***
Амира проснулась поздно. Был почти полдень. Солнце уже стояло в зените, а его теплые лучи нещадно щекотали её лицо, заставляя открыть глаза. Девушка с большим трудом приподнялась на постели. Тело её болело — руки были сплошь в синяках и кровоподтеках. Красные борозды охватывали её тонкие запястья. Всё ломило, и каждое движение отдавалось тупой саднящей болью, которая сворачивалась в тугой узел и закручивалась где-то в животе… Шея, грудь и живот — всё было в синяках и укусах. Казалось, что каждая клеточка её тела кричит о том позоре, которому она подверглась прошлым вечером и ночью. Амира застонала, прикрывая своё истерзанное тело легкой простыней. Она зажмурилась, тщетно пытаясь прогнать от себя ночные видения, напоминавшие ей о Фрон де Бефе, о его сильных, словно железо, руках, о его горячем дыхании с примесью вина, его низком хриплом голосе, его бешеных ласках, больше похожих на звериные, чем на людские… — Вот и всё, вот и всё… Мой маленький Юсуф… — проговорила сарацинка, едва шевеля губами. — Твоя сестра опозорена и позволила себе так легко сдаться… Всё было напрасно… Я так и не смогла отомстить за тебя, так и не смогла убить этого зверя… Прости меня, прости… Казалось, она впала в какое-то оцепенение. Её взгляд будто застыл, а по лицу безвольно текли слезы, без остановки, такие горькие и теплые… Девушка с трудом поднялась на ноги, вставая с широкой постели с роскошным балдахином. — Надо же, не побрезговал принести меня сюда… — смахнув слезы, проговорила Амира, ступая на каменные плиты пола босыми ногами. Её отрешенный взгляд теперь был сосредоточен. Темные глаза искали единственное спасение среди этого ужаса, безнадежности, отчаяния и позора — они искали кинжал, чтобы одним ударом положить конец всем страданиям и мучениям. Всё было напрасно… Наконец, Амира увидела на стене среди других трофеев то, что ей было нужно. С большим трудом ей удалось придвинуть стоящее у камина кресло, по которому она взобралась на стол, скинув ногой тарелку с фруктами. А уже оттуда, превозмогая боль во всем теле, встав на цыпочки, она дотянулась до того самого кинжала. Выхватив его из ножен, Амира соскочила со стола и направилась в сторону большого окна в покоях Фрон де Бефа. Оттуда открывался прекрасный вид на поля и сады, птицы радостно щебетали, хватая на лету мелких мошек, возносясь в бирюзовую высь летнего высокого неба. Где-то вдалеке работали крестьяне, суетились рядом со своими телегами слуги, вдалеке зеленели леса, а солнце согревало и дарило новую жизнь. Всем. Всем, кроме самой Амиры.***
— Где моя служанка? — стальной низкий голос барона заставил слуг вздрогнуть, когда Фрон де Беф, сидя за завтраком в большом зале замка, не обнаружил Амиру среди других. Все молчали. Никто не видел девушку с прошлого вечера, а из покоев она по-прежнему не выходила. — Сен-Мор, — рявкнул Фрон де Беф, обращаясь к своему помощнику и верному оруженосцу, который завтракал вместе с ним в это утро. — Ты уже закончил свою трапезу, пойди и посмотри, где Амира. Она должна была прислуживать мне за столом. — Да, мой господин — Сен-Мор тут же поднялся со своего места — Привести девицу к вам, когда найду? — Да. Будет сопротивляться — можешь привести силой. — Недовольство барона нарастало вместе с беспокойством, он прекрасно помнил о прошлом вечере и о том, что потом случилось ночью в его покоях. Но вести, принесенные ему верным Сен-Мором, барона не обрадовали. Мысли о том, что невольницы нигде нет, подстегнули Фрон де Бефа, будто шпорами. — Её нигде нет, мой господин. Ни в её покоях, нигде… — робко ответил Сен-Мор, виновато поглядывая на разъяренного барона. — Проклятье! Не спускать мост, пока сам не прикажу! — рявкнул Реджинальд и сам пошел в свои покои, ускоряя шаг. Его мысли сводились к одной, тревожной и беспокойной. Эта мысль жгла ему виски. Немало зная о сарацинах, Фрон де Беф уже пожалел, что оставил девушку наедине со своим горем и позором. Ужасная догадка пронзила его, словно стрела, — Амира могла кинуться с башни замка, не снеся такого позора. Реджинальд влетел в свои покои, обнаружив лишь смятую простыню на полу. Его глаза мигом уловили лежащие рядом с простыней ножны… — Дьявол! — выругался Фрон де Беф. — Проклятье, лучше бы я продал тебя на самом деле, как советовал мне Альберт де Мальвуазен! Амира! Амира, где ты?! Проклятье… Ноги сами вели Реджинальда в соседнюю дозорную башню, откуда вел выход на одну из замковых стен. Поднявшись на стену, Фрон де Беф увидел свою служанку, одетую в свое порванное платье и сидящую у самого основания одного из толстых зубцов стены, образующего небольшой уступ для лучников. Амира плакала и всё еще держала в руках кинжал. Руки её дрожали, она тихо всхлипывала и что-то шептала. Барон прислушался и затих, ему всё же удалось разобрать её слова. — Мы приходим в этот мир одни и уходим в полном одиночестве. Во мглу, в туман, в ночь, в тишину… Наша душа только тогда обретает покой и отбрасывает тень обреченности, когда нас более ничего не связывает. Мы обретаем истинную свободу лишь после смерти. Всё плохое, как и хорошее, остается позади нас, отпуская и растворяя воспоминания в облаке из грез, надежды и несбыточных мечтаний, людской суеты, бессмысленной погони за сокровищами и благами мира. Всё проходит и встает на свои места, но лишь тогда, когда мы собрались уходить. Лишь тогда, когда смерть забирает нас и мягко укрывает своими темными крыльями от всего того, что нас так тревожило. Только смерть может дать нам настоящую свободу, и только смерть может нам дать новую жизнь… — Глупая! Я думал, ты сильнее, чем кажешься, но, видимо, я ошибся, — выпалил Фрон де Беф. Он в два шага очутился рядом с сарацинкой и одним ловким движением забрал у неё кинжал. — Зачем? Ты даже толком не знаешь, как с этим обращаться, а туда же… Амира ничего не ответила и продолжала глядеть куда-то вдаль, а слезы по-прежнему струились у неё из глаз. Казалось, ей было всё равно, что с ней сделает барон. — А ну-ка, иди сюда. — Реджинальд подхватил её на руки, тонкую, хрупкую, легкую, как пушинка, и понес в свои покои. — Всё, всё, не плачь больше. Ты мне не девочкой досталась, да и, поверь, это бы всё равно с тобой приключилось, если бы ты досталась не мне, а тому же Мальвуазену. Почему ты согласилась на позор, да еще из-за дохлого сакса, тогда как мои ласки и мое внимание тебе поперек горла? Амира молчала и не могла унять слезы. — Ну хорошо, всё, всё, перестань, прошу… — Фрон де Беф мигом опустил девушку на свою широкую кровать и стал умывать её заплаканное лицо из кувшина с чистой водой, проводя своими грубыми, жесткими пальцами по её нежному смуглому личику, которое теперь было бледнее, чем обычно, когда сарацинка чего-то пугалась. — Я даже не могу убить себя… Не смогла… — тихо произнесла она наконец, позволяя рыцарю умыть себя. — И хорошо, что не смогла, — отрезал барон, который начинал сердиться, но с каждым взглядом в темные глаза невольницы его злость куда-то отступала, и ей на смену приходили совсем иные чувства. — Зато довольно ловко пырнула ножом того ублюдка в лесу! Никогда не забуду. Я вижу, вижу ясно — тебе никогда не приходилось никого убивать. Для этого нужна смелость, поверь мне. А что не смогла убить себя… Тем лучше… Не бери на душу столь страшного греха… Раз Господь всё же оставил тебя в живых после осады, после Палестины… После всего… Только не ты… Мне было бы грустно без тебя. Не отвергай меня, раз уж так сложилось, и твоя судьба — принадлежать мне. Некоторые благородные дамы были бы рады и сочли за честь, удели я им должное внимание… — Так что тебе мешает делать это с ними? Оставь меня, гнусный убийца и насильник! Брось с башни или утопи в реке! Что тебе за радость мучить и унижать меня? — Амира из последних сил оттолкнула от себя его руки. — Потому что меня влечет именно к тебе. Сам не знаю, почему. Тебе нужно переодеться. Новая чистая одежда там, за ширмой. — Реджинальд отошел к окну и поглядел на горизонт. Странно, но его не разозлили слова сарацинки. Ему вдруг самому стало не по себе от того, что он совершил накануне. Еще никогда барон не раскаивался в содеянных грехах или преступлениях. Всё, что он когда-либо совершал, было для него привычным, а его собственное желание — законом. Сейчас всё было как-то не так. — Я не могу даже представить, что кто-то другой сможет обладать тобой так, как я. Знаю, что именно я для тебя несчастье и злой рок, но я никогда не смогу расстаться с тобой. Можешь воспринимать меня как пожелаешь, но ты навсегда останешься здесь, в Торкилстоне, подле меня. Пока смерть не разлучит нас. Сказав эти странные и страшные слова, барон вышел, забрав с собой кинжал.***
С тех пор Фрон де Беф больше не расставался со своей служанкой. Барон брал её с собой даже на охоту, а иногда просто сажал на своего коня и отправлялся в лес прогуляться и побыть в одиночестве, без оруженосцев, слуг или личной охраны, но с ней одной… Амира стала неотъемлемой частью его жизни. Спустя какое-то время все привыкли к такому положению вещей, и уже никто не удивлялся тому, что, куда бы не отправился Реджинальд — будь то охота, турнир, поездки в Йорк или визит к друзьям — его всегда сопровождала любимая сарацинская служанка. Амира и впрямь будто смирилась со своей участью и больше не предпринимала попыток свести счеты с жизнью. Но что-то надломилось в ней, она стала другой. Навсегда.***
Спустя несколько недель в Торкилстон приехали давние друзья барона Фрон де Бефа — Бриан де Буагильбер и Филипп де Мальвуазен. Первый остановился у Реджинальда погостить, так как прошлый визит был прерван турниром, а потом скорым приездом магистра оредна Храма. После того, как Лука де Бомануар покинул прецепторию Темплстоу, храмовники возвратились к прежней веселой жизни и находились в более свободном состоянии, нежели в присутствии своего магистра. Филипп же приехал к барону, чтобы решить некоторые совместные дела и поохотиться вместе с дорогим другом, но мысли о прелестной сарацинке, об унижении и отказе не покидали голову рыцаря и лишь распалили в нём еще большее желание заполучить восточную красавицу во что бы то ни стало. Лаской или угрозами, дорогими подарками или может… даже похитить красавицу? Филипп не исключал и такого исхода дела, в том случае, если ему не удастся привлечь Амиру чем-то другим. Страсть и дикое желание жгли рыцаря, никакая другая женщина не утоляла его помыслы, ничто так не разъедало его изнутри, как постоянные мысли о сарацинке. Ночи его были нестерпимы и томительны. Не раз он представлял Амиру в своих объятиях; то она ласково обнимала его шею своими тонкими руками, то её смуглое гибкое тело, приоткрывшееся перед ним в полумраке, заставляло кипеть его разум. Ночные видения, которые всё чаще преследовали Мальвуазена, не давали ему спать, есть и даже охотиться, как раньше. Везде несчастный видел лишь её. Темные глаза сарацинки не могли сравниться ни с чем, по мнению Филиппа, ни с одним драгоценным камнем, ни со звездами на небе. Наконец, когда всё это сделалось для Мальвуазена невыносимым, он решил проговорить открыто со своим другом и соседом. А может, попытаться выкупить её у барона? Фрон де Беф наверняка предложит за неё немалую цену, но затея того стоила. Всё это настолько распалило кровь Мальвуазена, что в один из вечеров, когда друзья собрались за ужином в Торкилстоне, Филипп решил играть в открытую. — Ты что-то хотел мне предложить, Филипп? — спрашивал Реджинальд, отпивая из своего кубка в ожидании нового блюда. Оленина удалась на славу, и слуги уже несли угощение на большом серебряном блюде. — Да, друг мой. Полагаю, что моё предложение будет выгодно нам обоим, — улыбнулся Мальвуазен, глядя на Амиру, которая послушно стояла рядом с креслом Фрон де Бефа с кувшином вина в руках. — Так что же? — Темные глаза Фрон де Бефа загорелись, ему было интересно услышать, что ему предложит Мальвуазен. — Я бы хотел купить твою сарацинскую рабыню, Реджинальд, — начал Филипп, и его глаза тоже загорелись, будто у волка, который почуял близкую добычу. — Тебе всё равно её держать накладно, да и ты сам говорил, что хочешь её продать. Я не против её купить. — Нет, Филипп, — резко прервал его Фрон де Беф, сжимая кубок в руках. — Я пожалел тогда, что отдал тебе Амиру, я сдержал свое слово ради друга. Но продавать её я не собираюсь. Никому. Буагильбер, который присутствовал при этом, сидя за столом по правую руку от Фрон де Бефа, внимательно наблюдал за Мальвуазеном-старшим и уже было взялся за меч, чтобы постараться предотвратить назревающую ссору. Но в разговор храмовник не вмешивался. — Послушай, Реджинальд, зачем тебе эта девка? Она и так, вон ветер подует — едва на ногах держится, она и в хозяйстве-то едва успевает поворачиваться, — продолжал Мальвуазен, не замечая, как в глазах Фрон де Бефа вспыхнуло пламя ревности. — Я дам тебе за неё хорошую цену. Я заплачу за неё золотом! — А тебе она сдалась за каким чертом? Я сказал: этого не будет! И не проси! — Барон побагровел, сжимая кубок еще крепче. — Эта женщина не продается. Ты можешь просить меня о чём угодно, Филипп, но не о ней! — А мне ничего другого от тебя не нужно! — вспылил Мальвуазен, вскакивая из-за стола. Его кубок полетел на пол, а красное вино разлилось по каменным плитам. — Продай мне девку, Реджинальд! — Ты хлебнул не из той бадьи сегодня утром? Или упал на охоте с коня в бочку с саксонским пойлом? Ты всё слышал, Филипп! Повторять я больше не намерен! — рявкнул Фрон де Беф, также поднимаясь со своего места. — Неужели ты, мой дорогой друг, готов спорить со мной из-за какой-то сарацинской шлюхи? — Глаза Филиппа пылали, а его руки сами тянулись к ножнам. — Ведь мы столько прошли вместе, и ты сам уступил мне её! — Но что-то не слишком долго она у тебя задержалась! — Барон еле сдержался, чтобы первым не достать меч из ножен. — Еще бы! — вмешался храмовник, рассмеявшись и старясь смягчить спор. Накануне Бриан всё-таки вытянул из Мальвуазена правдивые подробности о встрече с Амирой. Стоило ему лишь напоить Филиппа в одном из кабаков, еще до того, как они отправились к Фрон де Бефу, как у того быстро развязался язык. — Ведь девка сама тебя чуть не убила, да еще и сбежала от тебя! Действительно, Филипп, на кой черт тебе такая бойкая девица, которая может напугать тебя ножом для фруктов? Тебе лучше поехать к монашкам! — Твоя строптивая девица вовсе не такая, какой может показаться на первый взгляд! Хрупкая и беззащитная, но нет! Ты еще наплачешься с ней, Реджинальд! Продай её мне — уж эту кобылку я сумею объездить, раз ты сам с ней не мог справиться еще в первый день! — Филипп вышел из себя и, казалось, был готов броситься на барона. Слуги и оруженосцы Фрон де Бефа обнажили мечи, опасаясь за хозяина. — Убирайся вон из моего замка, Филипп! Чтобы духу твоего здесь не было! Вон! — Фрон де Беф еле сдерживался, чтобы не достать оружие. Ссора переросла бы в побоище. Барон не желал становиться зачинщиком кровавой бойни и терпеливо выжидал, пока Филипп первый даст повод. — Что ж, друг мой, я уйду! Пусть будет так, как ты хочешь, — как будто смягчившись, ответил Мальвуазен-старший, сверкнув глазами, точно змея. — Но ты еще горько пожалеешь об этом. Что до тебя, сэр Бриан, ты опозорил меня, и это я тоже просто так не оставлю. Сказав это, Филипп де Мальвуазен в бешенстве, сыпля проклятьями на ходу, покинул Торкилстон вместе со своими оруженосцами и слугами. Никто не заметил легкую улыбку на губах сарацинской невольницы, продолжавшей стоять рядом с креслом барона. Солнце садилось в тучи, предвещая ночную бурю и грозу.