***
Джеймс находит ее под высокой аркой соседнего дома. Он прощается со Сью, напоследок обнимая ее, и торопится за скрывшейся Ланой. Она, видимо, прощаться не собиралась, поэтому покинула дом, пройдя вдоль фасада позади них. Она смотрела куда-то перед собой, нервно перебирая сигарету в длинных пальцах. Джеймс замирает на месте, рассматривая ее профиль. — Это была я, — она говорит тихо, но слова прокатываются эхом по пространству арки. — Это я дала себе ту звезду, не мама. Это была я… — Джеймс шумно выдыхает, делая медленные шаги к ней, будто боясь спугнуть. Он замечает, как она дрожит, и Джеймсу почему-то кажется, что не от холода. — Я уже была здесь, — наконец повернувшись, говорит ему Лана. — Я должна была знать все это! Почему тогда я вступила в ГИДРУ? — Так вышло, — спокойно отвечает Джеймс, не зная, лучше ли ей знать всю правду, или нет? — Так вышло? — криво усмехаясь, переспрашивает Джонс. — Ты знаешь все! У тебя есть ответ буквально на любой вопрос, так что давай без этого! Почему? — Тебя это злит? ГИДРА? — он знает, как увести разговор с темы, знает, что истерика, которую она так пытается подавить, покрасневшие глаза и мокрые дорожки от слез под ними совсем не из-за звезды. Она открывает рот, чтобы ответить ему, но вместо слов выходит только возмущенно вздохнуть. — Или то, что ты узнала? — Лана молчит, только смотрит на него. Джеймс не сдерживает усмешку, прекрасно понимая, что она обдумывает что-то. Что-то важное. И не знает, может ли говорить ему. — Лана? — Я ошибалась! — выпаливает девушка. — Я нихрена не знаю о своей семье. О себе нихрена не знаю! О Ней тоже… А Стив? Ты знал о нем? О том, что он вернулся, — Джеймс подходит, становясь совсем близко, понимая, что она готова вот-вот взорваться, буквально. — Он живет в Нью-Джерси, — говорит Лана, кажется, громче и резче, чем собиралась. Она вытягивает руку, указывая куда-то на улицу за аркой. И за словами совсем не замечает озадаченное и удивленное лицо Барнса. — Столько лет! — выкрикивает она. — Столько лет я ненавидела ее…всю свою жизнь. Единственного, кто действительно любил меня! Она была единственным, кто правда заслуживал любви. А вместо этого она хранила чужие тайны… И разрывала свое сердце снова и снова, и снова! А я даже через себя переступить не смогла…не пришла, когда ее увезли в больницу! Не пришла, когда она звонила мне, когда оттуда звонили…когда просили прийти! Попрощаться… — Лана, — Джеймс опускает руки ей на плечи, легко сжимая их. — Я бросила ее там умирать в одиночестве, — она все говорила и говорила, пока Джеймс не прижал ее к себе, крепко обнимая. Такой ему еще не приходилось ее видеть. Она была будто…разбита. И он не знал, как «собрать» ее обратно. Будто ребенок с коробкой пазл, не понимающий, что с ними делать. Он мог только обнимать ее, опустить голову, касаясь губами ее лба, пока она пыталась подавить слезы. Пыталась держаться и, как всегда, быть сильной. Он смотрит на часы, а затем прикрывает глаза, шумно выдыхая. — Она не умрет одна, — тихо говорит он. — Ты будешь с ней, — Лана отрывается от его груди, заглядывая ему в глаза. А Джеймс лишь молчаливо кивает на застывший в ее глазах вопрос. Keaton Henson, Ren Ford — Healah Dancing. Тишина палаты казалась скорбной. И пускай это место внешне мало напоминало больницу, запах медикаментов и персонал в белой униформе выдавали истинное предназначение этих стен. Перевалочный пункт от жизни к смерти. Дом престарелых, с оставленными здесь доживать свой век стариками. Ее комната была в приятных голубых тонах. Сьюзен всегда нравился голубой, вспоминает Лана. Так же как и живые цветы. Но вместо привычных для их дома больших вазонов с гортензиями, здесь была только маленькая ваза на столе с парой веточек и подвядший букет белых роз в углу. Сью лежала на кровати, повернув голову к окну. Ее всегда пшеничного цвета волосы беспощадно поглотила седина. Тонкие руки с морщинистой кожей лежали вдоль тела подключенные к аппарату, стоящему рядом с кроватью. Его пиканье отбивалось от стен, впиваясь в ее уши, заглушая собственные мысли. Она будто почувствовала чье-то присутствие и повернула голову к двери. Лана с трудом рассмотрела в ее постаревшем лице узнаваемые черты. Черты собственного лица, и поняла, что так же будет выглядеть сама. Если доживет до таких лет, беспощадная старость так же отразится на ее лице. Теми же морщинами и усталым взглядом. Пересохшие губы Сью растягиваются в мягкой приветливой улыбке, отчего морщины в уголках глаз становятся глубже. Лана замечает, как блеснули мокрым ее глаза. И сам взгляд… Она будто смотрела с облегчением и радостью. Девушка прошла к окну, стараясь удержаться, чтобы не разрыдаться. Смотреть на нее было физически больно. — Ну и шумиху ты подняла, — бросила она, вставая перед окном и складывая руки за спиной, — даже уйти решила громко, да? — Лана бросает на бабушку короткий взгляд, старается улыбнуться, надеясь, что вышло правдоподобно. — Неужели, я все еще популярна? — с ехидным смешком и не без доли кокетства хрипло спрашивает Сьюзен. — Ага, — кивает Лана и указывает на окно, — толпа журналистов, на крыльце, пришлось пробираться через черный ход, — она врет, смотря на пустующий двор пансиона. Но делает это уверенно. Зачем? Журналисты, внимание, это и было то, чего так хотела Сьюзен. Почему не потешить самолюбие умирающей, ведь правды она все равно не узнает? Потому что умрет уже через двадцать минут. Но она пока об этом не знает. Об этом знает только Лана. — Хорошо, что их сюда не пускают, — чуть кивая, говорит Сьюзен. Лана с облегчением выдыхает: «Поверила». — Я ужасно выгляжу, не хочу остаться такой в памяти людей. Лучше пусть они запомнят меня тридцатилетней. — Тридцатилетней? — уточняет Лана, усмехаясь и приподнимая бровь. — О, да, — она хрипло рассеялась, едва не закашлявшись. — Это был мой лучший возраст. Поклонников было столько, что я не знала, куда складывать цветы. Говард так часто шутил об этом… — А половина цветов была от него, — проговаривает Лана. Она будто спрашивает, но вроде бы и нет. Сьюзен мягко улыбается. От воспоминаний и от того, что ей не приходится оправдываться. От того, что Она здесь. — Ты расскажешь мне? — все же решается спросить Лана. — Правду. — О чем? — женщина внимательно смотрит на нее. Хотя она и спросила, Лана понимала, что знала о чем шла речь. — Те фотографии, которые я видела, — слова отчего-то даются трудно. Она никогда не спрашивала. Никогда. И никогда не замечала этого. Господи, сколько же она всего не замечала? «Ты все еще слепа, Иоланта», вспомнилось ей. — Говард Старк, — выдыхает она. — Ну же, Сью, облегчи душу. — Нет, — выдержав долгую паузу, произносит Сьюзен. Лана принимает это за отказ говорить. И, наверное, сама в действительности не хочет знать. Это было словно копаться в чужом грязном белье. В чужой жизни. Имела ли она на это право? — Он не был ее отцом. Все эти слухи…они были не правдой. Я старалась оградить ее от этого. И тебя. Но Эдди не ее отец. Как и не Говард, — мягкая улыбка на ее губах становится грустной. А в глазах будто потерянность. — Она всегда была только моей. Только моей девочкой, — Сью отводит взгляд в сторону, судорожно выдыхая. И понимает, что чувствует облегчение. Почему? Наверное, потому что одним секретом этой семьи только что стало меньше. А вместо него осталось лишь сожаление. Сожаление от того, что она не сказала это Джулии, когда стоило. — Ты прости меня, — выдыхает Сьюзен, внимательно смотря на Лану, — я не справилась. — Это не так, — через ком в горле произносит Джонс. — Так, так, — кивает Сью, вымученно изгибая губы в улыбке. — Иначе, почему здесь Ты, а не Она, — Лана выдыхает, на мгновение переводя взгляд обратно к улице. Конечно, в этом она и не собиралась обманывать ее. Вряд ли ей можно сейчас дать восемнадцать. Да и волосы… Лана берет деревянный стул, ставя его рядом с кроватью Сьюзен, и опускается на него. — Потому что восемнадцатилетняя Лана сейчас ползает по полигону в грязи, — снова ложь и снова убедительно. Наверное, лучшее вранье, которое от нее когда либо слышали. Лана мягко улыбается. — Мне слишком поздно сообщили, что ты здесь. Так что это я «не справилась», а не ты, — она чувствует, как голос дрожит, и быстро отворачивает голову в сторону, смахивая скатившуюся слезу. Говорить больше не выходит. Чем больше она пытается удерживать слезы, тем болезненнее сжимается горло, заставляя задыхаться. Она чувствует, как мягкие пальцы касаются ее руки, легко сжимая ее. — У тебя ведь есть сигареты? — с хитрым прищуром спрашивает Сьюзен. — Эти прошмандовки отобрали их у меня, — она улыбается и из груди Ланы вырывается нервный смешок. — Тут же пожарка, — напоминает она, но Сью только отмахивается. — Она уже месяц как не работает, — говорит женщина. — Давай, подними меня и дай закурить своей бабушке, — Лана снова смеется, потянувшись к пульту на кровати. Медленно приподнявшаяся часть койки позволяет Сью практически сесть. Лана прикуривает сигарету и протягивает ее женщине. В поисках хоть чего-то напоминающего пепельницу Джонс находит стакан с водой на тумбочке. — Кем ты будешь? — выдыхая дым, спрашивает Сьюзен. — В ЩИТе у тебя хорошая должность? — уточняет она. — Да, — кивает Лана. — Я стану директором в двадцать шесть, — Сьюзен хмыкает и кивает, задумчиво смотря поверх голову девушки. — Остановлю ГИДРУ и буду сражаться за Землю, когда сюда явится какой-то инопланетный ушлепок, — усмехается Лана, откидываясь на спинку стула. — Как Стив. — В тебе от него, — грустно улыбаясь, говорит она, — гораздо больше, чем от меня или твоей матери. Это удивительно, — замечает она, — и пугающе. Это все роджерская порода, — кивает Сью так же грустно и задумчиво. Лане кажется, что она совсем не рада этому. И слова «роджерская порода» больше не несут в себе гордости и величия, а только грустное разочарование. Лана чуть поддается вперед, будто желая оправдаться, и уверенно произносит. — Я спасу множество людей! — Сьюзен снова сжимает ее руку, и тихо спрашивает. — А кто спасет тебя? — она говорит без издевки, не упрекая, не бросая вызов. А мягко, так как спросила бы бабушка. — Я тысячу раз слышала это от Стивена. И от Баки. «Мы спасаем людей, Сьюзи, ты не понимаешь!» — по ее щекам стекает дорожка слез, капая на белую ткань ее вышитой сорочки. — «Мы должны», «Я поступаю правильно» и оба они погибли, Лани. Оба! В одиночестве. В абсолютном одиночестве. И с ними не было тех людей, которых они так рьяно защищали. Никого не было. Будь у Стивена чуть менее пестрая форма, о нем бы забыли. Как и тысячах других! Для людей они были героями, пока сражались. Пока погибали. Но прошло шестьдесят лет и никто не вспоминает о них. Так же как никто не знает о твоей матери. Джулия принесла себя в жертву, как Стивен, как и другие задолго до нее. Она принесла себя в жертву ЩИТу и государству, людям. Клялась служить и защищать их. И она погибла! Эта «жертва»…это безумие! И от этого безумия я старалась оградить тебя! — Я знаю, — Лана судорожно выдыхает, сжимая ее руку. — Теперь я понимаю. — Побудь со мной, — просит Сьюзен после недолгого молчания. — Пока я не засну. — Конечно, — Лана бросает недокуренную ею сигарету в стакан и опускает кровать. Голубые глаза закрываются, и она слышит тяжелый, будто уставший, вздох. Лана подсаживается ближе, опуская голову на живот Сьюзен, обнимая ее. Первые объятия, которые могла бы вспомнить. — Я люблю тебя, бабушка, — шепчет она, чувствуя, как длинные пальцы опускаются на ее голову, приглаживая волосы. — И я тебя, милая, — выдыхает женщина. Лана понимает, что не только ей хочется сказать так много. Но она, как и Сьюзен, решает оставить это. Сколько уже было разговоров? Сколько было обвинений, воспоминаний, обсуждений и осуждения. Все они были бессмысленны. И этот момент лучше было сохранить для молчания. Оно казалось лучшим из всех слов, которые можно было бы сказать. Лана почувствовала, как рука Сьюзан обмякла, замерев на ее голове, и заплакала теперь уже в голос. Здесь не осталось никого перед кем она должна была храбриться. Никого, кого хотелось подбодрить в этот последний момент. — И никого не осталось, — прошептала она, когда-то сказанные Сьюзен слова, — теперь нет и Нас, — Лана в последний раз прижалась к ней, понимая, что пора уходить. Она выровнялась, посмотрев в запечатленную смертью улыбку на лице Сьюзен. Едва заметную и лишь уголками губ. Но она выглядела такой спокойной и безмятежной. Девушка опустила сжимаемую руку Сьюзен на живот, положив сверху и вторую. И поднявшись, коснулась губами ее лба. — Ты прости меня, — прошептала Лана, утирая слезы.***
Говорит только он, а Лана лишь кивает, смотря куда-то далеко. И кажется, мыслями она была где-то за горизонтом. Они возвращаются к мосту. В Берлин. В две тысячи восьмой. И Джеймс понимает, что вот-вот ему придется отпустить ее. Потерять. Снова. И в этот раз навсегда. Он предлагает отвезти ее домой. Она кивает. Отводит к оставленной недалеко от моста машине. Усаживает на переднее, сама садиться за руль. Говорить больше не пытается. Да и не знает. О чем? Что ей сказать? — Я… — начинает он, остановив у ее дома авто. — Останься, — почти неслышно просит Лана. — Ты ведь можешь? — Джеймс хочет сказать «нет», но не может заставить себя, не может объяснить, зачем говорить «нет»? Но все же собирается отказаться, пока она не поворачивает голову, внимательно смотря в его лицо, побледневшими зелеными глазами. — Пожалуйста… Джеймс? — он кивает. — Я должен вернутся утром к своим, — Лана отвечает кивком и тянется к двери, выходя на улицу. Он оставляет машину у тротуара, поднимаясь следом за ней. Забирает ключи из ее рук, когда понимает, что сама она не откроет. Лана не сопротивляется, не отказывается от помощи, что приводит его к неутешительному выводу. Уже вставив ключ в замочную скважину, вспоминает, что не закрывал двери. Усмехается, опуская дверную ручку. Она проходит в квартиру, пытается стянуть ботинки, а когда не выходит, присаживается на обувной шкаф, чтобы развязать шнурки. Джеймс следит за ее стараниями минуту, может, несколько. Ее руки дрожат и, кажется, не слушаются вовсе. Он присаживается напротив нее, распутывая узлы из шнурков. Чувствует пристальный, тяжелый взгляд на себе, практически ощущает его физически. — Спасибо, — она говорит так тихо, что ему даже кажется, будто просто показалось. — За то, что ты сделал для меня, — нет, не показалось, понимает он. Джеймс поднимает глаза, глядя на ее лицо и просто кивает в очередной раз, не находя, что сказать. — Мне жаль…это все…наверное, так тяжело для тебя…даже быть здесь… — Если бы мне предложили оказаться тут в обмен на «что угодно», я бы согласился, — отвечает Барнс. Она грустно улыбается, чуть наклоняется, касаясь его лба своим. Он чувствует прикосновение ее рук на своем лице и прикрывает глаза, желая запомнить этот момент, как можно лучше. Ее прикосновения, ее голос и тихое… — Никто за всю жизнь, не сделал для меня столько, сколько ты за пару часов, — Джеймс убирает руки от ее ботинок, позволяя себе опустить ладони на ее колени. Легко сжимая их, придвигая ближе. Судорожный вздох срывается с его губ, когда он чувствует на них легкое прикосновение ее губ. Хочется собрать ее всю в кучу, прижать к себе так крепко, насколько он может, не сломав при этом ее ребра или спину. Ему кажется, что даже если она сейчас передумает, он не уступит. Но она не сопротивляется. Не сопротивляется, пока он стягивает с нее куртку, пока поднимает на руки, неся в спальню. Не сопротивляется, пока он снимает с нее одежду. Но только не когда звонит телефон, валяющийся где-то в ее джинсах на полу. Она будто оживляется, упирая руки в его грудь. — Нет! — отрезает Джеймс. — Это Макс, — говорит Лана, будто это должно быть аргументом для Барнса. — Я должна ответить, — с нажимом проговаривает она. И громко стонет, когда он резко закидывает ее ноги себе на бедра и вжимает в матрац, и так же резко входит. Она цепляется руками за его шею, касается губами мочки уха и шеи. Джеймс сжимает ее в руках, стараясь игнорировать раздражающую трель. Как жаль, что в будущем он не ударил этого ублюдка сильнее… — Не отвечает, — проговаривает Лана, убирая телефон от уха. Она набирает снова, уже наверное в десятый раз, пока Джеймс наблюдает за ней, сидя рядом на кровати. И разглядывая ее голую спину и пару следов от его пальцев, которые завтра станут синяками. — Блядь! — выпаливает девушка, спешно натягивая свои джинсы. — Что ты делаешь? — спрашивает он, хватая ее за руку и прерывая спешку. Он знает, что она ответит, так что, когда Лана уже открывает для этого рот, произносит: — Там охраны больше, чем в Белом доме… — Я — его лучшая охрана, — говорит она. — И я здесь, так что… — Что? — усмехается он. — Ты свое задание выполнила, так? Флешка у тебя, пора возвращаться домой! — Что-то не так, — немного помолчав, заговаривает Лана. — Что-то…с этой флешкой, с покупателем… — Это не твоя проблема, а Макса, — он говорит уверенно, смотря ей в глаза, но этот ее взгляд он знает…ебаная роджерская ответственность «я не могу его бросить», кривляя ее, думает он. — Я не могу его оставить, Джеймс, — он громко фыркает, как чертовски предсказуемо! — Почему? — выпаливает он слишком резко. — Почему? Кто он тебе? Друг? Нет. Он не твой друг, Лана, он задание. — Он рассчитывает на меня…я не могу его бросить там, — Джеймс отпускает ее руку, понимая, что и здесь он проиграл. Может, оглушающий удар? Проспится до утра, и все обойдется… — И ты идешь со мной, — прерывая его мысли, говорит Лана. — Твои батарейки в Норе, не заберешь их, не вернетесь домой. — Блядь! — выпаливает он, пряча лицо в ладони. Чертова вселенная! — Я сам пойду! — одеваясь, отрезает Барнс. — Скажешь мне, где их взять и… — Нет, — упирается Лана. — Тебе нельзя туда идти! — срывается на крик он. — Почему? — Лана внимательно смотрит на него сначала растеряно, а затем, будто понимая. Она поджимает губы, молча натягивает куртку и идет к двери, не получив ответа. Джеймс шумно выдыхает, опуская голову.