***
— Я, Ательстан Конингсбургский, последний из рода Эдуарда Святого, вызываю тебя на бой, Реджинальд Фрон де Беф! Клянусь душой Херварда, нынче ты упокоишься в аду, где тебе самое место! — выкрикнула Ательстан, как только подъемный мост опустился и воины, защищавшие Ротервуд, выстроились в ряд, прикрывая его от случайной стрелы. — Я с удовольствием принимаю твой вызов, сакс! — Хриплый, низкий голос норманна прорезал тишину и утренний рассвет. Солнце, которое наконец-то взошло, теперь словно нарочно осветило то место, где должен был состояться поединок. — Знай, проклятое отродье, если Ательстан падет в этой битве, я, Седрик из Ротервуда по прозвищу Сакс, буду тем, кто заберет тебя с собой на тот свет! — выкрикнул Седрик, подъезжая на своей старой боевой лошади к Ательстану. — Седрик, торопишься умереть? Что ж, мне всё равно, с кого первого я сниму голову! А твоя голова, Сакс, будет занимать почетное место в большом зале Торкилстона, это единственное, что я могу тебе обещать! Где же твой хваленый Уилфред Айвенго? Где тот претендент на мои земли и владения? Или этот мальчишка поспешил улизнуть, поджав хвост, оставив мужской разговор для настоящих достойных и благородных рыцарей? — Громовой голос Фрон де Бефа заставил саксов переглянуться. В глазах некоторых молодых саксонских воинов было смятение и страх. Многие знали, что в прямой схватке с норманном один на один вряд ли кто-то смог бы уцелеть. Это был не турнир, где часто победа была делом случая, а открытый бой, когда не было никаких правил, кроме грубой силы, ловкости и боевого опыта. — Попробуй одолеть сначала меня! — ответил на всё это Ательстан и последний раз поглядел на Седрика, будто прощаясь. После он лишь кивнул и направил своего боевого коня навстречу своей смерти. Седрик понимал, что как только закончится поединок, начнется общая кровавая бойня — не только за Ротервуд. Он также понимал, что долго им не выстоять и норманны окажутся сильнее. Главное было выиграть время, чтобы Уилфред, леди Ровена, Вамба и некоторые другие смогли уйти и спасти свои жизни. А уж потом его сын, его Айвенго сможет расквитаться за их поражение, он сможет отстоять их честь, а свои жизни они уже проиграли… Как только Ательстан пересек мост, Фрон де Беф приказал воинам отступить на некоторое расстояние, а сам выехал вперед, обнажив меч, словно приглашая противника на смертельный танец. Рыцари заранее договорились биться насмерть и не просить друг за друга выкупа либо другого залога за их жизни в случае проигрыша. Победителю доставалось самое дорогое — жизнь. Реджинальд Фрон де Беф выехал вперед на своем тяжелом боевом коне. Громадный богатырь, закованный в черную броню со щитом, на котором была изображена большая голова быка и хвастливый девиз: «Берегись, вот я». Ательстан также выехал ему навстречу. Вызвав противника на смертный бой, он тем самым поклялся биться до конца, пешим или конным, до окончательной победы или же до погибели. Прозвучал боевой рог и рыцари понеслись во весь опор друг на друга, поднимая клубы пыли и земли, навстречу своей смерти…***
Кровавая бойня в Ротервуде продолжалась. Оба рыцаря — Фрон де Беф и Ательстан — уже спешились и продолжили свой жестокий поединок. Набрасываясь друг на друга с диким ревом, они нещадно раздавали удары своими тяжелыми мечами, обрушивая страшные по своей силе и мощи удары. Мощная рука Реджинальда теснила Ательстана всё ближе ко рву с водой. Заметив это, рыцарь кое-как сумел извернуться, чтобы не упасть с обрыва, но это сослужило Ательстану плохую службу. Неповоротливый и немного медлительный от природы наследник рода Конингсбургских танов пропустил несколько ударов и повалился на землю. — Что, саксонский пес? Уже не рад, что вызвал меня на бой? — смеялся Фрон де Беф, который словно не чувствовал усталости. Закаленный в многочисленных схватках и сражениях в Палестине, чернобровый богатырь изматывал своего противника, тогда как сам оставался в силе, ловко отражая удары Ательстана, который начал уставать. Обрушив очередной сильный удар саксу прямо на голову, Реджинальд протрубил в рог, подавая сигнал к атаке. Воины понеслись на штурм замка с громкими криками. — Вот так! Я научу вас, саксонские псы, знать свое место! Всё сжечь! Никого не щадить! — прозвучал громкий низкий голос барона, раздавшийся посреди атакующих. — А что до тебя, Ательстан, — ты получишь своё, и немедленно! Ты готов продолжить? С этими словами Фрон де Беф дал сопернику подняться на ноги, а после отбросил свой щит и взял в левую руку боевую палицу, висевшую у него на поясе. Ательстан успел подняться на ноги, шатаясь и также отбрасывая в сторону свой щит. Голова его гудела, сочащаяся по лбу кровь заливала глаза. Ему всё же пришлось стащить с себя шлем, тем самым открывая себе обзор, но и делая своё и без того незавидное положение еще более опасным. — Я здесь, Фрон де Беф, я готов продолжать бой, — раздался ответ, в то время как сам рыцарь еле держался на ногах. Рана была слишком опасной. Сокрушительный сильный удар пришелся как раз в висок и немного задел один глаз. Ательстан вытер рукой сочащуюся кровь и встал на изготовку, обнажая длинный обоюдоострый кинжал, который мог понадобиться в случае ближнего боя. Поединок продолжался, как и штурм замка. Защитники Ротервуда сражались храбро и не жалели ни силы, ни своих жизней, но что они могли сделать против целого скопища хорошо вооруженных обученных воинов? Многие пали, защищая Ротервуд и своего хозяина. Седрик еще держался и отчаянно сражался, отбивая атаку со стены с небольшой горсткой людей. Тем временем ворота Ротервуда проломили, и ватага нормандских воинов ворвалась во внутренний двор замка. Между тем, поединок Ательстана и Фрон де Бефа всё еще продолжался. Сакс потерял много крови и всё чаще и чаще пропускал удары, которые барон наносил один за другим, не давая своему противнику опомниться. Наконец, измотав Ательстана в конец, Реджинальд обрушил на него сокрушительный удар своей палицей, размозжив голову сакса. Кровь хлынула из зияющей раны, стекая по пробитым доспехам на зеленую английскую траву. Не дожидаясь, пока соперник испустит дух, Фрон де Беф схватил Ательстана за волосы и достал из-за пояса кинжал, а после одним движением перерезал саксу горло. Это жуткое зрелище не укрылось от взора Седрика, который, несмотря на продолжавшееся сражение, то и дело наблюдал за поединком. Через мгновение всё было кончено. Бездыханное тело Ательстана лежало на земле в луже крови, а барон Реджинальд Фрон де Беф держал в одной руке его голову — голубые глаза сакса всё еще были открыты. — Ты следующий, Седрик! — крикнул барон, потрясая головой побежденного врага, отдавая приказы лучникам. — Ты следующий, а потом твой щенок — Уилфред Айвенго, как и весь твой поганый род! Сжечь всё! Никого не брать в плен! Седрик — мой! Смерть отважного и сильного Ательстана подкосила защитников Ротервуда, но всё же, несмотря на преимущество врага, сдаваться никто не собирался. Завязался страшный кровавый бой. И вот уже внутренний двор замка был полностью занят нормандскими воинами, а потом и первый этаж замка, но Седрик и небольшая горстка стражников со слугами и крестьянами продолжали отбиваться от врага. — Сдавайся, Седрик! — то и дело раздавался среди дикого побоища громкий низкий голос барона. — Сдавайся! Тогда могу обещать тебе легкую смерть! После еще одной непродолжительной атаки замок пал, отдавая своих обитателей на милость победителю, на разграбление и погибель… Седрику и еще пятерым удалось забаррикадироваться в дальней дозорной башне замка, придвинув тяжелый, грубо сколоченный стол к дверям. Сам Сакс уже приготовился к скорой смерти и последний раз взглянул в окно, чтобы запечатлеть навсегда поля и леса родной Англии. Страшные сильные удары раздавались за дверью. Воины Фрон де Бефа разоряли замок, крушили всё на своем пути, поджигали амбары с припасами, резали скот, а также слуг и крестьян, которые не могли продержаться дольше, чем если бы они были такими же воинами, как и нападавшие. Вокруг витал сладковатый запах крови, смешанный с гарью, смешиваясь в гремучую лютую смесь с криками несчастных… А среди этого ужасного кровавого пира в боевой черной, залитой кровью броне стоял барон Реджинальд Фрон де Беф в ожидании того самого момента, когда его люди возьмут наконец-то штурмом последнюю дозорную башню Ротервуда, как раз ту самую, где Седрик держал оборону с остатками саксов. Спустя небольшое время для защитников Ротервуда всё было кончено. Последняя дозорная башня замка была взята. Бальтр вывел раненого Седрика во внутренний двор с веревкой на шее и толкнул его под ноги Фрон де Бефу. Здесь же были и те немногие саксы, кто остался со своим господином, несмотря на грозящую расправу. — Я же говорил тебе, Седрик, лучше бы ты сам сдался. — Хриплый голос барона был обращен к побежденному. — Это тебе мой ответ за всё то, что сделали твои люди и твой выродок. Что? Думали, сжечь мои посевы и убить за моей спиной моего храброго воина сойдет вам с рук? — Что делать с пленниками, господин? — осведомился Сен-Мор, указывая на оставшихся в живых раненых саксов. — Я же сказал — никакого не щадить! Сложить из них костер и запалить! — рявкнул Реджинальд, усмехаясь, а его черные глаза заблестели в ожидании расправы над побежденными. — Что до тебя, Седрик, — продолжал барон, — я не убью тебя сейчас, а заберу с собой в Торкилстон, но не для того, чтобы сохранить твою жалкую жизнь. Я хочу, чтобы ты умирал медленно, в страшных муках, проклиная тот день, когда появился на свет божий! Заковать его в цепи! Бальтр и еще двое мгновенно бросились исполнять приказ. Пока Седрика связали и тащили куда-то в сторону, чтобы заковать и надеть ошейник, оставшихся пленников, связанных по рукам, вывели на середину замкового двора и обложили хворостом, который лежал неподалеку в одной из телег. После еще трое слуг Фрон де Бефа вместе с Андреа облили пленников смолой и подожгли. Ротервуд пал, а его зеленые луга и поля были выжжены дотла. Сам замок, над которым всё еще носился дым от пожара, теперь был словно напоминанием о том, что лишь право победителя и право сильного может существовать и быть непоколебимым. Вопли и истошные крики сгоревших на костре саксов еще долго звучали в ушах Седрика, которого бросили в телегу и везли в Торкилстон. А запах опаленной человеческой плоти навсегда остался в его памяти… Барон Реджинальд Фрон де Беф возвращался в свои земли полным победителем, неся на своем копье голову несчастного Ательстана — голову побежденного врага. Жестокая месть барона свершилась.***
Тем временем, Амира сидела в глубоком кресле рядом с большим камином, укрытая теплой шкурой. В руках у нее было теплое молоко с травами. В замке Филиппа де Мальвуазена было тихо и спокойно. Вернувшись с охоты, хозяин сидел в большом зале за трапезой вместе со своими оруженосцами и слугами, позволив сарацинке в этот вечер присоединиться к общей трапезе. Между тем, люди де Мальвуазена мирно беседовали, а один из них рассказывал древнюю легенду о победителе драконов и самом могучем воине. Амира нехотя стала прислушиваться к словам мужчин, стараясь не обращать внимание на Филиппа, который сидел неподалеку и без стеснения смотрел на её в упор, а его темно-зеленые глаза то и дело поблескивали, отражая разгоревшееся пламя в камине. Мальвуазен слегка усмехался, слушая древнюю легенду. Он знал её наизусть. Легенду о могучем и самом сильном воине, закаленном в пламени дракона. Амире же эта история напомнила того, кто стал причиной её несчастий и плена. Слова истории текли, будто волны бурной реки, повествуя о силе, мощи и бесстрашии могучего воина. Лишь он мог сражаться и побеждать этих могущественных, хитрых и опасных существ. Постепенно, согревшись и немного расслабившись, Амира заснула. Она не почувствовала осторожные прикосновения к её телу, когда Филипп, взяв её на руки, отнес её в комнату и уложил в постель, оставляя красавицу наедине со своими снами. Предварительно убедившись, что Амира крепко спит, Филипп всё же не удержался и запечатлел на её губах нежный поцелуй. — Сладких снов, мое сокровище, — тихо прошептал Мальвуазен и удалился обратно в большой зал. Её сон в эту ночь был спокоен и необычен. Ей снился могучий и храбрый победитель драконов и древних чудовищ, воин, обладающий нечеловеческой силой, бесстрашием, отвагой и умом, который был готов ринуться в бой и сражаться в одиночку с самым опасным врагом. Это был воин высокого роста, вооруженный мечом, с диковинным шлемом, защищавшим его голову, и необычными знаками на теле. Его огромная фигура была ей одновременно знакома и не знакома. Но его лица сарацинка никак не могла разглядеть. И вот, когда во сне она ощутила взмах драконьих крыльев, воин, который приближался к чудовищу, обернулся… — Реджинальд… — Амира проснулась и поднялась на постели, невольно приложив руку к животу, с её уст слетело его имя. Сон рассеялся, но воспоминания о своем пленителе, бароне Реджинальде Фрон де Бефе, никуда не исчезли. Даже теперь, когда прошло немало времени. Она поймала себя на мысли, что думает о жестоком бароне, о том времени, которое она провела в Торкилстоне, будучи его невольницей. Вспоминалось и другое — его неумелая забота, попытки быть нежным, но в то же самое время Амира видела, как рыцарь сам тут же подавлял всякое проявление мягкости или любезности, напуская на себя суровый вид. Как же он боялся слабости или уязвимости! Порой в его черных глазах сквозили печаль, недоверие и даже боль. Жестокость сменяла задумчивость, как будто Фрон де Беф возвращался в то время, когда он еще не был таким, когда его рыцарская честь и долг были не последними для самого Реджинальда. Что-то тяготило барона, то, о чём он никому и никогда не рассказывал, то, чего он порой и сам страшился… Была ранее утро, и, пробудившись от странного сна, Амира поднялась с постели. Отделаться от воспоминаний было уже невозможно, её растущий живот напоминал об этом каждый день. Теперь её положение было заметно и понятно. После того, как она стала пленницей Филиппа де Мальвуазена, Амире ничего другого не оставалось, как ждать — либо придумать, как сбежать отсюда. Это было непросто и довольно опасно. Но продолжать подвергаться домогательствам и шантажу Филиппа дальше означало новые несчастья, но на этот раз не только для одной Амиры. Между тем, несмотря на испытываемую к сарацинке страсть и вожделение, Филипп больше не предпринимал никаких попыток овладеть своей восточной красавицей. Наоборот, он был вежлив, внимателен и даже уступчив с сарацинской, то и дело одаривая её дорогими подарками. Роскошные наряды из ярких тканей, драгоценности, редкие кушанья, которые Филипп приказывал специально приготовить для Амиры — в ход шло всё, чтобы заполучить расположение сарацинки. Сам рыцарь редко появлялся в той комнате, где он запер свою пленницу, но когда приходил, разговор был всё о том же. Вот и сейчас Филипп вовсе не собирался отступать от задуманного. Его внимательные глаза смело рассматривали сарацинку. — Давно не видел тебя, моя сладкая, моя прекрасная темноглазая гурия, — пропел Филипп, приближаясь к Амире, да настолько близко, что та невольно отпрянула от рыцаря. Мальвуазен был статен, хорош собой и был грезой не одной знатной нормандской дамы при королевском дворе. Филипп, как и его младший брат, был хорошо сложен, обладая природной грацией. Его темно-зеленые глаза были похожи на два редких драгоценных камня, а темные волосы красиво обрамляли его лицо с правильными, некрупными чертами, которые составляли грубый и разительный контраст с внешностью Фрон де Бефа. Аккуратно подстриженная темная борода и усы не старили Филиппа, а лишь придавали его облику мужественности и солидности. Он обожал охоту и тратил немалые деньги на приобретение охотничьих лошадей и птиц. Его богатство позволяло рыцарю иметь всё самое лучшее. Роскошная туника, вышитая по подолу золотыми шелковыми нитями, была подобрана под цвет его короткого плаща, отороченного соболиным мехом по последней моде. Дорогой пояс из прекрасно выделанной кожи, украшенный драгоценными камнями, подчеркивал его стать. Висевшие на поясе кожаные ножны, в которых был вложен короткий меч, были под стать поясу, изготовленные лучшими мастерами. — Сколько еще ты продержишь меня здесь? — спросила Амира, но спокойным тоном, будто боялась прогневить рыцаря, понимая, что полностью находится в его власти и что теперь она не может рисковать своей жизнью так, как могло бы быть раньше. — Я ласков с лошадьми, охотничьими соколами и женщинами… — прошептал Филипп, обняв Амиру, слегка коснувшись её волос. — Мне кажется, сокровище моё, я дал тебе достаточно времени на раздумье. Пришло время дать ответ. Что ты выбираешь: остаться со мной, принадлежать лишь мне без остатка — клянусь, я буду обращаться с тобой как с королевой. Или влачить жалкое существование в моей темнице и быть разменной монетой в нашей с Реджинальдом будущей сделке? Между прочим, мое предложение взять тебя в жены, если ты примешь нашу веру, было вовсе не шуткой. Да, я согласен пойти на такой шаг, чтобы обладать тобой полностью, связав наши жизни до конца дней своих. Что касается этого ублюдка, — с этими словами, тон которых был холодным и равнодушным, Филипп указал на растущий живот сарацинки, — так уж и быть, я разрешу оставить его тебе и даже, возможно, дам ему свое имя, но лишь после того, как я смогу убедиться в твоей покорности и преданности мне — мне одному. Понимаешь, о чём я? Амира молчала и смотрела, как и прежде, куда-то вдаль, стараясь подавлять в себе нарастающую ярость, когда она услышала последнюю фразу Мальвуазена. — Так вот, я разрешу оставить тебе его, если ты будешь со мной ласкова и уступчива, — продолжал Филипп, скользя руками по тонкому стану Амиры, а его глаза похотливо заглядывали за небольшой вырез её платья. — Это в твоих интересах. Подумай только, какая роскошная и сытая жизнь ждет тебя в моем замке, тебе не будет ни в чём отказа. Одно мое имя, принадлежащее к древнему нормандскому роду, откроет перед тобой все двери, даже королевского дворца. Ответь. И дай этот ответ прежде всего себе самой. Кто, кроме меня, станет так с тобой обращаться? Куда бы ты пошла, получив ту свободу, о которой ты так грезишь? Что станет с тобой здесь, в чужом краю, где ты не знаешь ни единой живой души? Амира, я предлагаю тебе куда больше, чем мог бы предложить тебе любой из смертных. С этими словами норманн попытался приподнять подол её платья и запустить свои жадные руки ближе к телу желанной красавицы. — Убирайся прочь, грязный похотливый ублюдок! Я не люблю тебя, и даже не надейся, что будет по-другому! — выпалила Амира, отвесив Филиппу звонкую пощечину. — Никогда, слышишь, никогда я не стану твоей добровольно! Да, ты можешь взять меня силой, сломать, растоптать мою честь, калечить мое тело! Но моя душа всегда останется свободной и незапятнанной! Она всегда будет там — в песках Палестины! Там, где мой дом! А ты, кичащийся своим происхождением, своими древними корнями, уже не раз опозорил свое имя, покрыв его нечистыми делами, насилием и убийствами! Я не боюсь тебя, ты жалок, и знай: даже убив меня, ты никогда не сможешь меня заполучить, ты навсегда останешься лишь трусливым жалким вором, крадущим под покровом ночи то, что тебе никогда не принадлежало и не будет принадлежать! Выпалив это, Амира отвернулась от Филиппа и отошла к окну. Ей было всё равно, что после всего этого с ней сделает рыцарь. Она больше не могла выносить плен и всю жестокость, которая творилась в этой земле. Если ей суждено умереть — пусть будет так. Пусть всё будет так, как решил Всевышний. — Я знал, что ты дерзкая и непокорная девица, — усмехнулся Мальвуазен, продолжая свою речь как ни в чем не бывало. — Ты горда и показала, на что способна. Я это оценил и понял. Мне жаль, что ты не до конца осознала свое положение и не поняла, с кем имеешь дело. Я не Реджинальд. Если ты не хочешь принять меня, как возлюбленного и мужа, тебе придется принять меня, как своего нового господина, который не станет спрашивать твоего желания. Видит Бог, я не хотел причинять тебе ни боли, ни страданий, а лишь хотел добиться твоего расположения, но унижаться я более не намерен! Я пытался быть с тобой мягким, но, как видно, Фрон де Беф приучил тебя к совсем иному обращению! Ты думала, я буду просто так держать тебя в своем замке? Знаешь ли ты, гордая девица, сколько бессонных ночей пронеслось, пока я смог отнять тебя у Фрон де Бефа? Знаешь ли ты, сколько я выстрадал? Ты полагаешь, что пленена, но это я — я стал твоим вечным пленником, твоя красота приковала меня будто тяжелыми оковами к себе! Филипп подошел к Амире и схватил её, сдавив в своих крепких объятиях, осыпая её шею, лицо и плечи страстными жадными поцелуями. — Знаешь ли ты, что такое муки оттого, что женщина за которую ты готов отдать свою жизнь, тебя отвергает? Презирает? Унижает? — шептал Филипп в исступлении, повалив Амиру на каменные плиты пола. — Мучиться от ревности и ярости, понимая, что она принадлежит другому! Пусть не по своей воле — но не тебе! Мучительно грезить о её прелестной смуглой коже, о её теле, таком нежном и прекрасном, о всех тех ласках, которыми хочешь её одарить! А что взамен? — Пусти, пусти меня! Гадкий развратный пес! — кричала Амира, отбиваясь от Мальвуазена, который уже стал рвать на ней платье, не обращая никакого внимания на сопротивление сарацинки. — Пожалей меня, я ничего больше не прошу, лишь быть моей, быть со мной, о, я готов на всё! Я заполучу тебя! Я заставлю тебя полюбить меня! — кричал Филипп, не останавливаясь, и продолжал осыпать Амиру поцелуями, которые теперь были похожи на укусы. Его сильные руки блуждали по её телу. В какой-то момент Амира почувствовала, что больше не может сопротивляться бешеному натиску норманна. В этот раз он точно не отпустит её и не пощадит. Неожиданно, отбиваясь от Филиппа, она нащупала на полу что-то тяжелое — это была книга, которую она читала, по привычке сидя на полу на одной из вышитых шелковых подушек до того, как в комнату вошел Мальвуазен. Схватив книгу, она с силой ударила Филиппа по голове. А потом еще и еще несколько раз. В глазах Мальвуазена потемнело, и он рухнул на пол рядом с Амирой. Книга оказалась довольно тяжелой и толстой, сослужив верную службу — на этот раз не только в качестве источника мудрости и знаний. — Так тебе и надо… — выдохнула Амира, поднимаясь на ноги. — И мало еще тебе досталось, проклятый франкский пес! Тьфу! Пропади ты пропадом, постылый вор! В этот момент её взгляд упал на увесистую связку ключей, висевшую на поясе у Филиппа. — А вот это уже не так разумно с твоей стороны, господин. — Улыбнувшись, Амира мигом отцепила всю связку с ключами и выскользнула из комнаты. Оставалось лишь проникнуть во внутренний двор замка незамеченной, и если ей повезет и подъемный мост еще не успели поднять, а крестьяне еще не закончили работу на полях, она сможет накинуть скромный плащ крестьянки или служанки и легко ускользнуть из замка. Медлить было нельзя — очнувшийся Филипп наверняка прикажет искать её, и уж тогда пощады ей не будет. Что бы ей оставалось — просто ожидать грубого насилия и смерти? Ну уж нет, теперь, когда Амира, как никогда, чувствовала в себе растущую новую жизнь, она ни за что и никому не позволит причинить ей боль. Решено — ни к чему больше терять время, когда свобода так близка. С этими мыслями Амира бросилась наутек, вниз по тайной крутой винтовой лестнице, которая соединяла покои Мальвуазена и внутренний двор замка.