***
— Проходи, — сказал Филипп, пропуская сарацинку вперед. — Я специально не пошел сегодня на пир, ибо предпочел провести время куда интересней. Пока норманн говорил это, глаза его заблестели. Он закрыл полог, служивший входом в шатер, и уставился на Амиру. — Признаюсь, еще в замке у Фрон де Бефа я не мог оторвать от тебя глаз. Но теперь, когда твой хозяин отдал тебя мне на сегодняшний вечер, я собираюсь насладиться каждым мгновением, — проговорил Мальвуазен, растягивая губы в нахальной похотливой улыбке. Амира молчала и отступила на несколько шагов назад, показывая всем своим видом, что не собирается давать себя в обиду и не боится, даже перед страхом наказания. — Иди же ко мне, не бойся. Я вовсе не таков, как Реджинальд; он мужлан и вряд ли может достойно обращаться с дамой. — Филипп неспешно подобрался к Амире и протянул руки к желанной добыче. Девушка замерла на месте, словно покоряясь чужой воле. Норманн, ободренный таким поведением, подошел совсем близко и обнял предмет своих желаний. — Видишь, я совсем не такой, как твой хозяин… — шептал норманн, целуя лицо сарацинки, сжимая вокруг её стана свои руки. — Тебе стоит только пожелать, мой прекрасный цветок, и я выкуплю тебя у Фрон де Бефа. Ведь он всё равно собирался тебя продать. Сколько он хочет получить за тебя? Две тысячи золотом? Три? Пять? Десять? О, мне не жаль никакого золота, чтобы выкупить тебя, самое прекрасное сокровище из всех, что есть на земле… Амира, ты словно одна из тех ярких звезд, что загораются на ночном небе, они манят и увлекают… О, ты и сама не знаешь, насколько ты прекрасна! Скажи, ты хочешь меня? Обещаю, я буду ласков… Пока Филипп расточал сладкие речи и осыпал Амиру поцелуями, красавица незаметно вытащила кинжал из-за пояса, висевшего на боку у норманна. — Хочу, — низким от отвращения голосом ответила сарацинка, приставив лезвие кинжала к горлу Мальвуазена. — Очень хочу, особенно заполучить твою голову, подобно тому, что сделал твой дружок сегодня на ристалище! — Тише-тише, ну зачем ты так…? — прохрипел Филипп от неожиданности, слова сами застряли у него в горле. Рыцарь никак не ожидал такой прыти от обычной служанки. — Чем я так тебя прогневил, красавица? — Убери от меня руки, франкский пес, — процедила сарацинка сквозь зубы. — И выпусти меня отсюда, да не забудь приказать твоим людям не трогать меня, пока я буду идти по лагерю! — Хорошо, хорошо, моя красавица, не сердись, тебе стоит лишь приказать… — ответил Мальвуазен, стараясь улучить момент, чтобы вырвать у девушки кинжал. Но Амира вовремя заметила, как норманн пытается отойти на безопасное расстояние, и еще ближе приставила клинок к его горлу. Так близко, что на шее Филиппа выступили первые капли крови. — Живей, пошевеливайся, и хватит болтать! — выпалила Амира, её глаза выражали решительность, а серьезность её намерений выражалась в её ловких действиях. Она не стала слушать рассуждения хитрого норманна, пока Филипп пытался выкрутиться из сложившегося положения — опрокинув небольшой столик с фруктами и вином, Амира преградила возможный пусть к отступлению для рыцаря. Он бы не смог так быстро покинуть шатер и позвать слуг. Продолжая держать кинжал у его горла, Амира схватила Мальвуазена за волосы и очень крепко потянула вниз, заставляя мужчину наклониться и остаться в таком неудобном положении. Филипп даже зажмурился и выругался по-французски, но ничего не мог поделать. — И как же ты собираешь покинуть мой шатер незамеченной? — проворчал Филипп, осознавая, что девица не так проста, как кажется, а он в этот вечер остался в дураках. — Так же, как и вошла, шевелись! — прошипела сарацинка громким шепотом, предварительно вытащив из ножен меч рыцаря и отшвырнув его в угол шатра. — Даже не думай звать слуг. Темные глаза девушки пылали гневом, щеки налились румянцем, а её решительность и внезапные действия обескуражили Мальвуазена и заставили подчиниться. Наконец, она отпустила его волосы, и рыцарь принял прежнее положение, но не стал рисковать — слишком уж решительно выглядела Амира в этот момент. Было заметно — она не играет с ним и пустит кинжал в ход при удобном случае. Филипп, несмотря на свое смехотворное положение, не сводил с неё глаз. Он был одновременно раздосадован и очарован столь смелой красавицей. — Что ж, я вижу, наши роли сегодня поменялись, — усмехнулся он и постепенно стал пятиться к выходу. — Но знай, моя прекрасная и отважная гурия, твой хозяин обязательно накажет тебя за твое непослушание… — Если ты еще хоть что-нибудь скажешь, я перережу тебе глотку, а потом заберу твоего коня, и у меня больше не будет никаких хозяев! Пошел! — с ненавистью добавила Амира и пнула норманна в бок, подгоняя к выходу. Филипп осознал, что девушка не шутит, когда почувствовал, что по его шее стекает что-то мокрое — кровь стала сочиться и течь за шиворот его дорогой туники, отороченной мехом. Мальвуазен молча кивнул и направился к выходу.***
Тем временем, на пиру у принца Джона было весело. Норманны то и дело поднимали заздравные тосты за принца, за рыцарей-зачинщиков. Многие, даже некоторые саксы, веселились и пили. Внимательный пытливый взгляд Буагильбера упал на своего друга. Барон, хоть и старался казаться веселым, по-видимому, о чём-то думал. Его густые темные брови то и дело сходились и выражали задумчивость, а его мысли сосредоточились на том, о чём сам грозный рыцарь не желал говорить открыто. — Что с тобой, сэр Реджинальд? — Храмовник окинул Фрон де Бефа пытливым взглядом. — Ты какой-то странный. Неужели жалеешь о турнире? — Нет, сэр Бриан, мои сожаления иного толка, но они тебя не касаются, — сказал барон, угрюмо уставившись на свой недопитый кубок с вином. — Ну, Реджинальд, мы же друзья, скажи, что тебя так тревожит? — продолжал Буагильбер, который начинал догадываться, в чём причина хмурого настроения барона, несмотря на победу в состязании. — Отстань, Бриан, ты же видишь, я не расположен к исповеди! — отрезал Фрон де Беф и поднялся со своего места, оставив кубок на столе. Они с принцем Джоном обменялись парой фраз, после чего принц кивнул и предложил заздравный тост в честь лучшего бойца дня. Фрон де Беф поклонился, а потом вышел из большого зала замка, где проходил пир, в сопровождении своих слуг и оруженосцев, которые покинули зал вслед за своим хозяином. — Что это с ним? — спросил де Браси, обращаясь к Буагильберу с удивленным видом. — Как странно наблюдать Фрон де Бефа покидающим так рано застолье и только начавшееся веселье. Насколько я помню, вот только недавно, еще в начале пира, сам принц Джон подтвердил своим словом, что владения Айвенго остаются за бароном. Что же наш бравый Реджинальд печалится? — Полагаю, дело вовсе не в землях… — ответил Бриан, задумчиво глядя вслед уходящему другу. — А в чём? Что еще может волновать Фрон де Бефа, кроме земель и золота? — усмехнулся де Браси, ловко отправляя в рот довольно большой кусок перепела. — Не наше дело, Морис, не стоит сейчас задавать барону много вопросов. Лучше давай обсудим одно неплохое дельце; провернув его, ты сможешь занять очень высокое положение при дворе… — Буагильбер при этом поглядел на леди Ровену, которая сидела по правую руку от своего воспитателя, Седрика из Ротервуда. Далее храмовник стал делиться своим хитрым планом, чем привел де Браси в восторг от такой идеи. Буагильбер решил отложить обсуждение деталей на потом, так как теперь было слишком много свидетелей его хитроумного замысла. Морис одобрительно кивнул и отпил вино из своего кубка, поглядывая на леди Ровену с неприкрытым интересом. Пока пир продолжался, Фрон де Беф направился в лагерь, где были расположены рыцарские шатры и повозки. Он приказал слугам отдыхать, а оруженосцам — проверить коней и оружие и потом тоже укладываться спасть. Сам же грозный рыцарь не мог уснуть и просто сидел перед своим шатром с задумчивым видом. Даже полученный выкуп и кони проигравших рыцарей его не радовали. Барон с силой ударил рукой по толстой опоре своего шатра и хотел добавить еще, но вовремя опомнился, понимая, что если так пойдет и дальше, он сам себя лишит ночлега. Сейчас его терзали сожаление и досада оттого, что он отдал Амиру Мальвуазену. Фрон де Беф не мог найти себе места — ему не хотелось спать, наливаться вином ему тоже не хотелось. Его просто грызло изнутри это странное, непроходящее чувство, которому он сам не мог найти объяснения. Ему вдруг захотелось пойти к Филиппу, именно сейчас, и отобрать у него ту, которая ему не принадлежала. Вернуть хозяину его собственность. Он сжал кулаки и выругался, а потом резко развернулся от шатра и затянул на себе покрепче пояс с кинжалом и двуручным мечом, намереваясь идти к Мальвуазену. В нём всё кипело и бушевало. Но неожиданно Реджинальд заметил при свете факелов у входа в свой шатер знакомую тонкую фигурку — это была Амира.***
Девушка направлялась прямо в шатры, отведенные для ночевки прислуги. — Куда направляешься, да еще ночью? Неужели Филипп отпустил тебя так рано? — Низкий голос барона напугал сарацинку, но девушка удержалась от крика. Фрон де Беф уставился на Амиру, уперев руки в бока и прищурив глаза, словно пытаясь разгадать причину столь быстрого возвращения своей служанки. — Спроси своего друга, — ответила она, стараясь сохранять спокойствие. — Могу я пойти спать? — Ладно, ступай, — ответил барон, чуть помедлив и проводив её таким же пытливым взглядом, пока фигурка сарацинки не скрылась за пологом шатра. В душе Фрон де Беф был рад её скорому возвращению. На другой день саксам повезло чуть больше, и победа досталась им. А после окончания турнира и вручения наград достойным победителям была выбрана королева любви и красоты. Лучший боец второго дня — Уилфред Айвенго — сделал свой выбор: это была леди Ровена, будущая супруга саксонского победителя. Лучшими бойцами среди партии рыцарей-зачинщиков были выбраны сразу двое — ими оказались рыцарь ордена Храма Бриан де Буагильбер и барон Реджинальд Фрон де Беф. Поскольку рыцарям-храмовникам, согласно их уставу, было строго запрещено участвовать в подобном развлечении, принц Джон, зная о приезде гроссмейстера ордена, опасался навлечь на Буагильбера наказание. Поэтому, посовещавшись со своими приближенными, он решил отдать приз другому лучшему бойцу предыдущего дня — сэру Реджинальду Фрон де Бефу. Рыцарь с радостью принял прекрасного боевого коня и новые доспехи редкой испанской работы, но когда ему, как и Уилфреду, предоставился шанс выбрать даму сердца и назвать её лучшей после королевы любви и красоты, Фрон де Беф отказался от подобной чести, сославшись на добрую память о своей умершей жене. Многие были удивлены таким поведением столь беспринципного и жесткого человека. Единственным, кто не сомневался в поступке своего старого друга, был Бриан де Буагильбер, который еще накануне, во время пира, догадался об истинных мыслях барона. Храмовник то и дело поглядывал в сторону запряженных обозов и снующих слуг Фрон де Бефа, которые готовились к скорому отъезду, а еще его проницательный взгляд то и дело задерживался на сарацинской служанке барона. По завершению турнира, на другой день, все отправились восвояси. Фрон де Беф — в свой замок Торкилстон, Филипп де Мальвуазен — к себе. Впрочем, он не стал сообщать подробности своей встречи с Амирой, а уж рассказ о том, как он попал впросак, пытаясь овладеть прелестями восточной красавицы, и вовсе бы вызвал взрыв всеобщего хохота среди друзей. Поэтому Филипп не спешил делиться подробностями. Саксы вместе со своим победителем, Уилфредом Айвенго, отправились в Ротервуд. Тем временем, Морис де Браси и храмовник поспешили каждый, как могло показаться со стороны, по своим делам. Де Браси должен был выполнять обязанности при принце, а Буагильбер — возвратиться в ближайшую прецепторию своего ордена; его путь лежал в Темплстоу. Казалось, всё закончилось, и ничто не предвещало беды… *** Спустя несколько дней Фрон де Беф со своими людьми прибыл в замок. Барон был доволен, так как во второй день турнира его лесничий и лучший стрелок во всей округе, Губерт, выиграл состязание среди большого количества участников. Реджинальд был в хорошем расположении духа и сразу же после возвращения занялся делами, не требующими отлагательств, вместе с Сен-Мором и Жилем. Нужно было построить дополнительные укрепления в виде очередной башни, а еще выкопать ров рядом с владениями, которые ранее принадлежали Уилфреду и которые теперь были окончательно отданы Фрон де Бефу. Барон прекрасно понимал, что саксы не оставят его в покое просто так и что теперь ему следует быть начеку, ревностно охраняя свои новые земли. Было необходимо разработать план строительства, выделить средства и привлечь дополнительное количество людей. Для последнего Фрон де Беф приказал Сен-Мору нанять их в Йорке, а заодно отправить послание командиру его наемного войска. В замке хоть и были воины, но не столь много, как бы хотелось барону. Так прошла еще одна неделя. Один день ничем не отличался от другого. Амира, как казалось, привыкла к местным обычаям, заведенному в замке порядку и никак не противоречила своему хозяину и не просила более ни о чём. Она казалась тихой и выполняла все поручения Фрон де Бефа и Сен-Мора. Но всё чаще и чаще, когда сарацинка прислуживала рыцарю за столом, барон обращал на неё внимание, то и дело заговаривая с ней о разном, но о том, что интересовало лишь его. Мнение Амиры по тому или иному поводу, как и прежде, не имело для Реджинальда никакого значения. Он только посмеивался в ответ, когда девушка пыталась высказать свое представление о мире или тех или иных событиях, иногда изъясняясь на ломанном французском. Тогда барон усмехался и тут же одергивал сарацинку, нетерпеливо поправляя её произношение. Но, как и опасалась Амира, так не могло продолжаться вечно. Этот мужчина был хищником по своей сути, всегда привыкшим брать всё то, что мог пожелать. Восточная невольница не стала исключением. В один из тихих летних вечеров, закончив ужин и отослав слуг, Реджинальд пожелал, чтобы сарацинка сопроводила его до своих покоев. Ей ничего не оставалось, как исполнить приказ хозяина. — Хочу посмотреть, как ты живешь. Нравятся ли тебе твои покои, — говорил барон, ступая крупными шагами за спиной Амиры и уверенно направляясь за ней. Девушка ступала мягко, почти неслышно и несла перед собой зажженную свечу. Темные коридоры и крутые каменные лестницы Торкилстона могли стать опасной ловушкой в темноте. — С каких это пор господину интересна жизнь его слуг? — Амира подняла на барона удивленные глаза. Фрон де Беф не ответил ничего, лишь резко и неожиданно зажал рот своей служанке, а потом, перекинув хрупкое тело через плечо, понес в свои покои, предварительно наступив на выпавшую из рук сарацинки свечу. Ловушкой оказались вовсе не темные коридоры Торкилстона…***
— Тише-тише, малютка. Я хочу немного побыть с тобой; последнее время ты не произносишь ни единого слова, если только я сам не заговорю с тобой. — Низкий голос барона заставил девушку задрожать. — Вот мы и пришли. — Зачем… — начала было сарацинка, но продолжать расспросы были глупо и бессмысленно. Фрон де Беф зашел в свои покои, отпуская невольницу и запирая за собой дверь. Неприятный холодок пробежал по спине Амиры. Она быстро оглядела комнату, богато украшенную военными трофеями и гобеленами, в надежде найти какое-нибудь средство, чтобы защититься в случае необходимости. Но всё оружие, которое могло бы послужить её замыслам, висело слишком высоко, да и было довольно тяжелым для тонких слабых женских рук. Фрон де Беф повернулся к своей сарацинской невольнице. Его черные глаза загорелись, словно угли, на которые дунули из мехов кузнеца. — Иди ко мне, — тихо сказал барон, заключив свою служанку в объятия. — Наконец-то я могу почувствовать себя спокойно. Лишь ты мне даришь этот покой. Амира хотел что-то сказать, стараясь отдалить от себя руки мужчины, но поцелуй прервал её речи и намерения. Это был не лишенный определенной нежности поцелуй. Сильные руки Реджинальда медленно обвились вокруг её хрупкого стана. Где-то в соседних покоях продолжала играть музыка, и приятный голос трубадура звучал спокойно и возносился куда-то под высокие своды замка, растворяясь в воздухе и отдаваясь эхом… Звуки инструмента действительно дарили покой и расслабляли. В Торкилстоне редко когда можно было услышать столь приятные для слуха песни, барон никогда не устраивал подобного, считая трубадуров никчемными людьми, не способными ни на что другое, кроме как соблазнять знатных дам своим глупыми песнями, играя и кривляясь без меры. Но теперь что-то изменилось, и спустя неделю, к всеобщему удивлению, Фрон де Беф приказал доставить к себе в замок одного из лучших трубадуров для услады слуха гостей и чего-то еще. А чего — никто не знал. Теперь Амира понимала, для чего барон приобрел этого музыканта. Девушка любила музыку, а парой и сама бралась за ситару*. Это не укрылось от внимательного взгляда Фрон де Бефа. Он видел, как девушка оживлялась при звуках музыки, а её глаза загорались радостными огоньками. Спустя несколько дней Реджинальд сам преподнес ей красивую ситару в подарок — этот инструмент был искусно выполнен из лучших пород дерева, а его дека была красиво разукрашена причудливыми узорами. Эта была неожиданная и приятная радость для сарацинки. Сейчас барон был спокоен и доволен. Он еще никогда не был в столь приятном расположении духа, близость прелестного нежного создания будоражила и одновременно успокаивала Реджинальда. По его телу разливалось какое-то тепло, а его взгляд всё чаще сосредотачивался не только на лице служанки. Его крепкие руки, словно стальные тиски, сжимали хрупкое тело, а восставшая плоть мужчины красноречиво свидетельствовала о куда большем желании, чем о простом поцелуе. — Амира… — шептал Фрон де Беф. — Моя, только моя… — Его шепот становился всё тише и переходил в нескончаемые поцелуи. — Я желаю тебя… — Нет, нет… Не смей меня трогать! — Она пыталась сопротивляться, но всё было напрасно. Стараясь отдалить от себя его горячие требовательные губы, его обжигающее дыхание, смешанное с вином, его руки, будто путы, овладевшие её телом и не желающие отпускать. Что она могла сделать против мужчины, обладающего нечеловеческой силой, против могущественного воина, перед которым трепетали самые смелые? Что она могла противопоставить ему, кроме силы, которой у неё не было? — Я хочу быть с тобой! Хватит! — Барон разозлился и потащил Амиру в сторону камина. — Пусти меня! — кричала несчастная, тщетно вырываясь из стальной хватки. — Лучше убей! Убей меня… — У меня и в мыслях нет убивать тебя, чего ты боишься? — Реджинальд увлек её на шкуры, которые лежали рядом с горящим камином. Его темные глаза полыхали огнем, а яркие языки пламени от камина отражались красными всполохами на его лице, покрытым шрамами. — Ты ведь уже не ребенок, ты принадлежишь мне, вся без остатка. С головы до ног. Или ты думала, если я оставил тебя себе, буду кормить тебя за твои красивые глазки и твой дерзкий нрав? Я имею на тебя все права. Хватит играть со мной! Если бы ты хотела умереть, ты давно бы это сделала, и никто не смог бы тебе помешать. Но ты жива, и это значит, что-то тебя да держит на этом свете! — Лучше смерть, чем то, чего ты хочешь от меня добиться… Окажи мне великую милость. — Глаза сарацинки наполнились слезами. — Отнять у тебя жизнь, у той, что спасла меня? Ты не знаешь того, что я хочу от тебя и что могу дать тебе взамен, — ответил Фрон де Беф, осторожно касаясь её щеки, словно пытаясь стереть с её лица невидимые слезы. — Я и сам не знаю, не знаю, почему меня влечет к тебе. Никогда мне еще не приходилось испытывать подобного чувства, ни к кому на этой проклятой грешной земле. Да, я желаю обладать тобой, как женщиной, но… Не знаю, как тебе объяснить, я испытываю что-то очень странное, чего не испытывал еще ни к одной живой душе. У меня было много женщин, я, не задумываясь, брал всё, чего хотел, если не добровольно, то силой. С тобой всё иначе… Не знаю, что это… Я богат, очень богат и могу осыпать тебя золотом с головы до ног. Ты будешь носить самые дорогие одежды, есть лучшую пищу, твои желания буду исполняться. Если ты хочешь сказать, что я пытаюсь купить тебя, словно рабыню на рынке, — мне всё равно, ты уже моя, по закону всех времен. — А как же твоя жена? — неожиданно вырвалось у сарацинки. Амира уже успела пожалеть о вылетевших так некстати словах, но было поздно. — Что жила в тех покоях, где теперь живу я… — Жена… Она умерла, очень давно. Тебе рассказал Филипп или храмовник? Ну да это всё равно, — ответил Реджинальд и глубоко вздохнул, его глаза приобрели задумчивый оттенок. — Я был молод, очень молод, и это была необходимость. Моему отцу был нужен способ присоединить богатые земли к нашим владениям. Брак для меня был прежде всего долгом и необходимостью по укреплению наших сил и полезных связей. И еще возможностью наплодить наследников всего того богатства, которое принадлежит Фрон де Бефам. Но так случилось, что, прожив с молодой женой не более трех лет, я стал вдовцом. Наследников она мне не подарила… — Позволь спросить тебя, господин? — осторожно вымолвила она, опасаясь прогневить вспыльчивого барона. — Спрашивай, раз зашел подобный разговор, — ответил Фрон де Беф странным для него смиренным тоном. — Ты любил ее? — спросила Амира в надежде, что сердце этого человека не такое жестокое, как могло показаться с самого начала. — Нет, — ответил барон с ноткой равнодушия. — Она меня тоже не любила, но я уважал её, как госпожу моего дома и моих земель, как мать моих будущих наследников. Она была мне верна до самой смерти. Эта была достойная женщина из древнего норманнского рода. Мне было очень жаль потерять её. А после… Я больше не думал о женитьбе. Мой отец взял меня с собой покорять эти холодные английские земли. Спустя какое-то время я стал единственным господином этих земель и всего того, что принадлежит нашему роду. А у тебя был возлюбленный? — У меня был муж, — тихо ответила сарацинка, задумавшись о чём-то и оставив попытки вырваться из рук Реджинальда. — Вот как. Я и не знал, что моя служанка — вполне взрослая замужняя дама. — Фрон де Беф улыбнулся, поцеловав её руки. — Он погиб? Что случилось с твоим мужем? — Мы были женаты всего несколько месяцев… Он был благородным и добрым человеком… — Амира посмотрела на разгорающиеся языки пламени в камине. Её взгляд стал грустным и задумчивым. — Да, он погиб… Вот тогда-то наша семья и приняла решение уехать… Я отправились вместе с ними. А потом… Ты и сам знаешь, что было потом. — Ты любила его? — спросил грозный барон, глаза которого внимательно следили за выражением лица сарацинки и как будто смягчились, глядя на её грустное личико. — Нет, но он уважал меня, был добр и заботился обо мне. Это не так уж мало. Я была ему верной женой, — ответила Амира, продолжая глядеть на яркие языки пламени. — Значит, твоя потеря была хоть и печальна, но не так тяжела, как и моя, как если бы мы любили своих избранников… — неожиданно тихим голосом проговорил Фрон де Беф, снова притягивая к себе девушку. — Ну всё, хватит разговоров, иди ко мне. С этими словами рыцарь схватил испуганную сопротивляющуюся девушку и подмял её под себя, перехватив её тонкие запястья одной рукой. Его губы впились в её рот, не позволяя ей кричать. Амира еще пыталась отбиваться какое-то время, пытаясь вывернуться и освободить руки, но каждое движение лишь раззадоривало барона, его темные глаза разгорались всё больше, его руки сжимали её всё крепче, оставляя кровавые подтеки и полосы на нежной смуглой коже. Ей всё казалось странным и страшным сном, лишь гулкие звуки собственного сердца отдавались в висках набатом… Наконец, осознав тщетность попыток освободиться из крепкого плена стальной хватки Реджинальда, обессилев и, как показалось самому рыцарю, смирившись со своей участью, Амира обмякла и перестала шевелиться. Реджинальд разорвал на ней верх платья и какое-то время смотрел на её полуобнаженное тело жадными горящими глазами, а потом снова навалился на Амиру, впиваясь в её нежную шею, словно хищник в горло трепещущей лани, которую загнал в лесу и теперь жаждет кровавой трапезы. По её лицу катились горькие слезы, но, похоже, Фрон де Беф не собирался останавливаться на достигнутом и продолжил задуманное, расстегивая свой кожаный пояс и отбрасывая вместе с ним ножны с кинжалом в сторону. — Ну же, перестань плакать, — шептал он, ослабив хватку и целуя обнаженные плечи и грудь своей невольницы. — Меня сложно разжалобить, а тем более слезами. Если я захочу взять что-то, ничто мне не помешает. Но ты — совсем другое… Поцелуй меня, глупенькая моя… Ами… Малютка, мой маленький олененок с бездонными глазами… Ты моя… Только моя… Теперь я буду заботиться о тебе… В этот вечер ничто не помешало Реджинальду Фрон де Бефу осуществить свое грязное желание. Легкий летний ветер проникал в полуоткрытое окно, а на синем темном небе рассыпались звезды. Было тихо. Огонь отбрасывал языки пламени на каменные стены покоев барона, увешанные гобеленами и трофеями. Лишь тихие всхлипы и глухие стоны, похожие на рычание дикого зверя, нарушали тишину, да звуки песни менестреля, который играл приятную мелодию в дальних покоях, умело перебирая струны на ситаре.