***
Амира лежала на постели с забинтованным левым плечом и руками. Фрон де Беф присел рядом и пристально разглядывал свою служанку. Свалявшиеся волосы пришлось остричь, сарацинка сильно исхудала, страшные раны и ожоги испещрили её тело, но её дух был всё еще силен. — Теперь я искалечена, мой господин, должно быть, я буду тебе в тягость, — чуть слышно прошептала Амира, приоткрыв глаза. — Не говори ничего. Тебе нужен покой, сейчас принесут ужин. Я покормлю тебя сам, — резко ответил Реджинальд, стараясь спрятать за своей суровостью то волнение и беспокойство, которое он никак не мог унять. Сейчас в нем боролись противоречивые чувства. Гнев, боль от возможного предательства, жалость и новое чувство, которое он еще никогда не испытывал — страх за будущего ребенка. Барон удивлялся сам себе — разве когда-то он мог испытывать жалость или страх? А еще, как ни странно, он всё же не смог причинить ей куда большего зла, чем уже сделал до этого. Реджинальд не мог отвести глаз от своей сарацинской служанки, его руки сами тянулись к ней. Нежность сменяла злобу, ненависть и жажда мести куда-то исчезали — на их место пришло беспокойство и забота. — Это Филипп… — проговорила Амира, глядя Фрон де Бефу в глаза. Проницательный и очень серьезный взгляд барона заставил сарацинку продолжить. — Он… Это он похитил меня и убил Юстеса… Это он приказал убить крестьян на полях и сжечь посевы… — Что ты сказала? — Темные глаза барона запылали от негодования, он наклонился к Амире чуть ближе. — Филипп?! Как же он посмел, впрочем, я не удивляюсь! Что он тебе сделал? Что он с тобой сделал? Говори! Амира, клянусь, я выпотрошу его своими собственными руками! Что он с тобой сделал? Он взял тебя силой! Так?! Он бил тебя! Ами, прошу, говори! Не молчи! — Он пытался, но не смог… Я ударила его книгой, большой и очень тяжелой… Кажется об охоте. Потом я сбежала из замка и пошла, куда глаза глядят… Я спряталась в лесу, а после заблудилась… Я так боялась, что он причинит ему боль… Только ради него… — Амира положила свои тонкие руки на живот, словно стараясь заслонить свое дитя от всего и от всех, а потом не выдержала и заплакала. — Даю тебе слово, Филипп заплатит за всё. Вот что: ты останешься здесь, я прикажу лучше приглядывать за тобой. Отныне Сен-Мор будет сопровождать тебя повсюду, он — единственный, кому я могу доверять. Что касается… — барон посмотрел на живот своей служанки. Амира замерла: ожидать от Фрон де Бефа можно было любого решения. Отнять ребенка и упрятать его в монастырь после рождения было бы самым простым и верным решением. Бастард мог лишь мешать барону, и тогда она никогда больше не увидит свое дитя. Этого сарацинка боялась больше всего. — Что касается его, он принадлежит мне так же, как и ты сама. Мне будет гораздо спокойней видеть, как он растет здесь, в Торкилстоне. Мне не нужен будущий мятежник или новый мститель. Когда ему исполниться шесть, он пойдет в услужение к моему близкому другу сэру Бриану де Буагильберу. Он сможет вырастить из него настоящего рыцаря, мужчину достойного и смелого. Я так решил, и больше обсуждать свое решение я не намерен. Если это будет девочка — тем лучше… — Фрон де Беф старался сохранять присутствие духа и не показывать сарацинке своих чувств, он снова напустил на себя суровый и непроницаемый вид. — Ответь мне лишь на один вопрос; обещаю, я не трону ни тебя, ни дитя. Записка, которую по счастливой случайности или по роковому стечению обстоятельств нашел Жиль, дело твоих рук? Это ты хотела натравить на меня саксов? Это так? — Так… — еле слышно ответила сарацинка, глядя с опаской на Фрон де Бефа. — Значит, убить меня одним ударом кинжала или просто перерезать мне горло, пока я сплю рядом, тебе было недостаточно? Хотела отомстить мне таким образом, чтобы стравить меня и моих врагов? Неплохо, неплохо! — усмехнулся барон, складывая руки на груди. — За что же погиб Юстес? За что погибли мои люди, а? Могла бы прирезать меня сразу, во сне! Они были ни при чем! — Я так и не отправила эту проклятую записку… Я выбросила её в лесу… Значит, ты отдашь мое дитя этому храмовнику… — ответила Амира, немного разволновавшись. Она попыталась присесть на постели, но голова у неё закружилась. — Ну-ну, тише. — Руки Реджинальда вернули её в прежнее положение. — Не волнуйся, сэр Бриан даст ему нужное воспитание. Лучших воинов, чем храмовники, я еще не встречал. У нас так принято — каждый мальчик, особенно из знатного рода, идет в услужение к достойному и храброму рыцарю. Я тоже прошел через подобное, это закалит и сделает наше дитя настоящим мужчиной. Я признаю его своим сыном и дам ему свое имя и титул. Если это будет девочка — я также признаю её своей дочерью и дам ей свое имя. Она ни в чём не будет нуждаться и будет воспитана не хуже, чем самые родовитые нормандские дамы при дворе короля. Отчего ты не отправила записку саксам? — Я не хотела больше мстить… — Голос Амиры казался совсем слабым, но Фрон де Беф всё же успел услышать ответ перед тем, как его служанка вновь повалилась без сил на постель. — Из-за него… Из-за дитя… Я не стала… Я… — Не говори больше ни слова, прошу, больше ничего. — Реджинальд наклонился к ней и осторожно поцеловал. — Ты бы не стала лгать, я уверен в этом. А еще я очень скучал по тебе. Места себе не находил. — Отчего же? Твоя нерадивая служанка могла быть причиной гибели многих людей… — Амира не отнимала руки от своего живота. — Потому что… Потому как… — Фрон де Беф не решался поведать Амире правду и открыть свои чувства, он сам не хотел и хотел этого одновременно. Смятение, которое вызвали у него доселе не ведомые ему чувства, нехотя прорывалось наружу, а волнение за Амиру и будущего ребенка делало рыцаря почти беспомощным. Положение спас вошедший слуга, которые нёс на большом подносе разнообразные кушанья, большой кувшин с молоком и круглый каравай хлеба. — Что-нибудь еще будет угодно, мой господин? — спросил слуга, низко поклонившись хозяину. — Нет, можешь идти спать, — выдохнул Фрон де Беф. Слуга еще раз поклонился и вышел. — Я покормлю тебя сам, а потом — спать, и никаких больше разговоров на сегодня, — отрезал Реджинальд, строго поглядев на Амиру. Та кивнула и не стала противиться воле барона — сил у нее действительно больше не осталось. Реджинальд ухмыльнулся и принялся наливать молоко в высокие глиняные кружки и резать хлеб толстыми ломтями.***
Фрон де Беф еще какое-то время наблюдал за своей служанкой, когда Амира немного поела, а после задремала. Наступила ночь, но барон не торопился укладываться спать. Он всё сидел рядом с камином, глядя на разгорающееся пламя, думая о чём-то своем. Оба верных пса сидели рядом — Персиваль, по своему обыкновению, положил свою большую морду прямо на колени хозяина и зажмурился. Другой пес медленно подошел к постели своего господина и принюхался, а потом завилял хвостом. Амира слегка потянулась и проснулась. — Как ты? — Фрон де Беф внимательно наблюдал за сарацинкой. — Уже лучше. Сколько я спала? — растерялась Амира и огляделась вокруг: она по-прежнему была в покоях барона. — Весь вечер и пол-ночи, — улыбнулся Реджинальд. — Есть хочешь? Или пить? Амира помотала головой. Голода она не чувствовала, а вот боль снова дала о себе знать. Барон поднялся и присел на край кровати, продолжая неотрывно глядеть на сарацинку. Амира немного поморщилась от боли. — Значит, ты не предавала меня, — говорил Фрон де Беф, осторожно поглаживая впалую, нежную щеку Амиры своими грубыми жесткими пальцами. — Нет, — шепотом ответила она, глядя в темные глаза норманна. — Не спится? — Барон наклонился к Амире, продолжая гладить её исхудавшее личико. — Больно… — прошептала сарацинка, подтянув льняную простыню чуть выше, чтобы прикрыть свои перебинтованные плечи и грудь. — Сейчас дам отвар, постарайся выпить всё. — С этими словами Реджинальд потянулся к небольшому кувшину, что стоял на столе рядом с постелью. Амира выпила всё до капли. Горький отвар трав был не так противен на вкус, да и ей самой это уже было неважно. Боль стала настолько невыносимой, что сарацинка была готова выпить что угодно. — Отчего ты сам не спишь, господин? — спросила Амира спустя некоторое время, когда боль потихоньку стала отступать и не так мучила её. — Я очень скучал… — начал было норманн, но осекся, останавливая самого себя на полуслове. — Не надеялся тебя увидеть когда-либо еще. И его. Барон осторожно положил свою тяжелую ладонь Амире на живот и с каким-то трепетом провел по нему. — Я не хотел, чтобы всё случилось так, как случилось… — с трудом произнес Реджинальд, стараясь подавлять нахлынувшие чувства, но его темные глаза, которые теперь излучали тепло и нежность, выдавали своего хозяина. — А чего бы ты хотел? — неожиданно спросила Амира, удивившись сама себе. Вопрос, сорвавшийся с её уст, был неожиданностью для них обоих. — Никогда не встречать тебя, — ответил Фрон де Беф, который намеревался сказать совсем другое, но его дрожащие руки и внутреннее смятение предательски выдавали его мысли. — Не становиться тем беспощадным зверем, коим ты меня считаешь. Больше всего я бы не хотел быть причиной твоих страданий и горя. Знаю, ты никогда не простишь меня… — Я не питаю столь дикого желания мести, как было раньше, — тихо отозвалась Амира. Ответ поразил Фрон де Бефа. Он уставился на свою служанку, будто на статую Девы Марии. — Из-за него. Ведь он… он же ни в чём не виноват. Сказав это, Амира невольно хотела положить руку на живот, но неожиданно её рука коснулась грубых пальцев Реджинальда. Грозный норманн по-прежнему очень осторожно, легкими движениями поглаживал её округлившийся живот. Фрон де Беф и сам не ожидал подобного, но сдерживать свои чувства ему становилось всё сложнее. — Амира, мой олененок, простишь ли ты меня? Когда-нибудь? Я… Я… Моя Ами… — Амира не ответила, а барон не закончил свою речь и, не сдержавшись, впился горячим долгим поцелуем в бледные уста Амиры, заключая её в свои крепкие объятия. На этот раз Реджинальд старался не сжимать бедняжку слишком сильно. После столь странного и неожиданного для них обоих объяснения Амира продолжала спокойно лежать в объятиях Реджинальда, задумавшись о том, что, несмотря на всё то зло, которое причинил ей этот человек, что-то изменилось. Её необъяснимым образом тянуло к этому мужчине, она не желала отталкивать его, и то непримиримое, дикое желание отомстить отступило. Каждое его движение сейчас казалось ей нежным, его руки источали тепло и дарили покой. Это странное тепло, передавшееся от его прикосновений и поцелуев, разливалось по её изможденному телу. Еще никогда прежде Амира не чувствовала ничего подобного. Да и что она могла знать о чувствах? Прожив то короткое время хоть и с уважаемым, но не любимым мужем, не успев познать радости любви как таковой — ни плотской, ни душевной, Амира никогда прежде не испытывала ничего подобного. Теперь же присутствие этого жестокого и сурового мужчины вызывали в ней совершенно новые, незнакомые доселе чувства. Но усталость брала своё, мысли путались, а веки тяжелели. Амира и сама не заметила, как крепко уснула. В эту ночь всё было спокойно, звезды рассыпались по темно-синему небосводу. Волкодавы мирно дремали рядом с горящим камином. Прохладный ветерок проникал в полуоткрытое окно. Лето подходило к концу.***
А в это время Филипп де Мальвуазен сидел в своем замке, глядя в открытое узкое окно, как ночь зажигает на небе звезды. Его терзали грусть и досада — его прелестная сарацинка сбежала, а эти олухи и замковая стража проворонили его «добычу», ради которой Филипп пошел на поджог полей соседа и убийство его людей. Тоска навались еще сильней, когда поиски Амиры были прекращены. Филипп сам ездил по лесам и своим охотничьим угодьям в надежде отыскать беглянку, но всё было напрасно. Последняя страшная находка и вовсе привела Мальвуазена к размышлениям о том, что Амира погибла, — по всей видимости, какое-то дикое животное растерзало несчастную. Её пояс и несколько кусков окровавленной ткани от её платья были найдены в лесу. Теперь Филипп горевал — он всё чаще запирался в своей комнате, просиживая так весь вечер и почти всю ночь напролет до самого рассвета, сжимая в руке порванный пояс от платья Амиры. Бывало, что он сам винил себя в её гибели. Винил и в своей неуемной страсти, которую не мог ничем успокоить. Его что-то будто разрывало изнутри, а отменная память каждый раз возвращала Филиппа в замок Торкилстон, в тот самый вечер, когда он впервые увидел Амиру, как в нём зародилась эта испепеляющая страсть, как он не раз хотел открыто вступить с Реджинальдом в схватку и разрубить соперника на части, сжечь всё и вся, лишь бы обладать этой женщиной безраздельно. Голова его пылала, а воображение раз за разом заставляло припоминать те моменты, когда сарацинка была в его власти. Эта мысль жалила его мозг, словно ядовитая змея, а сам он не находил покоя и предела своим страданиям. Но страдать в одиночку Филипп не привык. На следующий же день он приказал повесить стражников, которые были в тот вечер у ворот подъемного моста, и нескольких слуг, которые должны были приглядывать за сарацинкой. — Она лишь моя… — шептал Филипп, запираясь в очередной раз в своих покоях и черпая свое горе и неутолимую страсть из ночной тишины… Его печаль длилась недолго. Прошло несколько дней с того момента, как Амира вернулась в Торкилстон, но не все в замке были рады её возвращению. Жиль, который и раньше невзлюбил сарацинку, теперь проникся к ней ненавистью. Всё чаще его хозяин Реджинальд Фрон де Беф уделял ей гораздо больше внимания, всё чаще он слушал свою служанку, а его, верного Жиля, даже как-то раз прогнал из большого зала Торкилстона, когда тот посмел возразить своему господину и снова выступил против Амиры. Да, Жиль понимал, что силы будут неравны — Фрон де Беф скорее прогонит его из замка вон, чем расстанется с этой сарацинской ведьмой. Слухи о том, что это было нападение Филиппа де Мальвуазена, дошли и до Жиля. Он досадовал, каждый раз сжимая от ярости кулаки, что в прошлый раз ему не удалось списать всё на Амиру. Жиль всё не мог придумать, как расквитаться с ненавистной ведьмой, и в один прекрасный вечер всё же решил. Когда солнце уже зашло, а во дворе замка была лишь стража, Жиль осторожно прошел через двор и вышел через тайный вход за стены. Там его ждал конь, которого он спрятал заранее еще накануне днем. Воспользовавшись моментом, Жиль вскочил на коня и покинул Торкилстон — теперь его путь лежал в замок Филиппа де Мальвуазена. Если его господин не ценит своего верного слугу, он сыщет себе нового. Филипп с радостью принял нежданного гостя и даже пообещал, что защитит Жиля от гнева Фрон де Бефа, но прежде он должен помочь Мальвуазену в одном деле. Как только Филипп узнал, что Амира жива, его снова стала жечь дикая страсть, но теперь она была замешана еще и на мести. Ему хотелось видеть эту непокорную сарацинку перед собой на коленях, умоляющую и послушную, а голову Реджинальда — на воротах своего замка. На следующий день он приказал собирать воинов и пригнать в помощь остальных людей, кто работал на полях. Мальвуазен был готов пойти на всё, даже на унизительный для него самого союз с уцелевшими после побоища в Ротервуде саксами. Прошло еще два дня. Одним прохладным вечером в густых лесах, которые опоясывали замок Филиппа де Мальвуазена, по проторенной дороге несся неизвестный всадник, закутанный во всё темное. На его лицо был надвинут капюшон, да так низко, что узнать в этом неизвестном кого-либо не представлялось возможным. При нём был лишь короткий меч и небольшой бердыш. Всадник гнал своего коня по темной лесной дороге, которая сворачивала на просторную поляну, окруженную высокими кустами и деревьями. На поляне сидел около разожженного костра высокий статный мужчина, судя по одежде, знатного происхождения. В руках у него была большая палка, которой он то и дело ворошил горящие ветки в костре. Он не встал и не обернулся, когда неизвестный всадник прискакал на поляну и, быстро спешившись, подошел к нему. — Я ждал тебя, Уилфред Айвенго, — проговорил рыцарь и, наконец, повернулся к новоприбывшему лицом, кинув палку в огонь. Это был сам хозяин этого леса, как и всех угодий вокруг, — Филипп де Мальвуазен.