au: где на твоей руке периодически проявляются мысли твоего соулмейта.
лалиса честное слово заебалась, но это — квартира с самой низкой арендной платой из всех тех, которые она видела.
Юнги выдохся окончательно, как и трёхдневная банка пива на его подоконнике. У него нет уже никаких сил на то, чтобы бороться и раз за разом оказываться носом в грязной луже у порога очередного агенства, для которого он «недостаточно милый для айдола» и «слишком милый для сурового рэпера». Блять, а можно ему внешность, соответствующую его антарктическому характеру, пожалуйста? Хотя щёки ввалились уже окончательно, синие вены чёткими линиями выпирают из-под истончившийся кожи и сам он больше походит на оживший труп. И чувствует себя приблизительно так же. У Мин Юнги в мягкой желтоватой карточке — депрессия, хроническая бессонница, тревожность и ещё парочка очень приятных диагнозов от лечащего (но уже немного подзабившего на своего пациента) психотерапевта. А ещё у него несколько неудачных попыток самоубийства.ну это так — к слову.
Но Мин Юнги не спит уже четыре дня, не соображает где он и кто он, что ему надо поесть или почистить зубы. Он сидит на расправленном диване с двумя старыми подушками и скрипучим деревянным оставом и просто залипает в стену по несколько часов, прежде чем вспоминает, что пока ещё жив. И каждый раз этот факт бесит его всё больше и больше. Поэтому Юнги берёт себя в костлявые руки и решает, что не стоит выпендриваться (как жил банально и серо — так и умрёт) и отправиться на проверенную реку Хан. Шагнуть с моста — даже поэтично в какой-то степени. Мин усмехается и тянется за серой толстовкой, для него всё серым окрашено, однотонным и грязным. О пропущенном ужине (и обеде тоже) теперь можно не переживать — какая разница, что пищевод сводит и крутит. Скоро его организм станет просто распухшим синеватым трупом на ледяном столе морга. А вот Лалиса Манобан свою жизнь очень даже любит. Поэтому и начинает себя проклинать спустя три недели после того, как снимает квартиру с видом на «самую знаменитую реку Хан и её блядский мост», по которому она каждый день ездит на жёлтом велосипеде в университет, где учится на диетолога. В принципе, всё к этому располагает и ей даже нравится. Конечно, Лалиса лелеяла хрупкую мечту стать танцовщицей или хореографом, когда только перебралась в Сеул, но пьяный водитель за рулём вишнёвого мерседеса одним вечером решил, что всё будет иначе. Зато теперь Манобан может похвастаться титановыми пластинами в колене, робкими попытками вернуться в танцевальную жизнь (главное, чтобы врач об этом не узнал) и повышенной чувствительностью к влажности и просто сырым дням. Но это она уже пережила, всё, что могла выплакала и проорала в лицо лучшей подруги, теперь на месте детской мечты — просто выжженное поле одуванчиков. И вот возникла проблема, к которой Лалиса, если честно, готова вообще не была. Ну, а кто бы был готов к тому, что возвращаясь в городских сумерках с подработки она уже два раза ловила за локоть потенциального самоубийцу, а ещё один раз — была понятой при осмотре трупа молодой девушки-утопленницы, обнаруженной в реке. Манобан всё больше и больше уверена в том, что у судьбы — херовое такое чувство юмора, потому что она — крашеная блондинка с периодическими ночными кошмарами, диким страхом автомобилей и любовью выпить в винтажном баре в соседнем районе — последняя, кто подходит на роль матери Терезы. Лалиса заправляет в мешковатые штаны такую же мешковатую футболку и убирает волосы в косой пучок в десяти сантиметрах от макушки, с тупой надеждой провести этот день без распухших утопленников возле своего дома. Последнее о чём они оба думают — это соулмейты, которыми так одержимы все вокруг. Поэтому Лалиса Манобан, ничего и никогда не видевшая на своём запястье или чуть выше, едва не сваливается с любимого велосипеда, когда замечает под плетёным и тонким золотым браслетом криво выведенные слова с наклоном в левую сторону —река Хан. семь часов вечера.
— блять что?! Случайный прохожий шарахается от неё, словно от сумасшедшей, когда девушка в серой растянутой футболке с логотипом рокерской группы резко зажимает ручной тормоз и едва не налетает передним колесом на бордюр. Лалиса тупо смотрит в одну точку, свесив руки с руля. Ей мучительно трудно смириться с тем, что её собственный соулмейт оказался потенциальным самоубийцей, который до этого даже не подал никакого знака о том, что вообще существует. И теперь это?! Снова тот, кто видит жизнь только в серых тонах, просто закрывая глаза на все позитивные моменты в лучших традициях русской классической литературы. Манобан ударяется лбом о скрещенные руки, не замечая болезненного столкновения с металлическими наручными часами, на циферблате которых стрелка отсчитывает ровно 18:49. — только попробуй сброситься с моста до моего приезда, сука… Лалиса Манобан хочет хотя бы взглянуть своему соулмейту в глаза. А может быть ещё и влепить хороший и увесистый подзатыльник, тряхнуть за грудки и просто наорать. Потому что она очень любит жизнь и просто не понимает, как можно наплевать на её ценность и все существующие возможности реализовать её. Лалиса вжимает ногу в разрисованном кеде в педаль и сдувает упавшую на глаза чёлку в героическом марш-броске на километр к собственному дому. А Юнги медленно бредёт к знакомому мосту, грея непонятно от чего замерзающие ладони в карманах домашних штанов. Он даже не заморачивался тем, чтобы переодеться — так и вышел, как был, даже мусор захватил выбросить. Со стороны кажется, что Мин просто вышел подышать вечерним свежим воздухом на прогулку. Он задирает голову и хочет рассмеяться от того, насколько спокойно на него реагируют люди, встречающиеся ему на пути. Разумеется, они же не знают его планов на этот вечер, не видят в темноте запавших и покрасневших глаз, считают его таким же, как и они. Юнги удивительно похер на них всех, даже если бы его сейчас стали хватать за руки и умолять не делать настолько опрометчивых вещей, ведь всё ещё наладится. Правда ведь? Все так считают, а значит — это правильно. Только Мин — не все. И он не хочет слушать тех, кто ещё вчера мог протянуть ему руку и хотя бы попытаться поднять из того болота, где он завяз. Но Юнги трезво оценивает реальность и современное общество, чтобы на что-то безвозмездно надеяться и рассчитывать. Перила моста буквально ледяные, несмотря на то, что стоит довольно тёплая погода. Только Юнги особо не чувствует разницы, ведь температура его ладоней точно такая же. Он кладёт руку на истёртые металлические поручни и машинально примеривается, как удобнее будет перекинуть через них ногу и перелезть на ту сторону. Мышино-серый рукав длинной футболки соскальзывает вниз и болезненно-плавающий взгляд Мина фокусируется, вцепляется в чётко оформившиеся чёрные буквы, выделяющиеся на мертвенно бледной коже запястья. Так и тянет похоронно расхохотаться в оглушающей тишине, потому что соулмейт у него, оказывается, есть. И узнал он это в самый последний момент, какая ирония.только попробуй, сука.
А его соулмейт — достаточно милая натура. У Юнги в сознании одинокой крысой по заваленным мусором трущобам пробегает мысль о том, что ему может даже жаль ту девушку, которая сейчас шокированно смотрит на своё запястье и на часы. Он уже всё для себя решил — вряд ли кто-то помешает ему, ведь сотням машин, ползущим мимо него в неоновой пробке и их пассажирам просто феерически всё равно на то, что происходит за пределами стёкол и салона, где играет любимая музыка. Кто вообще будет жертвовать своей зоной комфорта во имя кого-то на запылённом мосту, чтобы потом ещё и отхватить в нос за свой благородный порыв. Это замкнутый круг и Юнги уже никого в нём не осуждает. Просто бессмысленно. Лалисе Манобан как-то похер в данный момент на такие формальности, за превышение скоростного режима на велосипеде не штрафуют, поэтому она выжимает из себя и поскрипывающего жёлтого друга всё ради того, кому помощь возможно даже и не нужна. Лалиса всё равно уверена, что нужна. Юнги, несмотря на то, что в измотанном бесконечной бессонницей теле, вообще не осталось хоть какой-то капли энергии, довольно бодро перекидывает ногу через перила. Ветер свистит в ушах, бросает в лицо отросшую чёлку, бьёт холодными струями по впалому животу, надувая парусом растянутую футболку. По Мину уже давно можно изучать анатомию, а фонариком посвяти — и тонкая бумажная кожа начнёт просвечивать насквозь. Только на это уже всё рав-но. Юнги закрывает тяжёлые веки и готовится с головой уйти в тёмную пасть реки уже навсегда. Разницу температур он вряд ли почувствует — окружающий мир ещё леденее, чем вода внизу, в десяти метрах под ним. Даже лететь не так уж и долго. — только. попробуй. сука. Слова на запястье оживают, вспыхивают горячим прикосновением вспотевшей ладони и дыханием с примесью полевых ромашек, которые неровно колышутся. Юнги не успевает даже повернуть голову в сторону говорящей, когда его буквально перекидывают на другую сторону перил, больно мазнув выпирающим позвоночником по металлической ограде моста. Незнакомка (его соулмейт) пахнет тревогой, злостью и промокшей от пота чёрной футболкой-мешком. А ещё у неё нереально крепкая хватка (из-за пережитого стресса, наверное) и выпирающие дуги ключиц, в которые Мин упирается затылком. — ну и зачем? Он с трудом вспоминает, что такое вообще — говорить. Язык присыхает к нёбу, покрывается отвратительной корочкой и совсем не хочет подчиняться хозяину (как, в принципе, и всё остальное тело). Вместо нормальной речи вырывается какое-то шипение-хрипение-сипение. — блять, и соулмейт туда же. можно хоть один день без трупов в этой реке провести? Вопрос риторический и задан в никуда. Они лежат на холодном и сыром асфальте ещё минут пять — ни у него, ни у неё нет сил банально подняться на ноги. Незнакомка шевелится первой. — вставай. — не могу. — тогда я потащу тебя волоком по асфальту. за руки, или за ноги — выбирай. Так себе перспектива выбора, поэтому Юнги перекатывается на четвереньки и садится ровно. Надо хоть посмотреть на свою спасительницу (которую спасать никто и не просил), а по совместительству ещё и ново-обретённого соулмейта. Первое, что бросается в глаза — это медовая радужка, от которой отражаются фары проезжающих мимо автомобилей. Незнакомка растрёпанная, с макушки съехал и так не ровный пучок и теперь вызывающе торчит из-за правого уха, нижняя губа прикушена — она действительно торопилась, а ко лбу прилипла так до конца и не высохшая чёлка. — стрёмная. — критику от живого скелета-пугала даже слушать не хочу. Лалиса едва не задыхается от возмущения и желания спихнуть этого чудика ногой вниз с моста — пусть довершит начатое. Но хрена с два он теперь добьётся того, чего так желает. — юнги. — лалиса. — и имя тоже стрёмное. — пошёл ты. — с удовольствием. — жрать рамён и давиться холодным чаем в моей квартире. — блять. — хер тебе, а не самоубийство в мою смену. Лалиса всегда считала свою квартиру чем-то глубоко личным, чего не должен даже касаться посторонний взгляд, но сейчас ей плевать на эти условности. У Юнги на лице — не улыбка, не опущенные уголки губ, не гримасса отвращения или обиды — оно у него просто никакое. Лиса бы сравнила это с белым и чистым листком бумаги, на котором ей, видимо, предстоит рисовать завалявшимися на дальней полке в шкафу жёлтыми акварельными красками. Ну или хотя бы чем-то цветным. Новообретённый соулмейт заходит в квартиру и в ней сразу начинает немного отдавать сыростью. Возможно, Лалисе просто так кажется, а может так пахнет неудачная попытка самоубийства. — не смей садиться в этом никуда. ванна прямо по коридору и налево. сейчас принесу сменную одежду. Она крутит его, как тряпичную куклу (тряпки на нём серые, как и эмоции), а сама отчаянно пытается вспомнить где же слышала до этого это имя, сказанное с хрипловатым шипением на мягких согласных. Лалиса не страдает плохой памятью, но некоторое моменты из её головы вырезает напрочь острыми концами ножниц — она слишком практична, чтобы помнить всё. Она приносит и просовывает в приоткрытую щель ванной двери широкие чёрные штаны (то ли сама с размером не угадала, то ли от бывшего остались) и футболки с стичем. По непонятному бульканью (мату сквозь шум воды?) Манобан сложно определить, как именно Юнги отнёсся к этому оригинальному принту. Все лезвия у неё тщательно спрятаны - тем более она верит, что её недо-соулмейт чуть более благороден для того, чтобы убиваться в чужом доме и чужой ванне. - когда лезвия успела спрятать? Он выходит вместе с облаком пара, а выбеленные волосы уже не кажутся такими мёртвыми. Как и он сам, в принципе. Её душ - это точно не холодные объятья реки Хан. - привычка. Лалиса не говорит о том, что после аварии, когда узнала о своём приговоре, так часто смотрела на них, представляла на тонких пластинках металла свою тягучую кровь, что однажды сорвалась и спрятала всё в самый дальний ящик. Теперь только там и хранит. Рамён брызгает ей на футболку, напоминая о том, что неплохо было бы уже снять его с огня. - странная ты. Юнги в последнее время всегда говорит то, что думает. Мыслей у него в голове - целый рой и жужжат они постоянно, не давая спокойно спать по ночам, но сейчас почему-то затихают и только изредка напоминают о своём существовании. Мин впервые за несколько дней может спокойно выдохнуть, не боясь, что это отдастся гнойным нагноеним в тканях, к которым практически перестал поступать кислород. - рамён готов. ешь давай. Бульон обжигает тонкие губы, но Юнги ест и едва не плачет, потому что блять чувствует. И видит светлые блондинистые волосы девушки напротив, которая сдувает мешающую чёлку вбок и поднимает на него непонимающие глаза с зелёными вкраплениями. - что? - ничего. просто спасибо. - ты послал меня нахер на мосту, а сейчас благодаришь.... как же рамён и горячий душ меняют людей. Лалиса смеётся и её смех - то ли звонкий, то ли хрипловато-глухой - отдаётся от стен квартиры, залитой тёплым светом от высокого торшера. Юнги выхватыет из привычного серого вакуума засохший букет полевых ромашек на подоконнике, пару фотографий в деревянных рамках, вокруг которых обмотана гирлянда, и мягкую плюшевую игрушку в виде моли. - ты знаешь, что такое депрессия? Юнги бросает палочки на стол и откидывается на стул. Лалиса тоже отодвигает свою тарелку в сторону и кидает быстрый взгляд в тот угол, куда только что смотрел Мин. - у каждого своё понимание о ней. но думаю, что у меня был просто тяжёлый, переломный момент в жизни. - перефразирую. знаешь, что такое теряться в своём любимом деле? не чувствовать больше, что то, чем ты жил до этого, больше не трогает, а скорее отвращает? - я не могу себе представить как это. я потеряла возможность заниматься тем, что любила, не по своей воле. - а мне её просто не дали... И тут Лалиса вспоминает. Клуб после работы, в который она совсем случайно зашла с целью просто напиться, а попала на баттл рэперов. Именно там она мельком увидела его и услышала того, кто назвался Шугой. - и ты сдался? - а что ещё, лалиса? что ещё можно сделать после двадцати попыток устроиться хоть в какое-то агенство? - открыть своё? Лалиса не пьяна, хоть в холодильнике у неё и стоит пять бутылок соджу и шесть банок пива (разумеется, на всякий случай), но предложение её из серии реально-неадекватного. Юнги запрокидывает голову и смеётся (больше похоже на странные хрипы). Он отвык от этого настолько, что связки, кажется, забыли как это - воспроизводить подобные звуки. А у Манобан блестят глаза и палочки она в руках сжимает настолько сильно, что те скоро треснут пополам. - класс, мой соулмейт - неадекватная. - почему это? вполне нормальное предложение. - а где ты возьмёшь херову кучу бабок на это? мы сейчас не сидим в элитном ресторане, а жрём рамён на кухне - это уже показывает, что наше материальное положение оставляет желать лучшего. - ты сказал "мы"? Лалиса поднимает палец вверх, перевешивается через стол и с улыбкой заглядывает в лицо отодвинувшегося и прикусившего язык Юнги. - оказывается, что мы - соулмейты, так что это нормально и... - и ты хочешь меня поцеловать? ну в качестве благодарности и всё-такое. Может быть, Манобан немного поторопилась со своими утверждениями - она всё-таки пьяна, но тогда абсолютно не помнит, когда именно и как ухитрилась напиться. Может, это стресс так влияет на неё или просто сумасшедший день что-то не то свернул в блондинистой головке. Юнги, который ещё час назад собирался просто сигануть с моста в реку, абсолютной чистотой разума и рассудительностью тоже похвастаться не может. Поэтому и отодвигает стул ногой, делая шаг вперёд, а Лалиса примерзает к собственному стулу, собираясь сказать, что вообще-то пошутила. Но Шуга пьян жизнью и тем фактом, что его с того света вытащил его собственный соулмейт, которая пусть и странная, но очень симпатичная. Особенно в своей футболке в ромашках. Лалиса прижимается спиной к кафельному столу и приоткрывает губы, когда Юнги совершенно развязно проникает своим языком к ней в рот, забывая о том, что был мёртв ещё несколько часов назад.не то, чтобы очень живой сейчас, но до состояния засохших ромашек на подоконнике ему теперь точно далеко. может, они действительно откроют своё агенство впоследствии?
однако, пару визитов к психотерапевту ему ещё не помешает. и от таблеток пока не стоит наказывать, но депрессия - болезнь, а значит она должна лечиться.