса. И как и всегда, уважая ее выбор. Ей казалось, что он был способен с уважением отнестись к любому ее решению. Даже если бы она сказала, что собирается сменить пол и улететь на Марс, он бы одобрительно кивнул и сказал «я поддерживаю твое решение». Иногда она скучала по нему. Точнее, она скучала по Стиву очень часто, а иногда очень сильно. Из всех, кого она знала, и тех, кто оставался ее «другом», ему хотелось позвонить больше всего. Но было нельзя. Адель не была знакома со Стивом Роджерсом. У Адель не было тайных друзей где бы то ни было. Ей некому было отправлять письма. Или звонить на одноразовые сотовые. Адель была одна в мире, похоронив родителей, и переехав в чужую страну. И она не должна была привлекать к себе внимание даже патрульных, перебежав дорогу в неположенном месте. Так же, как и Адель Бенар не полагалось ходить в группы помощи уволенным в запас. В группы помощи бывшим алкоголикам. В группы помощи «единственный парень, которого я любила, послал меня на хер, использовав мнимую причину». К сожалению, это было так. Для любого нормального человека такие посиделки были местом, где им помогали понять, что делать и как жить дальше. Как жить, вернувшись из горячей точки? Как жить, когда ты привык к тяжести оружия в руках? Как жить, когда ты привык уходить от проблем, нажираясь, как скотина? Но у Адель не было проблем ни с алкоголем, ни с армией, ни с бывшим. И на таких сборищах ей было попросту нечего делать. А значит, нужно было вытаскивать себя по методу Ланы Джонс. Для нее это всегда были две вещи. Работа и бухло. Со вторым она решила больше не связываться. Слишком много проблем уже пришлось расхлебать. А вот работа…работа Адель пришлась ей по вкусу. Выдрессированная академией память вмещала в себя тонны информации и позволяла ответить на любые вопросы слишком умных туристов. А легкий слог, в основном базировавшийся на книгах Сьюзен, позволял рассказывать еще и интересно. Чен Чон Пен — один из ее новых коллег говорил, что ей бы книгу написать. Не будь он геем, Адель бы решила, что он к ней подкатывает. Он всегда был приятным и улыбчивым. Напоминал ей о конце рабочего дня, если она забывала. Звал на обед и приносил его в кабинет, если она отказывалась. Он любил поговорить о всяком, много спрашивал о Франции и Париже. Адель помогала ему с изучением французского. Кажется, это было похоже на дружбу. Они даже ходили в кино несколько раз вместе с его парнем. И кажется, это и было именно то, чего хотела Черная Звезда, когда была человеком. Тихая жизнь. Уютное общество приятных людей. Забавные истории в маленькой закусочной под лапшу и фруктовую газировку. И работа… никого не травмирующая и не убивающая. Мирная жизнь. Может, когда-нибудь, она даже заведет себе собаку. Или хотя бы пару канареек. Она только жалела, что для того, чтобы прийти к этому выводу, ей пришлось так много разрушить. Так же, как жалела о том, что Джеймс не захотел прийти к этому вместе с ней. Так она думала, каждый раз смотря на мило спорящих между собой Чена и Ли. Будильник. 6:30…Ваканда.
Шури проводит с ним дни, показывая город и рассказывая разные истории о Ваканде, о традициях. Она много спрашивает его о тех странах, где побывал Джеймс. О том, что он видел. Какую еду ел. И опрометчиво задает вопрос, куда бы он хотел вернуться? — В Миннесоту, — уверено отвечает Джеймс. Она, кажется, замечает грусть в его голосе, и не спрашивает «почему». Переводит свое внимание к деревьям, мимо которых они как раз шли. — У нас не так разнообразно с зеленью, — говорит Шури. — Но у нас есть Валакта. Нигде в мире такое дерево не растет, — широко улыбаясь, с гордостью говорит она. Затем вытягивает руку, указывая на голые ветви, пустые от листьев. Заметив его усмешку, она продолжает. — Оно редко цветет, раз в пять лет. У Валакта слабые цветы, и когда дует ветер, все вокруг белое. Это похоже на то, что вы называете снегом. Говорят, что это дерево скорби, но это очень красиво. Думаю, вам посчастливится это увидеть, сержант Барнс. Все их разговоры Джеймс характеризует как «пустая болтовня». Но она приносит пользу, понимает он, замечая, что отвлекается от тяжелых мыслей. Планы Шури на распорядок его дня, заставляют подниматься с кровати. Наверное, если бы не это, он бы просто лежал и смотрел в потолок сутками. Заметив среди деревьев вдалеке маленькие дома, будто пятна, он спрашивает у Шури, что там. Она отвечает, «деревня». Джеймс часто поглядывает в ту сторону, задумываясь над тем, как, наверное, уединенно там живется. Девушка это замечает, и однажды говорит. — Вы можете жить там, сержант, если хотите. Через неделю-две — мне нужно немного времени, чтобы убедится, что вы в порядке. Барнс кивает, решая, что так и поступит. Занимать большую комнату во дворце ему не комфортно. Все время кажется, что он злоупотребляет гостеприимством. К тому же, все вокруг все время смотрят на него. Слишком долго и пристально. Он не удивлен. Единственный белый парень во всей стране — конечно, они будут смотреть. Но такое внимание, в большинстве случаев, нервирует. В большинстве! Иногда его бесплатно угощают какими-нибудь фруктами на рынке. Иногда суют в руки сладости, будто по нему можно сказать, что он не доедает, с усмешкой думает Джеймс. А какая-то девочка как-то нацепила на его руку браслет из цветов. Это было странно… но мило. Этого Барнс не мог отрицать. Ваканда казалась единственным местом на всей гребаной земле, где его не пытались убить, не преследовали, а наоборот. Здесь, где слиться с толпой он не мог физически, и был явным чужаком, ему улыбались. Почему так? Он не мог понять все долгие недели. Шури же, наблюдая за его смятением от добродушного внимания, весело смеялась. Попав на рынок во второй раз, Джеймс уже чувствовал себя комфортнее. На вопрос, зачем им туда ходить, Шури отвечала, что ему нужно перебороть свою социофобию. Привыкнуть к людям вокруг. Привыкнуть идти, а не бежать по улице. Джеймс не спорил, просто делал, как она говорит, замечая, что это работает. И его голова, впервые за долгие десятилетия, была только его. Но каждый раз, задумываясь над этим, он больно колол себя, будто иглой «Лана была права!». Он возвращался к этому снова и снова. Она была права, а он мудак. Так бы она и сказала, если бы она захотела говорить с ним. Стив сказал, что она не с ним. Что уехала далеко и сейчас в безопасности. Где именно это место, Роджерс не уточнял. Либо не знал, либо боялся, что Барнс выкинет какую-нибудь глупость. Джеймс склонялся ко второму. Она была в безопасности, пожалуй, это была единственная приятная мысль. Которая, к тому же, останавливала его от расспросов и идеи «сделать глупость». Джеймс слишком хорошо знал Лану, чтобы точно сказать, как она поступила, покинув Ваканду. И ему только оставалось надеяться, что она еще и будет счастлива. Он остановился посреди узкого прохода рынка, зацепившись взглядом за звенящие на ветру украшения. Под красным небольшим шатром, стоял деревянный столик. На нем поблескивали бусины, отшлифованные камни, перстни и тяжелые браслеты. А над ним, в несколько рядов, свисали бусы из тех же камней, и разные фигурки из металла набранные на цепочки. От ветра многочисленные животные, монеты, и звезды ударялись друг о друга купельным звоном. Джеймс подошел ближе. Он протянул руку, касаясь одной из металлических фигурок в форме звезды. На этой цепочке их было много, и все разных цветов, а между ними яркие планеты. Красивая вещь, но его интересовала только одна черная звезда. Он снял цепочку, перебирая ее в руках. Что-то выдернуло его из этого странного оцепенения, и он заметил полную темнокожую женщину в ярком платье. Она внимательно рассматривала его лицо, затем сказала что-то и улыбнулась. Джеймс уже знал слова на этом языке, но связывать их в предложения еще не выходило. А тем более понимать чью-то речь. Это оказалось труднее, чем он думал. — Она говорит, ты можешь взять, если тебе нравится, — широко улыбаясь, переводит Шури. Джеймс вешает ожерелье на место, качая головой. — Не могу, у меня нет денег, — почему-то улыбаясь, говорит он. Женщина отрицательно качает головой, снимая ожерелье и протягивая ему. — Это подарок, — говорит Шури, совсем близко, за его плечом. — Для Белого Волка, — едва разборчиво проговаривает женщина и улыбается, кивая на протянутое украшение. — Ты обидишь ее, если не возьмешь, — говорит девушка, замечая, что Барнс снова собирается отказаться. — Можно мне взять только одну? — Касаясь пальцем черной звездочки, спрашивает он. Шури быстро переводит, и женщина, улыбаясь, скрывается в глубине лавку и возвращается с подвеской на тонком черном шнурке. Размером она была чуть больше, чем те, которые звенели на ожерелье. Женщина говорит с ним, и Джеймс с трудом понимает пару слов. — Подарок, — на ломаном английском говорит женщина, отдавая ему подвеску. — Подарок, — улыбаясь, повторяет она, сжимая полными пальцами ладонь Джеймса. — Спасибо, — кивает он. — Знаешь, что это значит? — Весело спрашивает Шури, шагая рядом. — Что у меня определенно дар попрошайки? — усмехается Джеймс. — Это ненадолго, — смеется девушка, — скоро к тебе все привыкнут и перестанут угощать и дарить всякие штучки. Зачем она тебе, кстати? — Спрашивает Шури, замечая, как он аккуратно прячет подвеску в карман. — Я потерял такую же, — отвечает Барнс, — нужно вернуть. — Это символ свободы, — немного помолчав, решает все-таки объяснить девушка, — и независимости Африки. Черная звезда, — кивая на его карман, говорит она. — А еще, она означает восхождение к началу.Сингапур. Июль, 5.
— Боже, — выдохнула Наташа, войдя в сырую квартиру. За окном второй день лил дождь, а в сочетании с высокой температурой, получался божественный коктейль из пара — «не продохнуть», как она считала. Вся эта тропическая романтика была Наташе не по вкусу. Выбирая из множества стран, сюда бы точно не отправилась жить. Окна в той квартире были настежь открыты. Подойдя к ним, чтобы закрыть, Романова поняла, что стоит в луже воды. — Потрясающе! — По-русски проговорила она себе поднос, борясь с бушующей на ветру тюлью и поворачивая ручку окна. — Оставь, — тихий голос заставил ее остановиться и закатить глаза. Сколько драмы в одном слове. — Когда дождь закончится, аромат стоит невероятный. — Вот когда закончится, — отвечает Нат. — Тогда и открыла бы! — Это моя квартира — говорит Лана. — Что хочу, то и делаю. — Ладно, — обернувшись к ней, вскидывает руки Романова. — Мне уйти, я так понимаю? — Нет, — качает головой девушка. — Останься, — она сидит на высоком барном стуле, напротив открытого окна в кухне. Развернувшись к столу, она берет зажигалку и поджигает свечу, на небольшом покрытым кремом и какими-то блесточками кексе. — Я знала, что Стив пришлет тебя сегодня, проверить, как я. Кого же он мог прислать, как не своего самого верного и не заметного, рыжего капо, — усмехается она, поднимая глаза на Наташу. — О, — выдохнула она, а улыбка стала шире. — Под меня косишь? — Заметив светлые волосы, спрашивает Лана. Наташа хмыкает, сложив руки на груди, и подходя ближе. — С Днем Рождения? — Усмехнувшись, проговаривает она. — Ага, — тянет Джонс, грустно улыбаясь. Она указывает на стул напротив, приглашая присесть. Наташа садится на высокий стул, замечая уже приготовленные для нее тарелку и приборы. — Представляешь, — хмыкает она, — два года его не отмечала. Боялась, что Он спросит, сколько мне. А как я скажу, что уже старше его на пару лет? Для девушки это итак стресс, — она вдруг засмеялась. — Забавно, правда? Они родились в начале того века, но я старше их. Старше моего деда. Обалдеть! — По факту, — усмехается Наташа, крутя в руках уже распеченную бутылку красного. — Стиву уже сотка, ну, плюс минус. — Да, — тянет Лана, — только выглядит он на двадцать пять. Плюс минус. — Повторяя ее тон, говорит Лана. — Твой русский, — замечает Романова, — идеальный. Кажется, говоришь лучше, чем я. — Это все Солдат, — она щелкает пальцами и лампа над ними загорается. — Он любитель был по-русски поболтать, — бросая взгляд на Наташу, говорит Джонс. Ее усмешка и чуть приподняты брови были поняты Наташей весьма не двусмысленно — «ну, ты поняла, в какие моменты, нашей совместной жизни». Романова чуть не смеется. Они сидят на кухне с кексом и вином, как лучшие подружки подростки, и хихикая, обсуждают парней. Кто бы мог подумать? Задув свечку, Лана разрезает кекс. — А желание? — вскидывает брови Наташа. — Смысл же не в тесте с воском, — усмехается она. — Все мои желания сбылись, — укладывая ей на тарелку кусок торта, говорит Лана. — Нечего загадывать. — Она награждает Наташу долгим взглядом и спрашивает. — Стив прислал тебя, потому что решил, что мне нужна женская группа поддержки или ты доброволец? В чем я сильно сомневаюсь. — Он просил заехать, — отвечает Наташа и смотрит прямо на нее, не понимая, почему она все еще здесь. Лана по непонятным Наташе причинам терпеть ее не могла. А теперь усаживает ее за стол. Очевидно, все очень плохо. Хотя выглядела Джонс, на удивление, хорошо. Будто «новая жизнь», пошла ей на пользу. Однако, Она все еще здесь, а значит, все хуже, чем Лана пытается показать. — Ему нельзя, — Лана кивает, давая понять, что все понимает, сама ведь просила об этом. Капитан Америка уж слишком приметный. — Он волнуется за тебя. — Я в порядке, — отзывается Лана, переводя взгляд к тарелке. — А еще, — продолжила Наташа, немного помолчав. Она шумно выдохнула, будто нехотя вытаскивая из внутреннего кармана куртки конверт. — Он просил передать. — Стив написал мне письмо? — улыбнувшись, спрашивает Лана, протягивая руку к конверту. — Нет, — качает головой Романофф. — Не Стив. — Рука Джонс застывает на конверте. Она так и оставляет его лежать на столе между ними. — Не думаю, что это имеет значение, — отмахивается Лана, снова берясь за вилку. — Зачем оно мне теперь? — Произносит девушка, пожимая плечами. Наташа не хотела отдавать его и говорила Стиву об этом. Чтобы там ни было, Романова прекрасно знала, как поступит Лана. Сама бы так поступила. — Ну, зачем-то же он его написал, — пожимает плечами Нат, и недовольно кривится. — Еще и создал вокруг себя курьерскую службу Ваканда-экспресс. — Лана поднимает на нее глаза, медленно прожевывая бисквит. Она собирается уточнить, но Наташа говорит сама. — Его разморозили. — Джонс опускает вилку на тарелку гораздо резче, чем собиралась, от чего по студии прокатывается посудный звон. Шумно выдохнув, Лана складывает руки на груди и откидывается на низкую спинку стула. — Давно? — спрашивает она. Наташа качает головой. — Две, три недели назад, — отвечает Романова. — Видела его? — Нет, — качает головой Наташа, будучи уже готовой к этому вопросу. — Он передал конверт с человеком Т’Чалы Стиву, а Стив мне. — А он не знает, да? — улыбнулась Лана. — Ну, что, ты и … — Нет, — снова качает головой Ната. — Не знает. Не думаю, что это в принципе имеет значение. — Ну, как посмотреть, — пожимает плечами Джонс, соскальзывая со стула. Она отходит к кухонному гарнитуру, что-то ища в шкафчиках. Наташа замечает электронную сигарету на столе, и надеется, что Джонс полезла не за пистолетом. Но вопреки ее ожиданиям Лана вытащила измятую пачку сигарет. — Адель не курит, — отвечает на немой вопрос Наташи она, спиной чувствуя взгляд русской. — Пришлось перейти на электронку, но это так… знаешь, как мужик и вибратор. И то и другое — хорошо, но по-своему. — Забавное сравнение, — усмехнувшись, замечает Романова. — Лана, будь мы подругами, я бы сказала тебе, чтобы там ни было, в этом конверте, не уезжай из Сингапура! — Она говорит не торопясь, вкрадчиво, будто пытается что-то втолковать ребенку. Лана хмыкает. — Так мы не подруги? — невинным тоном, протягивает Джонс. — Ты хотела убить меня, — напоминает Романофф, чуть прищурившись. Лана прицыкивает языком, прикуривая. — Ой, да ладно, — отмахивается Джонс, улыбаясь. — Хотела бы — убила бы. — Хороши извинения, — отвечает Наташа, Лана только закатывает глаза. — Извини, — говорит она. — Ладно? Мне жаль… — Неправда, — усмехается Наташа. — Неправда, — почти одновременно с ней кивает Лана. — Не убила же, чего ныть? — равнодушно пожимает плечами она. — Ты так уверенно говорила о нем, — опережая вопрос Наташи, заговаривает девушка. — Ты любила его? — Такой вопрос застигает Романову врасплох. Лана оборачивается к ней, вопросительно вскидывая брови. — Просто я бы вряд ли пошла помогать телке своего бывшего. И с этой позиции… мне кажется, что психотерапевт из тебя так себе, и доверять тебе — плохая идея, — прожевывая, говорит она, забирая свой бокал со стола. — Любила? — тихо смеется Наташа. — Нет, не думаю. У нас были, — она замолкает, подбирая слова, чтобы не получить вилкой в глаз и на стать Черной мамбой. — Отношения. Какое-то время. И тогда я думала, что люблю его. Это ведь Зимний Солдат или Барнс, не знаю, как его теперь называть… — Джеймс, — говорит Лана, внимательно смотря на Наташу. — Его зовут Джеймс. — Нет, дорогая, — усмехается Романова, отламывая кусочек кекса и кидая его в рот, — это для тебя он Джеймс, — указывая на Лану вилкой, говорит она, — я знала его как Зимнего Солдата. Я тогда думала, что раз я смогла растопить его сердце, я — особенная! — Она засмеялась, затем отпив немого вина снова обратила взгляд на Лану. — Но когда ему отдали приказ, меня он не пожалел. Да, он мог убить меня, и сделал бы это, если бы в приказе это было обозначено. Так что когда на утро я проснулась в больнице, раненая, кое-как туда добравшаяся, я лежала на койке, смотрела в белый потолок и рыдала. Как будто мне пятнадцать. Мне было больно тогда, не потому что я любила его, а потому что замки из облаков, которые я построила себе — исчезли. Тогда, да, я думала, что люблю его. Но по правде говоря, мне просто нравилось трахаться с ним, — Наташа следит за Ланой, замечая, что та внимательно следит за ней. Какая-то дуэль, как в вестерне. — А трахается он классно, — Наташа бы сейчас засмеялась, если бы не ждала удара или еще чего. Лана смотрит на нее серьезно почти минуту, а затем начинает смеяться. Так весело и заразительно, что Наташа не замечает, как и сама начинает хохотать. — Это точно, — сквозь смех говорит Джонс — Сержант-семь-раз-за-ночь-Барнс — салютуя Наташе бокалом, Лана отпивает из него. — Все? Конфликт на почве Барнса исчерпан? — Улыбаясь, вскидывает брови Романова. — Да его и не было, — пожимает плечами Лана. — Просто… просто знаешь, ты вечно была лучше меня. — Ой, да брось. — Да, так и было, — утвердительно кивает Лана. — Независимый агент, вечно такая крутая. — Она кривится, сморщивая нос, и протягивает Наташе сигарету. Романова смотрит вначале на пачку, затем на Лану, и протянув руку, берет одну. Ей кажется, что это что-то похожее на примирительный жест, однако уверенность, что сейчас она получит в лицо, Нату не оставляет. — Его врач говорит, все не плохо с его головой, — через пару минут молчания, все же продолжает Наташа. Ей кажется, что мысль о том, что у него все хорошо и без нее, убьют в Лане жалость к нему. Хотя бы надломят это поганое чувство. У этих гребаных Роджерсов мозги устроены одинаково, все думала Романова, лучше бы приют для бездомных собак открыли и их жалели! — Рада за него, — безразлично отзывается Лана. Она включает вытяжку и, покрутив в руках конверт, все же вскрывает его. Спасительная пустота внутри, с которой она так приятно жила эти месяцы, в одно мгновение наполняется, всеми подавляемыми чувствами. Хочется и плакать, и закричать, и полететь в Ваканду, чтобы отбить ему голову, и вместе с тем не хочется видеть его никогда. — Честно сказать, — заговаривает Наташа, отпивая из бокала. — Я на это подписалась, только чтобы спросить у тебе кое о чем. — Ни в чем себе не отказывай, — задумчиво произносит Джонс. Наташа усмехается, следя за ее напряженными плечами. — Стив не говорит ничего. Сэм, как и я, в неком недоумении. — С вами это часто… — В Сибири Стив сказал, что тебя пару раз приложило о бетон, а потом ты встала и пошла. — Она слышит короткое «ага», решая продолжить. — Почти четыре пинты крови. — Разделяя каждое слово, проговаривает Романова. — Никто бы не выжил. — Лана замирает, отрывая взгляд от бумаги. Наташа слышит шумный выдох, и замечает, как девушка подняла голову, смотря перед собой. — Что произошло в Париже, Лана? — Я уже рассказывала, — устало проговаривает Джонс, хотя Наташа рассчитывала на раздражение. — Меня схватили, пытались убить, Джеймс… — Да, да, да, — перебивает ее Романова. — С этим мне все понятно, что было потом? Ты осталась жива после того, как потеряла больше половины объема крови. Ты осталась жива и стояла на ногах, несколько раз упав на голый бетон. У тебя была пробита голова, но в Ваканде тебе просто дали аспирин и отправили спать. Так что давай, не юли! — Перечисляет она, понимая, что Лана будет молчать до последнего. А тратить на долгие «раскручивания» время Наташе не хотелось. — Мне перелили его кровь, — ровным тоном отвечает Лана, снова опуская глаза в письмо. — Я не знаю, как это работает. Сыворотка и электричество. — Дефибриллятор, — выдавливает Наташа, кивая самой себе. — Так точно, — даже не считая это вопросом, отвечает Лана. Конечно он, это ведь были стандартные реанимационные действия. — Что-то, что осталось в его крови, досталось и мне. Я не такая сильная, как они, не могу держать на себе мосты. Но теперь, когда бьюсь мизинцем об ножку стула, боль проходит быстрее, — усмехается она. Лана сворачивает бумагу, и нащупывает в конверте что-то еще. — Никто не должен знать, — бросив на Наташу короткий взгляд, говорит Джонс. — Само собой, — кивает Романофф. — Иначе вас троих разберут на суповой набор. — Именно, — говорит Джонс. Она переворачивает конверт, ловя выскользнувшую из нее подвеску. Маленькая шестиконечная звезда на тонком кожаном шнурке. Она была почти такой же, как и ее. И Лана бы решила, что Джеймс нашел ее. Может, зацепилась за одежду, так бывало и с ней, и очень часто. Но покрутив ее между пальцев понимает, что эта совсем новая. На ней ни царапины. В отличии от той, которую он потерял в Сибири. — Я была неправа. — Что? — Не сразу разобрав смысл ее слов, переспрашивает Лана. Она оборачивается к Наташе, сжимая в руке подвеску. — Я была неправа, — повторяет Романова, яростно пытаясь затушить докуренную сигарету о дно пепельницы. — Насчет тебя и его, я была не права. Я знаю, что не имею никакого права указывать тебе, но считаю, что ты не должна возвращаться. — Да он и не просит… — Считай это предчувствием, — не обращая внимания на ее слова, продолжает Наташа. — Не знаю, чем угодно, хоть космическим проведением! — Романова усмехается, наконец, смотря Лане в лицо. Не поможет, понимает она. — Я знаю, что ты его любишь. Я понимаю это. Понять «почему», я не способна. И я понимаю, что ты сделаешь глупость… опять. — Жаль, что мы тогда так и не выпили с тобой пива, — говорит Лана, грустно улыбаясь. — Мне тоже, — кивает Наташа. — Всем ведь нужны друзья, да? — Повторяет она когда-то сказанные Ланой слова. Джонс вдруг весело улыбается, будто пытаясь подбодрить. От унылости вечера начинает саднить в душе. — Даже тебе, — говорит она.