***
Как-то вечером, закончив помогать Рене в госпитале, Амира уже вернулась в дом и растапливала очаг, как вдруг раздался осторожный стук в дверь. — Уже иду, сейчас открою, господин Рене! — крикнула Амира, решив, что это Рене возвратился к ужину. Она вздрогнула и побледнела, когда на пороге дома стоял вовсе не лекарь. — Ты одна? Мне нужно поговорить с тобой. — Альберт Мальвуазен вошел в дом, оттолкнув опешившую Амиру в сторону и закрыл за собой дверь. — Чего тебе нужно? — Сарацинка попятилась назад, ближе к столу, где лежал нож, чтобы резать мясо. — Поговорить, всего лишь поговорить. Не бойся, я не из тех, кто интересуется служанками, — вкрадчиво произнес Мальвуазен. — И о чём хочет поговорить доблестный рыцарь Храма? Какое дело может быть у него к сарацинской служанке? — Амира не доверяла Мальвуазену и опасалась его. — А дело у меня одно, если бы не Буагильбер… Я бы сам придушил тебя; что ты сделала с моим братом? Чем околдовала? Филипп не мог прельститься такой женщиной, как ты! — Голос Альберта стал похож на шипение змеи, а его темно-зеленые глаза недобро сверкнули. — Впрочем, он остался жив, несмотря на то, что рана его была тяжелой. Благодаря умелым лекарям, приставленным к нему, Филипп смог оправиться после тяжелого ранения. А всё — ты. При упоминании имени старшего брата Мальвуазена Амира похолодела. — Ну, да я не вижу смысла без толку упрекать тебя и хотел поговорить вовсе не об этом, — продолжил Альберт, присаживаясь на низкую лавку у горящего очага. — Дело в том, что мой лучший друг, могущественный рыцарь и командор нашего ордена сэр Бриан де Буагильбер — твой покровитель. И теперь он будет распоряжаться богатыми землями барона Реджинальда Фрон де Бефа до того момента, как ты и твой сын ступят на землю Нормандии. — Это так. — Амира всё еще не могла понять, куда клонит Альберт. — Не смей перебивать меня, сарацинское отродье! — Мальвуазен сделал рукой нетерпеливый жест и продолжал: — Я даю тебе выбор: отписать земли нашему ордену, добровольно. Тебе лишь стоит приложить перстень с печатью к бумаге, и дело сделано. Подумай сама: кто будет слушаться тебя и твоего ублюдка там, во Франции? Кто поверит в то, что этот полукровка — истинный наследник могущественного рода Фрон де Бефов? Ты сама в это веришь? — Буагильбер поклялся и дал слово… — начала было Амира, но Альберт бесцеремонно оборвал её речь. — Буагильбер поклялся? — рассмеялся он в ответ. — Да будет тебе известно, красавица, сэр Бриан не из тех доброхотов, которые делают что-то просто так! Неужели ты настолько глупа, что возомнила, что он будет стараться сохранить столь богатые земли, и ради кого — ради выродка и какой-то сарацинской бродяжки? Возможно, ты понравилась ему, и поверь, очень скоро он бы начал захаживать к тебе по вечерам не только для того, чтобы проведать своего милого крестника. Или ты думала, что Бриан взял бы тебя с собой обратно в Триполи или Арку просто так? Или ты мне не веришь? Буагильбер сам как-то рассказывал, как выпрашивал тебя у барона на одну ночь, но тот приберег тебя для себя самого и не стал уступать. Амира замерла от того, что ей продолжал нашептывать Мальвуазен. Слова его были правдивы, ведь храмовник не раз проявлял к ней внимание совсем иного толка, еще до того, как они прибыли в Торкилстон. То, о чем говорил Мальвуазен, было правдой, Амира и сама знала это. Она ясно вспомнила тот вечер, когда прислуживала Фрон де Бефу за ужином и когда опьяневший от вина храмовник просил её у барона. — Как только ты передашь земли ордену, я сам посажу тебя на ближайший корабль, и ты будешь свободна. — Глаза Альберта блестели, а его бесстрастное до этого выражение лица, сменившееся сейчас чем-то напоминающим ухмылку, казалось отвратительно мерзкой гримасой. — Если, конечно, хочешь, чтобы твое дитя жило. Он еще слишком мал… Зимы здесь холодные, а ветра беспощадные. Всё еще может случиться. — Убирайся прочь, гадкая, подлая змея! — низким от гнева и страха голоса проговорила Амира. Нащупав на столе нож, она выставила его вперед, мысли о жизни сына вертелись у нее в голове. — Если ты хоть пальцем посмеешь прикоснуться к моему сыну, клянусь всем живым на земле, я убью тебя. — На всё воля Божья! — усмехнулся Мальвуазен. — Вот увидишь, мне и пальцем шевелить не придется. В этот момент дверь отворилась, и в дом вошел Рене, а за ним Бертран, который помогал лекарю нести несколько больших вязанок с хворостом и дровами. — Господин Альберт? — удивился Рене — он никак не ожидал увидеть здесь храмовника, да еще в столь поздний час. — Что ж, Амира, не буду больше задерживать тебя, время позднее. Подумай о том, что я тебе сказал. Доброй ночи, Рене, — поспешно сказал Альберт и удалился, оставив Амиру с ножом в руках остолбеневшей посреди комнаты. Когда Мальвуазен ушел, подкупив Амиру неприятной правдой о Буагильбере, сарацинка упала ничком на лавку, закрыв лицо руками.***
Она не плакала, сил плакать у неё уже давно не осталось. Амира осознавала весь ужас своего шаткого положения даже здесь, за стенами прецептории. Надежда на возвращение домой или обретение покоя для своего сына и себя окончательно разбилась о жестокие и правдивые слова Мальвуазена. Её душу снова наполнял страх — теперь это был страх за жизнь маленького Доминика. — Что случилось? Амира, на тебе лица нет, о чем говорил господин Мальвуазен? — Молодой Бертран осторожно прикоснулся к плечам сарацинки, легонько приподнимая её с лавки. — Ясно, о чём, — поспешил ответить Рене, складывая хворост у порога. — Этот коршун давно кружит рядом с нашей госпожой. Всё к землям нашего господина подбирается, я прав? — Да, — с трудом ответила Амира, присаживаясь на лавку. — Он угрожал и говорил, что мой сын может не дожить до весны… Если я не приложу перстень с печатью, не передам земли Фрон де Бефа добровольно ордену… — Ну-ну, будет, — успокаивал её лекарь. — Теперь, когда малыш Доминик окреп, мы можем и не оставаться в прецептории, госпожа. Мы с Бертраном сумеем защитить вас, госпожа, вас и наследника. А я буду свидетелем того, что Доминик — законный наследник барона Фрон де Бефа и по праву может наследовать земли в Нормандии. Эх, не зря мой господин так боялся этого момента. Знал, что стервятники не преминут устроить охоту… — О, добрый Рене, какая из меня госпожа — я всего лишь жалкая прислуга, что была в доме у твоего господина. — Амира смахнула скупую слезу, понимая свое шаткое положение, доброту лекаря и благодарность молодого Бертрана. — Что вы! Госпожа, вы теперь вольны приказывать, — возразил Бертран. — Вы спасли мне жизнь и были так добры. А хозяин, хоть у него и бешеный нрав, но он вас очень любил, по-своему, дико и необузданно, он души в вас не чаял, иначе бы не оставил вам перстень с родовым гербом и печатью. Теперь в его французских владениях вы — госпожа, и каждый склонится перед вами и наследником в низком поклоне. — И еще, — добавила Амира, это её больше всего угнетало и не давало покоя. — Что нельзя доверять Буагильберу. Он ничем не лучше своего хищного собрата… — А вот это уже куда сложней… — Рене присел рядом с ней на лавку и задумался, казалось, о чём-то очень важном. — Если это правда, нам придется несладко, госпожа. Доминик обещан Буагильберу как будущий воспитанник ордена. В таком случае, когда он подрастет и вступит в орден, ни о каких землях и наследстве и речи не может быть. Храмовники отрекаются от всего, что имеют. Их земли и всё их имущество отходит ордену. Амира, послушай меня — ведь перстень у тебя? И только ты знаешь, где он? — Да. Это так, — кивнула сарацинка. — Отлично, значит, храмовник будет заботиться о ребенке лишь до того момента, пока ты здесь… — говорил Рене, как бы размышляя вслух. — Пока ты в относительной безопасности и есть свидетели… А как только ты отправишься с ним в обратный путь, всё может статься. Ему нужен мальчик, как это верно… — Но ведь Буагильбер сам отдал мне этот перстень и сам поклялся защищать и охранять нас с Домиником… — Амира поглядела на лекаря. В её душе было смятение. — И он не убил тебя, а ведь мог. Ничего не понимаю. Кто-то из них ловко играет роль доброго друга, но ведь всё можно было сделать гораздо проще. Стоило лишь выкрасть у тебя перстень… Что ж, в любом случае, ты и Доминик в опасности, и нам стоит подумать, что делать дальше, — ответил Рене, внимательно глядя на Амиру и Бертрана. — Одно только ясно — верить нельзя никому из них. Что ж, теперь почти ночь — нам всем нужен отдых.***
Амира поднялась к себе наверх. Бертран и Рене закончили свой небольшой ужин и укладывались спать. Сарацинка подошла к колыбели, где спал маленький Доминик. Малыш крепко спал. Амира улыбнулась, осторожно, чтобы не разбудить сына, поцеловала его в нежную маленькую щечку. — Славный мальчик, — неожиданно раздался за её спиной тихий знакомый голос. — Выносливый, черноглазый, точь-в-точь как его отец. И такой же смуглый и красивый, как его мать. Амира вздрогнула и повернулась. Бриан де Буагильбер сидел в углу, на низком деревянном стуле. Всё это время он прятался в темноте и пристально наблюдал за сарацинкой. — Что ты здесь делаешь? Уже ночь на дворе… — растерянно проговорила Амира, стараясь говорить очень тихо, опасаясь разбудить Доминика. — Ждал тебя, да вот Альберт всё никак не уходил… Пока тебя не было, приглядывал за своим крестником. Он и вправду красивый и сильный мальчик, это редкость в здешних краях, да и я сам к нему привязался всей душой. — Глаза храмовника заблестели. — Почему не спустился к нам вниз? — Амира опасалась Буагильбера и старалась, как могла, держать рыцаря на расстоянии: слова Мальвуазена-младшего всё вертелись у неё в голове. — Зачем? Разговор был интересным, я не посмел вас прервать. И потом… Мне приятнее видеть тебя одну, — ответил Буагильбер, поднимаясь со стула и развязывая свой белоснежный плащ с нашитым восьмиконечным крестом. — И зачем ты хотел меня видеть? — Амира отступила назад, заслоняя своим телом спящего сына. — Я хотел поговорить с тобой о Реджинальде, присядь. — Бриан жестом показал Амире на лавку у небольшого стола, где она обычно читала книгу или продолжала изучать местный язык, коротая длинные осенние вечера, когда у неё хватало сил. Амира терялась в самых страшных догадках, а недавний визит Мальвуазена еще больше заставил укрепиться в своих сомнениях — храмовник не так прост и явно что-то затеял, но деваться ей было некуда. Она отчетливо понимала: перстень Фрон де Бефа — это то, что служит ей очень призрачной, но всё же защитой. Пока перстень с печатью у неё, она и Доминик в относительной безопасности, и лишь поэтому они еще живы. Хищники слетались на будущую добычу — земли барона во Франции были настолько богаты и обширны, что могли тягаться с владениями некоторых королей Европы. — То, о чём говорил с тобой Альберт, отчасти верно, — начал Буагильбер, не сводя своего горящего взора с Амиры. — Многие постараются завладеть его поместьями и землями как здесь, в Англии, так и по ту сторону пролива. А если кто-то прознает, что маленький Доминик — единственный наследник Реджинальда, даже я буду не в силах тебя защитить и предвидеть все возможные опасности. Пока ты находишься здесь, в прецептории, дальше этих толстых стен эта тайна не убежит. Ты в безопасности, но лишь до тех пор, пока ты и твое дитя находятся под моим покровительством. — Мне это очень хорошо известно, но зачем ты снова говоришь мне всё это? — Амире было интересно узнать правду: что же наконец-то попросит храмовник за свое покровительство? Сарацинка слишком хорошо знала, что на самом деле из себя представляют слуги ордена Гроба Господня, чтобы безоговорочно доверять такому человеку, как Бриан де Буагильбер. Она понимала: храмовник спас её и сына не просто так. — Все полагают, что барон Фрон де Беф погиб в сражении или в плену, — продолжал Буагильбер, придвигаясь всё ближе к сарацинке. Его взгляд медленно и пристально скользил по её лицу. — По крайней мере, никто не поторопился сказать обратное. Амира молчала и сжалась под горящим взглядом храмовника. Воцарилась пауза. — А разве это не так? — робко спросила она, немного отодвинувшись от Буагильбера. — Как раз об этом я и хотел поговорить с тобой. — Храмовник неожиданно придвинулся к ней снова, так близко, что сарацинка хотела было вскочить на ноги, но сильная рука рыцаря остановила её. — Реджинальд жив, но он находиться в плену. И вовсе не у саксов, как можно было бы подумать с самого начала, — шепнул он на ухо Амире. — Тише, тише. Я сказал тебе это не для того, чтобы ты всё испортила. — Он «гостит» у Филиппа де Мальвуазена вот уже несколько месяцев кряду, и если это «гостеприимство» не убьет его к тому моменту, как я соберу людей, чтобы освободить Реджинальда, это будет воистину чудом, — продолжал Буагильбер. — Филипп не выпустит его ни за какой выкуп на свете. Даже если я отдам ему во владение Лангедок. Реджинальд — воин и не простит унижения, а это значит лишь одно — война, где победителем сможет выйти только один. Филипп — не самый сильный воин, но у него много хорошо обученных людей, многие из них были в Палестине, и для них подобные стычки — лишь невинное развлечение. — Значит, ты собираешься его спасти?! — Амира с трудом сохраняла спокойствие. Нахлынувшее смятение и какое-то странное чувство заставили её сердце забиться так часто, что сарацинка еле перевела дух и взяла себя в руки, чтобы выслушать Бриана до конца. — Тише. — Буагильбер приставил палец к её губам. — Только в том случае, если ты сама этого захочешь. — Что?! — Сарацинка была удивлена таким поведением храмовника не меньше, чем его речами. — А разве не ты клялся, что всегда будешь рядом со своим другом и выручишь его в случае нужды? — Успокойся, Реджинальд сам вручил свою судьбу в твои руки, — продолжал храмовник, не выпуская Амиру из кольца своей хватки, его широкие ладони всё еще держали её тонкие пальчики и не спешили выпускать. — Он сам так пожелал, а если ты не захочешь, он не станет просить меня освободить его и рисковать моей жизнью, а также жизнью моих людей. — Я тебе не верю, храмовник! Почему я должна доверять тебе теперь — тебе и твоим словам? — Амира резко прервала его рассуждения и, оттолкнув Буагильбера, поднялась с места, выпрямившись во весь рост. Её темные глаза сверкали, будто молнии. В её сердце поднялся ураган негодования и смятения. — Как знаешь, красавица, но у тебя не выбора, — усмехнулся Буагильбер, тоже поднимаясь с лавки. — При таких ранах и подобном обращении с ним Филиппа Реджинальд не протянет и до весны. Решать тебе. Я бы не стал так рисковать. Замок Филиппа — неприступная крепость, но не такая, как был Торкилстон, а вот людей у Мальвуазена хоть отбавляй… — Если ты сам не хочешь его спасти, значит, это сделаю я, — неожиданно сказала Амира, смело поглядев в глаза храмовника. — Ты его любишь? — спросил Бриан, подходя к сарацинке слишком близко. — Раз решилась на такое, значит, любишь. Ведь так? — Не знаю… — ответила Амира, в душе которой не утихало смятение и царила буря. — Он — отец моего сына. А у меня больше ничего не осталось. Помоги мне его спасти. — Любишь. Странно, ты так благосклонна к нему, а он не был столь добр к тебе. Помнишь тот ужин? Если бы Реджинальд отдал тебя мне, тогда в Торкилстоне? Он — твой хозяин и был волен поступать с тобой так, как сочтет нужным, — сказал Бриан. — Знаешь, я бы не стал отказываться и взял бы свое… Но я был пьян, а ты мне понравилась, еще там в лесу, не буду скрывать… — Ты и теперь ведешь речи не совсем трезвого человека, — отрезала сарацинка, догадываясь, что всё это время храмовник ждал удобного случая и теперь может воспользоваться ситуацией. Амира не ошиблась. — Кажется, я понимаю, почему Реджинальд тобой так дорожил! — Бриан сдержанно рассмеялся, в то время как его глаза сосредоточились на завязках её платья, а потом спустились дальше, бесстыдно разглядывая женскую фигуру. — Храбрая, дерзишь, да и в уме тебе не откажешь, хоть твои истинные мысли остаются при тебе, а порой ты ничем не уступаешь мужчине, проявляя смелость, которой может похвастаться не каждый воин, но в тоже время такая хрупкая… Маленькая и ранимая… Нежный прелестный восточный цветок, достойный лучшего обращения… Амира замолчала, тогда как в её душе всё кипело, и она еле сдерживалась, чтобы не отвесить храмовнику крепкую пощечину. Сейчас его речи и намерения ничем не отличались от того, что ей приходилось слышать и видеть от того же Филиппа де Мальвуазена. — Так ты поможешь мне спасти Реджинальда? — наконец промолвила она, преодолев нарастающий гнев и укорив себя за то, что рано приписала Буагильберу роль благородного друга. — Воины, а особенно хорошие наемники, стоят денег, хороших денег, — продолжал Буагильбер, ухмыляясь и не сводя с Амиры горящих глаз. — Я знаю, у тебя нет денег. Как будешь расплачиваться? — Ты знаешь, как, — твердо ответила Амира, не отводя глаз от храмовника, угадав его мысли. Буагильбер медленно приблизился к ней, расстегивая свой кожаный пояс, на котором крепились ножны с мечом и обоюдоострым кинжалом, продолжая смотреть на сарацинку. А потом, не в силах преодолеть искушение, обнял её тонкий стан и приник горячими губами к её рту.***
Всё это время барон Реджинальд Фрон де Беф на самом деле находился в плену у своего заклятого друга. Сейчас барон был помещен в клетку с толстыми железными прутьями, прикованный за шею, руки и ноги железными цепями. Они позволяли ему двигаться лишь на небольшое расстояние, но не позволяли добраться даже на шаг ближе к решеткам клетки. Могущественный воин сидел и размышлял, как же так получилось, что он, бесстрашный рыцарь, наводивший страх одни только своим именем, непобедимый и не страшившийся ничего и никого на земле, оказался в плену и потерял всё, что имел. Фрон де Беф смотрел на звезды — ночь была ясная и холодная — вспоминая о событиях, которые произошли несколько месяцев назад… Несколько месяцев назад… Торкилстон пал, саксы праздновали победу над жестоким бароном Реджинальдом Фрон де Бефом и его приспешниками. Раненого барона, как и некоторых его людей, бросили в повозку и повезли по направлению к Ротервуду. Связанный, израненный Сен-Мор лежал у его ног, в той же телеге, и не мог пошевелиться. Он умирал, и Фрон де Беф понимал это. Единственный преданный ему до конца воин теперь бесславно исчезнет с лица земли. Одно лишь грело сердце жестокого барона — перед самым началом штурма Торкилстона он успел посвятить Сен-Мора в рыцари… Наступил вечер, но до Ротервуда было еще далеко. Вся кавалькада с саксами и их пленниками вступила в лес. Пошел сильный дождь. Телега то и дело застревала в грязи и размытой земле. — Что теперь? — нетерпеливо спросил Бальтр, которого также связали и бросили к остальным пленникам. — Ты же не сдался им просто так, господин? — Тише! — проговорил барон шепотом, чтобы саксы, которые вели коней, запряженных в их телегу, не услышали. — Сейчас отъедем подальше, я перегрызу веревку, что у тебя на руках, потом освободи Андреа и бегом в лес! Другие мои земли располагаются не так близко от Торкилстона, но если будете идти весь день, доберетесь к завтрашнему дню. Соберешь людей и отправишься на Ротервуд. Филипп сильно ранен, и его люди поспешили убраться восвояси, получив немного добычи, но Филипп приходил сюда не за моим золотом… Так вот, у этого саксонского щенка не так много людей, как кажется, половина сброда — местные разбойники, коим положено висеть на ближайших деревьях; не думаю, что они так же преданно будут выполнять то, что им скажет этот недоносок. Соберешь всех моих воинов — пеших и конных, особенно тех, кто остался на границах моих владений. Да смотри, слишком рта не раскрывай о том, что случилось. Никому нельзя доверять. Мои ребята нас освободят, поторопись! — А как же Сен-Мор? А ты, господин? — спросил Бальтр, глядя на истекающего кровью рыцаря. — Вот я тебе и говорю — поторопись! Видишь эти цепи — сможешь их перегрызть, как эту веревку? То-то же… — шепнул Реджинальд, стараясь гнать от себя тяжелые мысли о том, что с такими ранами Сен-Мор не дотянет и до Ротервуда. С этими словами Фрон де Беф незаметно стал грызть веревки, которыми были связаны руки Бальтра. А потом таким же манером ему удалось освободить и Андреа. — Сейчас будет поворот, а потом, очень может быть, эти олухи решат остановиться на ночлег — сейчас самое время. Андреа, Бальтр, — обратился к ним Фрон де Беф, — да хранит вас святой Денис и Дева Мария. Сказав это, Реджинальд выпрямился, как мог, и присел в телеге, заслоняя своей могучей широкоплечей фигурой Бальтра и Андреа, которые, пригнувшись почти к самому её дну, соскользнули в ближайшие кусты. Но замыслу Фрон де Бефа помешали. Бальтр и Андреа не успели укрыться в лесу от зоркого взгляда одного из саксонских стрелков. Это был один из того самого разбойничьего сброда, обитающего в местных лесах, который с удовольствием примкнул к людям Уилфреда и Филиппа, чтобы совершить набег на Торкилстон и заодно досадить барону, которого они всё же боялись, как огня. Фрон де Беф никогда не церемонился с подобным сбродом и нещадно вешал разбойников на ближайших деревьях. А тех, кто осмеливался охотиться на какую-либо дичь, ждала жестокая расправа. — Эй! Экхарт, Джон! Ловите их — эти ублюдки сбежали! Стреляй! — слышалось с разных сторон. Андреа и Бальтр пустились наутек, темный вечер и проливной дождь были им в помощь. Но беспощадные стрелы, выпущенные уверенной рукой меткого стрелка, попали в цель. — За ними! Не дайте им уйти! — кричали саксы и бросились в лесную чащу за сбежавшими пленниками. Бальтр, который был очень сильным и выносливым воином, привыкший к разного рода лишениям и тяготам, вытащил из плеча стрелу одним движением и продолжал бежать, продираясь сквозь высокие кусты. Жесткие мокрые ветки беспощадно хлестали его по лицу. Андреа, который был не столь высок ростом и не так массивен, как Бальтр, оказался впереди и бежал чуть быстрее, оглядываясь и на бегу обмазывая лицо сырой землей, чтобы было легче затеряться среди кустов и деревьев. Еще несколько стрел полетели им вслед. На этот раз они достигли цели. Сраженный Бальтр упал на землю, махнув Андреа рукой, чтобы тот оставил его и спасался. Сразу три стрелы вонзились в могучего воина, останавливая его посреди темного леса. Бальтр с трудом встал и выпрямился в полный рост, хватая большую, крепкую, длинную ветку дерева, которая напоминала тяжелую дубину. Еще две стрелы вонзились ему в грудь, но Бальтр продолжал стоять, ожидая, когда саксы образуют вокруг него круг, будто охотничьи псы, загнавшие дичь. Завязался бой. Бальтр, несмотря на раны, ловко орудовал дубиной и даже отобрал у одного из нападавших острую пику. Теперь саксам пришлось несладко. Победить такого сильного воина, способного драться сразу с несколькими противниками, было не так просто. Стоны и крики раненых раздавались на весь лес. Услышав это, Андреа бежал еще быстрее. Он знал: Бальтр сможет лишь на какое-то время задержать саксов ценой собственной жизни, а он в это время должен совершить невозможное — уцелеть в этой передряге и спасти своего господина. В это время Бальтр мужественно сражался с саксами, стараясь выиграть время, но страшные раны мешали воину действовать в полную силу. Издав отчаянный полурык-полукрик, Бальтр кинулся на противников, насаживая на острую пику сразу нескольких. Но всё тот же меткий стрелок, отделившийся от нападавших, довершил начатое. Еще один меткий выстрел повалил могучего воина на мокрую землю. Остальные набросились на него, щедро раздавая удары копьями и мечами. Изрубленное, окровавленное тело Бальтра вытащили из леса к тому месту, где были повозки, костры и телега с пленными норманнами. — Зря вы убили его, — сказал Уилфред, пристально всматриваясь в лицо погибшего воина. — Он был достоин поединка и почетной смерти, а вы затравили его, как дикого зверя… — Он был ничем не лучше его! — выкрикнул один из саксов, показывая мечом на барона, сидевшего в теле и скованного цепями по рукам и ногам. — Или ты и его собираешься пожалеть и удостоить поединка! Тогда как он сдирал с наших товарищей шкуру живьем! Он сажал наших лучников на копья и заставлял умирать медленной смертью, такой мучительной, что все адские муки — ничто! Если этот уже издох, то тот, другой, убежал, и кто знает — может, он завтра соберет против тебя такое войско, что и мертвым не позавидуешь! Теперь, когда люди Мальвуазена ушли восвояси, утащив своего раненого хозяина, что нам делать? Я знаю, что! Повесить Фрон де Бефа! — Да! Да! Повесить барона, и прямо сейчас! — подхватила толпа разбушевавшихся саксов. — Нет! Этому не бывать! — выкрикнул Айвенго — Я скорее дам убить себя, чем позволю расквитаться с моим врагом настолько бесчестно! — Что, саксонский щенок? — неожиданно обратился к нему Фрон де Беф, тихо посмеиваясь, облокотившись одной рукой о низкий бортик телеги. — Неужели твоя хваленая рыцарская честь будет тому препятствием? Или же твой собственный страх выдает тебя с головой, Уилфред Айвенго? Твой отец был рыцарем и настоящим воином! В отличие от тебя, он не запятнал свое имя и рыцарскую честь, которая у тебя больше на языке, чем на деле, и не связался с чернью, как это сделал ты! — Я не желаю с тобой спорить, Фрон де Беф, — ответил Уилфред. — Но и поступать бесчестно, вершить самосуд, я не намерен! Пусть нас рассудит сам Господь в честном поединке! — Да ты и сам в это не веришь, мальчишка! — продолжал смеяться чернобровый богатырь, сотрясаясь от смеха. — Кто из смертных может сразиться и выстоять в бою со мной один на один? Или, может, ты стал бессмертным? Не смеши меня, а то телега трясется, того и гляди, развалится на части, и твоему сброду не на чем будет меня везти! — Поведем на веревке! Как зверя! — отозвались саксы. — Снять с него шкуру! Большего ты не достоин! — Мы повезем его в Ротервуд, и только я буду решать, что делать с бароном! Он только мой пленник, и только мне сводить с ним счеты, — ответил Уилфред, положив конец ненужной распре. Саксы потихоньку угомонились, шепча проклятия и выражая недовольство, рассаживаясь у костров. Ночь была холодная, а дождь не переставал лить, как из ведра. Израненное, остывшее тело Бальтра так и осталось лежать на холодной сырой земле под дождем. — Зря, ох и зря, Уилфред, ты оставил Фрон де Бефа в живых. Будь барон на твоем месте, он вряд ли бы проявил благородство, — говорил один из саксонских танов, примкнувших к тем, кто захотел так же, как и Айвенго, отомстить за смерть Седрика. — Он — воин от кончиков волос до самого острия своего меча. Тебе не выстоять в поединке против Фрон де Бефа, Уилфред. Он — воин и не привык сдаваться без боя, даже оставшись в одиночку с тысячами врагов. Он — воин и не простит унижения. — Я знаю, что с ним делать, — ответил Айвенго, в душе которого пылала месть, несмотря на слова о рыцарской чести. Спустя еще несколько дней, добравшись до Ротервуда и заключив барона в клетку, подобно тем, что отводят для диких зверей, Айвенго отдал пленного Фрон де Бефа другому его врагу — Филиппу де Мальвуазену, без всякого поединка и Божьего суда, за пять тысяч золотом. Сен-Мора просто выкинули за ворота Ротервуда, очевидно, решив, что тот и сам скоро отправится на небеса. Слова о рыцарской чести и достоинстве преследовали Уилфреда еще очень долгое время…***
Филипп де Мальвуазен не явился сам, а послал за желанной добычей своих лучших людей. Рана по-прежнему тревожила рыцаря, а передвигаться ему всё еще было нелегко. Филипп мог ходить, лишь опираясь на длинную толстую трость, подобную тем, с которыми путешествуют пилигримы. Ему было по-прежнему трудно дышать, и он не мог подолгу находиться в седле, но силы постепенно возвращались к нему. — Добро пожаловать, Реджинальд! — Глаза Мальвуазена-старшего светились от радости, созерцая своего врага и бывшего друга в подобном беспомощном положении. Теперь этот могучий богатырь был прикован цепями и посажен в железную клетку, раны барона кровоточили, а сам он не брал в рот и крошки съестного уже несколько дней. — Ты — мой самый дорогой подарок! Но не жди от меня теплого приема, как в былые времена, — ты заплатишь за то, что спрятал от меня Амиру, заплатишь за мое унижение и то, что встал у меня на пути… Мальвуазен не договорил фразу до конца — сильный кашель раздирал его грудь, и рана всё еще давала о себе знать, а сам рыцарь по-прежнему опирался на трость, спускаясь во внутренний двор замка, чтобы поглядеть на дорогую добычу. — Нет, Филипп, видеть тебя таким куда приятней, чем на пиру за королевским столом, — проговорил Фрон де Беф, улыбаясь и стирая с лица сочащуюся из раны на голове кровь. — В темницу его! — Темно-зеленые глаза Филиппа сверкнули и сузились от гнева и желания мести. — Теперь тебя уже ничто не спасет. Ты будешь мои зверем и просидишь с этой клетке до самой своей смерти! Раз в неделю тебя будут выставлять на всеобщее обозрение, а мои люди будут плевать в тебя, крестьяне — побивать тебя камнями, и так будет продолжаться всё время, пока ты сам не попросишь меня о том, чтобы я подарил тебе смерть! — Не дождешься, Филипп, засунь свое унижение туда, где таится твое мужество! — Фрон де Беф рассмеялся и сплюнул, утерев рот, гремя цепью. — Скорее я дождусь, когда ты сам издохнешь от своих ран, чем буду просить тебя о милости. Больше барон не произнес ни единого слова. Он молча сидел в клетке и смотрел куда-то вдаль, не обращая внимания на собравшихся вокруг него людей Филиппа. Так прошла неделя, а потом еще одна. За всё это время Реджинальду кидали лишь жалкие остатки пищи, те, которые не ели даже собаки. После дня, проведенного в клетке и выставленного на обозрение всем в замке, его притаскивали обратно в темницу, куда не проходил солнечный свет. Лишь маленькое окошко, похожее на очень узкую бойницу, служило единственным источником света. И лишь тогда Фрон де Беф мог отличить день от ночи. Раны болели, а одна, в боку, сильно беспокоила и не заживала. Но барон по-прежнему не произносил больше ни единого слова и, казалось, не обращал внимания ни на что, происходящее вокруг него. Темница была сырой и холодной. Она располагалась ниже уровня рва с водой, который окружал замок Филиппа де Мальвуазена. А с приходом осени и вовсе превратилась в ледяной погреб. Утром на стенах виднелся иней, а стекающая по стенам вода замерзала и превращалась в ледяные полосы. Прошла еще одна неделя. В этот раз Фрон де Бефу кинули остатки каких-то костей от большой туши оленя — на них почти не было мяса. Эта была единственная пища за всю неделю. На другой день его вновь вытащили во двор и посадили в ту самую клетку, приковав цепями к её стенам. И снова понеслись проклятия, камни, плевки и насмешки. Эти люди, которые бы никогда не осмелились проделать подобное, будь он на свободе, сейчас напоминали жалких гончих, которых хозяин из последних сил науськал на крупного медведя и теперь всячески пытается затравить могучего хищника. Но эти моменты были для Реджинальда единственными, когда он мог заполучить хоть какую-то еду. Крестьяне обычно кидали в него гнилой капустой или другими овощами. В этот раз ужин удался — барон не побрезговал и этим. А еще, благодаря своей ловкости и голоду, ему удалось в этот день поймать какую-то птицу, опрометчиво севшую на перегородку прутьев его клетки. Реджинальд даже не стал ощипывать это тощее создание до конца. Оторвав голову птахе, он тут же приступил к трапезе. Некоторые его раны постепенно зажили, но та, что была на боку, измотала рыцаря и не давала покоя. Она не заживала и отвечала болью на любое движение. Порой на всё его тело накатывала слабость, иногда, валяясь на сыром полу в темнице Филиппа, продуваемой холодными ветрами, он чувствовал, как голова пылает огнем, а его преследуют какие-то тени и голоса. Руки и ноги сводило от холода. Глаза отвыкли от света, а разум постепенно рисовал барону диковинные видения. Силы иссякали и постепенно оставляли могучего воина. Только одно не давало ему сойти с ума — мысли о его прекрасной, нежной сарацинской невольнице, которую он, вопреки всему, полюбил всем сердцем. Эти светлые воспоминания были единственным, что у него осталось. — Мой олененок… Моя Амира… Жизнь моя… — шептал он порой в темноте, лежа на холодном мокром каменном полу, всматриваясь в темноту, оставленный умирать в забвении и одиночестве. Так прошла еще одна неделя… И еще… И еще… Он уже давно оставил мысль о спасении, вспоминая остывшее тело Бальтра, выброшенного за ворота на погибель раненого Сен-Мора, а о судьбе Андреа ему ничего не было известно. Лишь одна мысль грела Реджинальда — Амира жива, а значит, у него есть продолжение. Остальное — остальное уже неважно…***
Спустя три дня Бриан выходил из одной маленькой таверны в Йорке, закутавшись в плащ, да так, чтобы его лица не было видно. Все приготовления для освобождения Фрон де Бефа были выполнены. Он усмехнулся, когда вспомнил свою глупую и низкую попытку воспользоваться беззащитностью сарацинки, как его охватила постыдная похоть и неистовое желание владеть чужим сокровищем, воспользоваться чужими чувствами и безвыходным положением… О, он никогда не забудет этой пощечины… — М-м-м, нежный цветок Палестины, такой хрупкий и прекрасный… — прошептал храмовник, нехотя отрываясь от губ Амиры. — Тебе стоит лишь пожелать… Но Буагильбер не успел закончить свою фразу, как сарацинка оттолкнула его от себя и влепила ему увесистую пощечину, да такую сильную, что у Бриана потемнело в глазах. — За кого ты меня принимаешь?! — Глаза Амиры пылали гневом. — Подлый грязный развратник… своего разбойничьего ордена… Тьфу! Плевок полетел прямо в лицо Бриану, а после, откуда не возьмись, в руках у Амиры появился небольшой кинжал. С некоторых пор она стала носить кинжал на поясе, незаметно, умело прикрывая складками одежды и пряча от чужих глаз. — Я и позабыл, что у прекрасного цветка есть шипы… — Буагильбер усмехнулся, а вовсе не разозлился на сарацинку, прекрасно осознавая, что подними Амира шум — и его позор будет известен на всю округу уже утром. — Лучше бы тебе быть сговорчивей и, по крайней мере… — Что?! Да что ты себе возомнил? — Амира не унималась. — Неужели же ты решил, что я готова поступиться своей честью? Поверить тебе и превратить себя в утеху для каждого христианского пса, который пообещает невесть что? — Ты… Ты же только что согласилась расплатиться со мной вовсе не золотом. А Реджинальд? Он разве не был твоим полноправным хозяином? Он не держал тебя, как утеху, подле себя? — Бриан был удивлен, немного разочарован отказом прелестной сарацинки, но злиться на Амиру, как на свою спасительницу, он не мог. — Я имела в виду те изумруды, которые ты сам мне передал от барона, — ответила Амира со вздохом и с некоторым укором. — Как ты сам понимаешь, я не храню их на обеденном столе. — Но это безрассудно… — начал было Буагильбер, потирая пунцовую щеку. — Это… — На эти изумруды можно купить всю вашу прецепторию! Забирай и собери людей. Фрон де Беф — отец моего единственного сына… Это всё, что у меня осталось… — продолжила Амира твердым голосом, в то время, как в её глазах сверкнули слезы. — Жаль, — молвил храмовник, глядя на Амиру, но не смея продолжить свой замысел. — Я был бы ласков с тобой и не был бы таким грубым, как Реджинальд. Ты заслуживаешь куда лучшего обращения. — И ты считаешь себя тем лучшим? — Темные глаза сарацинки внимательно следили за храмовником, а небольшой кинжал пока не торопился прятаться обратно в ножны. — Прости меня, — ответил Бриан со вздохом. — Я не хотел обидеть тебя или унизить. Значит, ты его любишь… Что ж, я рад за своего друга. Но неужели тебе самой нравится такая жизнь? Растить бастарда и, если Фрон де Беф уцелеет, и дальше служить ему развлечением? — А кем бы я была с тобой? Или твой бастард был бы каким-то особенным? Мой сын для меня — единственная драгоценность на всем белом свете… Забирай изумруды и помоги мне освободить Реджинальда, если действительно так печешься обо мне. Больше не о чем говорить, — ответила Амира и отвернулась к окну. — Найти женщину, настоящую — это самое трудное. Моему другу, похоже, невероятно повезло, — с этими словами храмовник присел обратно на лавку и бросил взгляд на дремлющего Доминика, а Амира достала из тайника небольшую простую деревянную шкатулку, где лежали те самые изумруды… Теперь Бриан был уверен, что чувства этой женщины так же сильны, как и чувства его друга, хоть ни один из них и словом не обмолвился об этом — их поступки говорили сами за себя. Храмовник шел вдоль узких улочек Йорка, старательно выбирая путь, где меньше всего людей. Он не хотел, чтобы кто-то прознал о том, зачем он ездил в город и зачем набирал воинов. Также Буагильберу пришлось тщательно скрывать того человека, от которого он узнал о том, что Фрон де Беф жив и находится в плену у Филиппа де Мальвуазена, и, конечно же, он не мог позволить узнать об этом кому-либо еще — вся прецептория и округа была под контролем Альберта Мальвуазена. Бриан свернул на небольшую тихую улочку, здесь почти не было людей, лишь какой-то бродяга в оборванной, сильно поношенной одежде сидел у пустой бочки из-под вина недалеко от маленького трактира, куда ранее и направлялся храмовник. — Подайте, господин, сжальтесь над несчастным, не дайте умереть с голоду доброму христианину, — раздался голос нищего. — Вот, держи, добрый христианин, купи себе еды. — Бриан кинул ему звонкую монету и скрылся в таверне. — Да благословит вас Бог, добрый человек, — раздалось вслед уходящему рыцарю Храма. Это был условный сигнал, что за храмовником никто не следит. Спустя некоторое время Бриан сидел за одним из небольших столов таверны, в самом углу, где было настолько темно, что даже единственная свеча, стоявшая неподалеку, не могла осветить его лица. — Не занято? Позвольте доброму христианину преломить хлеб со слугой Господа нашего, — раздался голос того же нищего. — Садись, да поскорей, — быстро проговорил храмовник, отнимая плащ от лица. — Наконец-то, Андреа, я уже было решил, что что-то стряслось. Где тебя черти носили? — Простите, господин, в Йорке сегодня много ваших людей, мне бы не хотелось попадаться на глаза господину Альберту или его оруженосцам, — ответил Андреа, присаживаясь к храмовнику за стол. — Как там наш храбрый Сен-Мор? — спросил Бриан, плеснув Андреа немного вина в кружку. — Слава Богу, выкарабкался. Мы прячемся в той отдаленной хижине, осень выдалась холодной, и дичь уже спряталась по лесам. Но да ничего. Главное, наш хозяин пока жив — я видел его… — Андреа замолчал, а из его груди вырвался тяжелый вздох. — Фрон де Беф — сильный и очень мужественный воин, всё уже почти готово для его освобождения. Только никто, слышишь, никто не должен знать о моем участии в этом деле, иначе всё пропало, — предостерегал Буагильбер. — Нужно торопиться, не знаю, сколько еще наш хозяин сможет так продержаться. Он сильно ранен. Филипп держит его в сыром холодном подвале, куда то и дело льется вода, когда идут дожди. А раз в неделю клетку с Фрон де Бефом выставляют рядом с замком, где каждый может бросить камень или еще что в нашего барона… Ублюдки. Хотел бы я посмотреть, как бы они посмели вести себя, если бы мой хозяин… — Тише, скоро увидишь, — прервал его Бриан, осторожно озираясь и поглядывая на соседние столы с местными крестьянами и загулявшими горожанами. — Филипп и остальные еще ответят за всё. А пока ешь и отнеси вот этот сверток Сен-Мору. Андреа набросился на еду и стал быстро уплетать нехитрый ужин. Он понимал, что все лишения и препятствия, которые ему и Сен-Мору пришлось вытерпеть, — всего лишь начало, и им еще предстоит битва за свободу их господина, как и их собственной судьбы. Тогда Андреа чудом спасся от стрел и копий саксов, он видел, как мужественно сражался Бальтр до последнего вздоха. Как сам долго прятался в лесу, чтобы проследить, куда отвезут его господина, как подобрал умирающего Сен-Мора, как прикинулся нищим бродягой и шатался от дома к дому, собирая остатки пищи у трактиров и маленьких таверн, чтобы прокормиться самому и выходить Сен-Мора, как сумел разыскать храмовника и всё ему рассказать, как тайком собирал людей Фрон де Бефа… Теперь всё это было позади. Оставалось совсем немного. Впереди их ожидала еще одна кровавая бойня, чтобы освободить барона.