***
Следующий день был довольно прохладным и мрачным. Амира, которая часто прогуливалась в садах недалеко от Торкилстона, иногда заходила чуть дальше, чем располагалась кромка леса. Там, за садами, начинались охотничьи угодья, и местные крестьяне не совались в этот лес чаще, чем им дозволялось. Это был старый лес, который, казалось, тянулся без конца и края и был одним из самых темных и густых лесов. Здесь водилось множество разнообразной дичи и птиц. Поговаривали, что где-то в лесной чаще есть старое капище древних богов, оставшееся с тех времен, когда еще предки местных саксов поклонялись самому Одину и Тору. Это место было окутано легендами и страшными рассказами о том, что там пропадали люди, а само присутствие в этом месте любого доброго христианина могло навлечь проклятие или другую ужасную беду. Крестьяне туда ходить боялись, а если кто-то и забредал случайно, то после бежал в местную церквушку ставить свечи всем святым и защитникам слабых христианских душ. Фрон де Беф, как, впрочем, и многие его люди, не верил в подобные байки, но старался избегать этого странного и необычного места. Амира истолковала эти истории, услышанные от младших слуг, совсем иначе. Она всё чаще и чаще прогуливалась рядом с этим лесом, а иногда и вовсе ходила туда на прогулки. Юстес, хоть и не верил в подобные предрассудки и исполнял приказ своего господина — охранять и не спускать глаз с сарацинки, не ходил дальше ближайшей лесной поляны. Что-то неприятное и темное было там дальше, в лесной чаще. Поэтому, все раз за разом, когда Амира ходила на прогулку, Юстес оставался неподалеку, но не отваживался идти за ней дальше в лес. Не раз он и сам ругал себя за такое малодушие, а потом, перекрестившись, смело шагал в лесную чащу, дабы не потерять сарацинку из виду. Всё это очень не нравилось Жилю, который после отъезда Фрон де Бефа пуще прежнего невзлюбил Амиру. Он считал, что сарацинская ведьма околдовала его хозяина, а теперь плетет против него и остальных козни, а тянет её в лес нечистая сила, чтобы совершать свои колдовские обряды и встречаться с самим нечистым. Но, несмотря на свои догадки и открытое презрение к служанке, Жиль всё же не осмеливался как-то противиться прогулкам Амиры или наказывать её. Нарушить приказ хозяина было себе дороже. Так пускай эта проклятая ведьма делает, что хочет, но потом уж он-то расскажет Фрон де Бефу всё, как надо, и, возможно, у его господина наконец-то откроются глаза, и он погонит эту сарацинскую потаскуху из замка вон. А что же Амира? Она ни на миг не оставляла своих мыслей о мести и решительными шагами день за днем обдумывала свои действия. Она была близка к своей цели, как никогда. Ей ничего не стоило заколоть Фрон де Бефа ночью, пока тот спал рядом, ничего не подозревая. Она могла изготовить сильный яд из местных растений или лишить его разума, отняв таким образом жизнь. Но что-то её всё время останавливало, а что — она и сама не могла понять… Время шло, и её попытки не находили выхода или решения. А теперь… Ребенок, которого она носила под сердцем. Теперь всё было иначе — это событие полностью перевернуло её жизнь. Сарацинка не могла лишить жизни невинное дитя. Не было у неё ненависти к зарождающейся новой жизни, которая росла и росла с каждым днем, наполняя её всю желанием жить дальше, наполняя её смыслом и нечаянной радостью. Амира лишь жалела еще не рожденное дитя, ведь она догадывалась, как поступит его отец — наверняка Фрон де Беф отберет у неё ребенка, а, возможно, отдаст в ближайший монастырь, а после… После она больше никогда не увидит свое дитя, ту маленькую частичку, ради которой она почти оставила свои мысли о мести и бессмысленной злобе. Теперь ей ничего не нужно было — лишь бы её дитя было с ней и после рождения. Пусть её жизнь пройдет в ненавистном плену и она навсегда оставит мысли о свободе, но, возможно, её ребенок будет счастливее, чем она сама. Амира поклялась сделать для этого всё, что в её силах, лишь бы её невинное дитя обрело свободу и вольную жизнь. С этими мыслями она шла вдоль кромки леса, плотно закутавшись в простой тканый теплый плащ темно-синего цвета. За ней, на небольшом расстоянии шел верный Юстес, ведя под уздцы лошадь на тот случай, если Амира устанет и захочет вернуться обратно в замок. Девушка дошла до леса и повернулась к Юстесу. — Опять собралась в лес? — проворчал Юстес, недовольно одергивая лошадку. — Не сердись, прошу, — ответила Амира, глядя на него своими большими темными глазами. — Зря ты боишься туда ходить. Этот лес такой красивый и полон всего необычного… — Ага, как же! Еще не хватало, чтобы тебя задрали волки, а хозяин с меня потом шкуру спустит. — Юстес обиженно смотрел на сарацинку, но был не в силах запретить ей. Он видел, как она страдает и мучается, какая она хрупкая, одинокая и беззащитная. Юстес также знал, каков был его господин и что малютке наверняка достается куда больше, чем ему. — Что ж, ладно, только не ходи далеко, чтобы я видел тебя, хорошо? Да и потом, вроде бы гроза собирается… — наконец, согласился соглядатай, понимая, что для Амиры эти прогулки — единственная отдушина и радость. — Спасибо, Юстес, ты так добр ко мне. Я не задержусь, — тихо ответила сарацинка, слегка кивнув. — Я лишь дойду до поваленного дуба и вернусь обратно. Юстес кивнул и присел около большого раскидистого дерева, отпуская лошадь немного попастись. Амира направилась прямиком в лес, ступая мягко и почти беззвучно по траве и хрупким веткам кустарников, стелющихся до земли. Чем дальше она шла, тем больше ей хотелось уйти вглубь леса и оказаться на том самом таинственном месте, о котором столько говорили. Ей не было страшно, а наоборот — с каждым шагом она словно уходила от того горя и постылого плена. Она будто набиралась сил от самой природы. Но не просто так сарацинка любила ходить в этот лес и бродить возле когда-то поваленного грозой дуба. Она шла всё дальше и дальше, сжимая в руках кусок пергамента с несколькими строчками, который должна была спрятать как раз недалеко от того самого проклятого места, наводившего ужас на местных жителей. В этом небольшом клочке, пожелтевшем от времени, она прятала свою тайну, свое сокровище — свою месть, которую Амира всё же решила осуществить и теперь упорно и смело шла к последней грани, к последней черте, чтобы наконец свершить задуманное. Наконец, пройдя еще немного и оглянувшись, она дошла до того самого места. Это была небольшая, заросшая мхом и небольшими кустарниками поляна с остатками гигантских каменных валунов, напоминавших древние фигуры старых богов. Где-то крикнула сова, почуяв неладное. Сарацинка снова оглянулась — только бы Юстес не шел за ней — но никого не было. Тем временем тучи сгущались всё сильнее, а небо потемнело — собиралась гроза. Амира стояла в нерешительности, кутаясь в теплый плащ. Поднялся холодный ветер, всё больше напоминая о начале бури. — Что же это? — прошептала она, слезы сверкнули в её темных очах. — Почему я не могу этого сделать… Я поклялась отомстить за тебя, брат мой, а теперь стою, словно окаменевшая статуя, подобно этим древним истуканам северных богов. Что же мне делать? О, Всевышний, укрепи меня! Не могу… Не могу… Ведь теперь во мне зародилась новая жизнь, пусть от ненавистного пленителя, но это дитя ни в чем не виновато… Вдруг ей вспомнилась вся её жизнь. Её семья, которая неожиданно, словно немая картина, встала перед её глазами. Её дом, смеющийся младший брат, отец, снисходительно улыбающийся на его проделки, мать с теплыми лепешками в руках… Всё это ушло, улетучилось в один миг… Теперь она осталась одна, некогда свободная и гордая женщина, превратившаяся не по своей воле в покорное существо без роду и племени в чужой холодной стране, отданная во власть жестокого воина, пришедшего в её земли, чтобы грабить, убивать и брать силой всё, что заблагорассудится. В кого она превратилась? В загнанного зверька, живущего единственным желанием мести… Разве это жизнь? Нет. Так нельзя, так не должно быть… Ей хотелось кричать, сильно и пронзительно во весь голос, чтобы он достал до небес и до Всемогущего и Всевышнего, чтобы он сжалился над ней и забрал её к себе… Нет. Так нельзя, так не должно быть… Теперь она не одна, и её сердце бьется уже не ради мести. Руки её невольно прикоснулись к животу, словно защищая еще не родившегося ребенка. Амира, сжимавшая в правой руке кусочек пергамента, снова оглянулась, услышав какие-то голоса. Она еще раз посмотрела на каменные валуны и скомкала записку. Через мгновение сарацинка услышала звуки мечей и пронзительный крик Юстеса…***
Амира вздрогнула всем телом и, бросив кусочек смятого пергамента на траву, бросилась вон из леса. Добежав до лесной кромки, она уже отчетливо слышала звуки битвы. Спрятавшись за деревом и кустами, Амира всё же осторожно выглянула, чтобы понять, кто на них напал. Разгадка не заставила себя ждать — это был сам Филипп де Мальвуазен и его люди. — Что, пес, отвечай сейчас же, где девка! — орал взбешенный Мальвуазен, обращаясь к раненому Юстесу. — И не вздумай мне врать, иначе я буду резать тебя по кускам прямо здесь и до тех пор, пока ты не скажешь, где Амира! Все знают, что ты не отходишь от неё не на шаг, что твой хозяин приказал тебе беречь её, как зеницу ока, как самое дорогое сокровище! — Будь ты проклят… — еле прохрипел раненый Юстес, сплевывая кровь. — Я никогда не предам своего господина… — Идиот! За кого ты собрался умереть? За сарацинскую шлюху? — рассмеялся Филипп. — Привязать его к седлам! Посмотрим, как ты запоешь, когда кони понесут, — прошипел он, вновь обращаясь к Юстесу. Проворные слуги схватили несчастного и привязали к седлам коней. — Спрашиваю в последний раз: где девка? Иначе тебя ждет долгая и мучительная смерть, а все ваши поля сгорят дотла! Посмотрим тогда, какова будет благодарность твоего господина! Он не оставит не единого живого клочка на ваших спинах! — Филипп смеялся, а его рот растянулся в омерзительной страшной улыбке, напоминающий оскал дикого зверя. — Ну! Отвечай! Юстес ничего не ответил, а лишь, собравшись с последними силами, плюнул прямо в лицо Мальвуазену. — В поле! — рявкнул Филипп с остервенением и злобой, вытирая лицо от крови. Он махнул рукой, отдавая страшный приказ. Кони понеслись во весь опор, всадники подгоняли их плетьми, чтобы животные бежали еще быстрее. Крики Юстеса разнеслись по всем полям. А когда кони и всадники вернулись, на несчастном не осталось и живого места. Амира от ужаса зажала руками рот, чтобы не закричать и не выдать себя, даже прокусила руку до крови. Дикое кровавое зрелище предстало перед её глазами — на свою беду Юстес оказался крепким и был еще жив, когда его наконец отвязали от коней и, с оторванной рукой и одним вытекшим глазом, стали привязывать к ближайшему дереву. — А ты крепкий малый! — усмехнулся Филипп. — После такой «прогулки» мало кому удается выжить. И знаешь, я могу сохранить тебе твою ничтожную жизнь, если ты всё же скажешь мне, где девчонка. Юстес молчал и с ненавистью глядел на Филиппа единственным оставшимся глазом. — Что ж, тогда мне придется сдержать свое обещание, — проговорил он с некоторой досадой. — Арно, отрежь ему оба уха и нос для начала, а потом поглядим, можно ли будет сделать из него подстилку для собак на конюшне. С этими словами Филипп выпрямился в седле и продолжал ухмыляться, глядя, как его люди издеваются над раненым и полуживым Юстесом. Несчастный больше не проронил ни слова, даже когда Арно мастерски отрезал ему второе ухо. — Прекратите! Хватит! Опустите его! — Неожиданно позади Филиппа раздался пронзительный женский голос. Это была Амира. Не стерпев более издевательств и жестокости, она всё же вышла из своего укрытия. — Моя красавица… Сокровище мое… — пошептал Филипп и спустился с коня, отдавая приказ своим воинам не приближаться к девушке. — Наконец-то. Его темно-зеленые глаза сверкали, губы расплывались в довольной и восхищенной улыбке, сам рыцарь будто просиял и уже не казался таким, каким был еще минуту назад. Животный оскал сменился на благостное выражение лица. — Прошу, отпустите его! За что вы мучаете его? Изверги! Если ты ищешь меня, франкский пес, — я здесь! — Амира подскочила к Арно и с силой оттолкнула его от полумертвого Юстеса. Арно хотел было замахнуться на Амиру и ударить, но Филипп мгновенно оказался между ними, вырывая кнут у оруженосца. Он, не раздумывая, с силой ударил Арно по лицу. — Не сметь! Слышите? Не сметь касаться этой женщины! Она принадлежит мне и только мне! — зарычал Мальвуазен-старший, обращаясь к остальным и пинками прогоняя своего оруженосца. — Отпусти его… — снова проговорила Амира, но уже шепотом — она еле стояла, слегка опершись о дерево. Вид растерзанного и искалеченного Юстеса привел сарацинку в ужас — ноги её сделались будто ватными, на неё накатила слабость, её мутило, а голова шла кругом. — Да, конечно, моя радость, моя красавица, но тебе придется пойти со мной. — Голос Филиппа изменился и стал ласковым и спокойным в одно мгновение ока. — Я именно за этим сюда и приехал, чтобы забрать тебя у Фрон де Бефа. О, сокровище мое, всё ради тебя… Но отчего ты так бледна? С этими словами Филипп подошел к ней и подхватил на руки, а после посадил на своего коня. Амира хоть и пыталась сопротивляться, но мужчина был куда сильнее хрупкой сарацинки, да и теперь страх за дитя, которое она носила под сердцем, был куда сильнее, чем все те ужасы, что творил Мальвуазен. — Арно, — обратился он вновь к своему оруженосцу, который, несмотря на рану на лице, был вновь готов служить своему господину. — Оставь эту падаль здесь. Если сильный — выживет, если нет — значит, так захотел Бог. А впрочем, нет… К чему нам лишний свидетель — прикончи его, он был храбрым воином, но ему просто не повезло. И еще — пока не начался дождь, я лишу своего «доброго» соседа будущего урожая. Пусть его крестьяне передохнут с голоду! — Сжечь тут всё! — крикнул он, садясь на своего коня, который бил копытами в нетерпении и ждал, когда хозяин прикажет ему сорваться с места. Филипп смеялся, одной рукой прижимая Амиру к себе, а другой сдерживая ретивого коня. — Все поля до единого! Да! Реджинальд, мой заклятый друг, я всё же отнял у тебя самое дорогое! Спустя мгновение его люди зажгли несколько стрел и пустили их в направлении полей с посевами и садов, растущих рядом с Торкилстоном. Огонь занялся быстро, а ветер не утихал, а наоборот, только усиливался. Черные тучи сгустились, предвещая сильную грозу. — Славная выдалась охота. Славная, как никогда! — рассмеялся Филипп, в его темно-зеленых глазах плясало адское пламя. После он пустился вскачь, пришпорив своего коня, а следом за ним поскакали и его люди.***
Йорк. Рынок наемников Рынок наемников представлял собой огромное пространство, располагающееся чуть в отдалении от главной площади. Здесь была своеобразная площадка и стрельбище, где каждый мог испытать оружие, опробовать новый лук или щит с мечом. На соседней стороне располагались палатки с кузнецами и мастерами, готовыми в любой момент предложить свои услуги от простой работы — подковать коня — до изготовления доспехов, шлемов либо другой защиты или оружия по индивидуальным меркам. Стоила такая работа очень дорого, и не каждый кузнец мог взяться за подобный заказ. Барон Реджинальд Фрон де Беф был здесь частым гостем — все его доспехи и оружие были делом особым. Очень высокий рост барона, широкие плечи, его нечеловеческая сила требовали индивидуальной работы мастеров. Фрон де Беф расхаживал между рядов с наемниками вместе с Морисом де Браси, который обещал барону предоставить и нескольких своих людей в услужение. Реджинальд с удовольствие наблюдал за тем, как тренируются воины и как они показывают свою силу и ловкость, вызывая на бой каждого желающего помериться силой и заодно оценить будущего наемника. Морис кивнул в сторону одного из воинов. Внимательные темные глаза Фрон де Бефа сосредоточились на бойце по имени Бальтр. Этот мужчина средних лет, крепкого телосложения, немалого роста, с почти выцветшими глазами и бровями, был не кем иным, как предводителем банды головорезов, периодически состоявшим на службе то у одних, то у других господ. Последним его хозяином вот уже несколько лет подряд был Морис де Браси, который доверил ему один из своих отрядов стрелков. Воин был раздет по пояс и облачен лишь в короткие штаны из грубой кожи. Он мерился силами с очередным противником, ловко парируя каждый удар. А потом к ним присоединились еще двое, и вот спустя мгновение Бальтр бился уже с тремя сразу. Его широкие плечи, загорелые и испещренные многочисленными шрамами, как и его лицо, казались словно броней, он с легкостью выдерживал удары и даже не обращал внимание на мелкие раны. На левом плече виднелось светлое пятно от клейма. Это говорило о том, что Бальтр побывал не только в многочисленных сражениях, но и отличался своим разбойным прошлым. Это не укрылось от глаз Реджинальда. — Благодарю тебя, сэр Морис, ты очень мне помог, — говорил Фрон де Беф, хлопая по плечу де Браси. — Как всегда, к вашим услугам, дорогой барон, — улыбнулся де Браси. — Ты, кажется, хотел забрать и Бальтра? — Да, отпетый негодяй и прекрасный воин! Мне как раз такой пригодится, чтобы поставить хорошую охрану на заставе новых владений. Ты же знаешь, эти саксы вряд ли так скоро угомонятся. А если вдруг им заблагорассудится сунуть нос в мои земли — все будут висеть на ограде Торкилстона! — Громкий низкий голос Фрон де Бефа заставил притихнуть нескольких саксов, которые стояли чуть вдалеке, выбирая, у какого кузнеца подковать лошадей. Не сказав ни слова, саксы предпочли отойти на другой конец ряда с палатками, где располагались кузнецы. — Похоже, сэр Реджинальд, тебе не обязательно нанимать еще людей! — рассмеялся де Браси, увидав уходящих саксов. — Такие бравые негодяи, как твои, еще никому не помешали, но где же мой Сен-Мор? Эй, Андреа, найди Сен-Мора, пусть заберет возы с оружием и новыми кольчугами! — крикнул Фрон де Беф. — Хочешь сам поглядеть на Бальтра или оставишь его на Сен-Мора? — поинтересовался Морис, так как знал привычку Фрон де Бефа самому выбирать воинов и иногда вступать с ними в поединок, чтобы оценить силы и ловкость будущего бойца. — Сам, — улыбнулся Реджинальд, стаскивая с себя кольчугу и кидая кольчужные рукавицы де Браси. — Как же еще, сэр Морис! — Что ж, я поставлю на тебя десять золотых! Но и Бальтр не вчера взялся за меч! — смеялся Морис, подхватывая на лету рукавицы и кольчугу барона. — Тогда поставь на него двадцать! — рассмеялся чернобровый богатырь, решивший драться на равных с Бальтром. Фрон де Беф также снял с себя нательную тунику, оставшись, как и его противник, раздетым по пояс. Единственное, что отличало сейчас Реджинальда от наемника, была золотая тяжелая цепь с головой быка, висевшая у него на шее, — признак знатного нормандского рода. Забравшись на помост, Реджинальд достал меч из ножен и подождал, пока Бальтр расправится со своими соперниками. — Ты, Бальтр, — обратился к нему Фрон де Беф. — Это я хочу нанять тебя, чтобы ты служил мне верой и правдой, для охраны моих владений. Но для начала я бы сам хотел испытать тебя в деле. — Я к вашим услугам, господин, — ответил Бальтр и приготовился к новому поединку. Вокруг помоста, где стояли Фрон де Беф и Бальтр, образовалась толпа из рыцарей, оруженосцев и слуг, а также просто зевак, которым было любопытно поглядеть на знаменитого барона с бычьей головой, грозу местных саксов. — На кого поставил? — Бархатный голос Бриана де Буагильбера раздался над ухом де Браси, который внимательно наблюдал за схваткой, продолжая держать в руках кольчугу и рукавицы Фрон де Бефа, словно паж. — И ты здесь? Рад встрече, — улыбнулся де Браси, не отрывая взора от схватки. — Конечно, на нашего доблестного Реджинальда. Бальтр не продержится против него так долго, как бы хотелось. Несмотря на то, что он очень умелый и отважный, ловкий и сильный, я еще не встречал мужчин, обладающих столь огромной и могучей силой, какая есть у Фрон де Бефа. — И я рад. Дела ордена — и заодно сопроводил Фрон де Бефа сюда. Значит, ты хочешь ссудить этого малого нашему Реджинальду? — продолжал рассуждать Бриан, внимательно наблюдая за поединком. — Твой негодяй будет отменным начальником дозорной стражи у Фрон де Бефа. Он как раз любит таких. И от меня накинь еще несколько золотых! Реджинальд стоит больше! Оба рыцаря рассмеялись и продолжали следить за боем. Это было воистину жуткое и одновременно захватывающее зрелище. Два могучих воина сплелись в жестоком танце, гремя сталью. Ловкость, сила и мощь завораживали и вызывали восторженные крики. — Фрон де Беф! — кричали со всех сторон. Гигантская, мощная, мускулистая фигура норманна возвышалась, будто гора, темные глаза барона метали искры, а на губах растянулась довольная улыбка от осознания своего превосходства над противником. Бальтр хоть и был не менее сильным и ловким воином, но всё же уступал Реджинальду. Де Браси оказался прав: спустя какое-то время Бальтр начал уставать. За короткое время он был совершенно измотан бароном, но так и не сумел даже задеть острием меча своего противника. Фрон де Беф ловко разворачивался и вовремя отражал удары — и тут же наносил новые, практически не двигаясь с места, заставляя противника врасплох. Бальтру приходилось прилагать почти вдвое больше усилий и быстро работать ногами, уворачиваясь от мощных разящих ударов барона. Наконец, продержавшись еще немного, Бальтр ощутил, что еще немного — и Фрон де Беф свалит его с ног, и тогда поражения не миновать. Когда он сделал еще один пируэт и отразил очередной сильный удар, меч выпал из его рук, а сам воин повалился на помост. Барон замахнулся на него мечом, но остановил удар, приставив острие меча к его горлу. Бальтр закрыл глаза и отвернул голову в сторону. Реджинальд отнял меч от шеи противника и протянул воину руку. — Что ж, храбрый Бальтр, ты достойный воин, и я с радостью возьму тебя к себе на службу. Будешь начальником моей стражи в приграничных владениях. Ты достоин пятидесяти золотых в месяц! — С этими словами он одной рукой поднял Бальтра на ноги и похлопал по плечу, рассмеявшись. — Благодарю, мой господин, клянусь служить тебе до самой смерти, — проговорил Бальтр, кланяясь барону и не скрывая улыбки. Такое щедрое вознаграждение ему вряд ли бы могло выпасть где-либо еще. — Браво! Это было прекрасно, сэр Реджинальд! — Буагильбер и де Браси не скрывали своего восхищения и даже аплодировали ловкости и умению барона. — Полно вам, мы всего лишь немного размялись! Спасибо тебе, сэр Морис, за такого воина. — Реджинальд утер пот с лица и вложил меч в ножны. — Он мне подходит. — А я как раз достал для тебя то, что ты просил, — шепнул храмовник. — Как ты хотел — чистые изумруды. — Отлично, сэр Бриан, сейчас переоденусь, и пойдем обедать, а потом отведешь меня прямо туда. Сколько просит? — тихо спросил Фрон де Беф. — Эй, Клемент, полей на меня из ведра, — обратился он к одному из оруженосцев. Клемент тут же исполнил приказ барона и незамедлительно вылил на него целое ведро холодной воды. — Три тысячи, — так же тихо ответил Буагильбер, ехидно улыбаясь. — Смотри, друг, не разорись на этом деле. — Что-то действительно много просит. Мне надо поглядеть самому, что за изумруды раздобыл этот жид, — улыбнулся Фрон де Беф. — Где мой выигрыш? Сколько я успел заработать, пока вы чесали языки? — Твои сорок золотых, — ответил де Браси, протягивая кошель с монетами барону. — Думаю, к концу этого дня ты заработаешь не меньше, чем твои наемники! — отметил Бриан, подначивая Реджинальда. — Обед, сэр Бриан, сначала обед, черт возьми, я голоден, как волк! — ответил Фрон де Беф. Все трое рыцарей рассмеялись и отправились с ближайшую харчевню, чтобы перекусить и заодно отметить удачную сделку.***
Тем временем Филипп де Мальвуазен вернулся в замок со своей драгоценной добычей. Несмотря на то, что дорога заняла несколько дней пути, сам Мальвуазен не чувствовал усталости; казалось, что сил у него даже прибавилось. Весь долгий путь он не спускал глаз с Амиры, но не спешил воплотить свои тайные желания сразу. Филипп выжидал, подобно коршуну, наметившему свою добычу и уже запустившему в неё свои стальные когти. Пока Мальвуазен лишь наблюдал за своей «добычей», оставив сарацинку в покое. Всю дорогу до замка Амира молчала и лишь невольно прикрывала руками живот. Такое поведение показалось Филиппу странным, но потом он не стал придавать этому значение, решив, что девица не вполне здорова, как это иногда бывает со всеми женщинами. Когда они добрались до замка, был уже поздний вечер, и Филипп отдал приказ позаботиться о лошадях и принести ему еду в его покои. Туда же он приказал водворить сарацинку. Амиру привели в покои господина, втолкнули в просторную, дорого убранную комнату и оставили одну. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась у неё за спиной. Новая тюрьма и несвобода. Ей было не привыкать, но теперь всё было иначе — ребенок, ради которого она была готова стерпеть всё, любые унижения и неволю, лишь бы сохранить ему жизнь. Узница оглядела комнату. Окна-бойницы казались маленькими щелями, через которые едва ли мог проникнуть свет. Большой камин, который был единственным источником тепла и света, походил на какую-то пещеру с древними чудовищами в глубине. Они просыпались и то и дело сверкали глазами из темноты, отбрасывая красные искры. На стенах висели гобелены с изображением охоты, оружие и щиты предков рода де Мальвуазенов. Бархатный балдахин над широкой кроватью, убранный на особый манер по последней моде, свисал причудливыми складками почти до самого пола. Вдоль стен стояло несколько больших, окованных железом широких сундуков, где хранились вещи. Чуть дальше, ближе к окну, которое разительно отличалось от остальных и было ниже и шире предыдущих, стоял стол с креслом. На нём лежали книги и чуть догоревшая свеча. Здесь же, обернутые в мягкий кусок кожи, были еще несколько новых свечей, неподалеку стоял недопитый кубок с остатками вина, рядом лежали перо, чернила и несколько свертков пергамента. Движимая любопытством, Амира подошла ближе и взглянула на книги и пергамент. Это были книги об охоте, воспитании собак и охотничьих птицах, а пергамент сообщал о том, что хозяин замка интересовался разведением новых пород, о чём делал нужные для себя записи. Другие книги были на разных языках, которыми, по всей видимости, владел Филипп. Амира с любопытством стала разглядывать их. Одна из книг оказалась стихами; девушка пролистала несколько страниц и замерла — это были истории, изложенные особым образом, о её землях, о людях её страны, о её боге и жизни… Слезы невольно брызнули из её темных глаз, воспоминания о родном крае, о погибших близких и дорогих людях больно полоснули по сердцу. Она не заметила, как дверь тихо отворилась и в комнату зашел сам Филипп. — Поэты твоей страны сложили столько стихов и песен, сколько песчинок в пустыне самой Палестины. — Голос Мальвуазена звучал нежно и тихо, но Амира вздрогнула от неожиданности и чуть не выронила книгу из рук. — Прости, не хотел тебя напугать. — Зачем ты похитил меня? — спросила сарацинка, вернув книгу на место. Она вовсе не хотела злить жестокого рыцаря, но показывать свою слабость тоже не собиралась. — А что, если ты пленила меня своей красотой и покорила мое сердце и душу? — улыбаясь, продолжил Филипп, запирая за собой дверь на ключ. — Это по меньшей мере смешно, господин, — ответила сарацинка, попятившись к окну, словно там она могла чувствовать себя в большей безопасности. — Ты дворянин и, должно быть, благородного происхождения. Ни одна знатная дама не откажет тебе в своей привязанности, тогда как я — всего лишь жалкая пленница и служанка в доме у барона Фрон де Бефа. — А ты уже довольно сносно говоришь по-французски. Просто чудо, красавица моя, ты к тому же еще и умница, — проговорил Филипп почти шепотом и сделал несколько шагов ей навстречу. — Ну, что ты, не пугайся. Я помню нашу первую встречу в моем шатре. Было очень дурно с моей стороны поступать так с тобой, но поверь, моя страсть стала причиной такого поведения. Неожиданно Филипп резко и быстро подошел к Амире вплотную и упал перед ней на колени. — Прости меня! О, мой прекрасный цветок, мое сокровище, радость моя! О, это правда, — говорил Филипп, обхватив ноги девушки и пытаясь уловить её взгляд. — Никогда еще, никогда я не испытывал столь сильных чувств ни к одной женщине. Все мои мысли лишь о тебе. Да, для меня самого это было странно и унизительно. Чуть помедлив, Мальвуазен поднялся на ноги. — Да, унизительно, — продолжил он, на этот раз схватив Амиру за руки. — Я, как тебе известно, как и мой младший брат, происхожу из очень знатного нормандского рода. Мои предки сражались бок о бок с королем Вильгельмом! Мое имя и мой родовой герб известны почти по всей Франции. В то время как ты… Ты всего лишь пленная сарацинская невольница. Всего лишь игрушка для развлечения… Но, увидев тебя лишь раз, я уже не смог тебя забыть. Все мои мысли были и есть лишь о тебе! О, прекрасное создание, ты достойна королевских нарядов, ходить в шелках и бархате, а не в этом жалком тряпье, которое тебе оставил Фрон де Беф. Вижу, что обращается он с тобой не лучшим образом. — Моя одежда дороже мне всего на свете, любого бархата и шелка, — ответила Амира. Это было её походное платье, которое оставалось на ней в последний день перед тем, как её семья погибла. Ткань уже кое-где обтрепалась и была аккуратно зашита. Но Амира не спешила избавляться от него, каждый раз бережно стирая и латая новые дыры; она берегла это единственное оставшееся ей дорогое воспоминание о мирной и спокойной жизни. — Так зачем ты притащил меня сюда, франкский пес? Или тебе было мало того унижения? — Вот что, девица! — яростно выпалил Филипп, как только ему напомнили о неприятной сцене в шатре, когда сарацинка чуть не прирезала его. — Теперь ты моя, моя! И ты будешь слушать меня, хочешь ты того или нет. Я не держу на тебя зла, я не желаю причинять тебе боль или другое зло… Но я ничего не могу с собой поделать. Я думаю о тебе ежечасно, где и когда я увижу тебя… Клянусь, я буду обращаться с тобой совсем иначе, чем этот жестокий человек! Ты… Ты сама не знаешь, какая ты… Я буду обращаться с тобой, как с королевой, а не как с пленницей. Здесь ты будешь жить, как в раю… О, моя красавица, моя волшебница, я буду ласков с тобой. Но я прошу взамен лишь твоей любви. Видит Бог, я грешен, но правдив перед тобой. Пусть Господь за это приготовил для меня адское пламя, но я готов на это, только за мгновение, проведенное с тобой… Амира вдруг рассмеялась, звонко и громко, глядя норманну в глаза. Она совершенно не боялась его, и Филипп это видел, так же, как и то, что сарацинка была не намерена ему покориться. — Я спас тебя от него! От жестокости! От плена, ада и боли! Разве это не стоит благодарности, хотя бы твоей ласки? — продолжал Филипп, но вид его был столь жалким, что напоминал Амире нищего, просящего милостыню у дороги. — Знаешь ли ты, франкский пес, что такое плен и настоящий ад на земле? — ответила Амира, а её темные глаза сверкнули яростью и гневом. — Знаешь ли ты, что такое быть вещью лютого господина, что такое бояться заснуть, зная, что во сне опять увидишь горящие повозки, смерть любимых, услышишь их крики о помощи, стоны от ран… Их кровь… Знаешь ли ты, что такое настоящая боль? А голод? Насилие и бесконечные унижения? Что такое жить лишь для того, чтобы покарать своего врага, пустить все оставшиеся силы, разум на праведную месть! Уничтожить, сжечь себя изнутри, подчинить свое истерзанное тело разуму, подавив в себе волю, всякие чувства и гордость лишь для единственной цели — мести… мести беспощадной и лютой! Ты говоришь о рае, об адском пламени и муках, которые ваш Бог уготовил грешникам, но всё это я испытала здесь — на земле, не согрешив ни в помыслах, ни в делах своих, пока не пришли вы… Жажда чужих богатств, золота, власти и чужих земель — вот ваш истинный бог! — Амира… Я догадываюсь, тебе пришлось нелегко, тем более будучи пленницей такого человека, как Фрон де Беф… — начал Филипп, пытаясь успокоить девушку и обнять её. — Нелегко? — выпалили она, увернувшись от рук Мальвуазена. — Нелегко пришлось моему младшему брату, которого твой дружок-ублюдок продал в рабство! Ему было всего восемь! Он и года не продержится… Не знаю, жив ли он до сих пор… Да и что это за жизнь… Каждый день я молю об одном, и знаешь о чём? Что он не лежит там, в песках Палестины мертвым, рядом с моей семьей! Что Юсуф вынужден терпеть каждый день голод, побои, унижения и боль! А может, он стал такой же игрушкой для грязных развлечений, как и я… Уж лучше смерть! По крайней мере — это лучший выход… — Амира, я не такой, как Реджинальд. Клянусь, я буду добр к тебе, но и ты должна меня понять. Я желаю тебя, желаю обладать тобой… Тебе стоит лишь сказать… У тебя будет всё, всё, что пожелаешь… — С этими словами Филипп попытался обнять сарацинку, но девушка отвесила наглецу звонкую пощечину. Это не остановило Филиппа. Разгоряченный и опьяненный близостью желанной женщины, Мальвуазен ловко схватил Амиру и потащил на свое ложе. Девушка сопротивлялась из последних сил, кусаясь и брыкаясь, но всё это было для рыцаря лишь легкой игрой. Он словно не обращал внимания на её сопротивление. — Перестань, — смеялся Филипп, повалив Амиру на постель. — Ты только себе хуже сделаешь, ну же, прекрати. Или ты думаешь, что сможешь тягаться с мужчиной? Глупышка, ну иди ко мне, я совсем не такой, как он. А если ты примешь наш святой крест, я даже готов на тебе жениться! Вот до чего я дошел, мое сокровище, лишь бы ты была рядом… Руки Филиппа похотливо блуждали по её телу, нащупывая завязки её платья, его горячие губы впивались в её шею. Амира почувствовала, что силы скоро оставят её. Сил отбиваться от Мальвуазена больше не было. Ребенок — единственная мысль, которая словно набатом стучала в её голове. Он не должен пострадать. Нет! Она не должна этого допустить. Бессильные слезы текли по её лицу от осознания неизбежного. Наконец, извернувшись, Амира укусила насильника. Проступившая на щеке кровь немного охладила его пыл. — Видит Бог, я не хотел причинять тебе боль, но, я вижу, уговорами и лаской тебя не добиться. Что ж, ты сама будешь виновата… Но я не отступлюсь от задуманного, не надейся! — разозлившись, прорычал Филипп, с силой разрывая верх её платья. Это было последней каплей. — Нет! Нет! Прошу! Нет! Не делай этого, сжалься… Нет! — из последних сил закричала Амира, слезы струились по её лицу, а глаза умоляли. — Этим ты погубишь не только меня… Ты убьешь еще одну жизнь… — Что? Что ты сказала? — удивился Филипп и ослабил хватку. — Я жду ребенка… — продолжала молить сарацинка. — Невинное дитя, единственная радость и смысл моей жизни… О, неужели твоя похоть и жестокость сделала тебя слепым и глухим… Прошу не за себя, за еще не рожденное дитя… — Что?! — Филипп опешил от услышанного, немного отстранившись от Амиры и присев на кровать. — Так ты ждешь ребенка… Это правда? Только не смей мне лгать! И кто же этот счастливый папаша? — Это правда, — тихо вымолвила Амира, инстинктивно закрывая живот руками, словно стараясь оградить дитя от насилия. — Один кузнец, что служит у Фрон де Бефа. Мы полюбили друг друга и тайно встречались… — Ну уж нет, девица! Я знаю, что ты не из тех крестьянок, что отдаются старшим слугам в замке. И ты думаешь, я тебе поверю? — Темно-зеленые глаза Мальвуазена сверкнули злыми огоньками. Досада исказила лицо рыцаря. Амира молчала. — Не-е-е-т, я, кажется, догадываюсь, кто его настоящий отец, — прошипел Филипп, наклоняясь к лицу сарацинки и осторожно поглаживая её по щеке. — Да, моя красавица, теперь я понимаю, почему Реджинальд отказался продать тебя мне. Что же, так даже интересней. Теперь я буду вдвойне беречь тебя, мой сокровище. Ну, впрочем, кто отец ребенка, мне всё равно. Главное — ты носишь его под сердцем, и он — часть тебя… Даю тебе слово, если ты добровольно согласишься остаться со мной — я не стану отбирать его у тебя, и он вырастет в достатке, под моим присмотром. Конечно, в том случае, если это будет мальчик. Амира продолжала молчать и смотрела куда-то вдаль, стараясь не смотреть на своего мучителя. — А если ты продолжишь свои женские игры — тебе же хуже будет, — улыбнулся Филипп, оскалившись, как дикий волк. — Вдруг ненароком споткнешься и упадешь, а там, глядишь, что-нибудь случится с ребенком… Кто знает… — Нет, ты не посмеешь взять на душу столь тяжкий грех! — испуганные темные глаза сарацинки застыли в ужасе от услышанного. — Кто знает, кто знает, всё еще может статься. Но ты не должна так бояться. — Филипп снова погладил Амиру по щеке и улыбнулся, а потом наклонился к самому её уху и прошипел от досады и злобы: — Даже если ты потеряешь этого ребенка, я сделаю тебе нового. С этими словами, рассмеявшись еще громче, Филипп поднялся с постели и направился к выходу. — Подумай о том, что я тебе сказал. А пока моей красавице нужен отдых. Пожалуй, мне не стоит тебе мешать. Доброй ночи, мое сокровище, — сказав это, Филипп вышел вон и закрыл за собой дверь на ключ. Амира с трудом поднялась и присела на кровати, прикрываясь кусками разорванного платья. Этот человек был куда хуже барона Фрон де Бефа. За личиной красивых фраз трубадуров и внешней приятной галантностью, Филипп был таким же беспринципным в своих желаниях и жестоким в своих поступках. Наступила ночь, холодная и темная, лишь огни факелов на дозорных башнях отбрасывали причудливые тени, словно предупреждая о начале нелегких и страшных испытаний, которые выпали на долю Амиры.