Вазелин

      День был неплохим и спокойным, как говорится, ничто не предвещало беды. Легко встал по будильнику, в который раз благодаря Романыча за «правило Золушки», из-за которого у меня наконец наладился режим со стабильными семью-восемью часами сна и, кажется, я даже стал реже просыпаться среди ночи. По крайней мере, теперь не лежу по полчаса, пытаясь заснуть после очередного подъема, а сразу, как осознаю, что до утра еще далеко, проваливаюсь обратно в сон. Скорее всего, мои проблемы со сном как раз и были следствием ненормированного режима, который установился как раз когда мама перестала следить за тем, чтобы я непременно спал ночью, а еще и брат начал подливать масло в огонь своими «взрослыми» ночными похождениями. Порой не спал ночами, только чтобы не спать, не имея никаких срочных дел, которые было бы необходимо доделать к утру, не от переживаний и не от бессонницы. Просто смотрел видео и играл до рассвета, подавляя сон с помощью кофе и энергетиков, а потом полумертвый тащился на занятия в школу.       Естественно, ничего не понимал и не усваивал на уроках, а потом догонял программу в паре с репетитором, хотя сейчас отчетливо понимаю, что мог бы учиться сам и не тянуть соки из семейного бюджета. Теперь, когда высыпаюсь ночью и могу без труда воспринимать речи преподавателей на парах, понимаю, что этого мне вполне достаточно, все вопросы можно задать в перерыве, а остальные знания подтянуть по книгам. Особенно мне помогает еще одно правило, которое я обозначил в заметках как «не отвлекаться во время учебы». Концентрация на предмете делает процесс, как минимум, вдвое быстрее, и теперь не надо столько времени убивать на домашки, причем абсолютно на все, хотя раньше я думал, что это невозможно и только законченные ботаны могут иметь по всем предметам «отлично». А у меня и оценки стали приличными, и на погулять время освободилось — было бы желание.       Теперь нет никакого соблазна залезть в телефон на паре или слушать музыку, пока решаю домашку. Правила, которые казались глупыми, теперь стали обыденной необходимостью. Нет соблазна их нарушить, теперь это такая же глупость: как нарушить правило постоянно дышать или умываться по утрам — так же нелепо. Разве что назло Романычу, чтобы напроситься на наказание, но это еще большая глупость. Все идет своим чередом, подчиняется расписанию, следуя которому, я сижу на всех парах, старательно записывая материал, потому что нормальные конспекты, оказывается, на вес золота и я понимаю, что многое теряю, если беру у кого-то переписать пропущенную тему. Вечное «надо», которое теперь стало не гнетущим, а дисциплинирующим, собирающим все мысли в кучу и обозначающим цели.       Вот после пар мне как раз надо заняться матаном, на который как-то всю неделю не хватало времени, потому что специально отведенный под него вечер я потратил на эссе Романычу, а после не нашел, как перестроить свое расписание и везде успеть. Все-таки мои навыки планирования времени оставляют желать лучшего, потому что я до сих пор не понимаю, сколько часов уйдет на задание: может хоть полчаса, а может целый вечер, в зависимости от сложности, а я никак не могу это заранее подгадать. Теперь вот сильно отстал от программы по математике, и пока мои одногруппники резво расправлялись с «простейшими» пределами, я старался уползти под парту, лишь бы меня не вызвали к доске что-то делать и не поставили минус в журнал. Не хочу очередное наказание от Романыча за это.       У него еще и настроение на этой неделе какое-то странное, нацеленное на нестандартные наказания. То эссе ему за опоздание нужно о том, зачем это все, то за следующий, совершенно глупый, эпизод я выводил в восемнадцати листовой тетради «я никогда не буду опаздывать» как ученик средневековой школы — у меня чуть рука не отвалилась и мозг не закоротил повторять одно и то же, раз за разом, пока тетрадь не закончилась. Зато смысл в подкорке отпечатался прочно: я действительно больше никогда, ни за что не буду опаздывать. Теперь только большой запас времени и вечная книга с собой, чтобы было чем заняться, пока жду назначенного часа. Теперь никаких «да ладно, времени полно» и я тороплюсь, даже когда все вроде успеваю — просто на всякий случай. Сейчас тяжело, а потом привыкну, как было со всеми правилами. Научусь не считать ворон по дороге к остановке и возьму в привычку постоянно смотреть на время. Романыч верит, что я справлюсь, значит, и я верю в себя и только изредка ною ему в сообщениях, что мне тяжко. Иногда его это бесит, и он прямо говорит, чтобы я не беспокоил его по ерунде, и тогда мне приходится рассыпаться тысячами извинений, но, в целом, между нами все налаживается.       Словно и не было того случая с попыткой обнять, но я до сих пор не уверен, что не получу наказание за это. Вроде как привык уже, что нужно с дрожью ждать конца недели, потому что это непременно ремень и строгий выговор за то, что я «был плохим мальчиком» и «недостаточно старался». Непременно на коленях и запрещая опускать виноватые глаза в пол, кивать и подтверждать, что заслужил, просить боли и слез, потому что не достаточно запомнил. Но теперь у моего Доминанта другое настроение, теперь только почти нефизические наказания с прямым смыслом без сложной философии БДСМ об искуплении через боль, которые настигают сразу же после проступка. Теперь, кажется, он хочет, чтобы я получил все заслуженные наказания в течение недели, а на воскресенье оставить только приятное… ну или расчистить себе базу для наказания за самый главный мой проступок — за то, что посмел его трогать.       Я бы на месте Романыча нарушил бы в ответ чужое табу. Показал бы мне что-то страшное и неприятное, может, только намеком, чтобы не шокировать, но достаточно чтобы я понял, что все взаимно и мне не стоит больше покушаться на чужие границы. Но все решает Романыч, а я не в праве назначать самому себе наказания, да. Сейчас просто ждать воскресенья, зная, что не все было идеально и я вполне заслужил что-то подобное, но уж точно не возмущаться, если пронесет и Романыч предпочтет просто все забыть и идти дальше. Если захочет, он вообще может все, а я никак не возьму в толк, что может быть вот так — когда я вообще ничего не решаю и лишь косвенно контролирую происходящее. Мне страшно от неизвестности, я хочу найти закономерность и так ею увлекаюсь, что искренне негодую, когда мои стройные теории не сбываются.       Сейчас только делать свое дело — подтянуть наконец матан, чтобы не довести до еще больших проблем с предметом. Все-таки почти профиль, мне математику в чистом виде терпеть аж до третьего курса, а дальше еще и смежные предметы, на которых нас будут учить научным методам. Сразу после пар лишь чуть-чуть гуляю, позволив себе идти пешком до метро, а потом сразу же в общагу, чтобы точно все успеть и не отложить все еще на неделю. По дороге ищу лекцию, в которой мне все подробно разжуют, захожу в магазин, чтобы купить себе чай, потому что последний пакетик я как раз заварил за завтраком — в общем, готовлюсь к приятному времяпровождению, даже не думая о том, что мне может кто-то помешать. Зря, очень зря, что я так и не научился делать поправки на человека, который удавится, если не сделает мне какую-то гадость.       Честно, повел себя как крыса, подняв в отсутствие Дамира тему его переезда. Хотел убедить Серегу и Сашу, что у нас с ним конкретные нелады и я удушу его подушкой во сне, если он срочно не переселится в другую комнату. Предлагал вместе пойти к коменде и упросить ее пристроить Дамира в другую комнату, подальше от нас. Но это пафосное «нас» было только в моей голове: Серега сказал, что его все устраивает и я должен сам решать свои проблемы, а Саша долго молчал, а потом выдал, что «это как-то неправильно» и вообще Дамир всем нравится, только я никак не могу с ним подружиться. Мои проблемы, если я такой несоциальный. На мой аргумент, что у него с головой проблемы и он покалечил меня на физ-ре, только пожимают плечами и говорят, что всякое бывает и это уж точно не повод становиться врагами на всю жизнь. Предлагают купить алкоголь и «помириться» на брудершафт, а меня тошнит уже от постоянного запаха спирта и кислого пива в комнате, потому что этот пидор помимо того, что поддевает меня постоянно, еще и пьет, не просыхая, и последних адекватных соседей спаивает. А потом я не социальный, если у меня не каждый день праздник и я нахожу время на учебу, а еще не хочу напрягать Романыча очередным «выпил с друзьями».       И сейчас он опять в комнате, потягивая из большой черной кружки явно не чай, закусывая колбасой в нарезке из вакуумной упаковки, так еще и умудряется что-то читать. Как только учебе это не мешает, не понимаю, а попытки выяснить заканчиваются либо шипением сквозь зубы о том, что я ему не мамочка и нечего ебать ему мозг, либо волной подколок на тему того, что только мой папик улетает от одной рюмки, а ему нормально и вообще в диффурах без поллитра не разберешься. Ну и пусть, как будто это вообще должно меня волновать. Главное, что у меня в кружке точно только чай и закусывать я буду шоколадом, чтобы мозги работали и не отвлекались ни на что. Устраиваю себе рабочее место, думая, что не пойду в боталку, а позанимаюсь прямо в комнате, потому что так как-то уютнее и, если что, можно взять еще листочки или другую книгу, не бегая через весь этаж. Можно закутаться в одеяло и наслаждаться тишиной, которую дарит мне Дамир, который тоже чем-то занят, и отсутствие остальных соседей.       — Чем занят, м? — спрашивает, и я слышу скрип пружин его кровати. Поднимается и идет ко мне, как раз как только я обустроился и раскрыл конспекты. Вот как знал, что надо бежать из комнаты и плевать на комфорт и уют. — Помочь тебе, а, Валька? — я ненавижу то, как он ко мне обращается и склоняется неоправданно низко, дыша в ухо перегаром, пока я молчу и пытаюсь придумать, что ответить ему кроме банального «отъебись». Понятно, что никакой мат на него уже давно не действует и мои желания для него ничего не значат. Какая ему разница, что сейчас его никто не звал и я пытаюсь заняться делом? У него шило в жопе, которое заставляет цепляться ко мне по любому поводу, когда припрет.       — Нет, спасибо, — отвечаю слишком вежливо, но надеюсь таким образом избежать размусоливания еще на десяток минут упреков в том, что я бешусь на пустом месте и вообще не понимаю шуток. Все я понимаю, вот только эта «шутка» уж слишком затянулась и мне больше не смешно. Это было смешно, когда он первый раз щелкнул меня по носу и сказал не капать слюной на привлекательного парня, которого я по своей рассеянности не замечал, а вот тут заметил на свою голову; смешно, когда извинялся за то, что случайно задел мою семью, и предлагал закурить вместе, за что Романыч меня чуть не бросил, подумав, что я наврал ему о вредных привычках. Теперь это все как непрекращающийся страшный сон, от которого я не могу очнуться. Хочу его придушить — так он меня раздражает.       — Ой, да ну мне же не сложно. Ты бабочки-цветочки свои препарируешь — понятно же, что математика так, только место в расписании занимает, — проговаривает неожиданно интимным шепотом. По-хозяйски пролистывает мой конспект и хмыкает, наверняка думая, что я совсем дурачок, если не могу разобраться с этим сам. Изображает из себя рыцаря, потому что возится с больным и убогим (как называет меня, все еще высмеивая за ушибленную руку). Ведь он такой весь из себя умный, на биотех да по ЕГЭ, бог в точных науках, а я так, глупенький, если считаю биофак за счастье. Только в бабочках-цветочках и разбираюсь, ага, а то, что математику даже лучше, чем биологию сдал, его не волнует. Он и не спрашивал у меня, как обычно что-то сам себе решил и верит своим фантазиям. Я и глупый, я и за деньги отдаюсь в его выдуманном мире.       — Дамир, уйди, пожалуйста. Отвлекаешь, — говорю со всей серьезностью, но все равно мягко. Не хочу скандалить, не когда уже настроился на рабочий лад. Пререкания или, что хуже, драка с ним только отнимут у меня время, которого и так никогда не хватает. Смотрю исподлобья на него и думаю о том, как отреагирует, если я уберу его руку от тетради и стану демонстративно игнорировать. Будет вопить, что я опять ничего не понял и мне искренне хотят помочь, или поймет намек и отвалит? Русского языка он не понимает, прямых предупреждений тоже, потому что одержим маниакальной идеей, которую и озвучивает тут же:       — Вот ты думаешь, что я враг тебе, а на самом деле все не так. Может, я дружить с тобой хочу, — говорит со странным лихорадочным блеском в глазах, и я понимаю, что с «чаем» он сегодня явно переборщил и сейчас у меня есть шанс разговорить его не к месту, но не хочу. Не интересно мне, как и ему, предложение «дружить». Знаю я эту дружбу, ага, он мне уже предлагал купить «мои услуги». Он поможет мне с математикой, а я подставлю задницу, потому что я вообще-то всем даю и не должен чувствовать особых моральных угрызений. Запустить бы в него чем-нибудь тяжелым, да только моя больная рука не выдержит стычки, а одной правой я с ним не справлюсь и убежать вряд ли смогу: он, хоть и курильщик, ничем не уступает мне в спортивной форме.       — Я не дам тебе, — решаю говорить напрямую, без всяких вуалирований под «дружбу», но Дамиру только смешно от моей смелости. Хрюкает в кулак и оглядывает всего меня унижающим взглядом, чтобы показать, что моя тушка не стоит стольких страданий и я слишком высоко о себе думаю, если считаю, что он все затеял только ради траха. Он пытается играть благородное непонимание, и теперь мне смешно, потому что он принял на грудь прилично и не может выглядеть обиженной невинностью при всем желании. Я знаю, что он что-то задумал. После стольких месяцев взаимной неприязни я отказываюсь верить, что у этого человека могут быть чистые намерения.       — Какое «дам»? Я же говорю: «дру-жить», — говорит снисходительно, разбирая это самое «дружить» по слогам как маленькому. — Это что-то типа профдеформации у тебя? И кто еще из нас извращенец, а, Валька? — продолжает унижать, вопреки всем словам про дружбу, хотя прекрасно знает, что мне неприятны намеки на якобы блядство. И я ненавижу, когда меня называют женским вариантом имени. Я его всего ненавижу, просто терпеть не могу за такое хамское поведение, а ему хоть бы хны. Хочет, наверное, приучить меня к такому общению, как и Романыч пытается меня приучить к роли саба. Вот только если второе — по доброй воле и со всем уважением, то Дамир просто по своей прихоти и лишь бы унизить это делает.       — Не называй меня так, — почти рычу, смотря в стол перед собой. Весь аж сжимаюсь от неприязни, меня тошнит от этого разговора, хочется поскорее закончить с этим и заняться учебой. Время поджимает, а этот гад все никак не отстанет от меня, продолжает лапать взглядом и продумывать, чем бы еще меня уколоть. Кто ему вообще сказал, что мне нужен друг в его лице? Почему не уймется и не станет игнорировать меня? Я вот ни разу первым к нему не подходил, а этому все неймется. Он почему-то считает, что может безнаказанно лезть в мою жизнь, так еще и удивляться после, чего это я его так недолюбливаю. Да потому что вести себя надо как человек, а не псих со сдвинутой крышей, который помешан на одной идее сделать как можно хуже мне. Нужно вести себя как человек, а не барабашка за печкой, которая только и делает, что пакостит хозяевам дома.       — А как ты любишь, чтобы тебя называли? — спрашивает довольно вкрадчиво, даже кажется заинтересованным, но в этом тоже издевка. Не интересно ему, как я предпочитаю, он уже наклеил на меня ярлык доярки Вали и ничто не заставит его от этого ярлыка отказаться. Жду шуточек про «зайку» или «любимого», призванных подразнить меня на тему отношений, но их не следует. Правда ждет моего ответа непонятно зачем, а мне тоже хочется показать, что я не лыком шит. Хоть ненадолго указать на его место, чтобы больше не хватало наглости издеваться надо мной.       — Валентин, — предлагаю ему только один вариант, хотя есть много других, менее официальных. Того же «Валю» я могу терпеть и даже, наверное, люблю из уст Романыча, но только от него, потому что он и не думает таким образом стебать меня и относится ко мне с большим уважением, чем кто-либо близкий и даже некоторые другие преподаватели. А еще есть короткое озорное «Валик», которым меня кликали еще в детстве, но это только для друзей и близких, а Дамир ни под одну из этих категорий не подходит. Желание якобы дружить — это не равно сделать все для расположения к себе и стать прочной поддержкой, а не хохмящей нечистью под боком, которой лишь бы сделать какую-то пакость. За растяжение руки я так и не услышал нормальных извинений, так что нет причин ему доверять даже на секунду. А то в следующий раз он вообще может сотворить что похуже: столкнет меня с крыши, например, исключительно ради шутки, а потом будет удивляться, чего это я не смеюсь и лежу в луже крови.       — О, твои папики тебя так научили? «Соизволите мне отсосать, Валентин? Сколько стоит Ваш час, Валентин?» — в полном восторге от подкинутой почвы для шуток. Басит, изображая моих любовников, изредка прерываясь на беззвучный смех, а я не выдерживаю и вскакиваю, чтобы вмазать ему за такое. Почувствовав угрозу, медленно отходит, подняв вверх руки, и повторяет, чтобы я не горячился. — Ты чего каждый раз бесишься? Ну пошутил, но это же правда смешно! Позволь заметить, что я сразу подумал, что твои мужики — уважаемые люди-и, — тараторит и последнюю букву растягивает в подобие крика, когда я наконец не выдерживаю его болтовни и бросаюсь с кулаками. Ему удается вовремя отскочить от меня и «спрятаться» за широкий стол, заводя нашу стычку в тупик. Вовремя реагирует на мои попытки достать его и каждый раз перебегает на другую сторону стола, становясь недосягаемым.       — Да не сплю я с мужиками за деньги! — вскрикиваю и тут же останавливаю вопли, чтобы на них не сбежалась вся общага, чтобы послушать, кто с кем спит, тем более за деньги. Я не могу, меня трясет, и я даже хочу швырнуть в Дамира кружкой, но останавливаюсь, вспомнив, что в ней горячий чай и мне же потом вытирать образовавшуюся лужу и вызывать обваренному умнику «скорую». Я пытаюсь глубоко выдохнуть несколько раз, чтобы успокоиться. — С каких пор «свободные отношения» равняются «я отдаюсь за деньги»? Ты вообще понимаешь, какой бред несешь?! У меня есть один, единственный, прекрасный мужчина, который просто НЕ против, чтобы я встречался еще с кем-то. Понял? — я не знаю, зачем пытаюсь объяснить все Дамиру. Вряд ли он просто не понял, скорее приравнять меня к шлюхе и бесконечно подкалывать на эту тему ему было гораздо веселее.       — Почему? — удивляется искренне и глядит на меня как на привидение, округлив глаза. Первый останавливается и прекращает нашу беготню вокруг стола, а я не так уж и сильно хочу ему врезать и останавливаюсь тоже. — А ты — против, чтобы он спал с кем-то другим, или тебе тоже норм? То есть ты хочешь сказать, что сорокалетний импотент не ревнует молоденького паренька, который так удачно на него запал? И совсем не боится, что ты к другому уйдешь? — заваливает меня вопросами тут же, что-то мучительно осознавая, и этот мыслительный процесс отражается на его лице. Мимика бледная и какая-то кривая от алкоголя, но я все равно понимаю его чувства и хочу немедленно разъяснить человеку, который, кажется, и правда не понял, что я имел в виду под «свободными отношениями», а теперь, кажется, жалеет?       — Во-первых, ему даже нет тридцати и у нас не такая большая разница. Он еще в форме, — начинаю с того, что меня больше всего возмутило, но Дамир только качает головой несогласно и закатывает глаза с видом «Да какая разница?», но хочет продолжения и не рискует перебивать меня. — Мне… неприятно, что у него есть что-то с другими, но поделать с этим ничего не могу. Но он меня не ограничивает, а значит, что я тоже не должен ему что-то запрещать. Это и есть взрослые отношения — когда взаимно, — убеждаю его и себя заодно еще раз, потому что мне до сих пор не по себе от сложившейся ситуации. Не подумал я о будущем, дурачок, когда соглашался с такими условиями, посчитал, что хотя бы так уже отлично, а теперь уже и сделать ничего нельзя — устный договор мы уже заключили, а его пересмотр займет уже далеко не один час вдумчивого серьезного разговора, и то не факт, что все решится в мою пользу и Романыч вообще пойдет на такие уступки. Уж лучше пусть все остается как есть — целее будет то, что уже есть между нами.       — Этот хер конкретно промыл тебе мозги «взрослыми отношениями», а ты и рад вестись на такой бред, — кривится, и я даже жду, что харкнет в сторону от презрения, чтобы разораться, что это вообще-то моя половина комнаты и он в своей «Нарнии» может плеваться сколько захочет, а здесь мы с Сашкой полы моем и не намерены оттирать его слюни. Но он сдерживает себя и смотрит на меня так разочарованно-умоляюще, словно я от одного этого взгляда должен все осознать и бросить «этого хера». — Он мерзко с тобой поступает, если ебет еще кого-то, пока ты по нему сохнешь и романтические письма строчишь, — продолжает уже даже мягко, пытаясь меня убедить. А я замираю, когда слышу про «романтические письма». Видел мое эссе об опозданиях и читал? Или он под «письмами» имеет в виду сообщения? Не решаюсь спросить, потому что так и не понял, как сделать это без подозрений. — Он хоть стоит того?       — Конечно стоит! Дим, ты правда ничего не знаешь. Не лезь в мои отношения и не хохми больше на тему проституции, честное слово, аж противно, — проникаюсь к нему даже какими-то человеческими чувствами и надеюсь, что получится уговорить больше не лезть ко мне. Ну правда, если главный повод для шуток исчерпан, то больше незачем ко мне цепляться, можно уже отстать и больше не пытаться подколоть. Просто жить в одной комнате, если ребятам он так нравится, и поддерживать добрососедские нейтральные отношения. Это не так уж сложно, верно? Хочу предложить ему такой вариант, но Дима успевает начать говорить первым:       — Не буду. Мир? — сам, первый предлагает мне больше не смотреть друг на друга волками и протягивает руку для закрепления этого договора. Подходит с опаской, помня, что всего пару минут назад я угрожал подпортить ему лицо за наглые высказывания, но побеждает этот свой страх. Берет мою руку довольно мягко, не пытаясь соревноваться со мной в силе рукопожатия, и из-за этого получается действительно по-дружески. Не тащу его на себя и не обнимаю как Сашу или Серегу когда-то, потому что не могу вот так сразу забыть его издевки, но убеждаю себя, что можно хотя бы попробовать наладить с ним общение.       Немного ломаюсь, когда он снова предлагает помочь с математикой. Все-таки не могу поверить, что за один разговор его отношение ко мне изменилось и мне больше не пытаются насолить любыми способами. Не доверяю я ему, ну не могу за раз переменить свое мнение и никогда не поверю, что он просто не понял, но теперь-то все на свои места встало. Не верю, но решаю, что пререкаться с ним себе дороже и проще согласиться. Ну не покусает же он меня в самом деле, к тому же обещал больше не шутить на тему проституции… А может, я просто устал выяснять отношения и сам хочу сделать шаг навстречу — не могу разобраться в своих чувствах. Соглашаюсь нехотя, только намекнув на то, что Дамир не совсем трезвый, а он строит недовольную мину в ответ и отмахивается словами, что все нормально.       Ну нормально так нормально, в любом случае две головы лучше одной, пусть со всеми книгами и конспектами. Дамир вполне себя контролирует, только блестящие глаза и мимика выдают его состояние, но пишет и говорит он бодро, не сбивается с мысли и здорово помогает мне с материалом, который казался жутко сложным. Целый вечер выделил на то, чтобы вникнуть, а в итоге справились за полчаса — я дольше пререкался с этим придурком. Пишет мне заново весь конспект лекции, но как-то более структурировано и понятно, с наглядными примерами, в которые я могу вникнуть. Когда выясняет, что наша программа несет чисто ознакомительный характер и большинство самых сложных теорем у нас идут без доказательств, так вообще расцветает и начинает сыпать шуточками про тупых биологов, которые уже не кажутся мне такими уж неприятными.       Шикаю на него, правда, чтобы не увлекался слишком сильно и не переходил на личности, и, что удивительно, он меня слушается и обещает держать себя в руках. Даже делает мне комплимент, что я вообще-то неплохо схватываю и он ожидал гораздо худшего. С его объяснениями как-то на место все встает так четко, что я даже удивляюсь, как сам не смог с ходу разобраться. Пялюсь в конспект, написанный корявым, угловатым и, я бы даже сказал, неприятным почерком Дамира, но на почерк-то все равно по большому счету — главное, что все понятно на уровне интуиции. Тяжело говорить ему благодарности, особенно после месяцев вражды, но все-таки говорю. Он предлагает вместе выпить, если уж я так быстро закончил с учебой… Я отказываюсь, сославшись на нерешенную домашку и что мне нужно еще раз повторить и закрепить теорию.       В такой идиллии нас застает вернувшийся Серега и потом еще долго переговаривается с Дамиром на тему того, что «Снежная Королева растаяла», спрашивает, как моя рука, и зовет с собой смотреть фильм. И мне одновременно и приятно, что я вот так «одним выстрелом» наладил отношения сразу со всеми, но при этом и больно, потому что с каких-то пор Дамир в нашей комнате главный и со мной общаются только с его санкции. Я с дуру буркаю, что не хочу, вообще у меня много дел и много других причин… Слышу от Сереги, что я зануда, а еще совсем не умею врать, после чего таю, как мороженка на солнце, потому что, каким бы ни был гордым, соскучился по нему. Обещаю, что приду, как только закончу с математикой. Даже в такой ситуации перебарываю себя и не бросаюсь старому другу на шею, а собираюсь с мыслями и доделываю дела, чтобы не получить нагоняй от Романыча за неуд.       Дамир, словно читая мои мысли, спрашивает, следит ли мой «папочка» за учебой, и я нехотя отвечаю, что да, но это тем не менее не его дело. Боюсь, что Серега испугается наших разговоров, но ему нормально, он предпочитает промолчать и даже наедине, когда Дамир после отказа и Сереги выпить с ним заявляет, что мы скучные, и сваливает искать себе собутыльников в другом месте, не выражает свое недовольство. Наоборот, когда я наконец заканчиваю с математикой и пристраиваюсь у него под боком, решает поведать мне тайну, что Дамир «дисексуал» и сам рассказал ему об этом, так что мой бедный друг теперь думает, что у него аура такая — притягивать к себе «извращенцев». «Би», — автоматически поправляю его и думаю, что и правда все сложилось странно, но это точно не вина Сереги. Даже снова завожу любимую еще с девятого класса песнь, что никто на его драгоценную задницу не покушается.       Он щелкает меня по носу, разряжая атмосферу, совсем как Дамир когда-то, и я понимаю, что привычки и некоторые словечки уж точно у него позаимствованы. Кажется, эти двое гуляют вместе гораздо чаще, чем я думал, так что не считаю лишним поделиться и своими опасениями. Меня совсем не волнует, что Дамир Серегу совратит и затащит в наш голубой омут — даже, наверное, тогда с ним мне будет проще и между нами совсем не станет запретных тем. Гораздо больше меня волнуют ежедневные алкогольные вечера и то, что Серега тоже может увлечься. Пытаюсь мягко навести на эту мысль, как-то убедить, что такое поведение ненормально и нужно научиться отказывать этому человеку-празднику, а Серега вроде даже понимает меня. Говорит, что его самого это напрягает, но человек есть человек, даже со своими вредными привычками, и это уж точно не повод его сторониться. Вспоминаю Романыча с угрозами бросить из-за зависимости и его страшное «понятия не имею, как он и где».       Все-таки мне ближе позиция Романыча. Чувствую угрозу, откровенно боюсь, что Серега доиграется и превратится в дядю Валеру из третьего подъезда, у которого в жизни есть только две жидкости: водка и огуречный рассол. В одном городе выросли, оба видели, до чего доводит вот такое «на донышке», но Серега обещает, что все нормально, он ситуацию контролирует и на уговоры Дамира далеко не всегда поддается, а сегодняшний вечер как раз тому подтверждение. Я злорадно обещаю нажаловаться его бабушке, если хоть на секунду почувствую, что что-то не так, а он в шутку толкает меня в бок и называет «крысенышем». Даже не заикается о том, что у него на меня компромат пострашнее, и я в который раз убеждаюсь, что у меня лучший в мире друг, даже если у нас не всегда все гладко. Остаток вечера проводим под кино, сначала с чаем и печеньем, а потом поедая мою стряпню на ужин.       Серега косится с откровенным недоверием на приготовленную мною еду, и я его очень понимаю: всего пару месяцев назад я даже макароны не мог сварить без приключений. Тем не менее не отказывается, потому что у него на полке в холодильнике повесилась мышь, а идти что-то готовить в лом. Получается, что теперь я его кормлю, а не он меня, и я не могу не подчеркнуть этот факт самодовольно и сказать, что он зря на меня наезжал в начале года. На самом деле лукавлю. На самом деле понимаю, что без помощи Романыча да и самого Сереги фиг бы выполз из вечного полуголодного состояния и сухой гречки на ужин, но моему другу это знать не обязательно. Мне очень приятно слышать его похвалу и признание, что у меня получается даже лучше, чем у его бабушки, потому что не только сытно, но и полезно, а это, между прочим, высший кулинарный комплимент.       Это моя мама ничего не умеет, вечно на работе, а когда приходит с двух смен уставшая, то ни на что сложное у нее сил не остается. От нее-то я и подцепил любовь к полуфабрикатам, усилившуюся еще и тем, что меня как мальчика, к тому же вечно младшего и самого оберегаемого в семье, к плите и близко не подпускали. В общаге по необходимости и с правилами Романыча я сначала перестал бояться огня, а потом открыл для себя дивный мир рецептов в интернете, так что готовка теперь только в удовольствие. Серега обещает сесть мне на шею и только скидываться изредка на продукты, потому что соскучился по домашней еде, а из меня «отличная женушка». Я же, разбалованный иммунитетом Сашки к подобным колкостям на грани, шучу, что тогда у него свой «супружеский долг», а Серега давится в ответ на мои слова и успокаивается только с моими тысячами извинений и заверениями, что это всего лишь шутки.       «Ой, ну прости, что я отвык с тобой общаться. Вы же теперь оба с Сашкой под дудку Дамира пляшете», — говорю, как раз когда в комнату входит еще один виновник моего «не по себе» уже почти неделю. Легок на помине, так сказать. И потом они оба мне объясняют, что это вообще-то никто ни под чью дудку не пляшет, это просто я весь месяц ходил странный и шипел на всех при попытке выяснить, что случилось. Потом, когда стало очевидно, что все из-за «моего мужика», Серега сложил с себя всю ответственность, потому что сам себе пообещал не лезть в то, с кем у меня какие отношения, а у Сашки лопнуло терпение выяснять после нескольких неудач. Оба решили отстать от меня и подождать, когда я сам все разгребу, а я и не заметил, что все началось вовсе не со злосчастного вечера, когда они даже не пригласили меня в кино, а намного раньше. Ходил сам в себе из-за черной полосы наказаний от Романыча и не заметил происходящего.       Я висну на шее сначала у одного, а потом у другого, обещая, что такого больше никогда не повторится и теперь у меня с «моим мужиком» точно все хорошо. Говорю им спасибо за то, что пытались поддерживать меня и не перестаю извиняться за то, что сам, по сути, бросил их. Чуть не плачу, когда Серега и Сашу к нам приглашает и может создаться очень даже уютная атмосферка между нами троими, но я смотрю на время и понимаю, что не могу засиживаться дольше, иначе рискую нарушить правило Романыча. Не могу нормально объяснить, почему бегу в постель, хотя время еще «детское», только буркаю невнятное про режим и то, что завтра тяжелый день. Прежде чем сбежать в душ перед сном, оглядываюсь на то, как Саша пожимает плечами на такое, а Серега только смотрит непонимающе.       Успеваю и помыться, и отчитаться Романычу в сообщении о прошедшем дне, наконец принеся хорошие новости о том, что наладил отношения с друзьями. Слишком быстро отмываюсь, наконец приучив себя не пялиться на текущую воду по часу, убивая тонну времени и попросту теряя ему счет. Сейчас у меня только полчаса на то, чтобы подготовиться ко сну. Когда вылезаю из душа — уже двадцать минут, и этого как раз достаточно чтобы дойти до комнаты и нырнуть под одеяло с большим запасом. Везде «хороший мальчик» сегодня, но только одно не учел. «Прости, ты сейчас о той ситуации, когда они тебя куда-то не пригласили?» — интересуется осторожно, а я не нахожусь ничего ответить, кроме робкого «да». Понимаю, что прилетит по шапке за такое, ведь я, по сути, целую неделю ходил с камнем на душе, о котором не знал Романыч. По правилам я должен был ему сказать о своих проблемах, но, как обычно, понадеялся на то, что все быстро решится, и тогда я только загружу Романыча ненужной информацией. Как с растяжением было нехорошо, так и сейчас совсем не к лицу мне вести себя подобным образом.       «Мне не нравится твоя тенденция скрывать от меня свои проблемы. Честно, я надеялся, что все решилось в тот же день, как возникло, и даже не думал, что конфликт у вас тянется уже неделю», — тыкает меня носом в проступок, как нашкодившего котенка. Проговаривает, хотя не должен был, я и сам понял, что поступил дурно. «Простите, Владислав Романыч, я не хотел напрягать Вас по пустякам. Честное слово, это не сильно меня тревожило, бытовые мелочи», — оправдываюсь, как могу, надеясь, что он поймет. Блокирую экран телефона и, прихватив полотенце, иду в комнату, только надеясь на то, что у меня самый понимающий в мире Доминант и не станет наказывать меня за это. На неделе от игнорирования друзей и постоянных стычек с Дамиром было неприятно, но не смертельно, потому что я настолько с головой ушел в учебу и контроль за выполнением всех правил, что личные терки против воли отошли на второй план.       «Я хочу, чтобы ты перечитал файл с правилами перед тем, как мы встретимся в это воскресенье, причем, наверное, не один раз. Ты совсем отбился от рук и нарушаешь основы», — ругается, а я холодею от его «отбился от рук». Знаю я, как он укрощает непослушных сабов — с помощью ремня и стояния в углу, пока колени не отвалятся, никаких «пряников» при таком раскладе не положено. И даже не так пугает наказание, как его разочарование во мне. Я всегда был для него хорошим, даже самым лучшим, а теперь «отбился от рук». Не знаю, что ответить, и пока только автоматически лезу под одеяло и слышу звук еще одного входящего: «Когда ты прятал от меня растяжение, думал, пронесло и я не заметил? Я должен был получить сообщение о травме практически сразу. Исключение — если бы ты озаботился походом к врачу и захотел рассказать сразу с заключением специалиста, но ты и этого не сделал. Ты повел себя как ребенок, а с детьми не практикуют», — он просто в бешенстве.       Мне еще страшнее, потому что я прекрасно понимаю, о какой «практике» он говорит. Но пока вроде только пугает расставанием, даже не отменяет воскресную встречу, хотя я на его месте бы отменил. Я на его месте давно бы не сюсюкался с таким непослушным сабом и вызвал бы на традиционную порку в аудитории в пятницу, так чтобы упереться руками в преподавательский стол и сразу сорок до тихого скулежа и синяков. Особенно если учесть, что это недовольство в нем копится не один день, а сейчас я только добавил последнюю каплю в переполненную чашу терпения. От стыда даже слезы на глаза наворачиваются, я утыкаюсь лицом в подушку и какое-то время только дышу, тяжело и по каплям. «Умоляю, простите меня. Я надеялся, что ерунда и все пройдет до воскресенья, я честно бы Вам сказал, если бы знал, что все серьезно, а не простой ушиб», — печатаю оправдания, почти не глядя, и знаю, что Романычу до них нет дела. Просто хочу объяснить, что не сознательно нарушил правила, потому что если Романыч хоть на секунду подумает иначе, я могу разом лишиться всего.       «Мне очень жаль, что я Вас подвел, этого больше не повторится. Я обязательно освежу в памяти принципы и правила перед встречей с Вами», — только потом отправляю вдогонку то, что нужно было сказать с самого начала. Уши горят от стыда, и я бы очень хотел, чтобы этот разговор происходил с глазу на глаз, а не вот так в сообщениях, когда у меня остается всего лишь несколько минут на то, чтобы как-то обернуть ситуацию в свою сторону. «Спокойной ночи, Валя», — печатает и явно издевается надо мной. Я же теперь всю ночь не усну, потому что буду думать о том, простили меня или нет, как теперь быть и нужно ли мне прямо сейчас еще что-то писать и оправдываться. Я не могу, мне страшно, что он меня бросит и справедливо бросит, потому что не возьмет на себя ответственность в виде саба, который не сообщает о своем актуальном состоянии. Но, как бы ни было страшно и велико желание оправдаться, заставляю себя пожелать Романычу спокойной ночи в ответ, убрать телефон под подушку и закрыть глаза. Как и ожидал, сразу успокоиться не могу, ворочаюсь еще полночи с боку на бок, но не открываю глаза и не пользуюсь предлогом, чтобы бродить по этажу, а уж тем более звонить Романычу.       Мне плохо, но я держу себя в руках, потому что так надо. Потому что уже не маленький и не должен виснуть на шее у Романыча. В первые дни можно было его будить среди ночи по своей прихоти, сейчас уже нет. Нужно показать ему, что я стараюсь меняться и работаю над собой. Сам, как могу, справляюсь, а с утра только написал, что переживал и не спал полночи из-за нашего разговора. Романыч пытается меня успокоить, говорит, что зря завел эту тему на ночь, и даже разрешает не идти сегодня на пары и отоспаться. Наверняка думает, что меня накрыла истерика, но нет, я честно отвечаю, что переживал — было, но к утру успел обо всем подумать и все-таки заснул. Вежливо отказываюсь от предложения день пофилонить, за что получаю похвалу, но все-таки предупреждение не геройствовать.       Романыч просто не знает, как быть со мной, чувствую эту неуверенность и сам боюсь. Одно дело, когда я ничего не понимаю — мне нужно только довериться Романычу и его опыту, это только в первые секунды страшно. Но когда Романыч из-за моего молчания не может понять, что со мной и можно ли делать со мной то, что он хочет, — это страшно. Мой Доминант не знает, что происходит, а довел до этого тупика я сам. Молчу, когда все плохо, и естественно он и сейчас, когда все действительно нормально, не верит мне и думает, что я опять скрываю все от него. Я ему доверился, но теперь не доверяет он мне: боится не просчитать все до конца, не учесть что-то важное из-за моего молчания и покалечить. Пишу это, пока еду в метро, целое письмо получается, опять на эмоциях и скорее всего испугает его. Стираю, не решившись отправить.       Но молчать — еще хуже. Получается, понял, что молчать нельзя, но при этом молчу. Решаю просто отложить до момента, когда пары закончатся, и записать голосовое. Или вовсе позвонить. Сообщения Романыч точно испугается, но если услышит, что у меня спокойный голос и я просто хочу обсудить, то только похвалит меня. Пока еду в универ, перечитываю файл с правилами. Многое забыл, что-то помнил, но забивал на скрупулезное исполнение, что-то помнил прекрасно, так как запомнил еще в первый раз, когда мелкий и трясущийся от предвкушения, читал под одеялом присланный на почту документ. Вспоминаю и не верю, что я это был, потому что кричал на Романыча, что он извращенец, трясся и боялся всего подряд. Самоощущение с тех пор поменялось, отношение к другим и к жизни, может, не кардинально другое, но изменился я по-настоящему, всегда выкладывался по полной и слушался Романыча.       Второй раз читаю между парами, неловко отмахнувшись от Сашки. Он, оказывается, соскучился по мне и не может отлипнуть даже на минуту. Поломавшись пару мгновений, обещаю погулять с ним… Не после пар, а вечером, но без алкоголя, потому что с утра мне «к моему на Р», а он не любит, когда от меня тащит перегаром. Снова ставлю слишком много условий, я сам на себя бы обиделся за такое, но Сашка вечно на позитиве и разрешает мне быть таким наглым. Говорит, что все понимает и принимает, лишь бы я больше не бросался на всех вокруг и не приходил в слезах от своего мужика. Пытается подглядеть через плечо, что это я с таким интересом читаю, но я стойко держу оборону, в шутку отбиваясь и закрываясь. Горд собой после этого: вроде и приватность свою защитил, и друга не обидел, и задание Романыча выполнил.       После пары читаю еще раз, медленно и вдумчиво, почти заучиваю то, что раньше казалось скучным. Сейчас понимаю, как это важно, когда вдалеке замаячило что-то опаснее порки ладонью. Важно, чтобы у меня все эти правила не только от зубов отлетали, но еще и вошли в привычку, иначе все, Романыч не справится со мной, будет больно и страшно, либо недостаточно эффективно, а надо в меру. Сбегаю вниз по лестнице, сначала по бетонной в хоть сколько-нибудь осовремененных боковых пролетах, потом по красивой мраморной, которая у главного входа. Не глядя беру куртку в гардеробе, иду на улицу и делаю вид, что не заметил активно привлекающего мое внимание Дамира. Стоит в курилке и очень хочет что-то срочно обсудить со мной.       Во-первых, мне нельзя даже близко стоять рядом с курящими, иначе Романыч обещал бить по рукам. До сих пор не верю, что будет так строго наказывать за то, что какой-то мужик на остановке подымит рядом со мной, но проверять точно не хочу. Помню обморок после простой линейки по запястью, и это самая сильная мотивация не косячить. Убегаю, как ошпаренный, от людей с сигаретой, закрываюсь шарфом и обхожу курилки десятой дорогой, меня почти трясет, когда я чувствую запах гари и никотина. Сразу перед глазами все плывет и тошнота накатывает от страха — и это единственное, чего я вообще боюсь в отношениях с Романычем. Практически уверен, что не будет делать этого со мной, но все равно боюсь.       Звоню ему вот на таких эмоциях, и спасибо за то, что он сбрасывает и в сообщении просит меня писать, потому что ему некогда. Это слегка ставит меня на место, щелкает по носу и напоминает, что я не один такой принц и у самого Романыча сейчас могут быть еще пары. Или он просто не хочет или не готов говорить сейчас со мной — не так уж важно. Я медленно выдыхаю носом, прохожу еще как можно дальше от универа, после чего собираюсь с мыслями, чтобы записать голосовое. Сначала тихо чуть хриплым голосом прошу прощения за беспокойство, потом смелею и перехожу к сути вопроса. Рассказываю, что выполнил задание и несколько раз перечитал правила, извиняюсь за то, что правда забыл о том, что на мне тоже есть часть ответственности за безопасность, причем чуть ли не самая большая.       Каюсь за то, что правда скрывал некоторые моменты, которые оказались важными, но лишь потому, что я не придавал этому такого значения. Ною, снова как ребенок ною, что не понимаю, что важно, а что не очень, потому что не разбираюсь в практиках настолько хорошо. Хочу на двух стульях сразу усидеть: не жаловаться и не беспокоить Романыча по пустяковым поводам, но одновременно совсем не хочу получить травму из-за своего молчания. Прошу, чтобы мне объяснили, но ни за что не бросали из-за моей глупости, потому что я правда стараюсь. Замолкаю и жду, что Романыч сразу послушает, но конечно же нет. Ожидаемо не бросается к моему сообщению. Только через десяток минут пишет, что я молодец, что поднял этот вопрос, и обещает подумать, как объяснить мне все, но не сейчас, а завтра при личной встрече. Я выдыхаю долго, с величайшим облегчением, когда присылает мне время и адрес.       Значит, точно не бросит, объяснит и поможет справиться со всем. Со мной тяжело, я сам это понимаю, но видно чем-то цепляю Романыча, если он продолжает со мной возиться. Значит, ему нравится во мне что-то… Это «что-то» выясняется позднее, когда я уже даже успеваю забыть про наш диалог, немного погулять сначала в одиночестве, а затем и в компании Сашки, смотря на мигающие огоньки уже, аж за два месяца до Нового Года, украшенной Москвы. Пью из бумажного стаканчика исключительно кофе, а Саша, золотой человек, даже не заводит разговор об алкоголе и сам трезвый — хоть на чуть-чуть отпускает меня прессинг, что расслабляться по выходным необходимо хоть иногда с градусом, а я в заложниках того, что в будни учеба и никак нельзя просыпаться с похмельем и субботу тоже не могу, потому что Романыч предупреждал за сутки не употреблять, а я понимаю почему. А в воскресенье с утра встреча с ним, после которой хочется только бродить без цели или лежать и отдыхать — как-то не до веселья.       Приходит сообщение с вопросом, готов ли я разрешить «проникновение». Давлюсь кофе и с дуру едва не спрашиваю «Куда?» Потом только осознаю, о чем он. Осознание волной докатывается, и мне страшно от такого предложения. Не ужас, но и не предвкушение, мне просто стремно, что все вот так быстро происходит, а я… не могу ответить отказом. «Не секс, только пальцы и игрушки», — добавляет, когда я не отвечаю довольно долго, хотя прочитал. Ни капли меня это не успокаивает, я все это понимаю, но все равно беспокоюсь о том, как оно все, можно ли вообще подпускать Романыча так близко. Но не могу сказать ни слова сомнения, только «да», потому что он и так многое для меня делает, а если я не буду давать ничего взамен… Не то чтобы я чувствую долг перед Романычем, точно не собираюсь платить ему своим телом, но снова не доверять после такой огромной работы над собой — глупо.       Пишу «да» и почти не сомневаюсь. Пусть, если что я смогу отказаться в любой момент, а Романыч точно не упрекнет меня в этом. Пишу «да» и неосознанно зажимаюсь, но потом заставляю себя расслабиться и не переживать об этом слишком сильно. Потом буду ныть, что мне страшно и вообще все не так просто. Потом, когда в воскресенье утром собираюсь на встречу с Романычем. Все так же неприлично рано, лишь бы одеться красивее и ни в коем случае не опоздать. Панически пытаюсь подвести итоги недели и понять, что меня ждет. Вроде были проступки, но вроде я за все уже наказан. Не знаю, ждет ли меня грандиозная порка, как итог, или получается, что я уже все «искупил» и будет только приятно. И включается ли в это «только приятно» обещанное проникновение? Еще и «молодец» я, поднял тяжелую и важную тему, так что меня ждет еще и сложный диалог…       От этого «еще» уже тошнит, и я не знаю, зачем настолько в штыки воспринимаю все. Стоит просто расслабиться и отдаться ощущениям без лишних капризов, но без присутствия Романыча рядом мне никак не успокоиться. Порою хватает строгого взгляда и тона с фирменными нотками Доминанта, и меня сразу плавит, и паниковать не хочется, и открывается невиданная смелость и покорность. Обожаю это почти трансовое состояние, от одного воспоминания приподнимается то, что после подаренного Романычем мучительного множественного оргазма упало и поднималось только с утра по инерции. Вот бы всегда так — чувствовать себя уверенно, потому что рядом есть мужчина, на которого можно опереться без опаски и от которого можно получить нагоняй за лень и разгильдяйство.       По жизни хочется такого, а не только раз в неделю, но это все мечты. Вроде зарекся даже не думать больше о близости, но как не думать, если сегодня меня ждет не только дрочка, но и то, что я больше всего хочу и больше всего боюсь?.. Хотя, может и меньше, чем ударов по рукам, но все равно страшно. Без чувства близости я на это вряд ли решусь, но обманывать себя ложными ожиданиями еще больнее. Не будет он меня обнимать, целовать в плечо и уговаривать расслабиться. Наверняка опять сделает это в перчатке, от чего мне будет мерзко и неуютно. Словно куклу, на пальцы натянет, как какое-то животное, которому нужны только прикосновения, «чистое» удовольствие без романтики! Обижаюсь непонятно на что, уже и не хочу ничего, не надо мне никакого «пряника»…       Переживаю так сильно, что почти паникую и не могу успокоить себя тем, что обязательно будет приятно, потому что, как бы ни было сложно, с неделей я, в целом, справился, и даже те косяки, что у меня были, я уже отработал не телесными наказаниями. Капризничаю, хочу сторговаться на более приятный ненапряжный вариант, ради которого не придется себя ломать. Сам себя ненавижу за эти капризы, понимаю, что смысл совсем не в этом и самое главное для меня должно быть удовольствие Романыча, а мне достаточно только знать, что я ему угодил… Эти правила в голове звенят, но отклика в сердце не находят, я все так же боюсь и хочу свернуть на легкий путь хотя бы в поощрениях. Опять чувствую стыд за последнюю встречу и адскую дрочку, когда и больно, и хорошо было одновременно. Не хочу выворачивать себя наизнанку и доверять Романычу самое дорогое.       Сам себя за это ругаю, пока еду в метро, пытаюсь найти аргументы за то, чтобы расслабиться и получать удовольствие, ведь мне же понравилось все неделю назад в итоге. Но понимаю, что если опять будет делать это в перчатках — взвою. Тогда я почти не заметил, как оно было, слишком был поглощен чувствами, но сейчас-то буду беспокоиться за анал так, как даже при первой порке не волновался. А боюсь терять «девственность» вот так — с брезгливым нейтралитетом с его стороны. Казню себя так сильно, что думаю уже и не идти и не получать никакие пряники — скажу, что заболел, он точно поймет. Но неделя без него еще хуже, совсем ничего не получить за свои старания неприятно. Может, струсить и сказать, что не могу, что пусть снова дрочка и на этом разойдемся?       На нервах почти добегаю по дворам к дому Романыча слишком рано — аж за час до встречи. Отлично понимаю, что так рано заявляться к нему точно не стоит, может, он вообще еще спит, ему же не ехать через всю Москву. Твердо решаюсь позвонить в домофон не раньше, чем за десять минут до назначенного времени, даже будильник себе ставлю, чтобы не забыть, и сначала обхожу двор со спортплощадкой по кругу. Карусель для малышни, маленькая, словно игрушечная, пластиковая горка и песочница — все припорошило снежной крупой, издали похожей на раскрошенный пенопласт. Чуть в отдалении похожая на башню «паутинка» из черного металлического скелета, обвешанного красными веревками — очень похоже на БДСМ-конструкцию из порно. Думаю залезть, но боюсь, что конструкция не выдержит моего веса да и рука, которая частично восстановилась за неделю, но все равно еще болела, подведет, и хорошо, что я подумал об этом заранее.       «Хватит мерзнуть, заходи», — приходит сообщение, и мне опять становится жутко, что Романыч за мной наблюдал все это время. Как тогда с ситуацией с Дамиром и куревом похолодел и захотел сбежать от всевидящего ока, так и сейчас нервно озираюсь по сторонам. Наверняка из окна на меня смотрит, он точно не экстрасенс, и я поднимаю голову, надеясь, что увижу его, да только многоэтажка уходит в высоту двадцати этажей и окна солнцем засвечены — ничего не разглядеть, даже шторы или цветы на чьем-то окне. Все стекла — белые блестящие провалы, словно дом не солнце отражает, а сам изнутри светится. «Побереги шею», — приходит вдогонку озорное и совсем не похожее на Романыча. У него хорошее настроение, он предвкушает встречу… Решаю не быть расстроенным букой, чтобы не портить ему утро.       Послушно иду к нужной двери и набираю на хромированном домофоне номер квартиры — 87. Я, словно маньяк какой-то, собираю факты о Романыче и запоминаю как что-то очень важное. По привычке, наверное, он же мне сказал, что все его слова важны. Открывает мне без лишних вопросов, пропустив только один гудок, и мне очень приятно, что ждет меня, пусть даже я сам навязываюсь. Влетаю в подъезд и не могу дождаться лифта. Все страхи как рукой сняло и я отчетливо понял, что очень соскучился по Романычу и пусть даже обещающий мне выворачивание души наизнанку и шаги через себя, он мне нравится… От этого детского «нравится» стыдно, но другого слова подобрать не могу. Улыбаюсь, как ненормальный, когда мне открывают дверь после одного нажатия на кнопку звонка.       — Раздевайся, ботинки на полочку, куртку на крючок, — повторяет то же самое, что и неделю назад, но спасибо ему за это, потому что без приказа я бы и двинуться не смог, я помню предупреждение никуда не ходить и ничего не трогать без спроса. — Пойдем в ванну, объясню тебе, как подготовить себя, потом примешь душ, — командует все так же непринужденно, а я сразу замираю с курткой в руках и неловко мну ее. В голову приходят нехорошие мысли немедленно сбежать, но я не поддаюсь им. — Все нормально? — конечно же замечает мое состояние и не может не спросить о самочувствии. Как ему рассказать, что я боюсь?       — Я не… — тихонько блею, не зная, как выразить свои мысли так, чтобы Романыч не подумал ничего лишнего. Он хмурит густые брови, но не перебивает меня и не строит догадки, спокойно ждет, когда я соберусь с мыслями и озвучу то, что меня волнует. — Я не уверен, что смогу, — опускаю взгляд в пол и вспоминаю о куртке в руках. Мгновенно поворачиваюсь к вешалке, чтобы это исправить, и смотрю куда угодно, только бы не на Романыча, лишь бы не искать в его глазах понимание или злость на то, что я такой непостоянный и отказываюсь почти сразу после данного согласия. — Я не отказываюсь… я просто… мне нужен разговор, — решаюсь добавить, потому что понимаю, что это необходимо, иначе получается двусмысленно. Говорю очень правильные вещи про разговор — в БДСМ все решается через разговор, все нужно по сто раз обговорить и только потом действовать, и в кои-то веки я сам инициирую обсуждение, но не потому, что одумался и понял важность этого формализма, а потому, что наконец практики затронули мои серьезные страхи.       — Прямо сейчас, потому что тебе нужно решиться? Или только обговорить детали? Мне тоже нужен диалог, но я хотел, чтобы ты сначала сходил в душ, а потом мы бы обсудили твое поведение и сессию, — начинает задумчиво и даже не ругается, хотя по его хмурому лицу видно, что он очень недоволен сложившейся ситуацией. Опять я порушил все планы, но не чувствую за это вины: хуже было бы, если бы я опять промолчал и начал ныть о своих страхах в самый разгар «веселья». Я честно отвечаю, что только обсудить детали, потому что понимаю, что если не решусь сегодня на то, чтобы подставиться Романычу, то уже не решусь никогда. А если не довериться Романычу, то кому вообще в этом мире можно доверить мою фобию на разрывы?       Коротко кивнув, ведет меня в ванну, чтобы научить меня, краснеющего и бледнеющего, как правильно подготовить себя, чтобы все было «красиво и без неожиданностей». Показывает мне одноразовые клизмы, наверняка купленные специально для меня, и объясняет, как пользоваться, совсем не стесняясь физиологических подробностей. Все спокойно, по-деловому, как объясняет студентам содержание практической работы. А я не могу, мне дурно от одних мыслей, не то что от стыдных действий, уже после, когда Романыч оставляет меня наедине с собой, чтобы «не отвлекать и не смущать». Спасибо, что он позаботился обо всем сам и мне не пришлось выпрашивать у него разрешения подготовить себя, но вот так, такая грязь ради того, чтобы, трясясь от страха, позволить протолкнуть в себя один палец, а потом тихо выть, что мне больно и страшно?       Когда уже после лезу в душ, чтобы стереть с себя несуществующую грязь, грешно думаю о том, что вдруг такая тщательная подготовка нужна для того, чтобы потом сделать все без перчаток… Но гоню от себя эти мысли. Вряд ли Романыч сделает мне такой подарок, придется его еще поупрашивать, возможно даже «правильно» на коленях, и то не факт, что переступит через себя и для меня будет чуть более человечным. Вылезаю из ванны и еще долго вожусь с одеждой, потому что в душе обезболивающий гель смылся с руки, а замотать ее обратно в эластичный бинт я как-то не догадался, вот и получил новые мелкие травмы из-за того, что неосторожно впихивал больное запястье в рукав. Когда натянул свитер, чуть не заныл, как ребенок, потому что запястье раскраснелось и даже немного припухло — рано я подумал, что вылечился до конца и бинт выполняет только декоративные функции.       Выхожу из ванны, надавив на ручку двери локтем, потому что правой рукой аккуратно придерживаю запястье левой и бинт. Обратно заматывать не решился, подумав, что Романыч обязательно спросит о самочувствии и у него в аптечке точно будет противовоспалительное. Уже выученным маршрутом иду в «кухню» и сажусь за барную стойку на высокий стул. Романыч заварил чай, как и в прошлый раз, создавая уютную, но одновременно деловую атмосферу, как на серьезных переговорах по поводу каких-нибудь инвестиций и стратегий развития компании. Романыч бы сошел за строгого начальника, который вызвал к себе на ковер нерадивого подчиненного… а вот это уже похоже на конкретную сексуальную фантазию, при том что раньше у меня таковых не водилось.       — У тебя звонил телефон — будильник, я отключил, — спокойно замечает, кивая на мой смартфон, который потерялся при первом невнимательном взгляде на такой же черной поверхности стола. Меня от чего-то мгновенно бросает в краску, и я спешно убираю телефон в карман, бормоча извинения за свой будильник, который я завел, чтобы вовремя подойти к двери и позвонить в домофон, а еще за то, что так долго возился с душем, нелепо пытаясь оправдать себя поврежденной рукой. Романыч аккуратно берет мое запястье, опять спрашивая разрешения на простое прикосновение, а мне кажется, что это неправильно, потому что он мой Доминант и может делать со мной что угодно, не спрашивая, в установленных рамках. Мягко щупает и поворачивает, оценивая масштаб проблемы, а я понимаю, что с этим ужасом я точно не соглашусь на наручники.       — С наручниками не выйдет, — говорю шепотом, когда он молча встает из-за стола и уходит в комнату для сессий, как оказалось, за аптечкой. Ящик такой же большой, как тот, что я видел у него в кабинете, когда после линейки по рукам потерял сознание. Выбирает гель, неприятно пахнущий ментолом, после чего обильно смазывает покрасневшую кожу и уверенно, я бы даже сказал, профессионально перематывает мое запястье эластичным бинтом. Спрашивает несколько раз не туго ли мне и не немеет ли рука, а когда честно отвечаю, что нет, получаю сильную и крайне удобную фиксацию сустава — у меня так аккуратно никогда бы не получилось, вечно либо перетяну слишком сильно, до боли, либо запястье болтается и от моей фиксации никакого толка.       — Про сессию потом, — отвечает после моего восхищенного «спасибо», складывает все обратно в аптечку и тщательно моет руки под кухонным краном, а мне снова против воли становится обидно. Понимаю, что моет руки от противного геля с ментолом, но кажется, что еще и после прикосновения ко мне, словно я жутко грязный и он ни секунды не может терпеть мой след. — Сейчас я хочу похвалить тебя за плодотворную неделю. Были огрехи, но, в целом, мне не за что тебя ругать. Вопрос с опозданиями исчерпан, уже третий день без них и, я надеюсь, так пойдет и дальше без срывов, — его тон теплый и даже гордый за меня, хорошего послушного мальчика, пока он наливает мне едва окрасившийся чай из прозрачного заварника, но и хорошо, я не люблю крепкий. — Меня беспокоит, что ты приходишь за час до встречи, — замечает уже строго и испытывающе глядит прямо в глаза, ожидая моего ответа.       — Пожалуйста, простите! Я первый раз ехал к Вам домой сам, понятия не имею, какие тут автобусы и можно ли пешком дойти, поэтому взял себе в запас побольше времени, чтобы Вам не пришлось меня ждать, вот так и вышло… Но теперь я точно знаю, сколько занимает дорога и в следующий раз отложу поменьше времени, — говорю вроде правильно, но от недовольного взгляда Романыча все равно дурно. Его зеленые глаза цепкие, как когти орла — такими только взять в плен мелкую мышку и не отпускать, пока из нее не выйдет последний дух. К моему счастью, Романыч удовлетворенно кивает и едва касается губами чая в кружке — все его внимание на мне, он пригласил меня не чаи распивать.       — Умничка, — хвалит тягуче, прямо как в первые разы, когда и правил было меньше, что позволяло мне справляться без косяков. — Тогда сегодня — только поощрение. Пожалуйста, держи это в голове, я не буду тебя наказывать, — предупреждает, а я не могу понять, зачем такой акцент на том, что меня не собираются наказывать. Наверное, все-таки будет больно… Паника точит мое сердце мерзким червячком. — Слушай новое задание на неделю. Скоро экзамены, — начинает, а мне очень хочется закатить глаза и только потенциальная буря после такой моей наглости удерживает меня от этого. Каждый препод считает своим долгом напомнить первокурсникам о сессии, хотя сейчас только середина ноября — даже половины семестра не прошло, какой «скоро»? — И зачетная неделя, — говорит с нажимом, чувствуя мои сомнения, — и тебе нужно хорошо сдать, или получишь отдельно ремня за каждую тройку и пересдачу, мало не покажется, — угрожает явно, а я поддаюсь на эти угрозы и весь сжимаюсь. Не хочу больше таких унизительных наказаний, тем более ремень, от которого так долго не сходят противные красные точки. — Тебе нужно начать заниматься, потому что материал огромный и за два дня между экзаменами все выучить не получится. Составь себе расписание, когда будешь садиться за билеты, все писать и учить, чтобы делать все постепенно — это избавит тебя от нервных срывов в конце декабря. Из окон общежития постоянно перед сессией кто-то прыгает — нам с тобой этого не нужно…       — Да Вы что, я никогда! — перебиваю его от негодования. Чтобы я да из-за учебы совершил суицид — это же бред. Я могу очень расстраиваться из-за этого, даже паниковать, но если я не сдам прям все предметы и пересдачи меня не спасут, то единственное, что меня ждет, — это гнев брата и армия, что не смертельно. А как я Романыча этим подведу, если решусь на такую глупость! Он же отвечает за меня, искренне переживает, я сам видел, когда неудачно пошутил про такой прыжок. Обещал ему, что не буду, значит точно нет, и я не хочу, чтобы он сомневался во мне.       — Я знаю, — обрубает мои возмущенные возгласы. — Я просто хочу научить тебя планировать заранее масштабные задания и не откладывать на последний день. Понимаешь, Валюш, если сейчас этим не заняться, то потом не успеешь. Выдели себе по паре часов в день на подготовку к сессии, чтобы не сойти с ума, когда подойдет дата, и хорошо отпраздновать Новый Год, не думая о том, что у тебя все горит и нужно срочно писать билеты. Сам подумай, когда и как тебе удобно заниматься, у тебя целая неделя впереди — я не давлю на тебя, не ставлю рамок, только советую, что нужно начать заниматься заранее, но то, как ты все спланируешь — на тебе. А итоги мы подведем, когда все сдашь, — убеждает мягко, этим «мы» выбивая из головы все сомнения. Но мне все равно не по себе.       — То есть Вам не отправлять итог? — осторожно интересуюсь и получаю уверенное отрицание. Меня охватывает настоящая паника. А вдруг не справлюсь и завалю все? Романыч ведь даже не посмотрит и не внесет корректировки в мой план, а проверит результат только после сессии, когда будет уже поздно что-то изменить! — Я… не справлюсь, — говорю честно, хоть мне и стыдно это признавать. Я в себя не верю, а Романыч разочарован уже одной этой моей неуверенностью. Точеные бледные губы сжимаются в тонкую линию, он слегка качает головой, думая, как ответить на такое мое заявление, и мне уже стыдно за эти слова. Даже если я в себя не верю, можно же хотя бы попробовать… Но вместо этого трушу и перекладываю на Романыча свои проблемы. Опять.       — Попробуй. Если не получится, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью, но… Валюш, я очень верю в тебя. Ты добился больших успехов за такое короткое время, а это всего лишь очередное задание на неделю — непростое, но вполне посильное тебе. Не паникуй раньше времени, — говорит то, что я и сам уже понял, почти дословно предсказав его ответ. Он в меня верит! Он знает, что я справлюсь, иначе не дал бы мне такого задания. Он понимает меня, как никто другой, он меня как облупленного знает и видит, на что я готов, а что пока подождет. Он следил за мной, когда я вообще терялся во времени, и заставлял за каждый шаг отчитываться. Он помогал мне продуктами, когда я потратил все деньги и голодал. А теперь постепенно отпускает хватку и излишнюю заботу, дает мне шанс быть по-настоящему взрослым. Я ведь уже и бюджет свой планирую, самостоятельно внося в него корректировки, и даже не присылаю Романычу на проверку, как в первый раз, сам расписание свое составляю, так в чем проблема просто вписать в него часы на подготовку к экзаменам?       — Простите, я запаниковал… Просто это такая ответственность, долгосрочный план, многое, не только Ваши наказания, но и вообще учеба в университете, на кону — я испугался. Но если Вы в меня верите, то я постараюсь, — говорю это, убеждая самого себя еще раз, и стараюсь тепло улыбнуться, чтобы показать, что я готов и больше не паникую. Просто все сразу вот так навалилось: и стресс в течение недели с гаданием, накажут меня или нет, и просьба о «проникновении», и думы о том, согласится ли Романыч сделать это без перчаток, а еще и отношения с друзьями немного подкосили — разнервничался я и не подумал хоть минуту, прежде чем начать стрессовать из-за очередной незначительной проблемы, чисто по инерции. Романыч вроде рад такому моему ответу, по крайней мере, возвращает мне такую же теплую улыбку, только в своей манере сдержанную — только уголки губ дернулись вверх и взгляд потеплел.       — Тогда с этим все, не забудь о своём задании, — предупреждает меня строго, снова как маленького, но я, наверное, заслужил за такую мою панику по поводу первого серьезного задания. Романыч наконец увидел во мне потенциал, попробовал отпустить в «свободное плавание», а я чуть все ему не испортил своими сомнениями на пустом месте. Я понимаю его намек по поводу «не забудь» и лезу в телефон, чтобы добавить в календарь событие на следующую субботу: «Составить план подготовки к экзаменам». Романыч следит за мной с одобрительным кивком, ему приятно видеть, как я применяю полученные знания на практике. — Ты хотел поговорить по поводу безопасности. Я услышал тебя и рад, что задаешься такими вопросами. Скажи, что именно тебе непонятно, — переводит разговор на еще одну животрепещущую тему.       — Я не хочу беспокоить Вас по пустякам, но понимаю, что из-за своего молчания подвергаю себя опасности и подставляю Вас как Доминанта. Невозможно работать с сабом, который молчит, но и с вечно ноющим ребенком — тоже. Я не понимаю, что важно, а что нет, — повторяю практически то же самое, что и в голосовом. Не понимаю, чего Романыч добивался. Наверное, хотел понять, почему я не понимаю, но если бы я это сам знал, то не было бы никаких проблем.       — Для меня важно все. Вспомни первые дни, когда ты делился со мной всем — именно этого я хочу от тебя. Пока ты мой, все твои проблемы — мои тоже. Все, что тебя волнует, все, что влияет на твое здоровье — это важно, мне нужно знать обо всем: будь у тебя насморк или размолвка с другом. Ты сам понимаешь, как это важно, но зачем-то пытаешься скрывать это от меня. Я ценю твое рвение, но взрослым надо быть не в этом. Ты взрослый, когда сам планируешь свое время и отвечаешь за свои поступки, а когда скрываешь от меня проблемы и тянешь на себе то, с чем очевидно не справляешься — это глупость, — отчитывает меня довольно строго, но скорее разочарованно, чем зло. По его словам, было гораздо лучше, когда я дергал его по любому поводу.       — Но Вы говорили, чтобы я не беспокоил Вас по пустякам! — почти вскрикиваю, едва не подпрыгнув на стуле от возмущения. Вспоминаю свое нытье по поводу того, что мне тяжело следить за временем и не опаздывать, и его ответ, чтобы я не беспокоил по пустякам. Он путается в показаниях! То говори ему обо всем, то не беси нытьем. Обижаюсь и злюсь. Чтобы не разжигать конфликт, отвлекаюсь на чай и стараюсь дождаться ответа. Романыч хмурится не зло, а как-то отстраненно, уходит в себя и пытается припомнить, когда говорил мне такое. А я рад, что сумел подловить своего Доминанта, но одновременно чувствую страх и не думаю, что это хорошо. Я не должен быть выше него, никогда и ни за что, потому что не заслужил, о чем он и говорит мне сразу:       — Ты не понимаешь… — выдыхает устало, словно еще больше разочаровался во мне. Мне стыдно просто от его недовольства моим поведением, хотя я даже пока не знаю, в чем был не прав. — Тогда действительно было твое нытье. Одно дело говорить о конкретной проблеме — один раз, этого мне достаточно, чтобы узнать о твоих чувствах и подсказать решение. Другое дело, когда ты написываешь мне об одном и том же, лишь бы привлечь к себе внимание. Что я еще могу сказать на то, что тебе тяжело? Ну не делай ничего, в конце концов, как будто я заставляю тебя… — по-настоящему психует и пугает меня этим «не заставляю». Все серьезно, он не мой воспитатель, не папочка и не надзиратель — он помогает, но не заставляет, все в моих руках. Я не должен ныть, что мне сложно, надеясь на послабление. Надо покончить с опозданиями, я сам это знаю, будет сложно, но потом проще — всегда так.       — Простите за это. Я понял: говорить Вам обо всем, но только один раз, не превращать сообщение о проблеме в нытье, — мне стыдно, и я не знаю уже, куда спрятать взгляд. Романыч молчит и не отвечает мне ничего, он ждет еще каких-то слов от меня. — Простите, я стараюсь и не хочу сдаваться, — выдавливаю из себя еще пару слов. Мне от чего-то жутко стыдно. Не могу, зажимаюсь, никак не получается расслабиться и почувствовать себя в своей тарелке. И все-таки этого Романычу недостаточно, он хочет услышать еще что-то, что убедит его. Что еще сказать?       — Ты капризничаешь и требуешь внимания своим нытьем, понимаешь? Проблема не в том, что ты не можешь разделить важное и неважное, ты в целом не так понимаешь смысл сообщений о проблеме. Скажи, я недостаточно времени уделяю тебе, что ты так агрессивно его у меня выпрашиваешь? — этот вопрос вгоняет меня в краску и одновременно кажется мне самым страшным из всего, что он мог у меня спросить. Если бы он спросил, действительно ли мне нужны изменения, нужен ли мне Доминант и в целом такой формат отношений — я бы точно смог ответить честно. Но как мне упрекать Романыча в том, что он делает недостаточно? Он и так тащит на себе неопытного саба, он и так слушает мои детские обиды, вправляет мне мозги, учит… Не могу сказать о нем ничего плохого, но и врать тоже нехорошо. Мне его постоянно не хватает, но вовсе не потому, что Романыч делает недостаточно.       — Я… — начинаю и чувствую, как сердце из груди выпрыгивает. Хочу сказать, что люблю его, что он лучшее в моей жизни и я, как маньяк, хочу быть рядом с ним постоянно. Что я скучаю и жду каждой нашей встречи, каждого сообщения, очень хочу порадовать его. Мне страшно, и я молчу непозволительно долго, но сказать то, что действительно важно, что у меня на душе, не могу. — Нет, Вы делаете достаточно. Просто я всегда стараюсь привлечь внимания взрослых: брату ною по телефону, маме… — говорю бред. Мне стыдно за это, но больше ничего не могу сказать. Но, с другой стороны, это почти правда: по крайней мере, Романыч мне верит и терпеливо кивает.       — Помнишь, я говорил тебе, что ты лучший? Я все еще так считаю. Тебе не нужно вести себя как гиперактивный младшеклассник. Гораздо больше моего внимания, положительного отношения и уважения ты получишь, если будешь упорно работать, слушать меня, радовать взвешенными решениями. Мне не нужно нытье от саба, это только раздражает меня, ты сам знаешь. Возьми себя в руки и привлекай внимание правильными делами, — вправляет мне мозги вроде по делу, но из-за того, что я промолчал о своих чувствах, никак не может нащупать истинную причину. — Давай еще раз: мне важно знать все о твоем состоянии, но у меня все в порядке с памятью и одного раза достаточно. Давай я приведу тебе пример: «Владислав Романыч, я подвернул руку на физ-ре, но вроде ничего серьезного», — я услышу и подскажу, что все равно нужно пойти к врачу. Через пару дней: «Выполняю все рекомендации врача, запястье потихоньку заживает, но все еще болит», — так я буду знать твое актуальное состояние и не раздражаться слишком частыми напоминаниями.       — Как скажете, Владислав Романыч, мне очень жаль, что я раньше этого не понял, — говорю с максимальным раскаянием и очень хочу сползти со стула, чтобы встать на колени перед ним. Чувствую себя максимально неуютно, когда вот так наравне сидим в неформальной обстановке, а он отчитывает меня, как ребенка. — Впредь я буду говорить о своих чувствах и не ныть, обещаю, — рискую сказать такое громкое слово, потому что знаю, что не нарушу обещание. Теперь, когда немного разобрался в причинах своих сомнений, больше не буду молчать, но знаю, как не вывести Романыча из себя. Раз сказать, в следующий раз только о динамике состояния — ничего сложного. Опять я переживаю только из-за того, что сам себе решил и не так понял, а всего-то нужно было поговорить с Романычем.       — Отлично. Тогда давай попробуем. Перед сессией мне обязательно нужно знать все о твоем состоянии — я тебя слушаю, — а вот и первый экзамен. Романыч явно расслабился, перестал смотреть на меня с подозрительным прищуром и долил себе еще чая, окончательно опустошив прозрачный заварник. Задумчиво постучал ногтем по пузатому боку и, остановив едва раскрывшего рот меня вежливым жестом, поднялся долить кипятка. Это немного разряжает атмосферу, я сразу чувствую себя дома, и пусть у нас важный разговор, не стоит зажиматься и продумывать досконально каждое слово. Просто сказать то, что у меня на душе, просто не бояться осуждения, потому что даже если что-то будет не так, то меня просто поправят. Романыч не загрызет меня за честность — честность никогда не выходила мне боком.       — У меня все еще болит левая рука, поэтому я не готов к наручникам, — очень сильно жалею, говоря это, потому что на самом деле люблю такие ограничения, люблю, когда меня связывают, даже чисто символически, но Романыч не станет рисковать моей безопасностью. — В остальном, со здоровьем все нормально, меня ничего не беспокоит… — ловлю себя на том, что пытаюсь выкрутиться и не говорить о самом неприятном, но обрубаю этот страх на корню. — Но мне очень… очень-очень страшно чувствовать растяжение… сзади, — заминаюсь через слово. Мне стыдно говорить о своей проблеме, но гораздо стыднее будет, когда у меня начнется истерика прямо во время сессии, потому что Романыч не экстрасенс, чтобы предвидеть такое. — Это что-то типа фобии…       — Почему я узнаю о твоей фобии только сейчас? — Романыч мгновенно перебивает меня. Злится, но мягко, чтобы не спугнуть мою откровенность. По крайней мере, не кричит, за что спасибо ему. Только подливает чай в мою и наполовину не опустошенную кружку. Молчит, предоставляя мне возможность ответить, и я даже представить не могу, что на него нашло, ведь раньше бы он непременно ругался, говоря о том, как это важно.       — Нет, это не фобия… Я не знаю, как сказать, просто очень прошу Вас быть осторожнее и не причинять сильной боли, потому что я не привык к этому ощущению и могу запаниковать… — вымаливаю прощения и понимания для себя, а Романыч только усмехается словно своим мыслям, но понимающе кивает. Ну конечно ему смешно от моей паники на пустом месте, но тем не менее он старается с уважением отнестись к моим просьбам. Обещает, что не нанесет мне травму и не станет усердствовать на первый раз, а я, окрыленный первым успехом, говорю еще об одном сомнении: — И еще мне очень неприятно, когда Вы трогаете меня только в перчатках, я… — начинаю, но договорить не успеваю, потому что Романыч меня резко перебивает:       — Нет! — вот теперь начинает злиться, и я даже представить не могу отчего такие перемены. — Не наглей, мальчик мой. Я готов входить в твое положение, но не до бесконечности. Не смей подстраивать всю сессию исключительно под себя, даже если это поощрение, — по делу ругает, и я даже перестаю бояться. Гораздо страшнее не знать, откуда такая злость, а когда мне объяснили, то остается только исправить все, и мгновенно отношение ко мне изменится. Я затыкаюсь, потому что не смею требовать большего. Мне уже пообещали быть аккуратнее, дальше и правда наглеть не следует. — Пойдем в комнату, продолжим говорить там, — успокаивается, видя мое испуганное лицо. А вот это что-то новенькое, раньше мы все обговаривали на кухне, а уже потом, переступая порог его спальни, я становился преданным сабом.       Но возражать не смею. Если Романыч так решил, значит, так надо и нечего переживать опять без повода. На ватных ногах иду в комнату, даже зная, что ничего прямо сейчас не начнется, только от одного осознания, что скоро меня разденут и попробуют тянуть. Я рвано выдыхаю и никак не могу сосредоточиться на сессии, когда Романыч поддерживает меня за локоть, тем самым придавая уверенности. Конечно же чувствует мое состояние и просит не бояться, усаживает меня на застеленную темным покрывалом кровать, а сам отходит к шкафу. Даже смотреть не хочу, что он оттуда достанет, потому что твердо решил отказаться от всех игрушек. Я не готов. Я не уверен, что без паники приму хоть один палец, не то что силиконовую хрень в форме члена — это наверняка будет жутко больно. Когда он садится рядом со мной с небольшой черной штучкой, которую я даже разглядеть как следует не могу из-за приглушенного света, тут же открываю рот, чтобы высказать свои мысли, но не успеваю — Романыч меня перебивает.       — Смотри, дорогой, — начинает, а меня оглушает этим «дорогой», потому что слышать это от вечно сухого и холодного Романыча я был не готов. — Если ты боишься боли, то вот эта штучка идеальная для первого раза. Коническая форма: кончик проскользнет со свистом, а дальше, аккуратно вставляя и вынимая, можно растянуть и протолкнуть до конца. Она маленькая — больше тебе не нужно, но достаточно, чтобы распробовать ощущения и понять, хочешь ли повторить, — заботливо рассказывает, одной рукой держа за ограничитель, а пальцем второй показывая на значимые детали анальной пробки. Меня бросает в жар, но несмотря на почти любовные уговоры Романыча, не могу победить страх посторонних предметов в себе, особенно в первый раз.       — Можно только Ваши пальцы? — и не надеюсь на согласие, когда прошу этого. Опять я пытаюсь все подстроить под себя, но по-другому не могу, если он настоит на этой чертовой идеальной для первого раза пробке, то я лучше совсем откажусь от своего поощрения. — Если Вы будете делать это пальцами, то почувствуете, что что-то пошло не так, что я зажимаюсь или… — не могу подобрать слов от отчаяния. Заинтересованный взгляд Романыча кажется мне злым и раздраженным, вся ситуация кажется мне безнадежной.       — Если я буду делать это пальцами, то не получится растягивать тебя постепенно. У меня ровные и довольно толстые пальцы: сначала будет один, потом второй. Будет больнее, чем с пробкой. Не смертельно, но если ты так боишься, то… — вроде правильно все говорит, но я слышу отказ и заранее начинаю паниковать. Не нахожу себе места, все еще не могу наскрести в себе силы, чтобы отказаться от сессии сегодня, но и согласиться на посторонний предмет тоже не могу. «Пожалуйста», — говорю, уже не надеясь ни на что, и собираю всю волю в кулак, чтобы посмотреть на Романыча прямым, но умоляющим взглядом. Он искренне удивляется, откладывает злосчастную пробку в сторону и берет мои руки. Сжимает сильно, и этого уже много, учитывая что у нас жесткое табу на объятия.       — Спасибо Вам, — говорю и пытаюсь улыбнуться. Очень хочу уткнуться носом в его плечо и переждать так первую бурю, а уже потом без всяких сомнений сделать все, что он мне скажет. Но не смею сделать ничего более, чем сжать его руки в ответ и еще раз повторить благодарность. Чувствую себя барышней из девятнадцатого века, такой же неприкасаемой куклой, которая должна падать в обморок от одного поцелуя в щеку. И я правда упал бы в обморок, если бы Романыч переступил через свои драконовские принципы. А пока только сжимать его шершавые руки и ни капли не жалеть о том, что променял пусть и идеальную для первого раза, но бездушную пробку на его пальцы, которые позаботятся обо мне.       — Я пойду тебе навстречу, если ты тоже сделаешь кое-что для меня. Компромисс — это справедливо, верно? Я бы с большим удовольствием сделал все без лишних рисков, но если ты хочешь пальцы, я разрешу тебе это. Если ты разрешишь мне… — прерывает свою речь, чтобы наглядно продемонстрировать мне, что именно стоит ему разрешить. Открывает коробку, которую тоже захватил с собой из шкафа, а я и не заметил ее, так как все мое внимание было сосредоточено на секс-игрушке. Только вижу длинные тонкие хвосты и толстую ручку как раз под руку Романыча, как отпрыгиваю от коробки с такой стремительностью, словно там ядовитая змея. — Тихо, не паникуй, это всего-лишь замшевый флоггер, — говорит с теплой улыбкой и за руку усаживает меня на место. — Только выглядит угрожающе, но, обещаю, я только погрею твою спину, и все. Тоже только попробуем новые ощущения, — опять успокаивает, как со злосчастной пробкой, только с той разницей, что теперь я не могу отказаться.       — «Погреете»? — переспрашиваю, чтобы мне объяснили. Замшевый флоггер… Пытаюсь припомнить, что это и насколько «тяжелое», да только никак не могу, потому что документ с девайсами читал, кажется, миллион лет назад. У меня нет опыта, чтобы с одного взгляда различать между собой страшные и нестрашные плети, а потому для меня все страшно. Отхлестает до синяков с кровоподтеками… Настолько паникую, что забываю обещание Романыча «только попробовать» со мной новое.       — Сними верх, я покажу, — командует, а я автоматически подчиняюсь. Складываю одежду аккуратно без напоминаний, чем заслуживаю одобрение Романыча. Перебарываю свой страх, поворачиваясь спиной. Не думаю, что прямо сейчас схватит плеть и ударит, точнее, запрещаю себе думать так. Если настолько не доверять своему Доминанту, то кому вообще доверять в этой жизни? — Вот здесь, — говорит, ладонью по очереди обводя мои лопатки, — крупные мышцы почти как на ягодицах — по ним безопасно бить. Замшевым флоггером невозможно причинить вред, но я все равно начну осторожно и доведу кожу до розового цвета — кровь прильет, будет немного жечь, поэтому на жаргоне называется «разогрев». Не больнее, чем порка ладонью, — обещает мне и ободряюще похлопывает по плечу.       — Тогда ладно, я согласен, — делаю некрасивое одолжение, но компромисс так компромисс, я и не должен быть в восторге от него. Вот такое поощрение: еле отвоевал себе возможность принять пальцы Романыча ценой целостности своей спины. Для кого это поощрение, для меня или для садиста Романыча, которому не терпится попробовать со мной новые ощущения? Обижаюсь на него за такое. Для чего я в течение недели отрабатывал заочно каждое опоздание, чтобы он сегодня «грел» мою спину и натягивал меня на пальцы, испытывая мои нервы?       — Раздевайся, — бросает с лукавой улыбкой. Уловил мое недовольство, но почему-то не стал ругаться и позволил мне строить недовольную рожу. Сам молниеносно убирает пробку подальше от моего напряженного взгляда, шарится в шкафу и достает… моток веревки, на который я смотрю с явным недоверием, но Романыч и не пытается объясниться со мной. Стаскивает покрывало с кровати, а я так залипаю на его спокойные приготовления к сессии, что ему приходится даже прикрикнуть на меня за нерасторопность: — Мой мальчик, настраивайся на сессию, хватит. Мне не нравится твое недовольное лицо и то, что ты делаешь все с огромным одолжением. Можем поменять флоггер на ремень, это придаст тебе рвения? — едва повышает голос, чуть больше стали в интонациях, и меня уже плавит. Я мгновенно перестраиваюсь на рефлексы сабмиссива.       — Простите, Владислав Романыч… — блею извинения и осекаюсь, видя, что он стягивает футболку, оставаясь в одних свободных джинсах. Его фигуру вовсе нельзя назвать атлетической: мышцы есть, но скрыты под слоем жира. Он не полный, никаких неприятных сальных складок, но торс не высушенный, а очень даже… «мясистый» — самое подходящее слово. Волосы на груди, мощные руки с большими бицепсами, темные соски… Успеваю с открытым ртом ловить только отдельные детали, на которые уже истекаю слюной.       — Проблемы? — спрашивает, как только видит, как откровенно я завис. Держит в руке свою скомканную футболку и пытается понять причину моего замешательства. Наверное, думает, что я просто жутко смутился, хотя на самом деле у меня стоит на вот эту странную, совсем не модельную и больше животную красоту. Сильный, красивый, строгий мужчина… В голове ни одной связной мысли. Как только увидел Романыча обнаженным, понял, что хочу его слушаться вдвое сильнее. Ему хочется угодить, чтобы у него так же отчаянно стояло на послушного меня, раз уж фигурой не вышел.       — Нет, Владислав Романыч, у Вас просто очень красивое тело, — смущаюсь и опускаю глаза, делая вид, что без контроля взглядом ну никак не могу справиться с трусами. В паху снова ломит, но мне не стыдно — пусть Романыч видит подтверждение моим словам. Не стыдно показывать, как сильно он мне нравится, безумно приятно видеть его усмешку и слышать просьбу подойти ближе. Как раз берет в руки веревку, которая пугала меня раньше, но чем дольше длится сессия, чем строже его приказы, тем меньше мне хочется думать о плохом и больше хочется поддаться. Он просит меня обхватить локти перед собой, тщательно следит чтобы ушибленная рука оказалась сверху и внутренние стороны запястий соприкасались, после чего несколькими уверенными движениями связывает предплечья между собой. Затягивает сильно, но не слишком, я балдею от контраста бледной кожи с толстой черной веревкой, плетеной, фактурной и совсем не опасной.       Затем укладывает меня на живот, лицом в большую подушку, свободный конец веревки привязывает к спинке кровати, а завершающим штрихом становится жесткая подушка внизу живота. Вроде и связал, и обошел мою проблему с рукой. Зафиксировал, но дал свободу в ногах, чему я несказанно рад, потому что перетерпеть порку плетью в полностью обездвиженном состоянии для меня нет никакой возможности. Внизу живота длинная жесткая подушка, похожая на валик, которая работает только на одно — наверняка привлекательно выставить мою задницу, чтобы Романычу было удобно позднее растягивать меня… Нервно сглатываю и опускаю лоб на связанные руки. Чувствую себя как никогда комфортно, но это только пока тонкие замшевые хвосты не касаются мягко моей кожи. Он только гладит, пока не бьет, но я уже сжимаюсь и жду худшего.       «Успокойся. Ты сильный мальчик с высоким болевым порогом. То, что я собираюсь делать с тобой сегодня, покажется тебе тайским массажем», — уговаривает меня, продолжая водить хвостами плети по спине. Я дышу и утыкаюсь в подушку, даже, забывшись, кусаю губы, но вовремя запрещаю себе это и сжимаю зубы до скрипа. Кажется, что это длится бесконечно долго, и я понимаю, что Романыч не начнет, пока я не расслаблюсь. Ладно, как там он говорил: расслабиться и дышать? Пробую, и тут же получаю удар. Только самыми кончиками хвостов, мажущий и такой же гладящий, но никак не жгучий, какого я ждал. Мне кажется, даже следа не осталось. И чего я боялся? Первое время только привыкаю к новым ощущениям, к ритму и теплу в лопатках. И правда «греет», как мне и обещали.       Удары сильнее и быстрее, но все такие же легкие и приятные. Лишь немного жгучие, но не требующие никаких усилий, чтобы прям терпеть, сжимать зубы и мысленно молить о пощаде. Ловлю дежавю о порке рукой, но даже тогда мне было сложнее. Сейчас это даже не порка… Как сказал Романыч, тайский массаж. Улыбаюсь и расслабляюсь окончательно, дышу носом без усилий и ловлю каждый нежный удар с благодарностью. Как же идеально ритмично он бьет — как метроном, не сбившись ни разу, хотя, наверное, это сложно — замахиваться каждый раз, чтобы высечь мелкую искру. Толпы искр по моим лопаткам, теплых и лишь едва жгучих, невероятно приятных, что я едва не мурлычу, как кот.       «Я поменяю флоггер на кожаный. Ничего страшного, будет приятно», — обещает, а я верю. Я вообще теперь зарекся всегда верить ему и никогда не пугаться чего-либо по одному названию или виду. Пока Романыч отвлекается на шкаф, я неловко веду плечами, насколько это возможно в моем положении, и чувствую словно едва нагретую горчичниками спину. Словно кто-то сильно помассировал, и от этого так невероятно хорошо, что я благодарен Романычу за то, что он пошел дальше, а не остановился на этом. Потом снова удары кончиками, чуть более жгучие и неприятные, но если снова расслабиться и дышать, то можно получить удовольствие от возрастающей силы и жжения, которое становится уже ощутимым. Как ремень, но конечно же слабее, не так тяжело отпечатывается всем весом удара, а словно дробится на много мелких поровну на каждый хвост новой плети.       Меня затягивает в транс от ритма и силы, от жгучей боли, которую я охотно впускаю в свое сознание и наслаждаюсь тем, что могу выйти на новый уровень. Я тихонько выстанываю сквозь зубы, совсем забывшись. Нет никаких страхов и предрассудков, когда так хорошо. Глаза печет, жжение все нарастает, мою спину уже не просто погрели, а словно ошпарили, но это не пугает, потому что я знаю, что Романыч вовремя остановится и мне самому не нужно искать предел своему терпению. Я самый лучший и самый терпеливый, у меня правда высокий болевой порог, когда я не занимаюсь ерундой, потакая своим капризам и страхам. Романыч каждый день видит меня таким смелым и сильным? Насколько глубоко во мне это, если его приходится вытаскивать в сознание сотней ударов даже не одной плети?       Я погружаюсь все глубже по мере того, как возрастает жжение. Я проваливаюсь глубоко и надолго и даже успеваю прослезиться, но не от боли и даже не от нынешнего своего состояния, а от дежавю той самой порки ладонью и даже дрочки при полном обездвиживании. Как я скучаю по этому ощущению каждую секунду, как много я теряю, когда меня именно наказывают, не позволяя и близко подобраться к этому волшебному чувству… Не сразу замечаю, что удары прекратились, потерял счет времени и забыл про свое тело. Тихо выныриваю, чувствуя, как скользкие пальцы в перчатке подбираются к самому сокровенному, и, честно, после такой встряски мне уже ничего не страшно, даже подчиниться приказу расслабиться и с болью впустить в себя один палец.       Задыхаюсь, мгновенно приходя в себя. Сжимаюсь вокруг среднего пальца Романыча и слушаю его тихие уговоры быть умницей и ничего не бояться, потому что после столь интенсивной «флагелляции» (что бы это ни значило) это совсем не страшно. Второй рукой, без перчатки, гладит меня по пояснице, едва царапая ногтями, начинает двигаться только после моего рваного выдоха. Осторожно, лишь едва вынимая и вставляя обратно, не слушает мое тихое хныканье, заставляет расслабляться и отдаваться. Я боюсь чувствовать чужую руку там, это и щекотно и больно, это вовсе не так хорошо, как было недавно. Терплю очень долго, слушая уговоры подчиниться и не паниковать, слушаю обещания довести меня до оргазма, если я буду хорошим мальчиком и приму два пальца.       Не замечаю, как один довольно толстый палец Романыча уже входит свободно, вызывая это мерзкое жжение, которого я боялся наедине с собой, а сейчас доверился и принял, потому что вот эта боль реально ничто в сравнении со жжением в лопатках, особенно когда Романыч специально усиливает это ощущение похлопыванием, надавливанием и даже скоблением ногтями, словно специально отвлекая меня. Хнычу, когда он снова царапает ногтями и без того исполосованную лопатку, и все-таки решаю подчиниться и расслабиться, чтобы он наконец вставил второй палец и не мучал меня. Одна фаланга, и я завываю и пищу, дергаю ногами, за что получаю шлепок по бедру. «Давай, малыш, еще немного… Вот так, не бойся ничего», — приговаривает, растягивая меня так сильно, как я сам себя никогда не мог.       Подчиняюсь его приказу сильнее отставить зад, расслабиться, дышать, еще раз расслабиться и не выть, когда он решается на еще одну фалангу. Очень долго, потому что бережно. Очень приятно, когда раньше времени начинает гладить большим пальцем промежность и контур натянутого ануса. Задевает самые чувствительные точки, дотягивается даже до простаты, а я вскрикиваю от неожиданности и вдруг расслабляюсь еще больше, позволяя втолкнуть в себя два пальца до конца. Я истерично выдыхаю, осознав, что произошло, что я сам себя победил и понял, что это действительно не страшно. Нисколько, ни на секунду не хуже, чем порка ремнем или плетью. Страшно за разрывы, но с Романычем и этого бояться не надо, особенно когда он так терпеливо уговаривает меня не паниковать. Он точно не предаст мое доверие.       «Умничка. Мой самый лучший, талантливый мальчик. Нечего бояться, верно? Все, детка, теперь точно все», — проговаривает словно и не для меня, а для себя больше. Одна рука, без перчатки, в волосах и на шее, гладит и тоже уговаривает расслабиться, а вторая в перчатке сначала добивается того, чтобы два пальца входили свободно, то и дело задевая простату, постукивая и нажимая, лишь бы я захлебнулся стонами и не думал о том, что натянут до предела, больше не зажимался и выкинул из головы все страхи. Он очень осторожно вывел меня на новый уровень боли, а потом показал, что растяжение совсем, ни капельки не страшное и вообще глупость какая-то бояться этого. Я просто заложник того, что боль от порки привычная и кажется совсем не страшной, а когда что-то расширяется и словно рвется где-то глубоко внутри, мне кажется, что это непоправимо. Глупости, все глупости…       В голове только мурлыканье Романыча о том, какой я молодец, чувство собственного превосходства даже перед тем Валентином, которым я был до того, как вошел в спальню Романыча. Я кричу от удовольствия, заслуженного не только плодотворной неделей, но и терпением и смелостью сегодня. Я сам уже подаюсь на пальцы, насколько это возможно в моем положении, чувствую, как оставленный без внимания член трется мокрой головкой о жесткую подушку под бедрами. Романыч то гладит мои волосы, то царапает обожженные лопатки, то снова едва ощутимо тянет, разводя пальцы внутри меня, словно ножницы, то быстро и ритмично постукивает по простате. Все вместе заставляет меня стонать и кричать то от боли, то от удовольствия.       «Кончи», — шипение на ухо, и я подчиняюсь этому приказу, опоздав только на пару мгновений. Взвизгиваю, забрызгав наволочку под бедрами своим семенем. Уже совсем расслабленный и ничего не понимающий, чувствую, как выскальзывают пальцы, и получаю шлепок по ягодицам скорее как поощрение, а не как наказание. Потом бесконечная забота: смазывание всех болезненных мест заживляющими мазями, даже обрабатывание чего-то на спине перекисью и наложение повязок — вот это меня немного беспокоит, и я спрашиваю Романыча, насколько все серьезно. «Царапины, — бросает небрежно, потому что полностью погружен в свою работу, — бинты только для того, чтобы не тревожить свежие ранки. Сниму, когда будешь собираться уходить», — все-таки объясняет, почувствовав мою нервозность.       Попытки растереть ничуть не пережатые веревкой предплечья пресекаю на корню, потому что после оргазма все эрогенные зоны особенно чувствительны. Я даже позорно пинаюсь, когда Романыч стирает капли спермы с моего живота и между ног. Он ругается сквозь зубы, но спускает мне это с рук. Сам укрывает меня одеялом, как маленького, в последний раз гладит по волосам и — боже мой, я сплю! — целует меня в лоб. Откуда такая щедрость? Не успеваю подумать об этом, подчиняясь приказу отдыхать и не переживать о времени. Располагаюсь на животе, потому что спина и без того жжется, подтягиваю одеяло повыше и засыпаю, жалея только о том, что Романыч не остаётся со мной, а сразу выходит из комнаты. Я бы с удовольствием полежал на его плече, целуя его умелые руки… Сладкие мечты и приятная ломота в теле от усталости помогают окончательно расслабиться.