***
По счастливой случайности или странному стечению обстоятельств, спастись удалось не только храмовнику и Амире — лекарь барона Фрон де Бефа, Рене, был из тех немногих счастливчиков, кому удалось сбежать в ходе кровопролитного боя. Теперь раненый лекарь, которому удалось убежать из горящего замка, прятался в лесу и сам нуждался в помощи. Нога была спешно перевязана. Рана его была не столь опасна, как могло показаться в начале, но Рене потерял довольно много крови, и его силы были на исходе. На его счастье, не только он один сбежал во время страшного сражения. Молодой паж Фрон де Бефа, Бертран, тот самый юноша, которого спасла от псов разгневанного барона Амира, догнал Рене и теперь служил ему незаменимым помощником. Они часто останавливались, чтобы Рене мог перевязать раненую ногу остатками чистой нательной туники, и уже под вечер дошли до того места, где на ночлег расположились Буагильбер со своими слугами и Амира. — Госпожа! Это мы, прошу, не пугайтесь! — раздался слабый голос Рене, когда сарацинские невольники Бриана мигом достали свои кривые кинжалы в ответ на шум из ближайших к лесу кустов. — Господин Рене! — Амира не смогла сдержать свою радость при виде лекаря. — Вы живы! Бертран, и ты здесь… Как же вы спаслись? Она поднялась и помогла Рене присесть рядом с костром. — Это еще не все, — улыбался лекарь, который тоже был рад видеть Амиру живой. — С нами увязались собаки… Ох, и нелегко пришлось Бертрану! Паж пожал плечами и тоже присел к костру, вид у него был не лучше, чем у лекаря, но парнишка держался, несмотря на дикую усталость. — Рене, — сказал Буагильбер, немного насторожившись. Его грызли сомнения, что лекарю так легко удалось сбежать. — А как я рад тебя видеть, ты и представить себе не можешь. Как спасся, отвечай, иначе я тебя выпотрошу прямо здесь и не посмотрю, что ты был с нами в Палестине! Ну! Храмовник поднялся на ноги, выхватил меч из ножен и приставил к горлу Рене. — Клянусь вам, господин! Я не предавал хозяина! Как я мог? Мы с Бертраном еле унесли ноги, когда воины ворвались вовнутрь… — дрожащим голосом ответил лекарь. — А почему ты не сражался, как все, и оставил своего хозяина на погибель? — Бриан не отнимал острого клинка. — Клянусь, я сражался пока мог, но потом сам барон дал приказ отступать. — Рене говорил правду, ведь Буагильберу и Амире пришлось убежать в самый разгар битвы. — Всё кончено, Торкилстон наполовину сожжен, а те, кто не погиб, их осталось так мало… Наверняка они попали в плен… — Всё так и было, госпожа! — подал голос Бертран и бросился к Амире, поклонившись. — Я буду помогать и охранять вас, а если потребуется — отдам за вас свою жизнь! Ведь это вы спасли меня тогда, вы спасли мою жизнь. — Ну, что ты, встань, храбрый юноша. Раз наши пути переплелись, так тому и быть. А вам, господин Рене, я обязана жизнью, как и моё дитя, — ответила сарацинка. — Нет, Реджинальд не из тех, кто просто так может сдаться, а тем более саксам. — Храмовник всё еще не мог поверить, что, возможно, его друг погиб вместе с остальными. — Он не так прост… Когда это было видано, чтобы такого могущественного рыцаря, как Фрон де Беф, могла загрызть стая саксонских псов… Нет… Этого не может быть… Буагильбер стал расхаживать взад-вперед, рассуждая как бы с самим собой. Он не мог поверить в то, что потерял друга и товарища вот так, в стычке с местными саксами. Через мгновение на поляну выбежали два огромных пса — это были те самые волкодавы Фрон де Бефа, но теперь они были смирными и, как только почуяли присутствие Амиры, сразу же расположились у её ног, прижимая к ней свои большие морды. — Ну и что же мне делать с твоей свитой, красавица? У нас всего четыре лошади, — обратился к ней Буагильбер с горькой усмешкой, глядя на раненого Рене, измотанного боем и скитаниями молодого Бертрана и двух полуголодных скулящих псов, жавшихся к сарацинке. Амира, которая сама не ожидала подобного, растерянно пожала плечами, скармливая остатки нехитрого ужина собакам. — Ладно, Рене поедет вместе с Абдаллой, — наконец кивнул Буагильбер, который уже, по-видимому, решил, что делать и как следует поступить. — Лекарь пригодится нам всем, а особенно тебе, Амира. Кстати, придётся тебе ехать со мной на одной лошади. Так ты сможешь поспать, пока мы едем — остановок будет мало. Путь до Темплстоу займет несколько дней. Что касается молодого пажа — лишняя пара рук и проворных ног нам точно не помешает. Парнишка поедет с нами. А вот эти милые псы… — Храмовник покосился на волкодавов, которые не признавали никого, кроме своего хозяина, а теперь — Амиры. — Я не рискну даже предположить… Приглядывать за ними придется тебе, Амира, сама понимаешь, слушаться эти псы не будут никого. Я не раз был свидетелем того, как они вмиг могли растерзать человека чуть покрепче Рене. Так что решай сама. — Я их не оставлю, я буду заботиться о них, даю слово, — ответила сарацинка, поглаживая собак по жесткой шерсти. — Что ж, тогда они твои. Будь внимательна, особенно с Перси; перегрызет глотку любому, и моргнуть не успеешь. Если будем охотиться по дороге, они тоже пригодятся, — кивнул храмовник и снова присел к костру, протягивая горячую, наскоро приготовленную похлебку Бертрану и Рене. После ужина все улеглись спать рядом с горящим костром. Первым в дозоре был сам Бриан де Буагильбер, который еще долго сидел у огня, наблюдая за спящей сарацинкой. Рядом с ней мирно сопели оба пса, чем вызвали невольную улыбку храмовника. Потом его сменил Абдалла, а на утро все отправились в путь.***
Через несколько дней они прибыли в прецепторию Темплстоу. Альберт Мальвуазен был очень удивлен, когда вместо своего собрата Бриана де Буагильбера он увидел целую кавалькаду въезжающих во двор монастыря людей. Месса только что закончилась, и Альберт появился в монастырском дворе в своих белоснежных одеждах прецептора с крестом на груди. — Слава Богу, Бриан, где ты пропадал, и что всё это значит? — Альберт не сводил удивленных глаз с Буагильбера, который помог сарацинке слезть с коня, а потом поспешно отдал приказ своим слугам и оруженосцам позаботиться о лошадях, а раненого Рене отнести в госпиталь при монастыре. — Я всё тебе расскажу, но пока мне и моей небольшой свите нужен отдых. — Бриан распрямил спину и поморщился. Несколько дней, проведенных в седле, давали о себе знать. — Это же… Это служанка Фрон де Бефа, не так ли? Если мне не изменяет память. Она-то что здесь делает, Бриан? — Мальвуазен-младший никак не ожидал увидеть женщину рядом с Буагильбером. — Я всё расскажу тебе, Альберт, только не сейчас, — резко прервал его Бриан и повел Амиру в отведенные для слуг покои. А вечером, за трапезой, Буагильбер поведал Альберту о том, что приключилось в замке Торкилстон, а также о горькой участи его старшего брата и их общего друга барона Реджинальда Фрон де Бефа. — Господь милосердный, Филипп… — Выслушав своего друга, Альберт закрыл лицо руками, не смея поверить в гибель старшего брата. — Мужайся, Альберт, я точно не знаю, смог ли выжить Филипп, но видел его достаточно близко с пронзенной грудью, лежавшего посреди двора Торкилстона. Бой тогда был в самом разгаре. — Бриан и сам был не рад принести такие вести своему другу. — Что здесь делает она? — тихо спросил Мальвуазен, отнимая от лица руки и глядя в глаза Буагильберу. — Если эта сарацинская ведьма стала причиной гибели моего брата, клянусь Пресвятой Богородицей, я сам её задушу своими руками и не посмотрю, чьего ублюдка она носит. — Альберт, она здесь не при чём, — продолжал Буагильбер, положив свою тяжелую ладонь на плечо Альберту. — Амира не виновата в неуемном желании своего господина, не виновата и в похоти твоего брата. Да, Альберт, ты и сам прекрасно знаешь, каким может быть Филипп, если дело касается его и только его желаний! Он не пропустил ни одной хорошенькой служанки или крестьянки у себя в поместье, а сколько его ублюдков населяет его земли? Этого не знает даже сам нечистый! Ты же понимаешь, каков Филипп! — С каких это пор ты защищаешь служанок, крестьянок, да еще и сарацинских рабынь, Бриан? — Мальвуазен вскочил на ноги, опрокинув кубок с вином, его глаза горели жаждой мщения за возможную гибель брата. — С таких пор, что эта сарацинка спасла жизнь мне, а еще раньше — Реджинальду! Филипп сам во всём виноват. Он пытался устроить драку еще в Торкилстоне, когда гостил у Фрон де Бефа. Я тому свидетель. Барон выгнал его, а после, оскорбленный в своих чувствах, Филипп воспользовался удобным случаем и похитил у него сарацинку. Бедняжка лишь чудом избежала дикого насилия и гибели. А дальше — еще хуже: он сговорился с саксами напасть на Торкилстон и силой забрать себе Амиру. И вот куда завела его пагубная темная страсть, — возразил Буагильбер, усаживая Альберта обратно на лавку. — Филипп сговорился с саксами? Час от часу не легче… Но как такое может быть… — Мальвуазен с трудом верил в то, что рассказал Бриан. — Я и сам было не поверил, но потом… — Буагильбер с шумом выдохнул и допил вино прямо из кувшина. — Мои люди, как и Амира, останутся здесь со мной до самого отъезда в Триполи. Обещаю все заботы взять на себя. — Оставайся, Бриан, вместе со своей «свитой», здесь тихо, сытно и не так много глаз и ртов, которые могли бы разнести столь ужасную историю. Завтра же пошлю своих людей в поместье нашего барона и своего брата, разузнать, что и как. А теперь я тебя оставлю — тебе нужен отдых, а мне… мне вряд ли удастся уснуть в эту ночь. — С этими словами Альберт потрепал Бриана по плечу и вышел из комнаты.***
С тех пор прошла не одна неделя. Людям Мальвуазена-младшего удалось узнать совсем немного. Торкилстон был наполовину сожжен, наполовину разграблен местными разбойничьими шайками, прятавшимися в лесах. После боя люди Филиппа де Мальвуазена забрали тело хозяина, и, как выяснилось чуть позже, Филиппу чудом удалось выжить, но жизнь его висела на волоске. Сразу несколько опытных лекарей день и ночь не отходили от него, пытаясь спасти жизнь барону. Победа осталась за саксами. Уилфред Айвенго, который бесстрашно сражался, атакуя Торкилстон с противоположной стороны, где была отвесная стена, не жалея собственных сил, оттеснил остатки нормандских воинов и зашел в тыл замка. Спастись удалось немногим, но разузнать о том, что на самом деле произошло с бароном Реджинальдом Фрон де Бефом, людям Альберта так и не удалось. Никто не знал, жив ли жестокий барон, или, может быть, ад принял его грешную душу? Время шло, и страшные события постепенно оставались позади. Раны затягивались, а горе отступало, сменяясь новой надеждой. Осень окончательно вступила в свои права. Холодный ветер всё чаще напоминал о том, что английская земля не столь благосклонна к своим жителям, чем пески Востока. Амира так и жила при монастыре храмовников, в той части, где жили многочисленные слуги рыцарей. В этой части иногда жили и местные крестьяне из небольшого селения неподалеку, и те, что нанимались на работу к храмовникам. Амира делала ту же самую работу, что и слуги. А еще сарацинка помогала Рене в госпитале при монастыре. Несмотря на то, что уставом ордена запрещалось присутствие женщин, это не распространялось на прислугу и лекарей. К такому положению вещей все уже привыкли, и Амира была далеко не единственной женщиной в этой прецептории. Жизнь здесь была сытой и тихой, как и говорил Альберт Мальвуазен. Тут она нашла покой, и её никто не обижал. Амира прилежно выполняла свою работу и была незаменимой помощницей для Рене, который в свою очередь приглядывал за сарацинкой — что-то беспокоило его. Опытный лекарь опасался за жизнь хрупкой восточной красавицы, а с приходом холодов Рене заметил, как часто Амира страдает от непривычного климата, но старается держаться наравне с другими. Тогда добрый лекарь отправлял сарацинку в свою комнату — там был большой камин — чтобы она могла хорошенько отдохнуть и согреться. Буагильбер оказался прав — английские ветра были слишком суровы для хрупкого восточного цветка. Но всё же, несмотря на некоторые трудности, Амира обрела покой и надежду на возвращение в родные земли, а это было не так уж мало. Прошел еще месяц. Осень выдалась холодной, и дожди шли настолько часто, что могло показаться, что небеса прогневались и теперь обрушили все небесные потоки воды на землю. Опасения Рене были не напрасны. Хрупкость и перенесенные опасности, голод и лишения сыграли с Амирой злую шутку. — Что с тобой? Амира, что с тобой? — Взволнованный голос лекаря отдавался гулким эхом в ушах сарацинки. Неожиданная боль прервала этот вечер. Ей внезапно стала плохо, как раз тогда, когда она уже заканчивала помогать Рене в госпитале. — Ребенок… Мой малыш… Ему еще рано… Рано родиться… — с большим трудом произнесла сарацинка и упала бы на пол, если бы не Рене, который успел подхватить её на руки и унести в свои покои. — Тише-тише, всё будет хорошо. Смотри на меня. Где болит? Амира, всё будет хорошо, не бойся, — говорил Рене, сосредоточившись на том, чтобы как можно скорее помочь несчастной. Он понимал, что ребенок слишком рано просится на свет, и при таком сроке дети не выживали. Главное сейчас было не лишиться его матери. В Темплстоу как раз наступил час вечерней молитвы, и все рыцари и послушники были в храме. Все, кроме одного — Бриана де Буагильбера. Храмовники пели священные псалмы, вознося молитвы Господу. Но Рене было не до молитв и песнопений. Кое-как он сумел найти молодого Бертрана и еще одну служанку, что была на кухне — ему требовалось много воды, а также простыней и другого, что могло понадобиться в такой ситуации. — Куда спешит молодой паж? — раздался за спиной юноши низкий голос Буагильбера, который слегка напугал его. — О, господин, Амира, ей плохо, и, кажется, ребенок вот-вот появится на свет. Лекарь Рене послал меня принести воды, и как можно больше, — сбивчиво пояснил Бертран. — Что-то и вправду рановато, — ответил храмовник. — Не стой столбом, им наверняка нужна помощь! Бертран бросился к колодцу с ведрами, а Бриан украдкой поспешил к себе к комнату. Там он достал небольшой сундучок с какими-то темными пузырьками и настойками трав, которые он привез из Палестины. После, завернув сундучок в тряпицу, он быстро направился в ту сторону монастыря, где располагалось помещение для слуг и покои Рене. — Потерпи, Амира, потерпи еще немного. Малыш уже просится на свет, — торопливо говорил лекарь, который уже приступил к своим обязанностям и, как мог, скрывал свое волнение. Амира потеряла много крови, а дитя только-только начало свой скорбный путь. — Проклятие, Бертран, где тебя черти носят, живо ставь воду на огонь и выметайся отсюда прочь! — рявкнул Рене, когда услышал позади себя скрип двери. Амира настолько ослабла, что уже не могла кричать, лишь слабые стоны вырывались из её груди. — Это я, — тихо ответил храмовник, взору которого предстало страшное, непривычное зрелище. Рене, раздетый по пояс, с обагренными кровью руками, хрупкое тело Амиры, слабое и измученное от боли. Кровавые простыни и догорающие свечи. — Я принес настой. Иначе бедняжка истечет кровью или умрет от боли. Дай ей вот это, но чуть позже. А пока придется влить в неё кое-что покрепче. Лекарь кивнул — он знал, что за настойки из трав были с собой у многих рыцарей-храмовников. Они легко могли унять или притупить боль от самых серьезных ран и тем самым сохранить силы, а иногда и спасти жизнь. С этими словами Бриан мигом поставил сундучок на столе и подлетел к кровати, где лежала Амира, а потом влил в рот сарацинке почти всё содержимое пузырька. — Скоро ей станет лучше. Чем я еще могу помочь? — Буагильбер с беспокойством поглядел на Рене. — Благодарю тебя, господин, ребенок… Слишком рано… Нам нужно много воды, — проговорил Рене, кивком поблагодарив Бриана. — Сделай всё, всё, даже невозможное, — шепнул ему Буагильбер. — Я тебя озолочу. — Сказав это, храмовник отправился за очередной порцией воды. — Если бы золото могло спасать жизни… — горько усмехнулся Рене. — Амира, еще немного, ты самая мужественная и самая храбрая женщина, которую я когда-либо встречал. Осталось совсем чуть-чуть. Вот и ребенок… Это мальчик! — снова обратился к ней лекарь, радостно принимая на руки младенца. Сарацинка слабо улыбалась, но вскоре силы покинули её, и она потеряла сознание. Через несколько часов всё закончилось. Была уже глубокая ночь, когда боль отступила, и обессилевшая Амира смогла заснуть. Малыш не кричал и не плакал. Он был мал и тщедушен. Родившийся до срока, он еле шевелил своими тонкими ручками и ножками. Ребенок казался настолько слабым, что Рене, как только успел искупать младенца, со вздохом отметил про себя, что такой вряд ли доживет до утра. Сам он был измотан и печален, ведь наутро ему пришлось бы сообщить Амире страшную весть. Вскоре малыш совсем затих в слишком большой для него колыбельке и перестал шевелиться, прикрыв свои большие темные глаза, которые показались доброму лекарю похожими на глаза его матери. Рене спустился вниз, чтобы подышать свежим воздухом и немного прийти в себя после тяжелых трудов. — Как она? Кто родился? — Как оказалось, Буагильбер, к удивлению лекаря, тоже не спал, а сидел во дворе и будто ожидал, когда Рене выйдет и сообщит ему всё. — Мальчик, но он не жилец… Да и мать… Очень слаба, — отозвался тот, присаживаясь рядом с храмовником и обтирая руки от крови. — Еще бы! Бедняжка столько выстрадала. А если подумать, за что? Эта дикая, никому не нужная бойня, что вы затеяли в Палестине. Да, вы! Этот жуткий плен — наш хозяин не сахар. Фрон де Беф был одинакового жесток к мужчинам и женщинам, так чего же было ожидать ей, кроме крайней грубости и насилия? А потом еще хуже… — Ну, что ты разнылся? Она могла погибнуть еще раньше, когда мы плыли обратно. Несколько месяцев на корабле, в темных трюмах, среди других сарацинских рабов, — ответил храмовник на все причитания лекаря. — Чем она заслужила это всё… А теперь еще и ребенок… Малыш вряд ли доживет до утра. Слишком рано он попросился на свет Божий, — сетовал Рене. Он искренне жалел Амиру. — Так решил Господь, и, возможно, так даже будет лучше для неё самой и для твоего господина. Возможно, Реджинальда уже нет на этой земле, пусть он упокоится с миром и не узнает о гибели своего дитя, — сказал Бриан, который в глубине души тоже не желал сарацинке зла, а последние события в Торкилстоне заставили его смотреть на эту женщину совсем другими глазами. — Но до рассвета еще далеко, а я поклялся Фрон де Бефу, что уберегу её и ребенка. Подождем до рассвета. Если мальчик выживет — я сам окрещу его. Уж поверь, я сумею заткнуть глотку каждому, кто будет сомневаться в его происхождении. Он вырастет самым могущественным и храбрым рыцарем, который когда-либо существовал на земле. А пока — ты по праву заслужил награду. Вот, держи. С этими словами храмовник протянул лекарю увесистый кошель с монетами. — Нет, господин, не возьму, — ответил Рене, отодвигая руку Буагильбера. — И никогда не взял бы, зная, что пришлось вынести этой женщине! Ты прав — она должна вернуться обратно в Палестину, домой. Это самое лучшее, что ты сможешь для неё сделать, мой господин. Темная осенняя ночь укутала своим темным покрывалом холодную английскую землю, оставляя в тумане сожаления и боль.***
Утро выдалось солнечным, но прохладным. Рене, который спал прямо на лавке в комнате, проснулся от тихого писка. Лекарь подошел к колыбели, наскоро, но ладно выструганной одним из местных крестьян в благодарность за помощь в спасении своей жены. Рене, как и всякий хороший врач, лечил всех подряд и не делал различия между крестьянами и хозяевами, им владеющими. К великому удивлению лекаря, малыш был жив. Он уже открыл свои темные глазки и издал первый крик, больше походивший на писк котенка. — О, Господь, благодарю тебя! Ты всё-таки сжалился над этой несчастной женщиной, послав ей утешение! — Рене взял младенца на руки, тщательно осматривая его с головы до ног. Мальчик хоть и родился раньше времени, но выжил каким-то чудесным образом. Лишь к полудню Амира открыла глаза и смогла взять на руки своего новорожденного сына. — Поздравляю, — послышался тихий вкрадчивый голос за спиной Бриана де Буагильбера, — слышал, у твоей новой «забавы» родился премиленький мальчуган. — Рыцарь неожиданно зашел в часовню, где в это время молился Бриан. — Да, Альберт, малышу удалось выжить, несмотря на то, что родился он до положенного срока. Ничего, в нем смешалась густая и выносливая кровь, — ответил Буагильбер, поднимаясь с колен и заканчивая молитву. Он, как и Рене, не скрывал свою радость. — Не понимаю твоей радости, Бриан, — продолжил Мальвуазен, который с насмешкой поглядывал на своего друга. — Теперь не видать тебе земель Фрон де Бефа в Нормандии. Впрочем, и сейчас мальчишка и сарацинка не могут служить тебе препятствием. — Брось, Альберт, ты же знаешь, я дал слово нашему другу и поклялся беречь его наследника, а после передать ему наследство Фрон де Бефа. — Темные глаза Буагильбера сверкнули, когда он выслушал столь неприкрытый намек от своего собрата. — Я думал, что ты сможешь разумно воспользоваться сложившейся ситуацией, только и всего. — Хитрый голос Мальвуазена, будто змеиное шипение, действовал на Бриана отнюдь не успокаивающе. — Да и потом, этот младенец всего лишь бастард, она — неверная сарацинская рабыня, так и не принявшая святое распятие. Кто будет слушать какую-то смуглую бродяжку и поверит в то, что этот ребенок — наследник самого барона Реджинальда Фрон де Бефа? — Я позабочусь об этом, уж будь уверен! Оставь свои грязные намеки, Альберт. Я дал слово своему другу и не собираюсь от него отступаться! — выпалил Бриан. — Ну, дружище, остынь, — улыбнулся Мальвуазен. — Если и впрямь желаешь мальчишке добра, прикажи одному из твоих слуг или оруженосцев забрать у меня козу. — Что? — удивился Буагильбер. — Козу, — повторил Альберт, приставив ладони к голове, изображая животное. — Твоей сарацинке, как и её младенцу, она сейчас очень пригодится. — Спасибо тебе, Альберт! — рассмеялся Буагильбер и вышел из часовни, чтобы распорядиться насчет неожиданного, но такого нужного подарка. Храмовник понимал, что Мальвуазен по-своему прав и еще много кто захочет прибрать к рукам земли барона, а быть может, попытаться уничтожить его новорожденного сына. Теперь, когда о судьбе Фрон де Бефа не было ничего известно, а слухи о его гибели расползались всё больше, Бриану было о чём задуматься.***
Что же на самом деле произошло в Торкилстоне и какова оказалась судьба барона Реджинальда Фрон де Бефа, было неведомо никому, кроме саксов-победителей. Всё оказалось вовсе не так, как рассказывали почти в каждой таверне Йорка и его окрестностях. Несколько месяцев назад. Осада Торкилстона Как только храмовник и Амира скрылись из замка, а защитников осталось слишком мало, ворота Торкилстона пали, а подъемный мост поднять было уже невозможно, да и некому. Во дворе кипел страшный бой. Сплотившись рядом со своим господином, нормандские воины не отступали, сражаясь до последней капли крови. К тому времени Сен-Мор был весь изранен и потерял много крови. Он уже не мог держаться на ногах, но мужественно продолжал прикрывать спину барона. Даже при такой неравной расстановке сил один нормандский воин стоил десятка саксов. Взгляд Фрон де Бефа упал на остатки тех, кто предпочел смерть плену. Он видел, как рушится то, что добывал кровью и мечом его отец, то, что Реджинальд сам отстаивал и приумножал долгие годы… Он видел, как гибнут его люди, которые когда-то поклялись служить ему до самой смерти. И вот, смерть пришла и теперь забирала лучших воинов. Сам барон был тяжело ранен, но продолжал бой, укладывая саксов на землю одного за другим, орудуя одновременно мечом и топором. Но силы саксов и наемников Филиппа всё же перевешивали. — Сдавайся, Фрон де Беф! Лишь ты один мне нужен! Лишь твоей крови я желаю! Я желаю мести! За отца и за мой разоренный Ротервуд! — Неожиданно среди суматохи и уже затихающего боя раздался голос Уилфреда Айвенго, который спустился во двор и теперь ожидал, когда сам барон выйдет с ним на поединок. Но этого не случилось. Плотный круг саксов сжимал Реджинальда и тех немногих уцелевших воинов, продолжавших сражаться рядом с бароном. На какой-то миг Фрон де Беф остановился, окинув взглядом пылающую башню Торкилстона и горы разрубленных мертвых тел. Столько крови и жертв, а всё напрасно… Потерять Торкилстон и свои земли вот так просто… Потерять своих людей… Неужели… — Мы сдаемся, — четко произнес Фрон де Беф, вложив меч в ножны. Он видел, как один за другим умирают его люди, как пал его верный Клемент, как еле живой Сен-Мор, израненный, кое-как стоящий на ногах, еще может отражать атаку саксов, но стоит кому-то ударить его чуть сильней, и он также свалится замертво. Он не хотел гибели преданного Сен-Мора и своих верных людей. — Связать их! Веревку! Веревку ему на шею! Зверю должно быть в ошейнике! Затравить его псами! Повесить или свежевать, как он этот делал с крестьянами! — неслось со всех сторон. Брань и плевки летели в пленников со всех сторон. Лишь приказ Айвенго уберег барона и его людей от немедленной расправы прямо во дворе его собственного замка. Саксы со свистом и проклятиями, которые неслись в адрес Фрон де Бефа и норманнов, накинули на них петли и повели прочь из замка. Когда они перешли мост, Уилфред дал сигнал остановиться. — Твой меч! На колени! — крикнул Айвенго, распаленный боем и ненавистью, подходя к барону, продираясь сквозь толпу окруживших его саксов. — Твой меч. — Никогда, саксонский щенок, ты не получишь мой родовой меч, как и мои родовые земли! — Грозный, низкий, громкий голос Фрон де Бефа заставил саксов замолчать. — Я сдался не из-за того, чтобы ты сохранил мне жизнь, а из-за того, чтобы люди, которые присягали мне на верность не умирали почем зря. Они верно и преданно сражались, но я не желаю им гибели лишь из-за того, что они исполняли мой приказ. Отпусти их. И я полностью сдамся в твои руки. — Чтобы твои люди после собрали еще больше, и снова продолжились нападки на Ротервуд? — подхватил Айвенго. — Сдавайся, Фрон де Беф, ты проиграл и ты в моих руках. Твой меч! — Не дождешься, обсосок поросячий! — выругался Реджинальд, сплюнул на землю и, отцепив пояс с ножнами и мечом, одним резким движением кинул его в глубокий ров с водой, что опоясывал Торкилстон. — Уж лучше пусть он покоится на дне этой канавы, чем я позволю опоганить свой родовой герб, покорившись такой черни, как ты, проклятый сакс! После, несмотря на все дальнейшие угрозы Уилфреда и еще нескольких саксов, Фрон де Беф больше не произнес не единого слова. Его заковали в цепи, а потом вдобавок к этому еще и связали, опасаясь, что по дороге барон может удавить кого-нибудь цепью. Сен-Мор был настолько сильно ранен, что уже не мог оказывать сопротивления. Его просто связали и бросили в ту же телегу, где был Фрон де Беф. С Бальтром же саксам пришлось повозиться: воин сопротивлялся до последнего и лишь после того, как сам грозный рыцарь кивнул ему, Бальтр дал себя связать. Всё было кончено. Впереди защитников Торкилстона ждал плен, а, возможно, и смерть. Саксы ликовали, радостно переговариваясь. Остальные пленные нормандские воины шли, понурив головы, связанной длинной вереницей, рядом с телегой, где сидел грозный барон Реджинальд Фрон де Беф. Его черные глаза были сосредоточены на чём-то, они выражали холодное и задумчивое презрение и даже какое-то странное смирение. Сен-Мор лежал рядом, тяжело дыша, а Бальтр с ненавистью и злостью оглядывал саксов, подгоняющих лошадей, что везли их телегу. Он был явно недоволен таким приказом Фрон де Бефа. Бальтр хотел сражаться до конца и никак не предвидел плена, однако барон приказал ему оставить всякое сопротивление на этот раз. Его темные глаза сверкнули хитрым и недобрым огнем. Но за видимым безразличием и презрением к победителям Реджинальд Фрон де Беф что-то скрывал, и он вовсе не собирался сдаваться на милость победителя на самом деле.